Бет - 9

ГЛАВА IV. СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ КАЗАХСТАНА В XIX—НАЧАЛЕ XX вв. И ВЗГЛЯДЫ АНГЛО-АМЕРИКАНСКИХ БУРЖУАЗНЫХ ИСТОРИКОВ

ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ О ТЕРРИТОРИИ, РАССЕЛЕНИИ И ХОЗЯЙСТВЕ КАЗАХОВ

Труды многих дореволюционных англо-американских ав­торов содержат лишь косвенные, поверхностные историко- этнографические сведения о казахах. К их числу относятся книги Г. Т. Вигне «Рассказ о путешествии по Газни, Кабу­лу и Афганистану»), Р. Е. Смита («Статьи и заметки о Средней Азии и России»), Б. Тэйлора («Путешествие по Кашмиру, Малому Тибету и Средней Азии), статьи амери­канских дипломатов, промышленников, миссионеров и дру­гих лиц, написанная на основе беглых путевых впечатлений но Транссибирской железной дороге. Более полное, но тем не менее все же весьма поверхностное описание образа жиз­ни казахов, их одежды и жилища, обычаев и нравов, природ­но-климатических условий степных областей имеется в тру­дах В. Е. Кэртиса («Туркестан — сердце Азии»), Т. В. Нок­са («По суше через Азию»), Т. Д. Форсайта, Джорджа Хен­дерсона, А. И. Хьюма («Из Лахора в Яркенд»), Д. Карру­терса («Неведомая Монголия») и некоторых других.

В целом в англо-американской литературе не было ясно­го представления о расселении и родоплеменном составе ка­захов и их хозяйстве. Казахи продолжали фигурировать в качестве «тюркских племен», «татар», кочевников, «бесцель­но бродящих» по огромной территории и даже «грабящих караваны и совершающих опустошительные набеги».

Так, например, Александр Бёрнс, посетивший казахские земли в ЗО-х годах XIX в. писал: «Дешт-и-Кипчак... есть плоская однообразная страна, не имеющая оседлых жите­лей: путешественники перед вступлением на нее запасаются всеми жизненными потребностями, ибо в ней нет ни фура­жа, ни топлива, ни воды. По ней блуждают киргизы и кай- саки (даже разделил.— К. Е.) со своими стадами и ищут пастбища». Такого рода с позволения сказать «обобще­ния» кочевали из книги в книгу.

Многие публикации англо-американских историков и в послеоктябрьский период носили печать не только прямого незнания жизни и быта казахов, но главное — отражали реакционные, порою откровенно расистские взгляды авто­ров.

В книге М. Э. Чаплика «Тюрки Средней Азии в прошлом и в «настоящее время» есть отдельные заслуживающие вни­мания наблюдения, вместе с тем она содержит много иска­жений в определении причин образования казахских жузов, коренных вопросов древней и средневековой истории каза­ков и особенно характера так называемого «пантюркистско­го» движения.

В книгах «Народы Средней Азии» и «Социальная орга­низация монголо-тюркских пастушеских кочевников» совре­менный американский этнограф и историк Л. Я. Крадер сделал попытку дать характеристику расселения и районов кочевания казахов в XIX—начале XX вв. Он например, со­общает, что «Старшая орда... кочевала в районе Джетысу, в полупустыне и пустыне между озерами Балхаш и Иссык- Куль, фактически находящимися рядом с местом их раннего поселения. Средняя орда кочевала в Центральном Казах­стане и севернее озера Балхаш до южных окраин Сибири, лесостепи. Малая орда кочевала к западу от Средней орды, к северу и запалу от Аральского моря вплоть до Каспия и Урала». Л. Крадер информирует читателя и о численности населения в начале XIX в.: Старший жуз— ПО тыс. киби­ток (или 660 тыс. человек), Букеевская орда — 7 тыс. киби­ток (28—30 тыс. человек). Эти сведения (заимствованные из трудов Н. А. Аристова, Ю. Южакова, А. В. Радлова) весьма приблизительны.

Относительно большее внимание зарубежных авторов привлекли вопросы кочевого скотоводства казахов. Так, анг­лийский агент Д. Аббот, побывавший в 40-х годах прошлого столетия среди казахов рода адай на Мангышлаке, в своем «Отчете о путешествии из Герата в Хиву, Москву и Санкт- Петербург в период последнего русского вторжения в Хи­ву», подробно описал сезонное кочевание адаевцев. При этом Аббот заметил, что это кочевание вызвано необходи­мостью наиболее рационального использования пастбищ и водных источников: «Летом они кочуют к горным долинам... по приближении зимы они опускаются к защищенным мес­там, по-прежнему руководствуясь наличием водных источ­ников... Когда наступает зима, они себя не связывают таки­ми соображениями, так как снег обеспечивает достаточной водой. Весной они пасут овец и рогатый скот на соседних холмах».

