Страница - 42

Глава четвертая

Муслим сидел и думал. Слова Каира о том, что завод растерял все свои показатели, не давали ему покоя. Ди­ректор говорил о себе, а винил его, Муслима. Себя он считал, видно, чище молока, как говорят казахи. Вероят­но, еще бы немного, и он выпалил бы: ты главный ин­женер, стаж у тебя огромный, опыта много, а работаешь спустя рукава. И Муслим усмехнулся: нет, это у тебя, брат, не выйдет. Ты меня в свои дела не путай, директор- то все-таки ты, а не я. А если смотреть в корень, виновата во всем бригада молодого Курышпая. Она потеряла темп и из передовой сделалась самой обыкновенной, рядовой. Ну, конечно, ты рвешь и мечешь, как молодой конь, по­лучивший первый косяк кобылиц. И так забежишь, и эдак, и ржешь, и на дыбы поднимаешься —только бы те­бе показать себя старым, заслуженным жеребцом, но шалишь, брат, не получится... Муслим и не таких виды­вал. Он тоже не свиней пас. У него на каждого врага свой особый камень за пазухой. И запомни — он зорко следит за каждым твоим шагом, и если потребуется, то и на пальцах пересчитает все твои недостатки и ошибки. И тогда все может повернуться для тебя очень скверно, если уж разговор зайдет начистоту. Сейчас у нас воору­женный нейтралитет, но во что он выльется дальше, од­ному только аллаху известно! Значит, нужно все предуга­дать и обдумать заранее. Может и такое случиться — снимут Каира и назначат директором Муслима. Это  очень, очень вероятно. Надо только нос держать по ветру.

А самое главное, что надо сделать сейчас же, это разлу­чить жениха с невестой, директора со сменным инжене­ром, Каира с Дамеш. Беда, если они споются! Тогда хоть с завода беги.

А пока против братца Каира и у него, Муслима, есть одно надежное оружие. Братец-то националист... Он го­ворит .(и Муслим сам слышал это), что надо готовить кадры казахов сталеваров и литейщиков. Обратите вни­мание — именно ка-за-хов. Не русских, не узбеков, не та­тар, а казахов. Это очень любопытная черта, и в центре за нее по головке не погладят. Но, конечно, одних слов мало. Надо подумать, проследить, найти свидетелей. Все это, конечно, только на самый крайний случай. Обвине­ние в национализме — оружие слишком острое и разя­щее, чтобы пользоваться им так, без особой надобности. А вообще, при всех условиях и сменах руководства, завод должен работать только образцово, только на пять. В этом Муслим заинтересован больше кого-либо. Если что-нибудь случится на заводе, то отвечать придется  именно ему.

И как это Каир посмел упрекать его в халатности и лени? Да он после ночной смены, отдохнув всего каких- нибудь два часа, уже встает и спешит на завод. Ему обя­зательно надо походить по цехам, поговорить с инжене­рами и рабочими, заглянуть в печи,— только тогда он заснет спокойно, мало ли что может случиться в цехе без хозяйского глаза? И вот сегодня ночью, во время обхода, он узнал пренеприятную новость. У заводских ворот ему встретился Игламбек.

— А вы разве не на тое? — спросил он удивленно.

• На каком еще тое? — удивился Муслим.
• Как на каком? Қ Сагатовой дядя приехал.

От этой новости Муслиму стало вдруг жарко.

— Какой еще дядя? — спросил он грубо.— Откуда его принесло?

— Да, говорят, из Сибири... Сидел он там, что ли,— ответил Игламбек.

— Так это что? Аскар Сагатов, что ли? — спросил Муслим, и в голосе его зазвучал настоящий испуг.

— А кто его знает? — беззаботно развел руками Иг­ламбек.— Сказали, что дядя, и что он из Сибири, а какой дядя, аллах его ведает.

— Ну и пусть живет, если приехал, пусть живет.

Муслим отвернулся от Игламбека, махнул рукой и пошел к воротам завода. Через час, обойдя цеха, он ле­жал в своем кабинете на диване и думал.

