Страница - 8

ВОЗМЕЗДИЕ

Шляков вошел в кабинет, разделся и, стоя у обдающей жаром голландской печи, стал обогревать руки. Звякнул настенный телефон. Шляков неохотно подошел к аппарату, резко крутнул ручку и поднял трубку.

— Зайдите ко мне,— услышал он знакомый басок своего начальника.

— Вот, читайте,— сказал Рыжев, привстав со стула и подавая Шлякову исписанный карандашом лист бумаги из ученической тетради с прикрепленным к нему конвертом.

— В чем дело?—спросил, не подумав, Шляков.

Идите к себе, прочтите внимательно. Потом доложите свое мнение,— проговорил строго Рыжев и сел на место. Взял со стола толстую папку и стал быстро листать лежавшие в ней бумаги, отыскивая нужный документ.

«Что за человек?—подумал Шляков, закрывая за собой дверь.— Вечно торопится... Ну. и сказал бы, как сам понимает, одной минуты не ушло бы на это». И, продолжая идти коридором к своему кабинету, взглянул на письмо, затем на конверт, желая узнать, кто и откуда написал. Увидев, что обратного адреса на конверте нет, досадливо чертыхнулся. «Опять анонимка!» Бросил письмо на стол, прошел в угол к тумбочке, выпил глоток воды, вернулся к столу и принялся рассматривать конверт...

С трудом разбирая неясный оттиск почтового штемпеля «5 фев 1931 п/о Алм...», а что дальше — догадайтесь сами. «Очевидно, местное... только вчера опущено в ящик»,— заключил он и стал читать адрес на конверте: «В отделение дорожно-транспортного отдела ОГПУ ст. Алма-Ата первая». Потом осмотрел письмо и, когда прочел на первой странице: «Заявление. От стрелка военизированной стрелковой охраны Туркестано-Сибирской железной дороги Чекунова», — облегченно вздохнул.

Заявитель был свидетелем неоднократных антисоветских суждений кассира станции Лепсы Синкина. «Синкин — бывший офицер царской армии,— сообщал автор,— служил в пограничной части на китайской границе в Семиреченской области, участник походов белой армии генерала Анненкова. Занимал должность помощника командира полка по хозяйственной части...»

— Что ж,— проговорил вслух Шляков,— разберемся.

Шляков ранним утром следующего дня направился к

начальнику штаба войск военизированной охраны.

— Есть такой,— сказал, просмотрев списки начштаба.— Но он не здесь несет службу, а на станции Лепсы... Может, вызвать сюда? — и посмотрел вопросительно на Шлякова. Не дождавшись ответа, сложил список и отнес в шкаф, а возвратившись к своему столу, снова обратился к Шлякову:

— И в чем же дело, если, конечно, не секрет? Недавно я был свидетелем, как командир лепсинского подразделения докладывал командующему о состоянии службы и дисциплины. Так, помнится, он назвал Чекунова в числе лучших стрелков.

— Здесь нет ничего секретного. Стрелок Чекунов не только отличник боевой и политической подготовки, как вы сказали, но он и бдительный товарищ,— ответил Шляков.— А вызывать его сюда нет необходимости.

...До станции Сарыозек Шляков ехал на резервном паровозе, а дальше — в теплушке раздатчика главного материального склада. В поселке станции Лепсы он сразу же направился в казармы стрелковой охраны и там с помощью дежурного по части разыскал Чекунова. Представившись, Шляков спросил:

— Вы писали заявление в ОГПУ?

— Да,— ответил Чекунов.

— Что за человек этот Синкин? — спросил Шляков, когда Чекунов, объяснил, как написал и отправил заявление.

— Уж больно подозрительный, поэтому я и написал вам о нем... Этакий здоровый и упитанный, а все жалуется и хнычет, что живется ему плохо. Чтобы он сказал против начальника? Ни-ни, боже упаси. Так и ходит на цыпочках перед главным бухгалтером, а с рядовыми людьми— надменный и грубый. Посмотришь на него и невольно подумаешь—откуда он? Новое в нашей жизни его будто бы и не коснулось. Постоянно носит при себе большой перетянутый резиной кожаный бумажник, полный разных справок и характеристик с прежних мест работы. Как-то спросил я его, зачем столько бумаг набрал? Так он ответил, что теперь время настало такое; «Вперед с тебя документ с печатью требуют, а нет его вроде бы и не человек ты».

— А как вы познакомились с ним?

