Прегрешение Шолпан — Магжан Жумабаев – Страница 2

Вот о чем думает Шолпан, лежа в постели на деревянной кровати. Перед тем как лечь она помылась с душистым мылом, достала из сундука новое платье. Для кого она искупалась? Для кого принарядилась? Кого она ждет? Она ждет Азимбая. Она его ждет для того, чтобы изменить драгоценному своему Сарсенбаю, с которым на протяжении восьми лет жила душа в душу. Ради чего? Ради того, чтобы зачать ребенка. О, господи, прости меня, только ты сможешь меня простить... Вот раздался шорох шагов... Стук открываемой двери... Вот Азимбай вошел и идет прямо к кровати. Шолпан не прерывает молчания. Лежит и дрожит как заарканенный кулан. Сердце ее подкатывает к самому горлу. Она боится, что если скажет хоть что-то, то сердце ее выскочит изо рта. Какая-та часть ее тела оледенела. Возбужденно дыша как гончая настигшая лисицу, в мгновение ока раздевшись, Азимбай лезет ей в постель. В это мгновение глаза Азимбая вряд ли отличались от налитых кровью глаз гончей. Шолпан захотелось прогнать его как собаку. Но нет, она не издала ни звука. А Азимбаю только того и надо,так и полез во все места, стал тискать ее в объятиях. Шолпан лишь беспомощно шептала: «Красавчик, ну, погоди... не спеши так...»

Прежде, чем войти в двери греха, она хотела открыть душу Азимбаю, хотела высказать ему обо всем что мучило ее все эти годы. Ей хотелось рассказать, почему сегодня растаяло ее сердце ранее непреклонное перед грехом. Она бы пояснила ему, что ей хочется только ребенка, а не этих жарких, сумасшедших объятий. Ей хотелось сделать Азимбая поверенным своей души, ее мучительных, порой неисполнимых желаний. Но Азимбай не стал ее слушать. Он бесновался в ее постели подобно псу, преследующему кролика. Не проронив ни слова, он был занят только ее телом. Вскоре все кончилось. Шолпан лежала безучастно как мертвая. Пока безумный, опьяневший от страсти Азимбай забавлялся с ее телом, из прекрасных глаз Шолпан текли на пуховую подушку горючие слезы. Но Азимбаю не было дела до ее слез, до ее души. Его интересовало только ее тело, только это занимало его горячечные, бредовые мысли. Подушка под головой Шолпан промокла от слез. И только нечаянно коснувшись промокшей подушки, Азимбай пробормотал: «Эй, ты чего плачешь? Вот действительно — Святоша!»

Перед рассветом он поцеловал Шолпан и сказал, что завтра зайдет пораньше. Шолпан уставшей от бесконечных слез так и хотелось сказать ему: «Нет, не приходи больше! Забудь дорогу к этому дому!». Но ради чего она все это затеяла? То-то же! Хорошо, если этой ночью она зачнет ребенка, но если не зачнет, эта ночь будет пожизненным проклятьем для Шолпан. И разве это прегрешение не станет для нее приговором? И отирая рукавом слезы, ей не оставалось ничего как сказать: «Заходи, красавчик, заходи... заходи, мой желанный!».

Шолпан забеременела. Сбылась ее давняя заветная мечта. Жизнь, казавшаяся столько лет отравой, зацвела вновь. Грех не остался грехом, грех превратился в воздаяние. Ах, как же была рада Шолпан, когда почувствовала, что зачала ребенка! Ее лицо так и сияло! Ее ликующий смех раздавался и днем, и ночью. Едва оставшись одна, она гладила руками живот и целовала свою ладонь. Словно обезумев, она беззвучно шевеля губами возносила хвалу неодушевленному куску мяса, шевелящемуся в ее животе. Эх, Шолпан, глупышка Шолпан! Ну, хорошо, она добилась своего. То ради чего она пошла на осознанный грех, свершилось. Так почему теперь Шолпан не расстанется с Азимбаем? Неужто она и в самом деле встала на путь прелюбодеяния? Неужели распутство стало теперь частью ее жизни? Нет, Шолпан не такая, ее никогда не привлекали ни прелюбодеяние, ни распутство. Так в чем же тогда дело? Увы, на этот вопрос нет ответа. Женская душа глубже морской пучины. Легче познать тайну под семью пластами земли, чем тайну женской души. На первый взгляд, женщина как ребенок, играет с огнем, не зная, что обожжется. Женщина - божество для мужчины, она может и создать его, и уничтожить, может и внушить ему любовь, и повергнуть в пучину горя. Женщина - раба для мужчины, она

