Страница - 2

Без конца повторяя одно и то же, он сам себя убеждал, что так оно и было.

Наступил вечер, но никто не приехал. Старика одолевала тревога при мысли о предстоящей ночи. Вдруг послышался конский топот. На рыжей кобыле прискакала его дочь Айша. Тревогу как рукой сняло, и словоохотливый старик затараторил:

• Слыхала новость про волков? Уж и наделали они беды!..

- Только я вернулась со второго погреба,- перебила Айша отца, соскочив с лошади и привязывая ее в сторонке,- как мне говорят, что вы заболели, волки напугали, что ли... Вот и послали меня узнать, что с вами, да и в погреб заглянуть, все ли там в порядке.

Шальтык не на шутку обиделся: вот как, для колхоза, значит, все равно, что он, что погреб... Старик нахмурился и фыркнул:

• А что там пропадет, в вашей пустой яме! Айша улыбнулась.

Женщина среднего роста, плотно сбитая, сильная, она была по-своему красива. На смуглом лице сквозь налет загара проступал густой румянец. Черные глаза светились умом и добротой.

- Не сердись, отец,- ласково взглянув на него, сказала Айша.- Катпа очень торопил меня, прямо подгонял: скорей, скорей!.. Он даже дал мне наган. Будешь возвращаться ночью, говорит, пригодится.

Женщина показала отцу наган, и Шальтык испуганно отвел дуло в сторону.

• Заряжен? Убери подальше... Вот, оказывается, какой Катпа! Заботится обо мне, милый человек. Да убери ты, пожалуйста, эту штуку!

Айша привезла отцу чай, сахар, хлеб.

Темнело, Айше пора было собираться в обратный путь, и она поспешила в погреб. В полумраке осмотрела пустые кадки и сваленные в угол котлы сыроварки. Только было направилась она к выходу, как послышался конский топот.

Шальтык, стоявший у дверей погреба, повернулся лицом к едущим, и через его плечо Айша увидела всадника на красивом гнедом иноходце. Конь был весь в мыле - видно, прошел немалый путь. За ним подскакали еще несколько человек, кто на саврасом, кто на сером, кто на рыжем коне. И - удивительное дело - лица у всех до самых глаз закрыты платками, а под коленом у каждого зажато ружье.

Сердце Айши дрогнуло от страшного предчувствия. Она тихо прикрыла дверь и притаилась у порога. В погребе стало темно, как в могиле.

Всадники спешились, взяли ружья. Один среди них остался в седле и принял поводья у остальных.

Шальтык стоял неподвижно, внутри у него все застыло. Кто эти страшные незнакомцы? Что они хотят от беспомощного старика?

- Почтеннейшие господа, кто вы такие?- залепетал он.

Худощавый всадник, тот, кто подъехал первым, указал на Шальтыка, крикнув:

- Кулаайгыр!

Названный этим именем толстый приземистый человек в одно мгновение повалил старика, сел верхом ему на грудь, выхватил нож и провел им по голенищу сапога. Затем, высоко взмахнув ножом, приставил его к горлу Шальтыка.

- Пока жив, говори! Из какого ты колхоза? Кто тут еще есть?

Как ни испугался Шальтык, он понимал, что его не убьют. Зачем он им?

- Я из колхоза «Талдыузек». А вам что надо?

Кулаайгыр, видя, что старик не растерялся, стиснул его плечи и потряс, а затем опять помахал перед ним ножом.

- Ты кто такой? Отвечай живо!

- Я старый сторож, караулю эту пустую яму. Зовут меня Шальтык.

Худощавый дернул Кулаайгыра, и Шальтыку помогли сесть.

Успокоившись, Шальтык попробовал перевести разговор на мирный лад.

- А фамилия моя Кабыгын,- добавил он, хотя его об этом не спрашивали.

На его слова никто не обратил внимания. Кулаайгыр снова подошел к нему и грозно спросил:

- Это правда, что люди, откочевавшие от вас в прошлом году, возвращаются назад в колхоз?

- Истинная правда! Многие вернулись, обжились...

- А кого из них больше - алтыбаевцев или жаркэ? - властно вмешался худощавый.

