Страница - 22

Глава двадцать третья

Сугурбаев прикатил в Айна-Куль на двуколке Сотни­кова. Вид у него был растерянный.

— Ну, как идут дела?—спросил Кожаков, усадив гостя на ковер рядом с собой,

Плохо!

— Почему?

— Нельзя работать. Бьют по рукам.

— Кто?

— Ваш Сагатов да еще Басов, председатель Чека.

— За что же?

Сугурбаев заговорил торопливо, словно боясь, что его прервут и не станут слушать.

— Вы видели, как живут несчастные беженцы? Дав­но надо было выселить станичников из Қастека и отдать их дома казахам. А ваш Сагатов виляет, боится обидеть русских.

Қожаков хмуро молчал.

— А Басов! Это же секира! Не разбирается и рубит всех подряд. Сейчас в Кастеке производит дознание: кто поджег аул. Хочет запутать землемера и меня. Прошу вас вмешаться...

— Хорошо. Но скажите, кто, по вашему мнению, уст­роил поджог?

— Русские, казаки. Правда, возникло еще подозрение! не замешан ли кто-нибудь из беженцев.

— Из беженцев? С какой целью? — Қожаков в недо­умении пожал плечами.

— Видимо, мстят русским.

— Чепуха! Мстят русским, а поджигают свой аул?

— Ветер, говорят, не в ту сторону дул...

Не успел Сугурбаев уехать, как к Кожакову пришли с жалобами аксакалы. В один голос они требовали высе­ления казаков из Семиречья. Явился и Бозтай с заявле­нием на Бакена. В то утро, когда загорелся аул, Бозтай видел Бакена на берегу озера. Как раз через несколько минут и начался пожар. Значит, дело его рук. Он раз­жигал костер...

— А с какой стати он стал бы предавать огню свой родной аул?

— Он целился на Кастек. А ветер в тот день дул со стороны станицы.

— Кто он такой, этот поджигатель?

— Друг Жунуса, отца Сагатова.

Бозтай зашептал с таинственным видом:

— Есть один человек, он знает о нем много. Погово­рите с ним.

— Хорошо. Пусть придет.//

Бозтай побежал за Хальфе и сам привел его к Кожакову.

— Сын мой, я много слыхал о тебе! — начал мулла.— Пусть твоим мыслям сопутствует всевышний. Аминь!

— Пусть исполнится ваше желание! — по старому обычаю ответил Қожаков на благословение муллы.— Мне сказали, вы хорошо знаете отца Сагатова.

— Аминь. Знаю с детства. Он учился у покойного Кадыр-муллы. Я часто угощал его розгами за ослушание* Он бросил школу и стал высказывать еретические мысли. На него нельзя положиться, как на мусульманина.

— Говорят, Жунус не любит русских?

— Бог свидетель моим словам! Человек сомнитель­ный. Его отдали на попечение имаму Агзаму. Он должен вернуть Жунуса на путь истины.

— А сын его?

— Саха? Безбожник. Продался русским, хочет же­ниться на русской и принять их веру.— Глаза Хальфе гневно сверкнули.— Кафиры отобрали нашу землю и вы­живают нас. А Саха на их стороне. В мечети мы его пре­дали проклятью. Он теперь не мусульманин. Но мы поза­ботимся сохранить его дущу для ислама...

Кожаков опешил. При нем, представителе власти, мул­ла, не стесняясь, выражает готовность уничтожить ком­муниста.

— Мулла,— сказал Кожаков поднимаясь, — если я еще раз услышу такие слова, я вас велю арестовать!

— Мои мысли внушены мне свыше, сын мой, и ничем меня не напугать. Я давно готов ко всему: к тюрьме и к смерти. В тюрьме я повоюю с врагами, а в смерти мое те­ло обретет покой. Аминь!

И Хальфе ушел мелкими шажками.

Вечером к Сагатову зашли Вера Павловна, Бакен и Гульжан. Саха взглянул на бледное, расстроенное лицо сестры.

— Нездоровится? — спросил он.

— Нет,— замялась Гульжан.

Вера Павловна сказала:

— Мы пришли по важному делу, товарищ Сагатов, Над Бакеном нависла опасность,

«А при чем Гульжан? — подумал Саха и сразу до гадался: — Она же любит его».

— Обвиняют в поджоге аула.

— Кто?

— Бозтай. Он написал заявление, указал свидетеля, — Это какой Бозтай? Торгаш, спекулянт?

— Да, да, бахалши! — подтвердила Гульжан.

— Вообще негодяй!—добавила Вера Павловна.— Дружит с Сотниковым и с разной контрой...

Сагатов предложил Бакену закурить.

— Ты, я вижу, повесил нос, джигит?

— Поневоле повесишь, когда в Чека попадешь! — буркнул в ответ Бакен.— Я беспартийный...

— Чека страшен для контрреволюционеров! — нахму­рился Саха.— А ты честный человек, и бояться тебе не­чего.

— Он не боится, но это же безобразие! — сказала с возмущением Вера Павловна.— Я понимаю, Басов аре­стовал Сотникова, он отъявленный контрреволюционер. Конечно, он мог и аул поджечь. Но при чем тут Бакен? Почему порочат его имя?

