Страница - 19

Глава двадцатая

Рыбак рыбака видит издалека. Фальковский понял, что Сотников как раз тот человек, на которого можно по­ложиться в серьезном деле. К нему прислушивается ка­зачья верхушка, припрятавшая на всякий случай вин­товки, шашки и даже пулеметы. Осторожный землемер не слишком часто, но охотно заглядывал к хорунжему. Вот и сегодня он завернул к Сотникову.                           '

— Киргизы так говорят,— сказал Фальковский, пе­реступив порог,— первый день гость — радость, второй— беспокойство, а третий — бедствие. Может, я уже бед­ствие...

— Нет, зачем же, вам всегда рады!

Хорунжий, как обычно, пригласил землемера к сто­лу, на котором немедленно появилась принесенная с по­греба запотевшая бутылка с самогоном. Фальковский пить отказался, не откладывая, приступил к делу.

— Каменный поток в районе Айна-Куль погубил мно­го скота,— сказал он.— Идет слух: будут отбирать ко­ров у русских и передавать беженцам.

— Брехня!

— Не думаю. В облземотделе составляют списки за­житочных.

— Пусть только попробуют. Руки коротки...

Фальковский нащупал самое чувствительное место хорунжего. Сотников имел четырнадцать дойных коров.

— Забыли они Беловодье,— сказал он, и в глазах его вспыхнули огоньки ненависти.— Можно напомнить будет...

— Страшная политика! — заговорил Фальковский, вытирая платком вспотевший лоб.— Национализация, социализация, конфискация. Все сводится к одному: чтобы человека нищим сделать. Сегодня скот отнимут, завтра с земли сгонят... Что же остается русскому чело­веку? Живым в гроб ложиться? Не понимаю!

— Конечно, киргизу такая политика на руку! — по­темнев в лице, ответил Сотников.— Их власть сейчас...

Фальковский посидел недолго. После его ухода Сот­ников надел фуражку и отправился к Тыртышному.

Вскоре по всей станице из дома в дом передавалась последняя новость о конфискации коров для беженцев...

На другой день Сотников вместе со старшим сыном Митькой с ytpa ушел на охоту. День после дождя вы­дался на редкость удачный. Поохотившись вдоволь, отец и сын вечером отдыхали на берегу озера Айна-Куль и ели вареных уток. В ауле закончилась дойка кобыл, и пастух гнал их на водопой. Охотники подошли к табуну. Митька крикнул вызывающе:

 — Эй ты, калбит! Зачем пасешь коней на нашем по­ле? Зачем топчешь урожай?

— Какой урожай? Кони пасутся на лугу!

— На лугу! — передразнил хорунжий.— А ну-ка, Ми­тя, согни его в дугу!

Митька не заставил ждать, размахнулся и ловким ударом кулака сшиб пастуха с ног.

Пастух вскочил и бросился на обидчика.

— Он еще драться! — крикнул хорунжий и в свою очередь ударил пастуха по уху. Тот кинулся на Митьку.

— Ишь, калбит какой горячий... Я тебя живо осту­жу, сукин сын...

Сотников схватил пастуха за голову, Митька за ноги, они раскачали его и бросили в воду. Раздался вспл'еск.  — А теперь живо за дело! — скомандовал хорунжий. Сотниковы быстро сбили лошадей в табун и прямо по засеянному полю погнали в станицу.

— Киргизы потравили весь урожай! — кричал хо­рунжий.

Люди выскакивали из домов, бежали вслед за табу­ном. На церковной площади собралась возмущенная толпа.

— Режьте коней!

— Проучить нехристей!

— Довольно терпели!

...Весть об угоне табуна быстро распространилась по аулу Айна-Куль. Ее принесли женщины и дети, собирав­шие кизяк на лугу и наблюдавшие за избиением па­стуха.

— Русские угнали табун! — вопили женщины.— Спа­сайте лошадей!

Мужчины, отдыхавшие после полудня, выскочили из юрт. В ауле началась суматоха.

Хальфе, воздев руки к востоку, горестно воскликнул рыдающим голосом:

— О великий аллах! Помоги своим рабам!

Крупные капли слез падали ему на бороду. Руки дрожали, губы шептали проклятия неверным:

— Сколько же они будут издеваться! Больше нет сил терпеть насилия кафиров. Они хотят погубить нас! За­клинаю именем аллаха и призываю всех вас отомстить кафирам! Беспощадно убивайте и истребляйте их!

