Страница - 4

7

Когда Саха вышел из тюрьмы, был, кажется, полдень. Моросил мелкий дождь. На улице пи души. Не видно да­же извозчиков. Безмолвие. Только в разных концах кри­чали петухи.

Взяв картуз в руку, Саха шел под дождем с непокры­той головой. Ноги дрожали, шаги были неровными. Пря­мо-таки разучился ходить. Не прошли бесследно полгода тюрьмы. Саха никак не думал, что ему так просто удаст­ся выйти на волю. Свобода ему даже и во сне не снилась. А сейчас — неужели сон?

И город, и небо, и горы — все па месте, все, как было, все без изменений. По этой улице он гулял со школьными друзьями, она ведет через сад прямо в горы.

А что если сейчас встретятся прежние друзья-товари­щи? Поздороваются ли они, или отвернутся, не желая знать арестанта? Раньше Саха думал, что в тюрьме си­дят лишь преступники, бандиты-грабители. После того, как пришлось самому посидеть, он понял, что туда попа­дают и виновные и невиновные...

Саха шел и шел, на радостях забыв о дожде. Вон то­ропливо перебежал улицу какой-то чернявый рябоватый человек. Он быстро взглянул на Саху, прищурив левый глаз — как будто прицелился. Саха успел заметить на левом глазу у него бельмо.

Это был первый человек, встретившийся Сахе на сво­боде. Он показался знакомым. Или Саха слышал о та­ном — рябоватом и черномазом? Может быть, и он знает Саху, но сторонится? Или сочувствует?..

Саха обернулся. Темная фигура исчезла за деревьями. Опять на улице ни души.

Саха исходил весь город Он даже не заметил, что весь промок, холод напомнил об этом. Пора выполнить первое поручение Токаша — передать привет Юрьеву и прось­бу... В тюрьме Токаш отстукал Сахе через стену: «Если вырвешься отсюда, иди к Петру Алексеевичу. Он живет один. Квартира у него просторная».

Саха никогда не встречал Юрьева и знал о нем только со слов Токаша, который заверил, что Петр Алексеевич— надежный товарищ; он испытал все горечи и невзгоды жизни. Совсем молодым человеком участвовал в револю­ции 1905 года, был осужден на ссылку в Сибирь. С тех пор прошло двенадцать лет. Юрьев побывал во многих местах Сибири и вот нашел себе пристанище в Верном. Он садовод, любит деревья, цветы.

Саха вошел в сад Рафикова. Голые деревья с едва набухающими почками под дождем были особенно не­приглядны.

Юрьев жил в казеном деревянном домике, построен­ном для садовников. «Нет ли у вас продажных яблок?»— повторял про себя Саха условный пароль.

Постучал в окно. Никто не откликнулся. Снова посту­чал. Через некоторое время приоткрылась дверь, высуну­лась голова и неприветливо спросила:

— Кого надо?

— Петра Алексеевича.

— Ну что?

— «Нет ли у вас продажных яблок?»— спросил Саха, вытаращив глаза.

— Есть. Входите! — произнес Юрьев уже приветли­вым тоном.— Ну рассказывай, откуда явился? Но сна­чала разденься! Ты же, дружок, весь мокрый!

Юрьеву было, вероятно, около сорока лет, но выгля­дел он много старше. Еще бы — двенадцать лет сибир­ской ссылки! Лицо его было сухим, в морщинах; редкая прозрачная борода не скрывала морщин и худобы лица. А руки теплые, ласковые и очень крепкие — это Саха по­чувствовал, поздоровавшись с Юрьевым, — такие руки могут осторожно, с внимательной ласковостью прикасаться к цветам и безжалостно вырывать чертополох.

Саха уселся возле круглого низкого стола и начал рас­сказывать, как его арестовали за отца, как уговаривали, заставляли написать отцу письмо, посоветовать, чтобы он одумался пока не поздно и покаялся, сдал бы свое ору­жие и сам сдался. Просили в письме особо подчеркнуть что зря проливать кровь не следует, восстание ни к чему хорошему не приведет. И все-таки Саха не согласился за­писать отцу такое письмо, хотя ему и пришлось вынести многие мучения и пытки.

— Дядя Петя, я с вами еще плохо знаком. Но такое дело... — замялся Саха.

— Говори начистоту.