• Мы ведь охраняем кассы и кассиров. Когда они получают деньги в Госбанке и выплачивают зарплату.

Когда было закончено оформление протокола показаний заявителя, Шляков попросил Чекунова показать ему контору стройучастка, где работает Синкин.

В отделе кадров стройучастка он рассчитывал увидеть аккуратно оформленное личное дело Синкина. Ведь ему доверяют немалые деньги.

Личное дело Синкина состояло из листка по учету кадров и копии приказа о зачислении его кассиром бухгалтерии стройучастка с 22 мая 1930 года. «Синкин Артемий, Гаврилович, рождения 20 октября 1881 года, уроженец города Барнаула Алтайской губернии, русский, гражданин СССР, беспартийный, семейный, на иждивении — жена Евдокия Антоновна, на станцию Лепсы приехал из Семипалатинска».

— Это все? — невольно вырвалось у Шлякова.

Начальник отдела кадров посмотрел удивленно. Но Шляков сидел за столом в другом конце большой комнаты, и кадровик не мог видеть, чье личное дело он читал и чему удивлялся. Шляков полистал еще несколько личных дел и вернул кадровику. А когда тот понес их в шкаф, Шляков, глядя ему в спину, подумал: «Плохо, братец, смотришь за делами». А вслух просительно:

Не сможете ли вы показать мне все помещение

конторы?

Они побывали во всех отделах конторы. В большой комнате, занятой бухгалтерией, направо от входной двери Шляков увидел отгороженный барьером угол, сейф и за столом Синкина. И сразу узнал его по описанию Чекунова. На смуглом мясистом лице Синкина заметно выделялся крупный вздернутый нос, основанием своим ушедший в пышные каштановые усы, подковой обрамлявшие углы рта.

— Шляков, не задерживаясь, прошел дальше, вслед за кадровиком, но задумался: кого же напоминает ему это угрюмое лицо? Выходя из бухгалтерии, он остановился, мельком оғлядел всех еще раз, в том числе и Синкина, чтобы запомнить его внешность надолго.

К утру следующего дня Шляков возвратился в отделение и немедля пошел докладывать Рыжеву о результатах своей поездки. Тот долго и подробно расспрашивал Шлякова по существу доложенного им. Потом еще раз внимательно прочитал протокол показаний заявителя и сказал:

— Да-а... Сделанное вами пока ясности никакой не вносит. Нет ответа на главный вопрос: не наговор ли это со стороны Чекунова? А это вполне возможно, если учесть грубое обращение Синкина с людьми... Поезжайте-ка в Уштобе. Там в оперативном пункте возьмите себе помощника, уполномоченного Депутатова. Он работник опытный, давно живет в тех краях. Вдвоем вы быстро организуете что надо в Уштобе, а потом поедете в Лепсы. А я тем временем съезжу в отдел и полпредство, надо порыться в материалах гражданской войны. Может, найдем о службе Синкина у белых.

— Да,— задумчиво произнес Депутатов, когда узнал от Шлякова о цели его приезда в Уштобе. — Нелегко будет все это сделать...

— Давайте подумаем, с чего начать, — предложил Шляков. — В первую очередь меня интересуют люди, работавшие на втором строительном участке и перешедшие в уштобинский ликвидном. Например,— Шляков вытащил из полевой сумки блокнот и стал читать,— бухгалтеры Шевченко и Воронцов, старший счетовод Пономарев и контролер Соколов. Сюда же во взвод стрелковой охраны недавно переведен из Лепсов стрелок Архипов. В Лепсах он часто нес службу по охране кассы строительного участка, где работает Синкин.

— Стрелка Архипова я знаю,— сказал Депутатов.— Сейчас он несет охрану моста через Каратал.

— Пожалуй, с него и начнем, — сказал Шляков.

— Хорошо. Я быстро сбегаю к командиру, узнаю, когда у того дежурство по графику.

Ранним утром следующего дня Шляков уже сидел в будке у железнодорожного моста. Архипов только сменился с поста и теперь с тревогой поглядывал на Шлякова, все еще не понимая, чего хочет от него чекист. Расспрашивая Архипова о делах по службе в отряде и о недостатках в организации охраны моста, Шляков заметил: 

— Видать, вы здесь недавно?

— Да, всего два месяца,— отозвался Иван Петрович.— Меня перевели в эту часть со станции Лепсы.

— А там какие объекты охраняли?