способна стать пылью из-под его ног, может исчезнуть сама, превратившись в его подобие. Если в любви преобладает женщина, то страдает мужчина, а женщина не забывает о себе, не теряет своего достоинства. Если в любви преобладает мужчина, женщина теряет себя, сходит на нет, теряет голову, становится немой и глухой. В особенности это касается женщин кротких, покорных. Такие женщины действительно превращаются в податливую рабыню для своего мужчины. Шолпан как раз была из таких женщин. Ее душа была нераздельна с телом. Кому бы она ни отдавалась, отдавалась душой и телом. Шолпан думала, что даст свое тело Азимбаю только на время, а душу сохранит свободной. Однако мысли ее не сошлись с делом. За последние несколько месяцев и душа Шолпан стала рабой Азимбая и так привязалась к нему, что уже не отвязать. Конечно, и это обстоятельство принесло Шолпан немало страданий. Изначально не жадная на слезы она и тут бессонными ночами пролила их немало. Но разве слезами душу исправишь? Так и Шолпан не смогла. При виде Азимбая у нее кружилась голова, тело бросало в дрожь, язык заплетался. Шолпан и сама не знала, как оказывалась в объятиях Азимбая, который немедленно начинал ее тискать и обжимать. Да, так оно и было. При встрече он сразу набрасывался на нее, не давая ей очнуться или вставить хоть слово. Ну, ладно, может, так судил им Господь; видимо, поскольку Азимбай - отец ее ребенка, она не должна порывать с Азимбаем. Возможно, это даже не грех. Если Сарсенбай ей - законный супруг, то Азимбай - отец ее ребенка: Господь сам простит. Но как ей быть с этими слухами и сплетнями, гуляющими по аулу наподобие пожара? Эх, юнец Азимбай, красавчик Азимбай, безумец Азимбай! Ни капли тайны ведь не может утаить! Не может удержаться даже при посторонних. Прибежит как собачонка и ну, начинает обнимать, ну, тискать!.. А сплетни все не унимаются. Если ее теперь станут называть не невесткой-святошей, а невесткой-распутницей, какими глазами посмотрит Шолпан на людей?

Недавно даже свекровь ее спросила:

• Невестка, почему к нам часто приходит этот Азимбай и все время с тобой перешучивается?

Шолпан была готова провалиться сквозь землю. Ладно, черт с ним с людьми, со свекровью. Да и на жизнь ей свою наплевать. Вот только Сарсенбай... самый любимый и родной Сарсенбай... как теперь Сарсенбай относится к Шолпан? Почему он не радуется как раньше? Почему он всегда так задумчив? Неужели нежная нить любви, так крепко связывающая их, теперь оборвалась? Пропади пропадом такой ребенок, ребенок омрачивший их светлую любовь, их мирную, счастливую жизнь! Сарсенбай, который за восемь лет их жизни ни разу не обращавщийся к ней на ты, при встрече с ней теперь источает только холод. Мало того, по любому поводу обрушивается на нее с руганью. Да что там ругань, дело уже доходит до окриков, рукоприкладства. Не далее как вчера Сарсенбай избил Шолпан. Почему же он, который не раскрыл бы рта, даже если бы она бросила по ветру все его состояние, так жестоко избил Шолпан? За что? Из-за того, что она нечаянно разбила груду посуды? Нет. За то, что она изменила ему с Азимбаем! Он

даже не предупреждает, бьет сразу. Молчит, словно в рот воды набрал или у него полный рот камней. Если бы он что-то сказал, то и Шолпан ему ответила бы. Она объяснила бы ему, что изменила ему ради ребенка. И чего ей это стоило, сколько мук она претерпела на этом пути! Но нет, от него и слова не дождешься. Вот ругань, пожалуйста, побои, пожалуйста! Какая теперь любовь? Жизнь полетела к чертям! Пропади все пропадом! Проклятье ребенку в животе, изгадившему ее жизнь!..

Шолпан хоть и размышляла бессонными ночами, но так и не нашла выход из этой ситуации. Находясь между двух огней, она не знала, куда приклонить голову. Ее отношения с Сарсенбаем становились все хуже. Они отдалялись друг от друга все дальше. Однако в этом мире многие загадки, которые не способен разрешить человек, разрешает время. Сетей человеческих можно избежать, но от времени никуда не денешься. Узел, затянувшийся между Сарсенбаем и Шолпан тоже разрешило время.