— Жизнь Токаша висит на волоске, на днях хотят су­дить. Ему грозит смерть. Как его спасти?

Петр Алексеевич помолчал, хмуря брови,

— Об отце что-нибудь известно?

— Нет.

— Слушай, что я знаю. Восстание не подавлено, по­встанцы скрываются в горах. Два дня назад к ворогам губернаторского дома приклеили записку; «Освободи из тюрьмы Токаша с Сахой. В противном случае, господин Фольбаум, ты лишишься своих детей».

Саха не мог усидеть на месте. Неужели в этом участвовал его отец?

— Да!? А потом?

— Потом... Мне думается, что ты освобожден из-за этого предупреждения.

— Тогда выходит, что Фольбаум в самом деле боится, что ли?

— Кто его знает... Нам надо сходить к Березовскому. Но ты прежде поешь.

Впервые за долгие месяцы Саха ел не по тюремному уставу. Потом Петр Алексеевич взял зонт и повел Саху на другой берег реки Алма-Атинки. Дождь перестал, когда они подошли к низенькой землянке, стоявшей на берегу речки. Человек, который никогда здесь не был, по­жалуй, не нашел бы этой землянки. Вокруг было мно­жество таких же хибарок, без улиц, без номеров, Петр Алексеевич три раза стукнул в подслеповатое окошко. Дверь открыл высокий мужчина с седеющими длинны­ми усами. Он был не моложе Юрьева, но усы, аккуратно расправленные и подкрученные, придавали ему молодец­кий вид.

— Это ты, Петр! —улыбнулся усатый, показав мел­кие и желтоватые от табака зубы.— Пришел звать, что­бы я помог яблоки собирать? Яблоки еще, наверное, не поспели...

— Сторожа я нашел. Вот он!

— Где же? Подведи-ка сюда... Очень хорошо.— Хо­зяин пригляделся к Сахе, пожал руку.

Это был Березовский.

Набив трубку табаком, он закурил, и маленькую ком­натку заполнил дым. Юрьев заложил руки за спину, хо­дил вокруг стола короткими, но быстрыми шагами и го­ворил:

— Под Бокина подкапываются эти два зятя Кардена. Недавно я точно узнал. Атаман Малышев хвастал: «За меня отомстят Закир-аксакал и Ибраим Джайнаков!»

Березовский курил и молчал. Саха, слушая Юрьева, вставил:

— Закир разбогател во время восстания. Он стал чуть ли не богаче купца Габдуалиева. Как же ему не подха­лимствовать... Говорят, завладел всем имуществом и ско­том откочевавших в Китай казахов.

Березовский словно и не слышал, о чем шла речь; он вынул трубку изо рта и, погладив пальцами усы, начал о другом:

— Бокина я не помню. Перед тем, как сослали меня в Сибирь, он был еще юнцом. Но, судя по рассказам, чело век он дельный. В такие трудные времена не всякий ре шится поднять восстание.

Березовский говорил неторопливо, поглядывая в свою трубку, с которой, видать, не расставался.

— Э, Александр! — воскликнул Юрьев. — Ты гово ришь — дельный... Он геройский человек — спроси у этого парня. Андрей Малышев не зря точит зубы на Бо кина. В ту ночь, когда сорок тысяч казахов перешли гра­ницу Китая, Токаш прискакал в Каскелен прямо к дому- атамана и стрелял в него. — Юрьев резко взмахнул ру­кой, глаза его сверкнули; он даже помолодел Но тут же опустил голову, как старик, и пожалел: — Лишь случай­ность спасла Малышева от верной смерти — пуля толь­ко слегка задела висок.

— Жаль! — Саха с досадой хлопнул себя по колену.

— До сих пор ходите забинтованной головой, — ска­зал Березовский и начал раскуривать трубку. Пустив клубы дыма, он, медленно и немножко запинаясь, прого ворил: — Атаман хочет мстить... Что ж, кроме Бокина: есть еще один человек, который давно ищет случая схва­титься с атаманом, скрестить с ним сабли. Будет видно чья сталь крепче, чье сердце слабее. А Бокина мы не да дим. Надо подумать, как спасти его.

Саха догадался, кто этот человек, давно желающий схватиться с атаманом, но больше пока ничего не узнал разговор окончился, потому что Юрьеву надо было ухо­дить.