Известный интерес представляют наблюдения англий­ского путешественника Т. У. Аткинсона. По его данным в середине XIX в. казахи, жившие в западном части степи, «переселялись летом на открытые пространства, а к зиме перекочевывали к берегам озер и в горные долины; другие же, жившие восточнее, придерживались обратного порядка, выгоняя свои стада на лето в долины... где находили изоби­лие воды и защиту скота от мошек».

Англичанин Г. Вуд, живший среди приаральских каза­хов, в записках «Берега Аральского озера» также оставил описание кочевок: «Весной и летом киргизы с восточного по­бережья Каспия и Арала двигаются на север, к Тургаю и Тоболу. С наступлением зимы возвращаются на юг, где ши­рокие камышовые долины служат прикрытием от суровых зимних ветров».

Система сезонного кочевания привлекла также внимание американца Я. А. Мак-Гахана. Он отметил традиционность кочевых маршрутов, кратковременность стоянок (не более трех дней») на одном месте и дальность кочевого пути в Кзыл-Кумах. Однако передвижения казахов-кочевников Я. А. Мак-Гахан объясняет только испокон веков устано­вившимися традициями и обычаями, не прослеживая поро­дивших их причин.

Подобные же описания кочевого образа жизни казахов содержатся также в трудах С. Хиля («Путешествие по Си­бири»), Е. Кемпа («Облик Маньчжурии», Кореи, русского Туркестана»), В. В. Аллена («Азия»), ограничившихся констатацией отдельных сторон кочевого хозяйства.

В 1880 г. побывал в Семиречье Е. Д. Морган, выясняв- ,ший здесь возможности торговли и состояние хозяйства. Он писал, что казахи здесь ведут полукочевой образ жизни, а оседлая часть населения, сосредоточена на юге. Но и эта работа ничего нового в науку не внесла.

Одной из первых попыток выявить общие черты, харак­терные не для отдельных районов, а для всей пастбищно- кочевой системы хозяйства казахов, предпринятых в англо- американской исторической литературе, можно считать книгу сотрудника Иельского университета А. Гудсона «Со­циальная структура казахов». Ее появлению способствова­ли материалы, собранные автором в Казахстане, где он находился в июле-октябре 1936 г. Информация о кочевом скотоводстве, имущественном неравенстве у казахов дорево­люционного периода была получена, по словам самого ав­тора, в беседах с тогдашним заместителем председателя Казахского филиала Академии наук ССР С. Асфендиаро- вым, акыном Умирзаком Каргабаевым, студентом Казахско­го пединститута И. Тленшиевым. В интерпретации же со­бранных Гудсоном материалов «ему оказали помощь» уже известные читателям Г. Вернадский, Е. Бэкон и другие идео­логические «наставники». Круг вопросов, затронутых в книге, довольно широк: природа казахских родовых групп, сезонные кочевания, право наследования, семья и брак, иму­щественная дифференциация, административное устройст­во. Книге предпослан краткий обзор истории казахов.

Гудсон отмечает, в частности, три цикла, связанные с ле- товкой (джанляу), осенним пастбищем (кузеу) и зимовкой .(кстау). При этом упускается «из виду перегон скота на близлежащие весенние пастбища (коктеу). Бросается в гла­за, что приведенные им же сведения из трудов некоторых исследователей (В. Дингельштедта, В. В. Радлова, С. И. Ру­денко, Р. Каруца) противоречат авторскому выводу о трех­сезонном кочевании казахов.

Спустя три десятилетия американские историки пошли несколько дальше. Так, Е. Бэкон писала уже об экономиче­ской обусловленности регулярных сезонных кочеваний каза­хов, зависимости выбора места стоянок от ландшафта, ха­рактера растительности, преобладающей на данном массиве пастбищ, метеорологических условий и других факторов. Не раз упоминавшийся нами Р. Пирс отметил, что казахи тщательно выбирали местность для кочевок, особенно зимо­вок.

