Бет - 9

3

В эту ночь они собрались в домике Юрьева. За гостя­ми с большим вниманием ухаживала жена соседа, по­жилая женщина, бойкая, с беззаботно веселым харак­тером. Опа ходила проворной, неслышной походкой. Вмиг появилось на столе вино домашнего изготовления из сока яблок, фрукты, чай. Очень легкое вино пили охот­но, безбоязненно все, кроме Токаша — он и здесь ограни­чился одной рюмкой.

Возбужденный, радостный Юрьев обратился к Бере­зовскому:

— Ну, Александр, расскажи, что мы сделали за это время, где наши силы, сколько их?

— Сила не в количестве, а в биении сердца...— отве­тил осторожный Березовский.— Надо суметь разгоря­чить это сердце... Спроси-ка у Бокина, достиг ли он цели численностью повстанцев?

Набив трубку табаком, Березовский чиркнул спичку. Токаш ответил вопросом:

— Александр Петрович, вы хотите сказать, что каза­хи напрасно поднимались?

— Как хочешь понимать, так и понимай. Заветной цели не достигли. Л почему?

— Я и хочу знать от тебя — почему?

Березовский сильно потянул в себя из трубки — она разгорелась.

— Не смог завладеть сердцами людей, разжечь их....

Бокин резко повернулся к Березовскому.

— Если ты мог сделать это, чего ждал у моря пого­ды? Я сюда присылал вести, чего же вы ждали?.. А сего­дня изображаешь из себя пророка!

Березовский удивленно посмотрел на Бокина.

— Ладно. Допустим, говоришь правильно, Бокин. Но в гаком случае, можешь обойтись без меня.

Юрьев вскочил с места, схватил его за руку.

— Эх, Александр! И ты, оказывается, такой...

— Какой же?

— Наподобие прыгающего с крутизны барса.

Все рассмеялись. Только Березовский даже не улыб­нулся. Затянувшись несколько раз из трубки, он сказал тихо и веско:

— Есть искра, которая воспламеняет сердца людей. Это — марксизм. А ты, Бокин, изучал эту науку? Ты по­вел народ за собой, но не смог ему указать конечной це­ли. Вот твоя ошибка!..

Юрьев, не желая, чтобы беседа приняла обостренный характер, воспользовался тем, что Березовский прило­жился к своей трубке.

— Бокин может снова воспламенить этот костер, еще не поздно! Если казахский народ последует за нами, мы будем сильны. Мы победим!

Токаш забыл о споре с Березовским и внимательно слушал Юрьева.

— Вы можете снова организовать и повести за собой народ?

Такой вопрос заставил Бокина задуматься. На лбу залегли глубокие морщины, брови согнулись. Трудно от­ветить на этот вопрос сейчас. Токаш после освобождения из тюрьмы еще не ездил в аул и не знал, кто остался там из вчерашних преданных друзей? Он чистосердечно со­знался в этом.

— Как ты мог забыть людей, которые вчера следова­ли за тобой на смерть?—с нескрываемым упреком ска­зал Юрьев.

Токаш даже покраснел. Против правды возражать не будешь.

— Съезди в аул, собирай силу! Как говорится в на­роде: батыру на родной земле каждый куст помогает!— Юрьев посмотрел на Березовского и сообщил:

— Александр хочет газету выпускать. Послушаем его... Огонь, о котором говорил он сейчас, разожжет эта газета.

Они начали обсуждать план издания газеты. Токаш слушал плохо. Он глубоко задумался. Да, надо непремен­но поехать в аул, к народу, надо собирать силы на борь­бу. Это будет не повторением прежнего, а продолжением борьбы. Надо идти вперед, прокладывая путь по целине.

Домой он возвращался поздно. Город спал. На вос­токе уже брезжил рассвет.