— Вера Павловна, не волнуйтесь! — Саха взял учи­тельницу за руку.— Вы знаете русскую пословицу: «На чужой роток не накинешь платок». Мы Бакена знаем. Но раз Бозтай подал заявление, Баеов обязан его про­верить. Если оно ложное, Бозтаю не поздоровится. А ты, Бакен, не падай духом. Чека разберется во всем.

. На другой день Сагатов беседовал со стариками аула Айна-Куль на поляне близ озера. Старики слушали и мрачно молчали.

— Вы знаете меня,— говорил Саха.— Я вырос у вас на глазах. Скажите откровенно, почему вы не хотите временно перейти на другое место? А в Айна-Куле посте­пенно можно будет построить дома. Советская власть по­может вам...

Первый выступил Хальфе. Огромная, туго закручен­ная на голове белая чалма выделяла его из толпы. Глаза настороженно скользили по лицу Сагатова. Клинообраз­ная борода муллы тряслась. Он начал с восхваления про­рока, а потом заговорил страстным голосом:

— Мы не можем жить в соседстве со злыми людьми! Мы хотим, чтобы возвратили нам нашу исконную зем­лю. Мы хотим, чтобы в Туркестане жили толькр одни казахи! Мусульмане не будут терпеть издевательств ино­верцев! Великий пророк предупредил своих потомков, возвратив с того света безбожника Тлеубая. Но вы не вняли его голосу, не поверили. Тогда аллах в наказание послал каменный поток — божья кара! Берегитесь, му­сульмане! Если еще в вашей душе тлеет хоть искра веры, то отомстите кафирам за пожар! Аминь!

Хальфе воздел руку к небу. Аксакалы зашептали мо­литвы.

Тогда Сагатов сказал председателю уездного испол­кома:

— Товарищ Мусин! Возьмите с собой муллу и пого­ворите с ним в юрте, пока мы кончим нашу беседу.

Воцарилась гробовая тишина. Все насторожились, Мусин подошел к мулле.

Хальфе завопил:

— О аллах! Накажи заблудившегося Саху, сына Жу- нуса! Чтобы его душа попала в ад!

Мусин тянул муллу за рукав. Хальфе упирался и про­должал проклинать Саху. С трудом удалось увести его в юрту. На середину круга вышел беженец, снял шапку из старого каракуля и вытер пот с лица.

— Я не хочу заниматься пустой болтовней! — сказал он.— Сын Сугурбая из Узун-Агача требует, чтобы мы си­лой отобрали у русских Кастек. У Сахи, говорит, сердце зайца, а мысли, как кочующие тучи,— куда подует ве­тер, туда и устремляются. Правда это?

Саха слегка побледнел. Стараясь не выдать своего волнения, он ответил усмехнувшись:

— Состарившийся пес лает на хозяина! Сугурбаева вы знаете не хуже меня. Он хочет толкнуть вас на безза­коние.

— Ну, хорошо, Сахажан, пусть будет по-твоему. Но скажи, почему казаки сожгли наш аул и лишили нас по­следнего крова? Фольбаум отобрал левый берег речки Кастека, каменный поток забрал скот, а пожар — наш кров. Ты же нам обещал хорошую жизнь, когда встречал . нас на этом месте. Где она?

Сагатову пришлось выдержать сильную атаку. Все высказывали свои обиды.

Саха слушал и думал: они правы. Когда кончился по­ток горьких упреков, Сагатов сказал:

— Ваши обиды справедливы. Но вы должны понять: земельный вопрос очень сложный. Его нельзя решить так, как советует Хальфе. Надо учесть интересы и казахов и русских, чтобы было справедливо для обеих сторон. Для чего враги подожгли аул? Хотят столкнуть вас со станичниками, как в шестнадцатом году. Подождите еще немного, и вы получите свою землю. Поджигателей мы тоже найдем. .

Не успел Сагатов закончить свою речь, как появился Нашен. Его привели под руки два джигита.

— Ты меня забыл, сын мой! — сказал с укором акын.

Сагатову стало стыдно и досадно. В самом деле, он оставил без внимания больного старика. Разве все удер­жишь в голове? Почему никто не напомнил ему?

— Я вас не забыл и не забуду. Но мне сказали, что вам лучше и вы ходите.

— Да, сейчас немного... лучше. На днях чуть не сго­рел. Если бы не Гульжан...

— Как приеду в Верный, обязательно пришлю за ва­ми подводу. Будем в городе вас лечить!

— Мне лечиться поздно. Лучше поговорим о Баке­не,— сказал акын.— Почему черные вороны каркают на него? Разве джигит не проливал кровь за счастье нашего народа? Посмотрите на него!

Нашен оглянулся вокруг, но Бакена в толпе не. было.

...Закончив беседу, Сагатов направился к матери. По дороге его встретила взволнованная Гульжан. Лицо ее пылало, на глазах блестели слезы.

Саха встревожился:

— Что случилось?

— Бакена арестовали!

Сагатов этого никак не ожидал.

— Кто?

— Вера Павловна сказала, что Чека...

— Я сейчас еду в Кастек. Разберемся.

Ответ брата не удовлетворил Гульжан. Саха спокоен, словно ничего не случилось. Неужели он ни о чем не до­гадывается...

Гульжан зашла в шалаш к бабушке Кудан, бросилась на кошму и разрыдалась.