8

Сахе очень понравился Березовский. За его спокой­ной медлительностью скрывались сила, ум, предусмотри­тельность и большой опыт жизни и борьбы. К восторжен­ному рассказу Юрьева о выстреле в атамана Березовский отнесся равнодушно, зато он с уважением говорил о Пе­кине, поднявшем народ на восстание.

И Березовскому Саха поправился. Он сразу решил что этот юноша, с живыми смелыми глазами, уже побы­вавший в тюрьме, со временем будет хорошим бойцом революции. Березовский пригласил Саху заходить к не му, но наказал соблюдать осторожность.

На следующий раз Саха пришел к Березовскому в полдень.

— Почему ты пришел днем? — спросил строго Бере­зовский и внимательно посмотрел в лицо Сахи — что он ответит?

— Мой старший брат говорил, что лучше приходить не ночью, а в полдень.

— А кто твой брат?

— Токаш... Токаш Бокин.

Березовский невольно улыбнулся. Джигит оказался находчивым и смышленым.

Опять поползли по комнате сизые клубы дыма. Отго­няя их взмахами руки, Березовский спросил:

— Что хорошего надумал?

Он расспрашивал о том, как спасти Токаша. Саха много думал и кое-что нашел. Он осмотрелся — Бере­зовский проследил за его взглядом. Сначала Саха посмо­трел на дверь, ведущую в смежную комнату. Закрыта ли она? Есть ли кто-нибудь в этой комнате? Затем бросил взгляд на окно, завешанное синей тряпкой. Березовский кивнул головой, одобряя предусмотрительность Сахи и разрешая говорить без опасения.

— А что если попросить Закира сменить гнев на ми­лость... Я об этом уже говорил дяде Пете...

— А он что?

— Это, говорит, возня, напрасная трата времени...

— Ты хочешь действовать, как отец, — заметил Бе­резовский. — Ультиматум... Но здесь это пользы не при­несет. Закира и Ибраима защищает один человек. Разве не так говорят казахи?

— Откуда вы это знаете? — спросил Саха, удивлен­ный тем, что Березовский так хорошо говорит по-ка­захски.

Березовский не ответил; потянув подряд два раза из трубки и весь скрывшись в дыму, продолжал:

— Присмотрись к другим людям... У Андрея Малы­шева есть дочь. Вы, кажется, вместе учились в гим­назии?

— Да, вместе.

— А свояченицу Джайнакова тоже знаешь?

— Видал.

— Если бы ты установил дружеские отношения с эти­ми двумя девушками, то мы смогли бы выяснить многое...

Саха понял свою роль, план Березовского ему понра­вился.

— Говорят, что дочь Малышева умница и красавиц?.. Правда? — спросил Березовский и закашлялся.

— А вы разве не видали ее?

— Я? — он помолчал.— Нет. Говорят, она — выли­тая мать.

И тогда Саха узнал, что его новый друг ненавидел атамана не меньше, чем Токаш, решившийся на отчаяние смелый поступок.

Березовский, рассказывал о своих отношениях с Ма­лышевым, болезненно морщась, как будто у него срыва ли бинты с незаживающей раны.

Андрей Малышев — потомственный атаман, отпрыск, известных на все Семиречье Малышевых. Он во всем сле­довал своим предкам, был хитер и коварен — голыми руками не возьмешь.

Березовский знал всю подноготную Малышева. Маль­чишками росли они вместе, любая их игра заканчивалась дракой. Когда подросли и стали ходить в школу, вражда между ними не прекратилась. Они по-прежнему спорили, ссорились и пускали в ход кулаки.

Андрей полюбил ту же девушку, что и Александр. Онг стали соперниками. Ни тот, ни другой добровольно отсту­пать не хотели. Но девушка отдала предпочтение Алек­сандру: он был высокий, плечистый, с кудрявыми волоса­ми. Ей понравилась подкупающая нежность, с которой относился к вей Александр, не в пример грубоватому Андрею Малышеву. Не один долгий вечер провел он с любимой девушкой на утесе, на берегу речки Каскелен.

Но уже в то время сердце Александра билось не толь­ко ради девушки. Иная дорога лежала перед ним, дорога борьбы с угнетателями бедных людей. Среди трудового казачества и солдат он нашел единомышленников. Груп­па их постепенно росла.