Около Хальфе сгрудились аксакалы. Они шумели и звали на помощь бога. Женщины заголосили, запричи­тали.

— Отомстим! — раздались голоса.

Джигиты вооружились кольями и дубинами.

Нападение на Кастек было неожиданным. Оно про­изошло в тот момент, когда казаки безуспешно пытались загнать захваченный Сотниковым табун в сарай. Лоша­ди, напуганные криком и шумом, не хотели заходить в незнакомые помещения, метались и, наконец, прорвав кольцо людей, устремились в поле.   '

В это время из переулка вылетели вооруженные кольями джигиты.

— Бей кафиров!

Казаки растерялись, многие кинулись по домам. Митька Сотников оторвал оглоблю от телеги и замахнул­ся на подскакавшего к нему джигита. Тот, освободив правую ногу из стремени, юркнул под живот лошади, а затем, налетев на Митьку сзади, ударил его по голове дубиной. Митька упал.

Охватив кольцом коней, джигиты погнали их в Айна- Куль.

В тот день, когда Сотниковы угнали лошадей, Бакена не было дома. За три дня до этого события он уехал в город навестить больного Тлеубая. Ночь застала его на обратном пути к дому.

Рано утром он остановился на берегу озера и отпу­стил коня пастись, решив, что дойдет пешком до юрты Гульжан.

Как хорошо в Джетысу, родной стране, где ночевал поэт Асан-Кайгы в поисках счастья своему народу-горе­мыке!

Предание говорит, что Асан-Кайгы облюбовал Дже­тысу для родного народа за красоту природы и богат­ство земли.

Ах, как тосковал Бакен в Синьцзяне по Алатау! Пусть у Бакена нет земли, пусть он беден, но он сейчас счастлив, что живет и дышит сладким воздухом Дже­тысу.

Бакен насторожился. Из леса выехал всадник. Кто это так рано? Впереди Бозтай, а кто же второй?

— Счастливый путь, беженец! — насмешливо привет­ствовал Бозтай, играя камчой.

— Доброе утро, джигит в юбке! — ответил Бакен. Улыбка сошла с лица Бозтая.

— Я не бежал в Китай, сверкая пятками, и от страха не пачкал себе штаны!

Второй джигит расхохотался. Бакен не остался а долгу.

— А я не торговал совестью и не грабил свой народ, как делали спекулянты.

Бозтай хлестнул коня и поскакал в сторону Узун-Ага- ча. Не успел он скрыться в лесу, как где-то за аулом, очень близко, вспыхнул пожар. Сильный ветер высоко взметнул пламя. Черный дым окутал аул. Взволнован­ный Бакен сбросил халат и помчался в Айна-Куль.

В Айна-Куле первая заметила пожар Фатима. Она проснулась неожиданно. Блеяли ягнята, мычали телята, лаяли собаки. Набросив на себя халат, Фатима выскочила. Пожар! О боже!

С перепугу она потеряла голос, не могла произнести ни одного звука.

Старуха бросилась в юрту, сорвала одеяло с Гульжан и указала рукой на дверь. Дочь вскочила, увидев безум­ные глаза матери.

— Горим! — закричала девушка.

Поняв, что случилось, Гульжан подняла на ноги весь аул. В Айна-Куле началась паника. Вопли женщин, плач детей, крики мужчин — все слилось в дикий гомон. Толь­ко несколько отважных джигитов во главе с Бакеном бросились тушить пожар, преграждая путь к юртам.

Гульжан, схватив братишку, вместе с матерью побе­жала к озеру. Возле юрты Нашена она вспомнила о больном акыне.

— Я сейчас, мама! — крикнула Гульжан,—Бегите к озеру.

— А ты куда?

— Спасти Нашеке!

И Гульжан вбежала в юрту акына.

Нашен лежал бледный, но спокойный, с домброй на груди. Губы его беззвучно шевелились. Шептал он мо­литву или сочинял стихи? Было ясно, он готовился при­нять смерть.

Гульжан упала к его ногам. Неужели сгорит акын, гордость аула, друг отца?

— Встань, дочь моя! Не время для слез! — Нашен спокойно повернул голову.

— Где ваш брат? Почему оставил вас?

— Я его сам отпустил. Иди и ты, дочь моя!

— Нет. Я вас не оставлю!

Гульжан выбежала из юрты и оглянулась вокруг. Люди вели неравную борьбу с огнем. Она схватила за руку Бакена.