Однако в публикациях Е. Бэкон. Р. Пирса и других ав­торов нет ясного представления об особенностях естествен­ных пастбищ Казахстана, их пригодности и доступности к использованию большей частью лишь в определенный пери­од. Утверждение о «целесообразности использования» опре­деленных массивов в определенный сезон года, которое мы находим в статье И. Виннер «Некоторые проблемы коче­вой и социальной организации недавно осевших казахов». не подкреплено какими-либо фактами, ничего не говорит о значении географических и почвенно-климатических факто­ров в жизни казахов в прошлом.

В 50—60-х годах под влиянием трудов советских ученых несколько поднялся уровень сведений о казахском хозяйст­ве и его специфике. Так, в статье «Сезонное кочевание», опубликованной в «Среднеазиатском обозрении» в 1956 г. и написанной на основе трудов М. П. Вяткина и других совет­ских ученых, описаны основные типы кочевок (меридио­нальное, вертикальное и круговое), районы весенне-осенних, летних и зимних пастбищ, длительность отдельных хозяйст­венных сезонов, дальность кочевого пути.

Труды Т. Аткинсона, Я. А. Мак-Гахана, Е. Бэкон и дру­гих содержат также отдельные сведения об экстенсивном характере пастбищно-кочевой системы хозяйства казахов. Е. Бэкон, в частности, пишет о содержании скота в ряде районов круглый год на подножном корму, о последователь­ности пастьбы разных видов скота во время «тебеневки». Р. Пирс заимствовал из советской литературы сведения о выгодности разведения в Казахстане овец. И. Виннер под­черкнула, что в прошлом у казахов «больше всего ценилась лошадь, которая давала молоко, мясо и служила транспорт­ным средством».

О месте верблюдоводства в хозяйстве англо-американ­ские источники толкуют различно. Встречаются утвержде­ния о второстепенном его значении. «По причине довольно холодного климата, киргизы держат этих животных (верб­людов) сравнительно в небольшом числе, а в зимнее время.

для предохранения от слишком сильной стужи или непого­ды, устраивают для них особые убежища, прилаживая для этого между юртами нечто вроде палаток, пли же просто укутывают их попонами». По сведениям Е. Бэкон, «даже богатые семьи содержали не более 50 верблюдов». В дру­гих работах, напротив, говорится, что казахи обладали «множеством верблюдов».

Такое противоречие объясняется тем, что данные относи­лись к различным хозяйственно-географическим зонам об­ширной территории Казахстана. Так, Г. Вуд считал, что ка­захам нижней Сырдарьи в 70-х годах XIX в. принадлежало около 100 тыс. верблюдов, 200 тыс. лошадей и 3 млн. бара­нов. Е. Бэкон же распространила эти данные на всю тер­риторию Казахстана. В то же время в основном верно ее замечание о том, что «крупный рогатый скот до конца XVIII в. был редким, но его численность постоянно увеличи­валась в течение всего XIX в. на соседних с русскими посе­лениями землях».

В англо-американской литературе приводится сведения о джутах (гололедицах), имевших место в течение всего XIX в. и являвшихся страшным бедствием для кочевннков- овцеводов. Вот как описывал джут Ф. Барнаби: «Иногда слабые животные погибают тысячами... Это возникает в ре­зультате частых снежных буранов, когда термометр падает до 40—50 градусов ниже нуля, но во многих случаях от не­значительной оттепели хотя бы в течение нескольких ча­сов. Этого достаточно для разрушения целого аула. Земля покрывается твердым слоем льда, и лошади просто умирают от голода».

Английский миссионер Лансдель в книге «Русская Сред­няя Азия» сообщает, что в результате бурана в январе 1827 г. в Среднем жузе погибло 10 500 верблюдов, 280 000 лошадей, 30 000 голов крупного рогатого скота и 120 тыс. овец. Т. Аткинсон — свидетель джута зимой 1849 г.— пи­сал, что казахи, жившие в районе озера Балхаш, лишились не менее 70 тыс. овец. Р. Мирс, следуя официальным ис­точникам, сообщает, что зимой 1879/80 г. почти половина скота, имевшегося в Тургайской области, погибла в резуль­тате джута и буранов. В 1891 —1892 гг. в этой же области было потеряно 47% лошадей, 32% крупного рогатого скота, овец и коз, 20% верблюдов. «Среднеазиатское обозрение» заимствовало из советских изданий данные о том, что зимой 1912/13 г. семиреченские казахи лишились более 100 тыс го­лов крупного рогатого скота и около миллиона овец и коз. Е. Бэкон сообщает, что в течение XIX в. джуты повто­рялись на территории Казахстана 20 раз.