Андрей Малышев, зорко следивший за каждым шагом Березовского, подставил ему хорошо замаскированный капкан... Александра арестовали. Малышев после ареста Березовского женился... и жестоко мстил жене за преж­нюю ее любовь. Вскоре она умерла...

Александр Петрович принялся снова набивать свою трубку, поглядывая на Саху, словно желая проверить: не считает ли он, что все сводится к личным счетам.

Саха нахмурил черные брови.              .

— Я учился вместе с дочерью атамана. Говорили, что она уехала в Петроград.

— Нет, она здесь... Нам нужен сейчас человек, кото­рый знал бы замыслы атамана и его окружения. Иначе мы не сможем заступиться за Токаша и спасти его.

Сегодня солнечно. Тают остатки снега. С крыши пада­ют капли, и повисают на ветках карагача.

По улице проехала скрипучая двуколка. Березовский насторожился. Привычка. Так и проходит жизнь: прихо­дится считать каждый шаг и всегда оглядываться. Раску­рив трубку, Березовский неожиданно спросил Саху:

— Почему тебя выпустили из тюрьмы?

Саха изменился в лице: «Не верите, что ли?»

— Я сам удивлен... — вымолвил Саха.

— Интересно... Ты старайся поменьше попадаться на глаза людям. Будь осторожен. Посмотрим, что тут кроется...

9

Распростившись с Березовским, Саха пошел разыски­вать квартиру Акбалтыр. Он слыхал, что мать Токаша поселилась в доме, где раньше жил Курышпай, возле сен­ного базара. По словам Юрьева, именно невеста Курыш- пая Халима сумела добиться свидания Акбалтыр с Тока- шем. Видать, умница эта Халима!

Услышав конский топот, Саха оглянулся. Мимо, заку­сив удила, промчалась запряженная в карету пара воро­ных коней. В карете сидела смуглая красивая девушка. Они обменялись взглядами. Уж не Бикен ли? Да, она. Как похорошела за год!

Снег на обочинах улицы ослепительно блестит, как будто его обсыпали бисером. Даже глазам больно. Саха привык к тюремному полумраку. Он шел, спотыкаясь, иногда попадал ногами в подтаявший снизу сугроб, про­валивался и набирал в сапоги воды. С трудом разыскал он дом уйгура Махмута, где жила Акбалтыр. Саха немно­го знал Махмута: отец Сахи, Жунус, до восстания, приез­жая в город, останавливался у него.

Хозяин сам открыл дверь. Здесь Саха увидел Халиму, она оказалась сестрой Махмута.

Махмут распорядился поставить самовар и варить мясо. Стараясь угодить сыну Жунуса, он даже купил вина. На слова Сахи: «Не пью» Махмут только махнул рукой:

 — Вино пил и сам пророк Магомет... Пей! — сказал он громко, погладил усы, прищурился и понизил голос: — Знаешь что-нибудь об отце?

— Нет.

— Я знаю, где он.

— Правда? Расскажите, что знаете, — попросил Са­ха, схватив за руку Махмута.

Махмут плотно закрыл дверь.

— Наша Халима не умеет хранить тайн, ляпнет, где не следует... Ты слыхал про храбрость своего отца?

— Кое-что... Он жив?

— Жив. В горах. Может быть, ты пожелаешь поехать к нему?

Не зная, верить Махмуту или нет, Саха ответил:

— Трудно решить сразу, не посоветовавшись. Можно ли установить с ним связь?

Махмут широко улыбнулся, показывая белые зубы.

— Это можно. Я завтра все сделаю.

В комнату вошли Акбалтыр, Халима и еще две жен­щины. Стало тесно, и Махмут ушел.

Узнав, кто такой Саха, старуха расплакалась на­взрыд, запричитала. Видать, ей было невыносимо тяжело. Она долго всхлипывала и не могла успокоиться.

Саха, обняв грузное гело Акбалтыр, тоже всхлипнул. Он передал привет Токаша и просьбу вернуться в аул.

Но разве мать согласится?

— Голубчик, до суда я никуда не уйду отсюда. Мне и Бикен так советует. — Сняв обувь, Акбалтыр располо­жилась на тахте. Саха удивленно посмотрел на нее: «Би­кон советует... Вот как! Откуда Акбалтыр знает Бикен? Он хотел спросить, но решил пока помолчать. Акбалтыр продолжала: — Светик мой, в этом городе добрую услу­гу мне оказала только одна Бикен... Она дочь торговца Кардена. Ты разве ее не знаешь?