Они вбежали в юрту. Нашен строго посмотрел на Бакена, но ничего не сказал, только пошевелил губами Посадив акына на кошму, они вдвоем поволокли его на озеро, в безопасное от огня место.

Пожар стал ослабевать. Кошмы юрт шипели, но уже не пылали пламенем, а обугливались. Увидев, что кош­мы задерживают огонь, Токей предложил снять их с юрт и застлать землю.

На помощь погорельцам пришел неожиданный дождь. Как часто бывает в Семичерье, внезапно появи­лись тучи, и прошел спасительный ливень, потушивший пожар.

С озера понемногу возвращались женщины и дети со следами ожогов на лицах и на руках. Они подходили к своим юртам и находили жалкое пепелище. Все молчали, не знали, к чему приступить, с чего начать.

Мучительное молчание нарушил Хальфе.

— Это дело рук кафиров! — крикнул он злобно.

Толпа вздрогнула. Все подняли головы и посмотрели друг на друга.

Вот кто виновник их несчастья!

Разгневанная толпа, обуреваемая жаждой мести, молча двинулась к станице. Впереди шли беженцы, с дубинами, кольями, ножами. За ними — женщины и под­ростки, кто с кочергой, кто с камнями в руках. Лица у всех были искажены от злобы, волосы взлохмачены. Толпу возглавлял Токей, шагавший с молотком в руках. Всегда молчаливый, кузнец в исступлении ругался.

Бледный, взволнованный Бакен прыгнул на дорогу и очутился впереди толпы. Широко раскинув руки, с иска­женным от ужаса лицом он кричал:

— Братья, опомнитесь! Куда вы идете?

Джигиты, шагавшие в передних рядах, презрительно посмотрели на него и молча продолжали идти.

Бакен цеплялся за халаты, пытаясь остановить джи­гитов.

— Не верьте словам муллы! — надрывался Бакен,— Не верьте!

Но все было напрасно. Толпа не слушала. Бакен бро­сился к дяде Токею и повис у него на руке, стараясь

вырвать молоток. Но кузнец яростно отбросил племян­ника в сторону и зашагал еще быстрее.

Около аула Айна-Куль осталось несколько джигитов, друзей Бакена, и среди них верная Гульжан. С тяжелым предчувствием они безмолвно смотрели вслед ухо­дящей грозной толпе.

Казаки, еще издали увидев надвигающуюся на ста­ницу черной тучей толпу, приготовились встретить ее ружейным огнем.

Бой начался без команды, залпом казаков. Джигиты,  а за ними женщины и подростки, врезались в казачий строй и смяли его. Началась рукопашная схватка.

Хальфе во главе всадников неожиданно напал на Кастек со стороны речки, откуда станичники не ждали. Он бил шестом направо и налево. Пуля прожужжала мимо уха муллы. Он заскрежетал зубами. Кто-то пырнул ножом в живот его коня. Конь пронзительно заржал и встал на дыбы.

Рядом дрались Токей и Митька. Текла кровь из выби­тых Митькиных зубов.

Тыртышный, хорунжий Сотников и землемер Фаль- ковский стояли около ворот и наблюдали, как сража­лись «голодранцы».

Еще вчера, когда произошла первая стычка, Вера Павловна поехала в Узун-Агач, где встретила уполномо­ченного области Цун-ва-Зо. Она рассказала ему о собы­тиях в Кастеке. Цун-ва-Зо встревожился. Собрав комис­сию, он с утра поспешил в Кастек, чтобы на месте рас­следовать печальные события. Но Цун-ва-Зо даже не подозревал, что он увидит в Кастеке. Когда комиссия подъехала к станице, бой был в самом разгаре. Разнять дерущихся не было никакой возможности. Люди дрались молча, с остервенением. Слышались звуки тупых ударов, лязг металла и стоны раненых. Где не хватало оружия, пускались в ход руки и зубы.

Цун-ва-Зо дал несколько выстрелов в воздух. Десять казаков, не участвовавших в драке, бросились разнимать сцепившихся. Выстрелы отрезвили людей. Драка пошла на убыль.

Вскоре на улице остались лишь одиночные пары наиболее ярых драчунов. Наконец все утихло.

Цун-ва-Зо велел немедленно отправить в город ране­ных и заодно вызвать наряд милиции. Казахов Цун-ва-Зо уговорил возвратиться в аул, в Айна-Куль.

В это время Сугурбаев ждал в Узун-Агаче последних известий от хорунжего Сотникова. Но он, полюбовавшись началом драки «голодранцев», поспешил в Нарын.