Правильно подмечая экстенсивный характер казахского хозяйства, буржуазные авторы» однако, игнорируют много­вековой народный опыт скотоводства. Так, Л. Крадер дошел до утверждения, что «скотоводы и скот являются паразита­ми трав и вод своих владений, так как предпринимают ма­ло усилий для их улучшения». Такне утверждения, разу­меется, не имеют ничего общего с правдой. Многовековой опыт подсказал казахам кочевые сезонные маршруты, обес­печивавшие восстановление экологической среды. Доба­вим к этому, что в тех социальных, экономических и полити­ческих условиях казахи не могли коренным образом изме­нить тип своего хозяйства.

Характер кочевого скотоводства казахов привлек внима­ние и Д. Уилера. Он писал, что «казахское хозяйство яви­лось исключительно устойчивым», ссылаясь на труды эко­номистов Казахстана. А видит причину этого, во-первых, в том, что казахи использовали колесную телегу и ограничи­вали свое стадо лошадьми, верблюдами, овцами и козами, отказавшись от разведения крупного рогатого скота, а так­же в том, что они обладали огромным кочевым пространст­вом. О. Кэроу «устойчивость кочевого образа жизни казахов» объясняет только природными условиями, совер­шенно игнорируя уровень производительных сил общества и характер общественных отношений, сдерживавших соци­ально-экономический прогресс и отмеченных советскими учеными.

Очевидно, Дж. Уилером, как и многими его коллегами, руководили не научные устремления, а политические моти­вы. В своей статье «Некоторые проблемы номадизма и со­циальной организации недавно осевших казахов» И. Виннер делает попытку «доказать» ошибочность политики Совет­ской власти, направленной на перевод казахов на оседлый образ жизни, «неизменность», «устойчивость», «целесообразность» для казахов кочевой жизни и «невозможность» ее изменения. В основе этой антинаучной концепции лежит идеализация прошлого, продиктованная стремлением ума­лить международное значение опыта перехода кочевых на­родов СССР к оседлости в годы Советской власти. Более того, в «трудах» некоторых дореволюционных и преоблада­ющей части современных англо-американских авторов ко­чевники, в том числе и казахи, рассматриваются как «вра­ги» оседлости и земледельческих народов.

Некоторые англо-американские историки сообщают све­дения о земледелии среди казахов в XIX в. Так, М. Раев в книге «Сибирь и реформы 1822 года» утверждает, что все попытки царского правительства (как будто такие попытки имели место.— К. Е.) заставить казахов заняться земледе­лием и перейти на оседлый образ жизни в конце XVIII— начале XIX в. потерпели полный провал. Несмотря на эти стимулы (несуществовавшие на деле.— К. Е.)—писал М. Раев.,— казахи «находили более полезным продолжение скотоводческой экономики, продукция которой пользова­лась большим спросом как в Средней Азии, так л в Запад­ной Сибири». Иностранные путешественники, посещавшие Казахстан в 30-х годах прошлого столетия, уже вынуждены были отметить повышение роли земледелия в экономике Так, А. Бернс указал, что «берега Аральского моря заселены кочующими племенами, возделывающими в боль­шом количестве пшеницу и другой хлеб, который вместе с рыбою, ловимою в большом обилии, составляет их главную пищу». Т. Виннер также упоминает о полуоседлых казахах, занимавшихся земледелием. В летнее время, утвержда­ет он, «они отдавали пасти свой скот соплеменникам, а за это с ними делились урожаем».

Е. Бэкон пишет, что группа семейств нередко оставляла одну или две обедневшие семьи присматривать за посевами, а сама откочевывала на летние пастбища. Однако автор не сообщает,— кто откочевывал и как происходило распреде­ление дохода при подобной «кооперации».

В книге Г. Лансделя «Русская Средняя Азия» содержат­ся отдельные данные о степени распространенности земле­делия и его продуктивности у оседлого и кочевого населения в Семипалатинской и Семиреченской областях в последней трети XIX в. Так. по его данным, в 1881 году в Семипала­тинской области было посеяно и собрано урожая (в четвер­тях. Четверть — 12.7 кг): Такие же сведения приведены и по Семиреченской области.