Умница этот Юрьев. Сразу нащупал главное. «Как ты мог, Токаш, забыть тех, кто вчера следовал за тобой...» Действительно, как мог?... Двадцатисемилетний Токаш оказался похожим на жеребенка по третьему году, кото­рого после езды пустили в косяк. И этот жеребенок, за­драв хвост, помчался вскачь, радуясь своему освобож­дению от узды. Токаш после тюрьмы забыл обо всем: и о родном ауле, и о вчерашних преданных друзьях. Он ходил в гости к Кардену, сидел за одним столом вместе с Джайнаковым! Какой позор! Но что он мог поделать, если пригласила девушка?.. А пропади пропадом и де­вушка эта и угощение! Завтра — в аул.

4

Но на следующий день он опять не смог поехать в аул. На пути опять встала девушка, от нее не так-то легко отмахнуться...

Началось с того, что приехал Курышпай. Было уже к полудню, но Токаш еще лежал в постели — не то спал, не то дремал. Курышпай сдернул с него одеяло, звонко рассмеялся. И без того узкие глаза его превратились в щелки.

— Токаш, что это с тобой стряслось? Спишь, как уби­тый.

Токаш не пошевелился. Он лежал голый до пояса — всегда спал без нижней рубашки. Курышпай, разгляды­вая могучую грудь, развитые мускулы, удивился: нельзя и подумать, что Токаш недавно из тюрьмы...

— Ты, случайно, не борец?— Курышпай начал надав­ливать мускулы руки, но они не поддались нажиму, уп­руго поднимались.

— Бороться, что ли хочешь?—улыбнулся Токаш, зная, что Курышай не откажется.

Недолго думая, Курышпай встал, расправив толстые ноги, сказал:

— Ну, давай!

Они схватились. Курышпай пытался применить обыч­ный прием казахской борьбы: притянуть противника к себе с правой стороны и затем порывистым броском по­ложить на обе лопатки. Но Токаш, изловчившись, при­жал голову Курышпая под мышкой, принуждая его кос­нуться земли. Курышпай изо всех сил старался высво­бодить голову и крепко обхватил Токаша, тот изгибался продолжал клонить противника к земле.

В таком положении застала их вернувшаяся с базара Акбалтыр. Подумав, что тут драка, она крикнула испу­ганно:

— Бог ты мой, что за срам?!

Из сеней выглянула супруга Эрмиша.

Курышпай первым отпустил Токаша, который от сты­да постарался скорее выскочить на двор к умывальнику. За ним последовал и Курышпай.

— Курыш-жан, сегодня едем в аул, готовься!

Курышпай ответил твердо:

— Нет, сегодня не поедем!

— Почему?

— Ты сегодня пойдешь к нам в гости. Халима гово­рит: с какими глазами я буду на него смотреть? До сих пор не смогли пригласить Токаша!..

— Ладно. Халима права. В аул мы поедем ночью.

— А зачем так торопиться?

— А затем, что пока мы разъезжаем по гостям, Джайнаков и его единомышленники захватили всю власть в свои руки. Скоро начнут охотиться за нами и снова упрячут в тюрьму.

— А ведь ты прав, Токаш. Знаешь, по пути я зашел в «Дом свободы». Там были и Джайнаков, и Закир, и Какенов. Ругали тебя на чем свет стоит... Ну, и я перед ними в долгу не остался: начал задираться и довел дело до скандала.

— Зачем они там собрались? Ты узнал об этом что- нибудь?

— Хотят сколотить войско, что ли...

Токаш, отбросив полотенце, переспросил:

— Войско говоришь?

Курышпай, подумав, что Токаш откажется идти в гос­ти, постарался успокоить его:

— Болтали такое... Ничего не выйдет. Тут появились рабочие во главе с Утеповым, и мы разогнали всю компа­нию Джайнакова.

Вместе с матерью Токаш направился в гости к Курышпаю. Он не мог не уважить друга, хотя и сожалел, что от­ложил поездку в аул. «Ну, ладно,— думал он,— не все ли равно — поехать днем раньше, или днем позже?» Этот внутренний голос перекликался с голосом матери. Перед

тем, как пойти в гости к Курышпаю, Токаш сказал ей: может быть, мы лучше отправимся прямо в аул? Акбал- тыр возразила: «Больше полгода просидел в тюрьме! Те­перь на один день отложить поездку в аул — ничего не вначит. В гости идем, не куда-нибудь...»