Вот дьявольщина-то... Откуда взялся этот негодяй, из могилы вылез, что ли... Муслим о нем давно уже и ду­мать позабыл, а он явился! Правда, три года тому назад, когда началась реабилитация, такая мысль,— а вдруг и Сагатов вернется,— начала приходить ему в голову. Но он гнал ее от себя. Тем более, что и Курышпай, которого он как-то спрашивал об этом, ничего определенного не ответил. Никаких вестей,— сказал он,— никаких следов, погиб, наверно, человек.

И вот он явился живехонек, и за пазухой у него, ко­нечно, здоровенный камень, и, конечно, против Муслима прежде всего. Какими глазами теперь он, Муслим, на него должен смотреть? Какой улыбкой ему улыбаться? Что о нем говорить? А вот у Аскара есть что сказать про Муслима. И если, действительно, не струсит, а скажет все, прощай тогда уважение, авторитет, место в жизни... И жена... И жена, конечно!

Муслим встал, вынул из кармана платок, вытер лоб, подошел к окну и распахнул его. Сухой ночной ветер дул из степи, охлаждая лицо. Он стоял, смотрел в ночь, рас­стилающуюся перед ним, и думал, думал...

За что же он, Муслим Мусин, захотел погубить Аска­ра Сагатова? Если говорить откровенно, то прежде всего из-за Айши, которой так нравился Аскар. Поэтому, когда Муслиму кто-то шепнул, будто бы Аскар —- человек сом­нительных мыслей и поведения, то он сразу поверил, тем более, что это сказали люди, которым он был обязан ве­рить, но которым, если бы дело коснулось его лично, не доверил бы и своей собаки. Да, ему было выгодно верить в то, что Аскар — враг, и поверил он в это сразу же, не сомневаясь и не расспрашивая. Потому что, если Аскар враг, тогда все просто, тогда опускай ему на голову лю­бой кулак!

И вот теперь этот враг вернулся... А почему он вер­нулся, на каком основании? И вообще если его арест и был ошибкой в ту пору, то разве эти годы могли пройти для него даром? Разве не должны были они внести в его думу сумятицу? Ожесточение? Недовольство? Как он, например, посмотрит на Муслима, когда встретит его на улице? Ведь не только города, а всего Казахстана теперь мало, чтобы вместить их обоих. А времена пошли хитрые, лихие... Люди научились резать правду в глаза! Узна­ют — засрамят, засмеют, заставят сбежать.

Он вышел из дома и пошел бродить по ночному горо­ду. Потом вспомнил, что уже очень поздно, и вяло по­плелся домой. Тихо открыл входную дверь, разулся и на носках прошел в спальню. Надо раздеться и лечь неза­метно, чтобы Айша не проснулась, а то начнутся расспро­сы: «Откуда пришел? Отчего так поздно? Почему такой взволнованный? Нет-нет, я вижу, с тобой что-то случи­лось. Почему ты не хочешь со мной поделиться?». Разве можно ответить на эти вопросы?

Но в спальне никого не было. Светила полная луна. Кровать Айши была пуста. Где же она? Неужели так за­держалась на работе? Муслим зажег настольную лампу и посмотрел на часы: без четверти двенадцать. Прошел в кабинет и набрал номер больницы. Трубку сняла де­журная сестра. Муслим попросил к телефону Айшу.

— Да она давно домой ушла,— ответила дежурная.—> Ее смена кончилась.

— А как давно? — спросил Муслим.

— Да как кончила, так и ушла. В девять часов еще ушла.'