— В основном кассу второго строительного участка и кассира в день получения им денег в Госбанке.

— А кто там работает кассиром?

— Синкин. Из-за него-то и пришлось мне переехать в Уштобе...

— Почему?

— Поругался я с ним... На нашего брата смотрит свысока.

— Как так?

— Да так вот. По его мнению, мы не люди, а быдла Так он назвал меня как-то, ну я его и отчистил. А командир, не разобравшись, признал виноватым меня и перевел сюда. Ну и пусть, здесь не хуже.

— И часто вы с ним ругались?

— Да нет, раза два-три, не больше. Я пожаловался своему командиру...

Архипов некоторое время помолчал и, как бы оправдываясь, продолжал:

— Я потом перестал даже разговаривать с ним. Так нет же, найдет, за что зацепиться. Однажды посмотрел на меня зло и ни с того ни с сего говорит: «Что ты тут стоишь, как истукан? Отойди подальше». Я ответил ему, что стою на положенном мне месте. Ну и поругались опять... Ну какой я истукан, посудите сами! Стою на боевом посту, охраняю социалистическую собственность... Нет, не случайно это у него. Посмотрели бы вы на него — как сыч, так и сверлит каждого глазами.

Все это Архипов рассказывал в несколько повышенном тоне, и Шляков невольно подумал: отношения Архипова с Синкиным такие, что, пожалуй, от допроса его в качестве свидетеля надо воздержаться.

«На кого же похож этот Синкин? — снова подумал Шляков, вспоминая, как Архипов сравнивал его с сычом.— Где-то я видел такое лицо, но когда и где?»

В этот же день они с Депутатовым нашли несколько человек, родившихся и до недавнего времени проживавших в пограничных районах Семиречья. В их числе были: кассир Савельев, уроженец Тополева мыса Зайсанского района, стрелок местного взвода охраны Донцов, уроженец села Покровка Урджарского района, Митько — из села Константиновна Лепсинского района.

— Не исключено, что они могли знать Синкина по службе в белой армии, а возможно, и раньше,— сказал Шляков.—Надо поговорить и с ними.

Но два дня подробных разговоров ничего существенного не добавили к делу: перечислив ряд фактов враждебного поведения Синкина, все эти люди заявили, что не знают его по событиям гражданской войны. И только старший бухгалтер второго строительного участка Николай Никитич Усов рассказал, что от кого-то из своих земляков слышал: Синкин был офицером царской армии, а в гражданскую войну — в отрядах белых. Сам же Синкин якобы рассказывал Усову, что служил до революции в Джаркентской таможне, а в империалистическую войну был в ополчении.

Шляков в этот же день выехал на станцию Лепсы и, узнав от командира части, что Чекунов с вечера заступит на дежурство у кассы стройучастка, с наступлением темноты направился туда.

— Спустя дня два-три, как вы уехали,— рассказал Чекунов,—Синкий подал заявление о переводе на работу в Матайский участок стройконторы. Чем он мотивировал свою просьбу, я не знаю, но начальство пошло ему навстречу.

— Может быть, там место лучше?

— Да что вы! Тут хоть река есть, летом купайся, сколько хочешь, круглый год рыбалка. А там что? Один песок,— закончил Чекунов, махнув в сердцах рукой в сторону станции Матай.

— Что ж, выходит, мы спугнули его,— задумчиво проговорил Шляков и вновь обратился к Чекунову:

— А жена его здесь?

— Нет, уехала с ним.

«Не следовало мне ходить в контору стройучастка,— подумал Шляков и тут же отбросил прочь эту мысль.— Вероятно, причиной отъезда его явилось что-то другое»,— решил он и, пожелав Чекунову успешного дежурства, пошел на вокзал, в комнату линейного уполномоченного, где й скоротал остаток ночи на деревянной скамье, принесенной сюда из зала ожидания вокзала, а утром, выпив стакан чаю в буфете, принялся за свои дела. Затем с товарным поездом выехал на станцию Матай.

Убедившись, что, по крайней мере, в ближайшие недели Синкин не исчезнет из этих краев (он купил небольшой домик, оба с женой устроились на работу) и переговорив с уполномоченным линейного отделения на станции Матай, Шляков возвратился в Алма-Ату. Здесь его ожидал сюрприз. Оказывается, Рыжев узнал, что в Джетысуйском губотделе ОГПУ уже в течение нескольких лет занимаются розыском Синкина

— Ну, Саша, тебе, кажется, повезло! Давай обговорим твои задачи, и езжай в губотдел. Сегодня как раз приезжает в Алма-Ату на республиканское оперативное совещание Николай Лукич Маевский, в основном он занимался этим делом, и расскажет тебе, как и что делал. А. затем приезжайте вместе с ним — я это согласовал с его руководством. Рассмотрим материалы — и будем решать.