- Да из обоих родов возвращаются... А ты, милый, видно, знаешь наших,- Шальтык стал пристально вглядываться в худощавого, но тот отвернулся и замолчал.

«Знакомый голос,- подумал Шальтык,- кого-то он мне напоминает», - но так и не мог вспомнить кого. А Кулаайгыр продолжал допрос:

- Что же говорят эти новые колхозники? Сыты, довольны?

- У нас большой колхоз, богатый... Молока много... Всем коров, овец дали. Живут по-людски. Кто трудится, тому и хорошо. Куда же им теперь податься?

- А тебе, старик, хорошо сидеть одному в голой степи?.. Ты разве доволен такой жизнью?

- Правду сказать, не жалуюсь...

- И ни в чем не нуждаешься?

- Вот с одежонкой плоховато. Не дают. Я, дорогой мой, немало потрудился... Этот погреб сам вырыл, сам теперь его сторожу... А одеться вот не во что. Совсем я обносился, одни дыры, погляди, какой ветхий халат, еще со старых времен у меня... Кому ни скажешь, обещают - получишь там-то да тогда-то, а давать не дают... Уж и не знаю, что там наш Иван и Сергенбаев думают...

Словоохотливый старик сел на своего конька и готов был говорить до утра, но один из молчавших до того незнакомцев оборвал Шальтыка.

- Ты один здесь?- спросил он гнусаво, явно меняя голос - Может, есть кто-то в погребе?

- Кому же тут быть?- ответил старик, не запнувшись.- Я сам сторож, кто же меня сторожить должен?

- Только не ври!

- Пусть тебе счастья не будет, если я вру! Никого тут нет!

Старику так понравилось это хитрое присловье, что он со вкусом повторил еще раз:

- Пусть тебе счастья не будет!

Незнакомцы молчали, и, воспользовавшись наступившей паузой, Шальтык начал рассказывать о вчерашних ночных приключениях:

- Вчера-то я был не один. Дурные гости меня посетили. Ночью два волка перепрыгнула через меня, вот я и с места сойти не могу, лежу, как подстреленный. Поясница болит, и не в силах даже в колхоз сходить, еды принести... Вот как бывает.

Шальтык как будто с трудом, неловко повернулся и застонал, схватившись за поясницу.

Приехавшие нетерпеливо прервали его:

- Правда, что у вас в колхозе есть порядочные овцы, козы? Много ли? Каков приплод? Куда ходят на водопой?

Особенно подробно расспрашивали о верблюдах: двадцать их или двадцать пять? Где пасутся, где стоят ночью? Неужто колхоз держит для них отдельного пастуха? Сколько жеребых верблюдиц? И это не терпелось им узнать.

Шальтык отвечал с виду охотно. Прирост, мол, хороший, скота много, верблюжата здоровы... А вот вопросы о пастбищах и кочевьях обходил, как мог: «Я ведь здесь все время, в безлюдной степи... откуда мне знать...» Он почувствовал - тут что-то неспроста.

Стемнело. Стоявший в стороне худощавый подошел вплотную к Шальтыку:

- Послушай, старик, мы тебя не тронем. Забудь, что мы тебе грубили, это так, горячка... Мы тоже здешние, хотим вернуться. Будь другом, сядь на ту вон рыжую кобылу и поезжай в колхоз, к вашему главному, как его зовут.

• Наш председатель уехал на съезд, а заместитель его - Катпа.

- Вот и поезжай к этому Катпе, скажи, что свои, мол, вернулись, хотят поговорить, рассказать, кто они да что, просят, чтобы их обратно в колхоз приняли. Надо, мол, встретиться... Но только лично ему все скажи и привези ответ. Сделаешь?

• Что же, светик мой, сделаю.

Шальтык, охая, поднялся и проворчал, хватаясь за поясницу:

• Ох, перепрыгнули, окаянные!..

И пока незнакомцы вполголоса переговаривались между собой, старик засеменил к погребу, поколебался мгновенье и шмыгнул туда. В погребе была кромешная тьма.

- Где ты?- зашептал он.- Слышала, что делается? Должно быть, враги?

Он, шаря по воздуху руками, двинулся было вперед, но нога скользнула по доске, и он провалился в яму. Падая, он толкнул Айшу и сбил ее с ног. При этом она выронила наган и пришла в ярость.