Муслим бросил трубку и пошел было будить живу­щую с ними сестру, чтоб узнать, где Айша, но потом раз­думал и вернулся обратно. Что может знать сестра, разве Айша докладывает ей, куда идет. Так где же ее искать теперь? У Дамеш, конечно. А Дамеш где? На старом месте у Қурышпая она уже не живет. И все-таки он одел­ся, вышел, прошел к дому Курышпая и посмотрел в окно. Нет, темно, все спят. И на площадке у Дворца металлур­гов, где всегда шумно и весело, где молодежь гуляет до поздней ночи, где назначаются все свидания, тоже тиши­на и безлюдье. Светящий циферблат показывал три часа. Значит, через час начнет светать. Он вернулся, сел на веранду и стал ждать — ему хотелось видеть, кто же до­ведет до дому его жену. Ждать пришлось недолго, через какие-то десять минут он услышал звонкие женские го­лоса и увидел три силуэта. Они подошли к воротам его дома и остановились.

— Ну, Айша-апай, до свиданья,— сказал один из си­луэтов.— Спасибо, что пришла.

— Муслима так и передернуло,— говорила Дамеш.

Потом он услышал голос жены.

— Это тебе спасибо, дорогая, за твое гостеприимство. Я очень счастлива, что увидела старого друга. У нас го­ворят: когда пятилетний мальчуган возвращается на ро­дину, то даже столетний старец выходит его встречать к воротам. А с твоим дядей у меня столько связано всего — и плохого, и хорошего.  -

«Вот оно что...— с раздражением подумал Муслим.— Много связано? А как много? И вообще, черт поймет, что значат эти слова. То-то она все первые годы замужества ворочалась по ночам да охала. Об нем, стало быть, вспо­минала, дрянь эдакая».

Айша быстро поднялась по ступенькам, но, увидев Муслима, неподвижно сидевшего на крыльце, останови­лась и спросила:

— Ты еще не спишь? Ждешь меня? Чудеса! — голос у нее был веселый и слегка пьяноватый.

«Вот змея-то,— подумал Муслим.— Ну и змея... Ее и за голову схватишь, а опа все равно будет норовить вы­вернуться».

— Куда это ты запропала? — спросил он хмуро.— Ведь скоро уж четыре часа. До утра прогуляла...

— Да на тое я была,— беззаботно ответила Айша, проходя в дом.— Понимаешь, приехал дядя Дамеш — Аскар. Ты ведь его должен хорошо знать. Вот мы и гуль­нули!

«И ведь даже не скрывает. Все начистоту выкладыва­ет,— злобно подумал Муслим.— Вот и попробуй скажи что-нибудь».

И вдруг ему показалось, что кто-то схватил его Серд­це в кулак и сжал несколько раз. Он закусил губу, прило­жил руку к груди и прислонился к столбу балюстрады. Ему нужно было прийти в себя, прежде чем пройти в дом.

«Аскар! Ты его должен знать! Должен хорошо знать!» Что она хотела сказать этим? Слова как будто бы обык­новенные, а смысл...

 ...Айшу разбудили стоны Муслима. Она вскочила и подошла к нему. Муслим лежал, раскинув руки по одея­лу, и бредил. Она разбудила его, напоила валерьянкой, послушала сердце. Встать ему наутро с постели она не разрешила.

«Полежи денек,— сказала она.— С сердцем шутки плохи, особенно в твои годы».

Муслим, сам перепуганный ночным припадком, целый день пролежал в постели. Мысли не давали ему покоя. Они жужжали и жалили, как осы, а стоило закрыть гла­за, и вновь лезли бредовые видения. Пропасть без дна и края, он карабкается по какой-то отвесной стене, хва­таясь за камни, камни обрываются под его руками, пада­ют, а он лезет и лезет и все не может вылезти...

В полдень Айша прислала к нему из больницы сестру, которая напоила его какой-то сильно пахнущей миксту­рой. Потом из школы прибежала дочка, и он провел с ней почти целый час. А вечером к нему, бодро постукивая де­ревяшкой, пожаловал секретарь партбюро Серегин.

— Болеешь, брат? — весело воскликнул он.— Силен, силен! Сейчас что-то всем нездоровится. Вот и я раскле­ился. Понимаешь, какая чепуха, начали болеть пальцы на отрезанной ноге! Нет их, а болят — вот ведь штука... Слушай, а что с тобой такое? Что ты так глядишь на меня?