К данным Лансделя нужно отнестись строго критиче­ски. так как источники сообщают другие цифры. И предло­женная нм классификация населения по характеру хозяйст­венной деятельности неприемлема, ибо полуоседлая группа отнесена в разряд кочевников. Явно не прав автор и в своем утверждении, что животноводство составляло «главное средство существования не только кочевников... но и опреде­ленной части оседлого населения Семипалатинской и Семи- реченской областей». Данные о численности скота, принад­лежавшего оседлой и кочевой группам населения указанных областей, приведенные Г. Лансделем, опровергают это утверждение.

Земледелие, как известно, было более развито в южных районах Казахстана. Это нашло отражение в книге коррес­пондента английской газеты «Таймс» С. Грэхэма, посетив­шего Семиречье летом 1914 г., «По русской Средней Азин». Здесь указывается, что в Семиречье выращивали пшеницу, овес, просо, горох, картофель; мак. подсолнечник, кукурузу, горчицу, коноплю, гречиху, и сообщаются цены на эти культуры. Грэхэм явно идеализирует состояние хозяйства в дореволюционном Семиречье. Это видно из его вывода: «Ныне Туркестан и Русская Средняя Азия являются исклю­чительно лояльными, миролюбивыми, и счастливыми рус­скими колониями».

Оседание части казахов и переход их к земледелию освещались и другими английскими и американскими исто­риками. Для них характерен односторонний подход, сведе­ния всех причин роста посевов исключительно к колониаль­ной политике царизма. Т. Виннер пишет, что «в результате земельной политики и осуществления программы колониза­ции к 1895 г. в Семипалатинском уезде вели чисто кочевой образ жизни только 37,7% всех хозяйств, а к 1908 г. в Чим­кентском—16,6% всего населения». А далее утверждается, что казахи «рассматривали земледельческое занятие как неизбежное зло и стремились покинуть его сразу же после приобретения скота, достаточного для поддержания сущест­вования». О том же говорит и И. Виннер: «Хотя росла роль земледелия после русского завоевания, оно оставалось заня­тием без престижа и уделом обедневших кочевников».

Все это, с одной стороны, свидетельствует о незнании авторами действительного положения вещей, а с другой стороны, говорит о желании авторов сознательно исказить историю народа, изобразить его как «вечного номада», на­ходящегося вне истории. Консервативная роль патриархаль­но-феодальных и родовых институтов такими авторами иг­норируется.

Т. Виннер и И. Виннер не учитывали специфики кочево­го скотоводства, долгое время являвшегося основной от­раслью хозяйства казахов, соотношения у них кочевого и оседлого хозяйства. Л без учета этих факторов нельзя правильно объяснить отношение казахов к оседлости и зем­леделию.

В 1969 г. в «Среднеазиатском обозрении» была помеще­на статья «Оседание кочевников». Единственными фактора­ми, предопределявшимися переход части казахов к оседло­му образу жизни, ее автор считает близость казахских земель к России и сокращения пастбищных угодий, в ре­зультате чего в 1909—1910 гг. оседание кочевников достигло в некоторых уездах 70% всех хозяйств, а в целом, но мнению автора, к 1917 г. 75,5% казахского населения все еще вело кочевую жизнь. И в этой статье подмечено изменение соста­ва скота у оседлого населения, в частности рост поголовья крупного рогатого скота.

Е. Бэкон, отмечая факт оседания, сообщает о сокраще­нии числа лошадей у оседлых жителей казахских степей, изменениях в экономической жизни казахов под влиянием не только русских переселенцев, но и уйгуров, дунган и зем­ледельческих народов Средней Азии. Однако эти и другие сообщения Е. Бэкон (освоение казахами сенокошения, стро­ительство жилищ, укрытий для скота) не подкреплены конкретными данными.

Нескотоводческие отрасли хозяйства казахов в публика­циях английских и американских авторов нашли весьма слабое отражение. Так, Э. Н. Фелл в книге «Рассказы о русских и кочевниках киргизских степей», говорит вскользь о звероловстве у казахов, Т. Аткинсон и X. Сетон-Уотсон привели некоторые сведения о рыболовстве. Е. Бэкон ин­формирует читателя о ремеслах у казахов: кожевенном производстве, изготовлении пороха, красок, о резьбе по де­реву и кости, обработке металла и шерсти» ювелирном де­ле. «Среднеазиатское обозрение* отмечает особую искус­ность казахов в изготовлении войлока, но относит развитие ремесла только к началу XIX в.