«Мм... Значит, Березовский не зря имел в виду ее. Быть удаче!» — подумал Саха.

Неожиданно отворилась дверь, и вошла Бикен.

Шею ее закрывал высокий воротник беличьей шубы, на голове шапка из выдры, теки пышут здоровьем, черные, как смоль, брови тонко изогнуты.

— Голубушка моя, Бикен-жан, проходи сюда, ко мне! Мы только что говорили о тебе.— сказала Акбалтыр по­добострастным тоном и предложила ей место возле себя. В эту минуту из другой комнаты вышел Махмут. Он так­же радостно встретил Бикен.

— О Бикен, желаю тебе удачи в жизни! Проходи на почетное место!

— Говорят, из тюрьмы вышел один джигит,— сказа­ла Бикен.

— Вот он сидит!..— пе дожидаясь, что скажут другие, ответила Халима.

Только после этого Бикен посмотрела на Саху.

— Вы — Сагатов? Не узнаете меня?

— Если вы не узнали, я тоже...— усмехнулся Саха.— Говорят, из тюрьмы человек выходит с рогами. Кто мо­жет за него поручиться, а вдруг забодает.

Бикен откинула голову, повела гнутой бровью.

— Я не робкого десятка, никого не боюсь.

— Золотые слова!—поспешно отозвался Махмут. Было видно, что смелый ответ девушки он одобрил, од­нако Саху немножко обидел — это все заметили и гром­ко рассмеялись.

Вначале Махмут не понял, почему люди смеются. За­тем смекнул, что смеются над ним, и сам начал хохотать вместе с другими.

— А ты меня не забодаешь, Саха?— смеялся Махмут, и этим еще больше развеселил гостей. Потом разом все стихли, словно спохватились: к добру ли этот смех? Рано, очень рано смеяться—грозовые тучи над головой... Раз­говор долго не налаживался.

Бикен и Саха обменялись взглядами: девушка что-то хотела сказать наедине. Они вышли из комнаты. Скамей­ка под яблоней во дворе была сухой. Они сели.

В горы шли раздернутые черные тучи. Не в силах преодолеть высокий каменный барьер с острыми верши­нами. они застревали в предгорьях, расползались вправо и влево заволакивали все небо над городом.

Саха с безразличным видом посмотрел в лицо Бикен.

— Мы с вами мало знакомы,— начала Бикен,— но мой отец всегда хорошо отзывался о вашем отце, назы­вал его своим другом. Надеюсь, и вы не станете чуж­даться, правильно поймете меня...

Саха подумал; «Ну, теперь твой отец уже так не ска­жет о моем отце. Но говорит она напрямик. Пожалуй, прав этот хитроумный Курышпай, что Бикен решитель­ная, откровенная девушка». Вслух же Саха кратко ответил:

— Конечно.

— Жив и здоров!

— Как дела у Токаша?

Саха хотел было сказать «Привет передает», но воз­держался — не рано ли об этом... Но вспомнил совет Бе­резовского: «Быть в хороших отношениях с Бикен» и произнес тихо, с улыбкой:

— Просил передать вам привет...

Смуглое лицо ее просияло. Но глаза по-прежнему бы­ли печальными.

Саха, вспомнив русскую поговорку «игра стоит свеч», пошел еще дальше:

— Он мечтает увидеть вас.

Девушка тихо вздохнула.

— Знает ли он, что у меня на сердце?

— Знает, но что он может сделать? Как говорится, эдной ногой стоит на земле, а другой — в могиле.

Саха, кажется, приближался к цели разговора. Еще немного — и он скажет прямо.

— И никак нельзя его спасти?— спросила девушка, будто чувствуя недосказанное Сахой,

— Может быть, вы придумаете?

— Кто?— Бикен бросила быстрый взгляд на Саху: не смеется ли?

— Вы!—ответил Саха без колебания. Он подумал: «Пусть поймет так, как ей хочется. Ясно одно: она силь­но любит Токаша. И если она смелая и решительная, как говорил Курышпай, то... Но чем она в самом деле может помочь?»

Бикен не сказала больше ни слова. Лицо ее было пе­чальным, хмурым, как это небо, покрытое тучами. Она поднялась со скамейки, сдержанно попрощалась и, не заходя в дом, пошла прямо к воротам.