Настали последние сентябрьские дни. Аул готовился откочевать на зимовку. Стояла холодная ночь. По небу как бы наперегонки друг с другом плыли сумрачные тучи. Заиндевевшая земля покоилась, словно в саване. Замерзшие под арбой телята то и дело нежно мычали. Рядом на своих огромных животах не обращая ни на что внимания, посапывали коровы. Сарсенбай сегодня с утра ушел в город продавать скотину.

В юрте на деревянной кровати завернувшись в ситцевое корпе[3] лежит Шолпан. Прикорнув на ее груди похрапывает Азимбай. Шолпан тоже спит... Вдруг слышится поскрипывание едущей повозки. Шолпан вздрагивает и просыпается. Может, это почесывается корова? Нет, это арба... только у арбы скрипят так колеса...

• Азимбай! - кинулась она к любовнику. Он едва шелохнулся, промычав что-то невнятное. Она, поняв что кричать бесполезно, ущипнула его в бедро.

- Эй, ты что - припадочная? - вскочил Азимбай.

- Тсс... тихо ты... вон арба едет... никак это мой муж. Уходи скорее, не то позора не оберемся.

- Ты наверно с ума сошла. Откуда ему быть здесь? Он же в городе!

- Господи, да вставай же быстрее! Вон он уже подъехал!

Когда Азимбай украдкой выйдя из юрты, только побежал восвояси, за дверью было слышно, как сходит с арбы Сарсенбай.

- Эй, кто это? - крикнул он на шорох чьих-то шагов.

И только прокричав это во тьму, Сарсенбай увидел Азимбая, вместо ответа бегущего к озерным тростникам за зимовкой. Сарсенбай не стал даже привязывать лошадь, скинул с плеч стеганую фуфайку, вбежал в юрту и стал стегать сумою с сахаром лежащую на кровати Шолпан. Кровь так и бросилась ему в голову, он ничего не видел, ни о чем не думал. Весь во власти непреодолимого гнева он только размахивал сумою с сахаром. Вжик- вжик, вжик-вжик! Вжик! Шолпан не подавала признаков жизни. Обмякнув на кровати, она лежала в полном безразличии. Такое поведение Шолпан еще больше взбесило Сарсенбая.

• Ах, ты, сучка! - Сарсенбай выкинул суму с сахаром, сбросил ситцевое одеяло, и, схватив заплаканную Шолпан за руку, бросил с кровати на землю и стал нещадно пинать. Шолпан не издала ни звука, только вытирала рукавом слезы. Он пинал ее в голову, в ребра. Она молчала. И только когда каблуком сапога он попал ей в солнечное сплетение, она ощутимо охнула. А потом опять, как будто в рот воды набрала. Вот каблук попал ей в живот. Шолпан закрывая ладонями живот, вскричала: «Там же ребенок!». Это настолько взбесило Сарсенбая, что он стал напоминать бешеного волка.
• Разве я просил у тебя ребенка, сучка ты эдакая! Разве я просил тебя в распутстве родить мне ребенка? Ты, сучка, вон уже полгода позоришь мое доброе имя! Молчи, сучка, я убью тебя как собаку! Убью! Чем каждый день сгорать от стыда, лучше сгореть сразу! Умри, собака! Умри!

Сарсенбай выкрикивал эти слова во весь голос. Немного погодя от его криков проснулся весь аул. Первой, выйдя из большого дома в накинутой на плечи старой фуфайке, приволочилась старая мать Сарсенбая. Тут же вслед за нею с безрукавкой на голом теле, с коленями поблескивающими из- под рваного исподнего прибежала жена пучеглазого соседа. Обе они, голося вбежали в юрту.

• О, господи, ты же можешь ее убить! Образумься!
• Плевать я хотел на ваши советы, не ваше дело, я убью эту сучку, убью!

Старуха и женщина стали разнимать их. Но Сарсенбая уже невозможно было остановить. Отбросив их в разные стороны, с налитыми кровью глазами он продолжал пинать все также безучастную Шолпан.

- Может быть, она потеряла сознание, а, может, уже умерла?

Бедные женщины поняв, что сами не смогут остановить избиение, выбежали на улицу.

• Ойбай, куда вы все делись? - завопила на весь аул жена пучеглазого. - Сюда все, сюда! Здесь человека убивают!