Особый интерес иностранцев вызывали торговые пути, внутренняя н внешняя торговля. Уже известный нам А. Бёрнс писал: «Торговля из России в Бухару совершается четырьмя великими путями. Первый идет из Астрахани и переходит за Каспийское море, где товары выгружают в Мангышлаке; потом он следует на Хиву, а оттуда в Буха­ру... Второй путь начинается в Оренбурге, проходит между Каспийским и Аральским морями в Хиву и Бухару... Тре­тий, начинаясь в Троицке, идет через Дешт-н-Кипчак, или Кипчакскую степь по восточной стороне Аральского моря, через Сырдарью невдалеке от ее устья и достигает Буха­ры... Четвертый путь начинается в Каззаль-Джаре (Кызыл- Жар.— К. Е.) или Петропавловске...».

Англичанин Г. Т. Вигне уделил внимание караванной торговле и степени распространения товарно-денежных от­ношений у казахов. Он писал, что в первой четверти XIX в. важным источником денежного дохода казахов служили сдача верблюдов в наем и сопровождение караванов.

Ч. Котрель, посетивший северные и восточные районы Казахстана в 40-х годах XIX в., в книге «Впечатления о Си­бири» отметил значительный объем торговли России с Мон­голией, Тибетом и Китаем через казахские степи. Описывая Омск как центр торговли с казахами. Котрель отметил стремление царизма с помощью торговли окончательно под­чинить их себе. В середине XIX в., утверждает Аткинсон, каждый султан или старшина имел своего «купца» (при­казчика) для ведения торговых операций.

Во второй половине XIX в. за рубежом появилось не­сколько «докладов» о состоянии торговли в Средней Азин, подготовленных английскими колониальными чиновниками. Не случайно, член английского парламента В. Эварт в сво­ем выступлении в палате общин 23 марта 1858 г., призывая к расширению торговли со всеми азиатскими странами, на­поминал о том, что англичане «завоевали Индию... не толь­ко с помощью оружия и искусства, войны и дипломатии...».

Данные о торговле казахов, о главных ее пунктах и направлениях в 60—80 гг. XIX в. приведены в книгах Е. Скайлера, Г. Лансделя. Первый из них, ссылаясь на статистические данные царских колониальных властей, со­общил, что в 1869 г. на меновых дворах в Оренбурге и Тро­ицке было продано скота разных видов на 1.5 млн. рублей. В Петропавловске объем торговли скотом за 1856—1865 гг. превысило 2,5 млн. рублей в год, торговли кожами и шкура­ми—400 тыс. руб. Автор сообщает, что в 1869 г. из казахской степи через Аулие-Ату (Джамбул) было отправлено в На­манган более 300 тыс. овец. По его сведениям, на ярмарках Акмолинской и Семипалатинской областей казахи прода­вали скот и продукцию скотоводства (кожи, шкуры, шерсть и т. д.), европейские купцы—халаты, стеганые одеяла, шел­ковые и хлопчатобумажные изделия, шорные изделия, су­шеные фрукты. Торговый оборот Константиновской. Таин- чинской и Петровской ярмарок в Акмолинской области в 1879 г. составил 357 139 долларов, а 10 главных ярмарок Семипалатинской области (в 1880 г.)— 245 082 доллара (по тогдашнему курсу). Е. Д. Морган в статье «Путешествие через Семиречье в Кульджу». М. Прайс в книге «Сибирь» описали торговые центры в степи. М. Прайс побывал в Пет­ропавловске, откуда, по его словам, ежегодно в Европей­скую Россию отправлялось около 30 тыс. тонн мяса.

Книга американского публициста Джорджа Кеннана «Сибирь и ссылка» содержит сведения о малоизвестной статье торговли жителей восточных районов Казахстана. В Катон-Карагае Кеннан увидел у местных крестьян мара­лов, разведение которых они сочетали с земледелием. «Рога марала,— пишет автор,—...ценятся очень высоко... иной раз больше четырех долларов за фунт».

О торговле в Казахстане рассказывает О. Ф. Ванс-Аг- нью, жившая некоторое время в районе Спасских рудников. В ее статье «Английская семья в казахской степи» гово­рится, что на ярмарку в Коянды приезжали торговцы из самых разных уголков Средней Азин и России. Отдельные данные о вывозе лошадей и животноводческого сырья из ка­захских степей в Россию приведены в книге Р. Пирса «Рус­ская Средняя Азия».

Таким образом, английскими и американскими авторами собраны значительные сведения о развитии торговли в ка­захской степи в XIX — начале XX в. Видимо, авторов инте­ресовали основные центры и направления торговли, глав­ные статьи импорта и экспорта, которые нужны были для определения емкости казахской степи как рынка сбыта, что обусловливалось колониальными . устремлениями Англии и США. Не случайно другие важные вопросы истории Казах­стана остались вне ноля зрения этих «историков».