Рыжев был в приподнятом настроении и, как всегда в таких случаях, неторопливо расхаживал по кабинету. Потом подошел к Шлякову и, подавая руку, сказал:

— Если вопросов нет, желаю успеха...

Николай Лукич встретил Шлякова радушно и заговорил первым.

 — Так, так,—проговорил он протяжно,— значит, это с вами мы делали одно дело и, как увидите, неплохо,— он встал и неловкой походкой, напоминавшей о тяжелом ранении в спину на фронте первой мировой войны, направился к сейфу, вынул дело и подал Шлякову:— Ознакомьтесь с материалами, а потом обговорим, как и что...

Это было объемистое дело, свидетельствовавшее о весьма кропотливой работе Маевского по документации преступной деятельности Синкина в годы гражданской войны в северном Семиречье. Первым, что увидел Шляков, была фотокарточка Синкнна. Присмотревшись к ней, вспомнил, что он видел ее ранее — в документации на разыскиваемых государственных преступников.

«Так вот, оказывается, где я видел тебя, Синкин!»— подумал Шляков.

 А ну, давай посмотрим, почему разыскивало тебя государственное политическое управление Семиречья,— проговорил он уже вслух, переворачивая лист бумаги с наклеенной на него фотокарточкой Синкина.

Следующим документом в деле было отпечатанное на машинке заявление жителя села Бахты Кудинова Леонида Ильича, адресованное коменданту 50-го отряда пограничных войск ОГПУ и подписанное заявителем 27 февраля 1926 года: «В конце 1925 года в Бахты прибыл и поступил на работу кассиром в местное отделение Госбанка известный мне по 1918 году Синкин»...

«В июне 1918 года,— писал далее Кудинов,—село Подгорное Лепсинского уезда подверглось неожиданному нападению белой банды, прибывшей из-за границы, города Чугунака Синьцзянской провинции Китая. Стоявший в селе партизанский отряд Маяко и комиссара Гвозденко не успел развернуться к бою и был разгромлен...» Из письма явствовало, что Синкин проходил службу в царской армии, в 1905 году окончил Омскую школу прапорщиков, в 1906 году был демобилизован из армии, затем служил в Российском консульстве в городе Чугучаке, после — помощником начальника заставы в Джаркентской и Хоргосской таможнях. С 1914 года до февральской революции Синкин, призванный в армию, оставался в Джаркенте, обучая новобранцев, стал поручиком. Великую Октябрьскую социалистическую революцию встретил враждебно.

Шляков знал, что Советская власть пришла в Семиречье в марте и первой половине апреля 1918 года, что уже в апреле этого же года в Верном вспыхнул мятеж офицерско-кулацкой верхушки, который был подавлен с помощью отрядов Красной гвардии и частей Красной Армии, прибывших из Ташкента. После этого один за другим последовали мятежи, в ряде станиц северного Семиречья —Урджарской, Саркандской и других мятежники разоружали местные красногвардейские отряды, жестоко расправлялись с большевиками, работниками совдепов, красногвардейцами, беднотой. На помощь местным совдепам и вооруженным силам из Верного были брошены отряды Ивана Мамонтова, Николая Затыльникова и другие части.

«Так где же Синкин был с марта 1918 года до конца 1925 года?» — мысленно спросил себя Шляков и, просматривая последующие документы дела, вскоре увидел материалы о выселении Синкина из села Бахты в 1926 году, как бывшего офицера белой армии. Среди этих документов находилась справка, составленная еще в 1920 году. В ней указывалось, что, скрываясь в Чугучаке, Синкин узнал о возможном скором прибытии туда экспедиционной части Красной Армии и в ту же ночь скрылся. Тайком пробрался он на зимовку своего старого друга по консульству. Но чекисты нашли его там и с санкции местных властей вернули. Синкин прекрасно понимал, что его накажут строго, если только чекисты узнают об участии в карательных экспедициях в составе белых отрядов. И он на допросах в Семипалатинске, куда его этапировали после прибытия из Синьцзяна, скрыл от следователя свою службу в Российском консульстве в Чугучаке, в таможенных органах в Джаркенте и Хоргосе, чин поручика, полученный за усердие в обучении новобранцев. Он показал, что после демобилизации из царской армии проживал в Семипалатинске, где его мобилизовали в белую армию и заставили служить, и что за границу он ушел в составе армии Анненкова.