Муслим смотрел на него, не отрываясь, слушал и ста­рался не пропустить ни одного слова. Ведь надо же было понять, кто, зачем и с каким намерением послал к нему Серегина.

— Да нет, я ничего,— пробормотал Муслим.

— Ладно, лежи,— засмеялся Серегин.— Да не бод­рись, не бодрись, я то вижу все. Конечно, ты, брат, прав, главное,— Серегин энергично сжал кулак,— главное вот! Сила. Не поддаться... Не раскисать! Она, болезнь, в одну сторону тебя крутит, а ты ее в другую крути. Вот и будет хорошо!

Муслим молчал.

— Да, нога,— усмехнулся вдруг Серегин.— Я ее в со­рок третьем году в Ялте потерял... Да так обидно, можно сказать, ни за что потерял-то. Ехал на грузовике из Сим­ферополя и налетел на мину. Шофер на месте остался, а я, вот видишь, стал калекой. И то только потому, что не растерялся. Кровь била фонтаном, а я перетянул ногу жгутом и остался сидеть... Ну, тут наши скоро по­добрали.

Он говорил, а Муслим смотрел на него и думал: «А для чего он все это рассказывает? Что за этим кроется? Серегин не из тех, кто распускает язык. Никогда никому он не рассказывал о ноге, а тут вдруг, нате, заговорил... Нет, тут что-то совсем не то...»

— Ну, а на заводе что нового? — спросил он..

— Что нового-то? — Серегин на минуту задумался,— Да как будто ничего особенного нет. Вот только к Сага- товой дядя вернулся. Силен мужик, как будто бы и не сидел! Вчера она прием устраивала в его честь... Ты что не был?

Вот оно! Вот оно, то самое, с чем он пришел. Ничего, спокойствие, спокойствие... Нет, ничем он не выдаст себя, у него ясные глаза, голос не дрожит, он улыбается.

— Дядя?—спросил он с нарочитым удивлением.—  Какой дядя? Хотя постойте, постойте, был у нее какой- то... Говорили, что его осудили на двадцать пять лет как изменника родины. Неужели он уже отбыл срок? Значит, дали не двадцать пять, а меньше.

— А при чем тут срок? Его же реабилитировали,— с удивлением сказал Серегин.

Муслим мрачно кивнул головой.

— Ну, конечно... реабилитировали,— протянул он ехидно.—Теперь что-то всех реабилитируют. Ты доку­менты-то его смотрел? Будет случай, посмотри. Ты обя­зательно посмотри! На слово-то не верь!

— Ох, и подозрительные же вы,— развел руками Се­регин.

— Не подозрителен, а бдителен,— с обидой поправил его Муслим.— Было раньше такое хорошее слово, а те­перь его забыли. Но я знаю: сколько волка ни корми, а он все в лес глядит.

Серегин нахмурился.

— Слушайте, да что вы такое говорите? — спросил он резко.— Какого вы еще волка нашли? Аскар Сагатов — честный коммунист, пятнадцать лег он провел в неверо­ятных условиях и не озлобился, не ожесточился, а при­шел к нам таким же, каким и был,— честным коммуни­стом и хорошим советским человеком. А посадили его враги, которые уже давно получили по заслугам. И вооб­ще надо глядеть в грядущее, а не в прошлое.

— А у меня и прошлое неплохое,— сердито, с вызо­вом отрезал Муслим.— Только тогда, в прошлом, я знал, что вокруг меня делается, и сам понимал, что надо де­лать, а сейчас я ничего не понимаю, и поэтому сердце у меня не на месте.

Серегин, не торопясь, поднялся с места.

— Мутное у вас сердце в таком случае, товарищ Мус­лим,— сказал он сухо,— очень, очень мутное.

Когда Серегин вошел в свой кабинет, он увидел Дамеш. Она сидела на диване и читала газету.

— Вот это неожиданность! — воскликнул Серегин.— И давно ты меня ждешь?

— Да уж целый час,— ответила Дамеш.— Понимае­те, нас вызывают в горком. Вас и меня.