Деятельность российского капитала в Казахстане, как известно, ограничивалась большей частью сферой торгового рбращения. Колоссальные прибыли, которые приносила не­эквивалентная торговля, не обращались на развитие эконо­мики края, а вывозились в Центральную Россию. Как пока­зали исследования советских историков, в результате коло­ниального положения Казахстана развитие его экономики шло очень медленно, размеры промышленного производства в крае оставались незначительными.

Сведения, которые приводят зарубежные авторы, лиш­ений раз подтверждают правильность выводов советских ис­следователей. Так, по сообщению английского путешествен­ника Ч. Котреля в казахской степи в 30-х годах XIX в. бы- ли открыты богатые золотоносные месторождения. По дан­ным Т. Аткинсона, в 1852 г. в отрогах Чннгизтау, к западу от Аркатских гор, были обнаружены богатые залежи сереб­ра и свинца. Аткинсон писал, что «к счастью для русских, киргизы, которым принадлежала эта область, хотя и знали про существование там руды, но принимали ее за ничего не стоящую каменную породу». С помощью русской админи- страци и в Аягузе была достигнута договоренность о пере­говорах между управляющим шахтами, «султаном и его баямн, которым принадлежала вся земля». Далее излагает­ся история продажи участка казахским султаном Суюком за 250 руб. и награждение его золотой медалью, а также шитым золотом мундиром со шпагой, еще 150 рублей было выделено для мулл и баев. Аткинсон посетил также Убин- ский завод, Сокольннковский рудник и Рнддер, описал рас­положение плавильных заводов, средства транспортировки руд.

Некоторые сведения о горнодобывающей и легкой про­мышленности в Акмолинской и Семипалатинской областях приведены в книге Г. Лансделя. В 1880 г., по его данным, в Акмолинской области было добыто 19 772 тонны угля и 2740 тонн меди, имелось 33 предприятия горнодобывающей и 106 пищевой промышленности, на которых работало 1308 рабочих; в 1881 г. в Семипалатинской области действовало 67 предприятий легкой и пищевой промышленности, на ко­торых было занято 400 рабочих. Лансдель сообщает также о золотодобывающей промышленности в Калбинских горах, не умолчал и о том, что эти месторождения приносили боль­шие доходы хозяевам, так как рабочая сила (казахская беднота) обходилась очень дешево.

В конце XIX в. к горнодобывающей промышленности в казахской степи стали проявлять интерес американцы. В 1893 г. в Петербурге была опубликована книга генераль­ного консула США в России Дж. Крэнфорда «Промышлен­ность России, Сибири и Великая Сибирская железная до­рогам, в которой приведены сведения «о состоянии промыш­ленности в Степном крае».

Обзор горнодобывающей промышленности в дореволю­ционном Казахстане дан в XII главе книги Р. Пирса «Про­мышленность н торговля». Автор рассказывает об истории разработки Риддерского полиметаллического и Рязановско­го месторождений, о том, как были построены сибирским купцом С. И. Поповым несколько плавильных заводов, об открытии Джезказганского и Успенского месторождений меди. Карагандинского и Экибастузского месторождений

каменного угля. Р. Пирс явно идеализирует деятельность иностранных предпринимателей в Казахстане в конце XIX— начале XX в., когда пишет, что «развитие горнодобывающей промышленности ускорилось благодаря внедрению иност­ранного капитала», рассказывает о «переходе» в руки анг­ло-американских и французских капиталистов богатейших месторождений и предприятий: Спасско-Успенских, Атбасарских и Риддерскнх рудников. Карагандинских и Экибастуз- ских каменноугольных копей, нефтяных источников на Эмбе и т. п., но старательно умалчивает о хищническом хозяй­ничанья иностранного капитала на казахской земле, о не­выносимых условиях труда и тяжелом положении рабочих на предприятиях английских и иных капиталистов.

Некоторые фактические данные по истории возникнове­ния и деятельности обществ, эксплуатировавших Спасские и Атбасарские копи, а также «Сибирского синдиката» со­держит упоминавшиеся публикации Э. Фелла («Рассказы о русских и кочевниках киргизских степей»), его дочери Оливии Фелл Ванс-Агнью («Британская семья в казахской степи»), а также книга Джона Уильфорда Уордела «В кир­гизских степях».