Действуя так, Синкин надеялся, что чекистам не удастся опровергнуть придуманной им легенды, так как в Семипалатинске не было людей, знавших его но службе у белых. Он был задержан позже, на далекой заимке, и поэтому на родину возвратился в последней группе. В этих условиях было принято решение о наказании Синкина. Его направили в Архангельский лагерь на два года принудительных работ, в 1922 году он возвратился в Семипалатинск.

Среди документов периода 1925—1926 годов Шляков прочел заявления коммуниста Петра Мажаева, жителей села Подгорного Ильи Приходько и Ивана Ляшенко, протоколы собраний коммунистов партийных ячеек сел Подгорного и Бахты, требовавших привлечения Синкина к уголовной ответственности за убийства и истязания советских людей. Но тогда, в 1926 году нельзя было принять такое решение,— как и в 1920 году, не были известны конкретные факты его преступлений. И командование 50-го погранотряда ограничилось выселением его за пределы пограничной зоны.

— Материалы очень интересные,—сказал Шляков молча наблюдавшему за ним Маевскому.—И что вы предприняли дальше?

Маевский рассказал, что он начал дальнейшую проверку с поездки в Бахты, где в конторе банка встретился с однофамилицей Синкина — Синкиной Ольгой, та рассказала, что от бахтинских жителей, в частности Апрышкина, «говорят, он впоследствии бежал в Китай», она слышала, будто Синкин был казачьим офицером, в отрядах белых участвовал в резне крестьян и убил сына Анрышкина.

— Но главное в ее рассказе не это,— продолжал Маевский,— а то, что она назвала людей — прямых свидетелей зверств Синкина и помогла отыскать многих из них, в первую очередь заявителя Кудинова. Она привела меня к небольшому рубленому дому, который от ветхости покосился набок. Увидев постороннего человека, хозяин насторожился, а когда я представился, оживился и пригласил в избу.

В небольшой с низкими потолками комнатушке мы уселись за крепко сколоченный непокрытый стол, Кудинов, помню, начал разговор первым.

— Я давно хотел сообщить о нем,— заговорил он озабоченно,— но все дела...

— Как мне сказали, вы работали с Синкиным в банке?— спросил я. Кудинов, казалось, не спешил с ответом, медленно скручивая «козью ножку».

— Из числа партизан, оставшихся в живых,— начал он после того, как закурил,— сейчас в селе Подгорном проживают Петр Мажаев и Яков Мусяев. Командир наш Спиридон Маяко, хотя и не попал в плен, тоже знает о расстрелах и порках партизан из нашего отряда. В общем, карательным отрядом Синкина только в одном селе Подгорном было расстреляно 118 человек, не говоря уже о покалеченных и забитых до смерти плетьми...

— Здесь, в Бахтах,— заговорил Кудинов спустя немного времени,— не выдержал я, а надо бы подождать, посмотреть, чем бы он занялся дальше... Я-то сразу опознал его. Правда, он намного изменился. Нет в нем прежней офицерской выправки и высокомерия, как-то осунулся, усы сбрил и одет скромно. Устроился, значит, он кассиром. Тихий такой, усердный, ни с кем дружбы не водит... Как-то я выбрал момент, когда в конторе, никого кроме нас, не осталось, и говорю ему: «Ну как, ваше благородие, гражданин Синкин, у вас того... кошки на душе не скребут?» От этих слов Синкин вздрогнул, мелко задрожали руки. Но виду не подал. А меня еще больше пронзает неуемная боль от ударов нагайки и ненависть к нему. «Если вы забыли меня, то я до конца дней своих не забуду этих зарубок!»— и, сдернув с себя рубашку, я повернулся к нему спиной. Я уже не видел выражения лица моего мучителя, но еле расслышал бормотание: «Чего старое поминать... что было, то было...»

— После этого я Синкина больше не видел. Говорят, уехал в Семипалатинск...

— Расспросил я Кудинова и о том, кто и где проживает из названных им свидетелей, а результаты смотрите здесь...