- Что ты наделал, несчастный? Горе ты мое!

В поисках нагана Айша порывисто шарила по земле, но наган точно провалился. Прижавшись ртом к самому уху старика, она прошептала:

- Враги? А что за люди?

- Откуда мне знать? Лица у них закрыты.

- А, чтоб тебе! Кто же это, кто? И почему им нужен Катпа? Катпа зачем?

Айша терялась в догадках, мысли путались.

- Пойду, а то хватятся,- помолчав, сказал Шальтык. Не успел он подойти к двери, как перед его носом

чиркнула спичка, и ослепительный в этом мраке огонек осветил лицо старого знакомца - Сугура.

Это был тот самый худощавый, первым подъехавший к погребу. Он, видно, заметил, как старик вошел внутрь, и тихонько последовал за ним. Притаившись у двери, он подслушал шепот, доносившийся из ямы... И вот перед ним Айша. Вовремя, значит, приехал. Все складывается как нельзя лучше.

Чиркая спичку за спичкой, он вглядывался в ее лицо.

- В народе говорят - встреча с женгей сулит удачу, -усмехаясь, сказал он.- Вот не думал, что мне так повезет!

Айша уже овладела собой. Лицо ее было сурово и спокойно.

- А ты бежал для того, чтобы испытать меня?

- О нет! Но почему ты оказалась здесь, если не ждала меня? Может, по воле аллаха, и это он возвращает тебя мне?

- Я ушла к честным людям, Сугур! Ты не захотел, бежал... Между нами все кончено!

- Не-ет, милая. Не для того я с опасностью для жизни проскакал из самого Китая. Не на того напала! Мне моя честь дорога, и, пока я жив, жена моя будет при мне!

В голосе его клокотала злоба.

- Ты опозорила меня! Если не подчинишься, поговорю с тобой иначе.

- Конечно, Сугур! Трудно нам с отцом пришлось, мы голодали, по миру ходили, погибали... Наконец нашли свое место в колхозе... Нам дали работу, и никуда я оттуда не пойду! У меня там муж, такой же труженик, как и я...

Сугур гневно топнул ногой и резко прервал Айшу:

- Где это слыхано, чтобы женщина из рода жаркэ уходила от живого мужа к паршивому алтыбаевцу? Явился хозяин - слуга исчезни. Я - твой муж! Опомнись! Пусть он только сунется - вмиг станет евнухом!

Голос Сугура звучал грозно. Шальтык все пытался подтолкнуть к нему Айшу, но она отмахивалась...

• Отстань...

Шальтык совсем перетрусил и быстро­быстро заговорил:

- А пропади ты пропадом! Не видишь, что ли, кто перед тобой? Я тебя выдал за него, он твой муж, ты принадлежишь только ему!..

Но Айша, закрыв лицо руками, упрямо твердила:

• Умру, а к тебе не вернусь... ни за что!

Нет, нет!

И, теряя последние силы, медленно опустилась на пол.

Сугур вывел Шальтыка из погреба, закрыл дверь и кликнул своих спутников. Они снова начали выспрашивать старика. Наконец Сугур подсадил его на рыжую кобылу и, отведя в сторонку, доверительно сказал:

• Ты знаешь, аксакал, что я твой преданный сын. Я вернулся в надежде найти здесь родных, но, видно, все тут против меня. И самый заклятый мой враг - Катпа. Но ты же видишь - мне негде голову приклонить... Он - враг, а я иду к нему с поклоном... Сам пришел, по доброй воле... Ведь все мы одного рода - жаркэ. Может, они и не простят меня, но пусть знают - я осознал, что заблуждался, и возвращаюсь домой. Скажи ему все это, только ему! Если не пощадит, пусть своей рукой прикончит. Я буду ждать ответа здесь.

- Хорошо!- коротко отрезал Шальтык, ударил ногой лошадь и ускакал. Он приободрился и забыл о своей пояснице. Когда погреб исчез из виду, он чуть придержал коня, обдумывая, что теперь делать. Ехать к Катпе или к тому... другому? Катпа злой, огрызается, вот как утром, когда Шальтык сказал ему насчет волков... А тот понятливее, добрее. Да, лучше к тому... Облегченно вздохнув, он направил коня в сторону и рысью поскакал на овцеводческую ферму к Самату.