Люди и без того в тревоге сгрудившиеся по домам, тут же выбежали из своих лачуг. Кого только тут не было: едва вдев ноги в галоши, в криво нахлобученных кимешеках[4] бежали женщины, плюясь и отхаркиваясь на всю округу, бежали солидные главы семей, с ичигами на босу ногу бежали застенчивые молодки. В сапогах с широкими голенищами, в просторной верхней одежде, путаясь в шароварах с болтающейся мотней, трусили на громоздких лошадках аульные горе-воротилы.... В простроченном белом бешмете, с длинным посохом в руке здесь был и ходжа Темир, собирая зякет[5], почивавший у кого-то из аульчан.

Вбежав в юрту, они застали следующую картину. Шолпан не подавая признаком жизни, все также безучастно валялась на кровати. Все платье ее было разорвано. На теле не осталось живого места, лицо напоминало кровавое месиво. Со рта и ноздрей сочилась кровь. Сарсенбай сидел поодаль на кровати, такой же безучастный и равнодушный, как и Шолпан. Кажется, он совсем выбился из сил. В двери юрты потоком валил народ.

• Этот бедняга, видать, сошел с ума, - сказал кто-то.
• Ойбай, да никак она умерла! - ужаснулся второй.
• Пусть умирает, распутница! - пригвоздил третий.

Толпа бурлила, равнодушных не было. Ходжа Темир подержав за запястье Шолпан сказал.

• Окропите ее водой!

Кто-то побрызгал на нее воду.

Через какое-то время Шолпан вздохнула и еле выдавила из себя:

• О, Аллах!
• Не поминай Аллаха, сучка! - вскричал Сарсенбай.
• Сарсенжан, - раздался вкрадчивый голос ходжи Темира, - успокойся, дорогой! - Нет мужчин, не поднимающих руку на женщину, однако...
• Светлейший, вы не вмешивайтесь сюда! Пусть подыхает. Собаке - собачья смерть!
• Сарсенжан, одумайся, ведь убить человека...
• Как бы то ни было, она не будет больше моей женой. Я с ней развожусь! Талак! Талак![6]
• Сарсен, успокойся, гнев плохой советчик! Вы же столько лет жили душа в душу. Разве легко теперь будет расстаться? По шариату, если что-то осквернилось, его можно заново очистить. К примеру, в шариате сказано, что если женщина в своем характере выкажет что-то предосудительное, ее надо с головы до ног окатить сорока ведрами воды...

Не успел ходжа сказать эту истину, как несколько женщин потащили к выходу едва пришедшую в себя Шолпан. Когда холодной сентябрьской ночью женщины, затолкав ее в темную комнату, стали раздевать поддерживая с разных сторон, Шолпан еще кое-как была в сознании. Но вот одна женщина, стиснув зубы, опрокинула на голову Шолпан большое железное ведро с ледяной водой. Шолпан не закричала, но вздрогнула. Ибо именно в эту секунду в угасающем сознании Шолпан молниеносно пронеслась вся ее жизнь.

• .. Вот она заплела в косы новые шолпы[7] и чтобы полюбоваться их звоном, она снова и снова складывала и раскладывала вещи на сундуке... Вот она, еле упросив маму, идет на девичью гулянку... Вот первый приезд Сарсенбая... Их первая ночь... Бычьи глаза ходжи, изгонявшего из нее злых духов.. .Черные усы Азимбая...

Женщина со стиснутыми зубами, пробормотав что-то, опрокинула на нее второе ведро.

• О, Аллах! - едва прошептала Шолпан.
• Распутница, какое тебе дело до Аллаха? - вскричала одна из женщин.
• Ничего, родненькая, это же все по молодости... пусть бог даст ей успокоения, - промолвила вторая.

Больше Шолпан не сказала ни слова, да и мыслей уже не было. Постепенно кровь в ее теле превращалась в лед, а сознание угасало все

больше, пока не угасло совсем. Глаза Шолпан как бы сами собой закрылись. Третье ведро, четвертое, пятое... Какое-то время, принимая очередную порцию ледяной воды, тело ее еще подрагивало. Но немного погодя прекратилось и это...

Назавтра к полудню Шолпан с силой открыла глаза и прошептала:

• Где мой ребенок? Почему этот... не придет, не проведает? - с этими словами она обняла угол корпе, губы ее, еле шевелясь, хотели произнести что-то, но устав от этого усилия, она упала на спину и потеряла сознание.

Шолпан простилась со своей жизнью на закате.