Маевский указал на документацию преступной деятельности Синкина, собранную им в селах Подгорном, Урджаре, Маканчи, Новопятигорском, Благодаринском, Петровском, Благодатном, Джаркенте. Здесь же находились справки о беседах Маевского с чекистами погранотряда в Бахтах, с коммунистами партийных ячеек в Подгорном и Бахтах, со многими гражданами, прямыми и косвенными свидетелями зверств, совершенных Синкиным в станицах, селах и аулах северного Семиречья. Постепенно облик Синкина прояснился до самого конца.

* * *

Глинобитный Чугучак. Купцы здешнего русского торгового поселения — фактории, окруженной толстой стеной с изображением мифического дракона по всей длине стены, вели бойкую торговлю с местным населением, в основном уйгурами, еще до учреждения здесь в пятидесятых годах прошлого века Российского консульства.

Из Чугучака и Кульджи через перевал Хабарасу и Джунгарские ворота шли в Семипалатинск и Капал караваны с китайскими и кашмирскими товарами.

Созданный на бойком месте, городок не переставал пополняться всякими пришлыми людьми. А с марта 1918 года его наводнили беженцы из Семиречья, Сибири, Город этот стал средоточием белогвардейских контрреволюционных сил, объединившихся в целый ряд банд, одним из создателей которых и руководителем был назначенный еще царской властью консул Долбежев.

Характеризуя сложившуюся обстановку, Долбежев писал колчаковцам в Омск и Семипалатинск:

«...Положение создалось неожиданно ужасное. По соглашению консульства с местными властями беженцам открыт свободный путь через границу в Чугучак. Одновременно весь чугучакский гарнизон находится под ружьем... Мною дано указание Комитету спасения и начальнику бахтинского гарнизона немедленно собрать все силы отрядов Комитета, организовать новую разведку и по возможности препятствовать большевикам подойти к Бахтам... Убедительно прошу Вас сделать все возможное, чтобы отряды из Семипалатинска выступили возможно скорее на Сергиополь».

Из Джаркента поручик Синкин бежал в марте 1918 года — накануне установления Советской власти в Джаркенте. Пригодилась Синкину многолетняя служба в Джаркентской таможне и Хоргосской таможенной заставе, когда исходил он многие десятки километров по пограничным землям Синьцзяна. Знал, какими путями бежать. Однако впопыхах все же чуть было не утонул сам и не утопил свою «дражайшую» в бурных холодных волнах Хоргоса, да спасли их дюжие кони. К исходу третьего дня увидели они Чугучаку окутанный голубым дымом, поднимавшимся из многочисленных харчевен. Не остановили их дразнящие запахи азиатской кухни и назойливые приглашения зазывал и самих чайханщиков. Они спешили к спасительным стенам Российского консульства, к самому господину Долбежеву.

Первое, что бросилось в глаза Синкину,— это отсутствие свободных мест у коновязи. Тут же его невольно поразили необычный шум и суета людская. В большинстве это были военные—офицеры, денщики, коноводы. Многие в ожидании аудиенции у консула толпились на просторной веранде, курили, вели меж собой оживленный разговор.

Оставив своего коня на попечение жены, Синкин решительно зашагал к веранде, с достоинством поднялся по ступенькам широкой лестницы, прошел к высокой, обитой черной кожей двери. Швейцар, рослый старый казак, преградивший было вход в помещение, вдруг сделал шаг назад, выправил свою могучую грудь, отдавая честь, и протяжно произнес:

— Батюшки, да никак Артемий Гаврилович! Прямо как снег на голову, — продолжал он, широко улыбаясь и пропуская Синкина в просторную приемную.

Больше часа длилась конфиденциальная беседа консула с Синкиным. Вечером за чаем они возобновили свой разговор и продолжали его до поздней ночи. Следующие три дня Симкин сидел безвыходно в канцелярии консульства, писал донос о революционных событиях в Верненском и Джаркентском уездах, во всем Семиречье и далее до самого Ташкента, а главное — о военных силах красных.

Долбежев знал, на что способен Синкин, и спустя несколько дней (медлить было нельзя!) поставил его во главе карательного отряда. В небольшую поначалу часть каждый день прибывало специально отобранное пополнение новобранцев-добровольцев. Черпал их консул в образовавшемся болоте беженцев-контрреволюционеров разных мастей, остатков белогвардейских частей, националистов, предателей и просто обманутых пропагандой белых. Взводные командиры не знали покоя. Два раза в день, утром и вечером, загородная площадь, приспособленная под учебный плац, оглашалась их окриками и грубой бранью в адрес плохо поддающихся муштре новобранцев.