А Сугур вернулся в погреб... Пробыл он там недолго, вышел один, запер дверь на засов и еще подпер ее тем же обломком жерди, которым Шальтык оборонялся от волков. После этого подошел к своим спутникам. В полном молчании все вскочили на коней... С треском ломая сухой чий, кучка всадников вскоре растворилась в ночной мгле... В долине Талдыузек наступила тишина.

Глава 3

• Шагай, шагай шевели ногами. Ишь, вроде байской жены стала - толстая, еле ползешь!- смеясь кричал бригадир чабанов Берды. Он даже остановился, поджидая Даметкен, идущую с пустыми ведрами.

Его слова подхватил Сатай из третьей бригады и мастерица по стрижке овец Аяжан.

• Нашу Даметкен не жир, а сила к земле гнет,- смеясь сказала она.
• А тебе, тощей, завидно,- добавил Сатай.

Вот и сама Даметкен подошла. Широкое спокойное лицо, уверенные движения.

• Хожу, может, и тяжело, медленно, а на поле кто кого - посмотрим,- рассмеялась она.

Солнце только взошло. Еще дремлет долина Талдыузек. Ни малейшего ветерка. Густые заросли чия стоят неподвижно. В этой утренней тишине особенно звонкими кажутся голоса людей. Высоко в небе льется песня жаворонка.

Чабаны, доярки с ведрами, колхозники, вооруженные ножницами для стрижки овец, направляются в ближайшую кошару - от юрт до нее всего каких-нибудь двести шагов.

Такова уж участь Даметкен, что Сатай и Берды вечно подшучивают над ней, но не зло, не обидно, а добродушно. Вот и сейчас они хотят оставить за собой последнее слово.

• Э, нет, сегодня, пожалуй, не померяешься силой, уж больно ты сегодня кислая.

В словах Сатая явно крылся какой-то намек.

• Да, не выспалась... До ночи в школе просидела.
• Да уж конечно, во всем виновата школа, понимаем!- усмехнулся Берды.

Муж Даметкен умер год назад. Одной приходится детей воспитывать, и все знают, какая она хорошая мать; никто не заподозрит ее в легкомыслии. Но почему же не пошутить? Да и она сама охотно откликается на шутку.

- Нет, правда,- продолжает она,- не гнутся пальцы, как деревянные, не выходят буквы, да и только. И дома еще долго пыхтела, целый лист бумаги измарала.

Женщины наперебой заговорили о том, как им трудно дается письмо. Тут уж и Берды стал серьезным.

• Нам Самат говорил: руки - для работы, голова -для ученья,- раскрывай глаза пошире - поймешь, что за жизнь в колхозе.

Даметкен напомнила выступление Самата при открытии ликбеза: «Голова и руки должны работать согласно». И хотя она понимала глубокий смысл этих слов, ее рассмешило пришедшее вдруг в голову сравнение.

• Точно в драке... Правда?

Она прыснула, а за нею и другие женщины. Только Аяжан сдержанно улыбнулась. Школа ликбеза ей очень понравилась. Нравилось и то, что постепенно все стали там учиться. Аяжан была обычно молчалива, сдержанна, но уж если что говорила, то всегда к месту.

Вот и сейчас, подумав над словами Даметкен, она высказала свою заветную мысль:

- Если у человека в голове знания, а в руках умение, и дело спорится. Человек сам по себе - целый колхоз.

Берды поддержал ее:

- Верно. Добавь только: хороший колхоз все равно что здоровое тело.

- И правда,- серьезно сказал Сатай,- вот, например, наша ферма. Голова ее, к слову сказать,- Самат, а тело - шея, руки, ноги - мы. Разве голова гордится перед ногами, что она голова? Наоборот, она заботится о них.

- И опять-таки,- подхватила Даметкен,- занози хоть мизинчик, голова почувствует: больно - и давай его лечить.

- Да, каждому все его тело дорого,- продолжала Аяжан.- Ни голова, ни ноги не скажут: «Я важнее...» Так и наш колхоз - голова со всем телом заодно.

- Пусть живет и здравствует! Дай бог ему благополучия!- воскликнула молчавшая до сих пор немолодая приземистая Жамал.