Переступая порог Курышпая, Токаш дал себе слово: быть в этом доме веселым, оставить о себе хорошую па­мять.

Курышпай схватил домбру, прозвенел струнами и за­пел:

Вам, Токаш. почет и уважение!

Скуку — прочь, прими увеселения.

В этом бренном мире счастья мало — Пей, гуляй и не кажись усталым.

Веселый голос Курышпая заполнил низенькую избен­ку, в ней стало светлее и радостнее. Токаш обнял своего друга и поцеловал его. Махмут, засучив рукава, принял­ся расставлять уйгурские блюда. Халима помогла Акбал- тыр снять верхнюю одежду и усадила ее на почетное место.

Курышпай крутился возбужденный, не находя себе места, и звенел домброй.

Раньше пел я больше от печали. Сердце горю песней отвечало. Я помолодел душой и телом, Пусть домбра звучит иным напевом.

Токаш схватил Курышпая, усадил возле себя.

— Даю обещание не поддаваться усталости, если ты будешь продолжать свои песни в том же духе и не уста­нешь сам.

Курышпай покачал головой и ответил:

— Ну, Токаш-жан, навалил же ты на меня ношу! Тя­жело твое условие.

Как только гости, помыв руки, расселись за столом, кто-то постучал в дверь. Курышпай многозначительно по­смотрел на Халиму, она торопливо вышла за дверь и с кем-то заговорила.

По голосу слышно, пришла какая-то женщина, она, смеясь, толковала о чем-то Халиме. Слов Токаш не ра­зобрал, но голос показался ему знакомым. Курышпай, недовольный тем, что Халима замешкалась, вышел во двор. Смех возобновился. Потом Курышпай с Халимой почти силком ввели за руки еще одну гостью.

— Вы, оказывается, плохо думаете о нас,— укорял Курышпай.— никого чужих у нас нет...

Токаш очень удивился, увидев Бикен. Бикен тоже удивленно посмотрела ему в лицо. У нее стесненно-на- сторженный вид. Она была в голубом платье, в ушах свер­кали и горели большие золотые серьги.

Бикен скоро успокоилась, взяла себя в руки. Токаш поймал себя на том, что он больше, чем следовало бы, смотрит на нее. И это заметили все, хотя говорили о дру­гом.

— Как хорошо, что ты пришла, золото мое! — ласко­во сказала девушке Акбалтыр.

Курышпай подхватил:

— Мамаша, снаружи мы видим только серьги, больше никакого золота нет! А что внутри, это ей только самой известно.

— Курыш-ага, не все то золото, что блестит. Говорят, золото у человека лежит в уголке сердца и увидеть его не так-то легко,— ответила Бикен.

Халима с Махмутом, видя, что Курышпай замешкал­ся с ответом, начали над ним подтрунивать:

— Ну, что теперь скажешь?

Курышпай уже открыл рот, но его одернула Ак­балтыр:

— Против мудрого изречения может возражать толь­ко пустомеля.

Во время обеда Токаш молчал. Как только стали уби­рать посуду, он встал с места и ушел с Махмутом в дру­гую комнату. Они заговорили о положении в городе и ау­ле. Базары пустуют: ни хлеба, ни мяса в продаже нет. Крестьяне, очутившись в затруднительном положении, все попрятали. Старые деньги совершенно потеряли цену. Ходят слухи, что скоро выпустят новые.

Махмут, чтобы купить барана, ездил на Бурундай, в аул Джайнакова. В городе мясники продают мясо из-под полы и только своим знакомым, насмехаются над ними или напускают на себя важность, будто делают им боль­шое одолжение...