Долбежев усердствовал перед Колчаком, он имел специальный штат курьеров-лазутчиков. Тайными тропами они доставляли в Семипалатинск его информации, этим же путем ушел и донос Синкина.

Вслед за отрядом Синкина был сформирован отряд Полторацкого, бежавшего в Чугучак из Джаркента. Командование третьим отрядом консул возложил на хорунжего Виноградова, четвертым стал командовать полковник Бычков, пятым - подъесаул Ушаков. Формируя эти банды и подготавливая их для переброски в советское Семиречье, Долбежев большую часть своих усилий направлял на сбор информации о положении в этом крае, широко используя осведомленных беженцев, выявляя среди них «смышленных» людей, пригодных для ведения подрывной деятельности в селах и особенно в казачьих станицах советской пограничной зоны. Не спал ночами, часто лично сопровождал своих агентов до границы. Это были все те же беженцы, возвращавшиеся под разными «легендами» в свои станицы и села для выполнения специальных заданий консула по сбору шпионской информации о красногвардейских частях, их базах, вооружении, настроении населения. А главное—они исподволь, умело возводили клевету на Советскую власть, выявляли партийно-советский актив, опираясь на кулаков, готовили контрреволюционные мятежи.

Когда в июле 1918 года интервенты и белогвардейцы захватили Северо-Восточный Казахстан, началось наступление на советское Семиречье, проведенная Долбежевым подрывная работа дала свои всходы. Как по сигналу, после захвата белыми станицы Сергиопольской один за другим последовали мятежи офицерско-кулацкой верхушки казачьих станиц северного Семиречья. В этот-то момент и были брошены в пограничные станицы подготовленные Долбежевым банды...

— Поручик,— сказал Долбежев, обращаясь к Синкину,— вам выпала честь вести своих орлов на укрепление Вахты. Сегодня к вечеру отряду надлежит занять исходные позиции,— Долбежев подошел к карте и, указав на обозначенную кружком точку, продолжал:—Под покровом ночи...

Ночью банда Синкина перешла границу и к восходу солнца вышла к Бахтам. К этому времени в поселке началась беспорядочная стрельба. Тотчас же банда развернулась, открыла винтовочный огонь и с шашками наголо устремилась на поселок. Спустя час мятежники, возглавляемые местным кулаком Суменковым и поручиком Калужным, при поддержке урджарских мятежных казаков и банды Синкина овладели укреплением Бахты.

В числе пленных оказался прибывший сюда накануне большевик Голиков, назначенный Советским правительством консулом в Чугучаке, его сотрудники, конвой, пятнадцатилетний Шевцов. По указанию Долбежева, прибывшего в Бахты на несколько дней, Синкнн возглавил казнь Голикова, его сослуживцев и подростка Шевцова. Он вывел их из Бахты к по дороге на Тополевый мыс, в урочище Узунагач, заставил их рыть себе могилу. А когда она была готова, Синкин приказал своим бандитам сбросить обреченных живыми в яму и закопать...

Вслед за этим злодейским актом Синкин повел свою банду на село Подгорное.

Захват Подгорного начался с поджогов. Выделенные для этой цели бандиты подожгли несколько домов и скирд собранного на зиму сена. Другие охватили село кольцом и, беспорядочно стреляя, ворвались на его улицы. Почти у самого края села Синкину передали список большевиков, красногвардейцев и всех сочувствующих Советской власти.

Тем временем бандиты врывались в дома, ударами прикладов и нагаек выгоняли на улицу все взрослое мужское население. Свыше 60 человек они вывели на площадь со связанными руками. Заглядывая в клочки бумаги, Синкин называл фамилии и, если названный находился в числе задержанных, его отводили в сторону. Когда процедура отбора известных Синкину людей была закончена, он достал из кармана другой клочок бумаги и стал выкликать людей, числившихся по этому списку. Этих тут же валили на землю и, всыпав по десятку-два ударов нагайками, отпускали домой.

Во второй половине дня банда повела задержанных в сторону села Пятигорское... Там их, разбив на две группы, заперли на ночь в амбары, выставив усиленную охрану. Утром вывели на середину села, на небольшую площадь. Неподалеку на лошадях восседали поручик Синкин и вновь назначенный командир отряда Суменков, другие офицеры.

— Ну, что, поручик, будем делать с этими? — обратился Суменков к Синкину.