— А зачем, не знаешь?

Дамеш пожала плечами.

— Да, наверно, снова речь пойдет о моем предложе­нии. Но не знаю сейчас, как все это выйдет.

— А в чем же ты сомневаешься? — удивился Серегин.

— Так ведь директора-то сейчас нет,— ответила она.— Как же я разговаривать буду? Он подумает, что я специально дождалась его отъезда и пошла жаловаться. И так меня зовут кляузницей.

Серегин посмотрел на нее.

— Если я не ошибаюсь, кляузницами зовут тех, кто из-за пустяков готов весь мир перессорить. А вы только отстаиваете свою правду. Ладно, если вызывают, то пой­дем, там все выясним.

Первый секретарь горкома Базаров, пожилой мужчи­на с громким голосом и резкими чертами лица, был нето­роплив, немногословен и больше любил слушать, чем говорить сам. Был он вежлив и обходителен. Когда в его комнату вошли Дамеш и Серегин, он поднялся и пошел им навстречу.

— Садитесь, пожалуйста,— сказал он радушно.—Вот так! Курите! Товарищ Сагатова, я к вам с просьбой, К нам ведь идут все, кто с жалобой, кто за советом, а вот сегодня я сам вызвал вас и, прежде всего, инженера Сагатову, чтобы попросить совета.

— Ну что ж,— сказал Серегин,—Дамеш человек знающий и если уж посоветует, так это будет что-то стоящее.

— А вот сейчас посмотрим,— улыбнулся Базаров.— Совета я у вас, товарищ Сагатова, попрошу вот какого Нам нужен секретарь парткома на большом металлурги­ческом заводе. Вот и посоветуйте — рекомендовать нам вас на это место или нет?

Дамеш отрицательно покачала головой.

— Нет, посоветую не рекомендовать. Я не имею ни­какого опыта в партийной работе. Да и специалист я еще слабый.

— Да? — недоверчиво покосился на нее Базаров.— Странно, а ведь именно на вас указал главный инженер вашего завода.

— Ну, тогда все ясно, товарищ Базаров,— засмеялся Серегин.— Раз это рекомендация Мусина, то, конечно, посылать Сагатову никак не стоит.

— А почему? — Базаров поморщился.

— Все это очень просто. Мусин хочет устранить Са­гатову с нашего завода — вот и все. Вы сами понимаете: начальство неохотно расстается со своими любимчиками, зато неугодных оно готово сплавить куда угодно и под любым предлогом. Вот так Мусин и поступает. А Сагато­ва говорит правду: опыта партийной работы у нее нет. Посылать ее парторгом нельзя.

Пока Серегин говорил, Базаров сидел и молчал. Че рез некоторое время он спросил:

— А зачем так поступает Муслим? Это мне не совсем понятно.

— Вы все поймете, если вспомните некоторые наши прежние разговоры о Мусине и Сагатовой. Ну, о ее ста­тье, в частности!

— Ах, это о предложении Сагатовой, о новом спосо­бе продувки мартена,— кивнул головой Базаров.— Пом­ню, помню... Кстати, чем все это кончилось?

— Ну, говори,— Серегин толкнул в бок Дамеш.

— Наша дирекция действует по пословице: семь раз отмерь,— сказала Дамеш.— Вот они до сих пор и отме­ряют, а резать все боятся.

— Да, было бы хорошо,— подхватил Серегин,— если бы сначала отмерили, а потом все-таки что-то решили. А то ведь так: положили предложение в сейф, да и за­хлопнули дверку.

Дамеш улыбнулась.

— Но ведь вы были сами за так называемое всесто­роннее обсуждение проекта? — проговорила она.— Нет, пусть обсудят со всех сторон. Ждала долго, подожду еще.

— Правильно, на то они и начальство, чтоб обсуж­дать да решать,— похвалил Дамеш Базаров.— Так, зна­чит, свой совет, Сагатова, вы мне дали. Хорошо, прислу­шаюсь к нему... До свиданья, товарищи!