Токаш знает хорошо, что хозяйство аула Джайнакова на Бурундае полностью уцелело. Ибраим Джайнаков со­хранил все, вплоть до паршивого козленка. А что касает­ся казахских аулов Чемолганской, Каскеленской, Кастек

ской, Нарынколской и прочих волостей, то там положение очень тяжелое...

Беседу Токаша с Махмутом перебил Курышпай:

— Бикен хочет идти домой. Пойдешь проводить ее?

— А мать?

— Останется ночевать у нас. Не могла отказать Ха­лиме. Будь и ты вежлив. Все считают тебя вежливым джигитом Ну?

— Ладно! — ответил Токаш. Вежливость, обязывает проводить девушку. Он с семилетнего возраста воспиты­вался в «казахско-киргизском пансионе» при Верненской мужской гимназии. Юность Токаша прошла тоже в горо­де. Кроме того, он некоторое время жил в столице России. Токаш знает, что такое хорошее воспитание.

Если бы кто-нибудь другой, а не Курышпай сказал То- кашу «будь вежливым», он рассердился бы, а слово Ку рышпая без подковырки.

Наступил уже вечер. На улице темно. Луна еще не взошла. Токаш и Курышпай шли, взяв Бикен с обеих сто­рон под руки.

Бикен дорогой, не стесняясь Курышпая, посвятила Токаша в одну свою тайну.

Оказывается, в тот раз после ухода Токаша в их доме произошел крупный разговор и обмен мнениями о даль­нейшей судьбе Бикен. Габдулла Какенов негодовал: «Не будем говорить обо мне, но какая умная девушка мо­жет отдавать предпочтение Токашу перед Ибраимом?» Тут появился пьяный Салимгерей, он стал привязы­ваться к Какенову и затеял с ним драку. На другой день Карден и Закир, посоветовавшись, объявили Бикен свое окончательное решение: пусть она остановит выбор либо на Ибраиме, либо на Габдулле, а Токаша навсегда выбросит из головы. Бикен схитрила и сказала, что по­скольку ей все же предоставлен выбор — Ибраим или Габдулла,—она подумает, кто из них больше понравится, за того и выйдет. Теперь Ибраим и Габдулла так и вер­тятся возле нее. Закир, понятно, настаивает на Ибраиме, но отцу ее, кажется, по душе больше Габдулла. Отец рас­суждает так: «Я одну дочь свою отдал за Ибраима, он не смог уберечь ее. Пусть теперь пеняет на себя». Об этом Бикен рассказала ее старшая сестра — жена Закира...

Рассказывая, Бикен посматривала на Токаша: как он отнесется к этому? Токаш молчал.

Подошли к крыльцу большого, окрашенного в сине-го­лубой цвет дома Кардена. Бикен настаивала: если Токаш взялся провожать, пусть проводит до самых дверей ком­наты. Ключ от наружной двери у нее в кармане. Токаш ничего не смог возразить.

Курышпай остался на крыльце. Он тихо замурлы­кал песенку, потом смолк, посмотрел вокруг. Темень. Ти­шина...

Курышпай очнулся и не сразу сообразил, где находит­ся. Оказывается, он спал, сидя на крыльце. И сколько спал — сказать невозможно.

Где Токаш? Может быть, прошел мимо, не заметив в темноте Курышпая? Или у Бикен? А если его схватили Закир и Ибраим?

Осторожно открыв дверь, Курышпай вошел в дом, сту­пая неслышно, как кошка. Комната Бикен — он помнил •—была справа. Вот — двустворчатая дверь, она закры­та неплотно, через щель свет узкой полоской косо падает на ковер. Курышпай, сделав глубокий вздох, приложился глазом к щели и заглянул в комнату. Он увидел сверкаю­щую никелем спинку кровати. Бикен сидела, опустив го­лые выше колен ноги. Токаш стоял перед кроватью на коленях, прижимая к губам руку девушки. По щекам Би­кен катились крупные слезы, они падали на шею скло­нившегося Токаша...

Пятясь, Курышпай вышел на крыльцо.