— Ваше благородие, — приподнялся на стременах Синкин,— уж я-то знаю их, все они заражены большевизмом. Их надо расстрелять! — хищно сверкнув глазами, выпалил он.

Вслед за этим разговором главарей банды пленные были вновь разбиты на две группы. Отбирал их по списку опять же Синкин. Одна группа была водворена обратно в амбар, Другой было приказано раздеться и лечь лицом вниз на землю. «По 35 плетей каждому!»—прозвучала команда Суменкова.

Засвистели нагайки. Раздались стоны и ругань избиваемых. После мерных же ударов Суменкову показалось, что его бандиты не шибко старательны. И он вновь обратился к Сникину.

— А ну, покажи этим негодяям, как надо пороть!

—Есть, ваше благородие!

И, выхватив у одного из карателей нагайку, Синкин начал хлестать Якова Карповича Мосяева.

Вот тебе Советская власть!.. Вот... вот... — приговаривал он с наслаждением.

В этот день на глазах у жителей Пятигорского были зверски избиты 25 человек, многие из них остались лежать без сознания, а задержанный Ларин умер от побоев на третий день.

Расправившись с этой группой, Суменков дал команду вывести из амбара остальных людей. Каратели спешили. Им нужно было еще пройтись огнем и мечом по другим селениям и станицам.

И на этот раз исполнителем произвола был поручик Синкин. Задержанных, по-прежнему связанных, повели за селo, в сторону Маканчи, в одном из логов расстреляли и, страшась уже мертвых, изрубили. В числе погибших: Петр Борисенко, Андриан Гладких, Леонтий Шпилев, Алексей Чабанов, Клавдий Безруков, Никита Самодаев, Василий Федоренков — всего 23 человека.

Исполнив и этот зверский акт, Синкин повел свою банду дальше, в село Маканчи, где уже находилась банда хорунжего Виноградова. Там их застал прибывший из Верного красногвардейский отряд Ивана Мамонтова. Окружив Маканчи, Мамонтов на рассвете начал наступление.

Неожиданное появление отряда красногвардейцев вызнало в рядах банд Синкина и Виноградова замешательство и панику. Они все же приняли бой, но были разбиты наголову. Остатки их разбежались, отдельные группы были настигнуты и задержаны. Синкин же, спасаясь от гибели, укрылся в овощном погребе знакомого ему местного узбеки, Затем тот провел Синкина задворками за село, к тому самому горному ущелью, которым банда Виноградова шла и Маканчи из Чугучака.

...И снова, как после бегства из Джаркента, Синкин долго сидел у консула. Тот поначалу не узнал его, одетого во все узбекское. Кроме Синкина, никто из состава двух банд в Чугучак пока не вернулся, и друзья, сетуя на невезенье, долго сокрушались, перебирая по именам погибших. Письменного отчета на этот раз консул у Синкина не потребовал.

Утром Синкин принял командование офицерским выводом в отряде Ушакова. Но тут в Чугучак прибыл генерал Ярушин и, узнав от консула о рвении поручика, назначил его командиром самостоятельной части, дислоцировавшейся в Бахтах.

Прибывший вскоре на этот фронт атаман Анненков также не оставил Синкина без внимания, назначив заместителем командира второго верхнеуральского стрелкового полка по хозяйственной части. Поручик вновь воевал на Семиреченском северном фронте против Красной Армии и особенно много «усердия» проявил против героических защитников Черкасской обороны...

— Ну, а что вам известно о Синкине? — спросил Маевский, когда Шляков закончил чтение последней страницы дела.

— Собраны материалы о том, где он проживал и чем промышлял после гражданской войны. Показаниями двенадцати свидетелей Синкин изобличается во многих фактах антисоветской агитации, которую он проводил среди населения в годы индустриализации и коллективизации нашей страны.

...Заслушав доклады Шлякова и Маевского, рассмотрев представленную ими документацию, прокурор санкционировал арест Синкина и поручил дальнейшее следствие транспортным органам госбезопасности на Туркестано-Сибирской железной дороге.

* * *

«Встать, суд идет!» Все встали. Встал и Синкин. Исхудавший, он, казалось, стал еще выше ростом. Безжизненно опущенные руки почти касались колен тонких ног. И когда судья произнес: «Именем Казахской Автономной Советской Социалистической Республики...»—он вздрогнул и медленно повалился в сторону, но стоявший рядом часовой придержал его, и в такой позе дослушал Синкин приговор советского народа о возмездии...