Э. Н. Фелл в качестве одного из «шефов» Спасского об­щества был направлен в Казахстан группой английских ка­питалистов для осмотра и оценки месторождений, принад­лежавших тогда купцам Рязановым. В книге содержатся сведения не только об иностранном капитале в Казахстане (за 1903—1908 гг.), но и о жизни казахов, об их обычаях. Книга Фелла и статья его дочери направлены на оправда­ние и приукрашивание деятельности иностранного, в част­ности английского, капитала в Казахстане.

Инженер Д. У. Уордел в 1914—1919 гг. работал на английских концессионных предприятиях в Центральном Казахстане. По его данным, англичанам принадлежали Успенский медный рудник, Сасык-Карасуйское месторожде­ние железа, Карагандинские каменноугольные копи. Спас­ский медеплавильный завод.

Уордел приводит сведения о Спасском комплексе, о за­легании и запасах руд, их химическом составе. По его данным, в 1909—1914 гг. англичане получили 21 815 тонн меди на Успенском руднике, ежегодно добывали до 80 тыс. тонн угля в Караганде. Сведения явно преувеличены. Вместе с тем известно, что английские предприниматели хищнически выбирали самые богатые руды, что создало серьезные трудности в добыче руд уже в годы Советской власти. Что же касается второй части книги, посвященной в основном условиям труда и положению рабочих на пред­приятиях и рудниках, то можно сказать определенно: здесь явно проглядывает тенденция и приукрашивание роли анг­лийского колониализма.

Подобные попытки предприняты Уордслом и в статье «Описание событий на Спасском заводе в Казахстане в 1914—1919 гг.», Как статья, так и предисловие, предпос­ланное ей «советологами», имели целью опровергнуть под­линные факты о методах хозяйничания английских промыш­ленников на Спасском заводе, изложенные в статье А. Ду­бовицкого «Делегат к Ленину». Шокированная картиной эксплуатации и произвола со стороны англичан, ярко нари­сованной А. Дубовицким, редакция журнала представила слово Д. Уорделу, который начинает с заявления: «Я жил два года на Спасском заводе, три в Сары-Су и три месяца ,в Петропавловске. Я не являюсь коммунистом, по верю, что условия работы теперь намного лучше, чем в период цар­ской власти». Но далее автор сбрасывает маску объектив­ности и переходит к описанию «идеальных» условий жизни рабочих на Спасском заводе. «Опровергая» данные А. Ду­бовицкого, Уордел заявляет, что работа якобы велась в три смены по 8 часов, что почти «отсутствовали несчастные случаи», а жилищные условия «рабочих и служащих ком­пании были одинаковыми». По поводу унижений, которым подвергались рабочие-казахи, Уордел заявляет: «Разумеет­ся, работа на рудниках, плавильных и обогатительных за­водах является трудной, но честная работа — никогда не унизительна». Незначительное повышение заработной платы рабочим, в частности казахам, Уордел объявляет ре­зультатом «заботы» английских концессионеров об интере­сах рабочих, между тем он сам признает, что оно было вызвано классовой борьбой рабочих. Заметим, что эти «уступки» были сделаны в 1918 г., когда власть английских капиталистов над предприятиями в Казахстане пришла к концу.

Л. Дубовицкий писал о невыносимых условиях жизни ра­бочих-казахов, у них не было даже одежды. И летом, и зи­мой укрывались они бараньими шкурами. Уордел же объ­ясняет это тем. что казахи... предпочитали их другой одежде, так как бараньи шкуры «защищают от холода и от жары». Труды казахстанских историков подтвердили, что факты, приведенные в воспоминаниях А. Дубовицкого, со­ответствуют действительности, и целиком опровергают ра­систские домыслы Уордела.

Итак, английской и американской историографией XIX в. и особенно после Октября был накоплен некоторый факти­ческий материал о добывающей промышленности в дорево­люционном Казахстане. Эти сведения, однако, ни в коей ме­ре не свидетельствуют о планомерном н систематическом изучении истории возникновения и развития промышленных предприятий в Казахстане, о раскрытии их социально-эко­номического значения; речь может идти лишь об экономи­ческом шпионаже. Англо-американским «историкам» нет де­ла до того, что промышленность дореволюционного Казах­стана выросла на русском и иностранном капитале и не была связана органически с казахским хозяйством, что ца­ризм я русская буржуазия, отводили Казахстану роль сырь­евого придатка метрополии. Зато они всячески идеализи­руют роль иностранного капитала, искажают истину о по­ложении рабочего класса.