Бет - 9

В этой же хорошо аргументированной, соотнесенной с живой действительностью книге дана достойная оценка творчества близких Казахстану русских писателей — Н. Анова, И. Шухова, С. Маркова, Д. Снегина, Л. Кривощекова, М. Митько, Ю. Домбровского, К. Алтайского и других.

Пристальное внимание обратил критик Владимиров на творчество казахских авторов, пишущих на русском языке — А. Алимжанова, О. Сулейменова, Б. Момыш-улы, М. Джумагулова, С. Санбаева, Т. Шаханова.

Но особая заслуга Владимирова — его критические статьи, рецензии и отклики, посвященные тем русским казахстанским писателям, творчество которых либо замалчивалось, либо не встречало достаточно серьезного критического суждения. Без комплиментарности, но соединяя доброжелательность и заботливость с требовательностью, он выступил с оценкой творческих успехов и просчетов писателей М. Симашко, М. Зверева, А. Сергеева, А. Елкова, В. Ванюшина, Ф. Чирвы и других.

Творчеству Ивана Щеголихина Владимиров посвятил большую статью, в которой нелицеприятно, доказательно вскрыл как положительные стороны, так и просчеты его прозы, не забыв отметить несомненные и немалые заслуги по переводу на русский язык «Тернистого пути» Сакена Сейфуллина, произведений С. Муканова, Г. Мустафина, X. Есенжанова, А. Шарипова, М. Габдуллина, С. Шаймерденова.

В самой суровости некоторых критических замечаний в адрес И. Щеголихина все же нетрудно услышать тон доброжелательный и от души заботливый, чтобы даровитый прозаик до конца освоил метод социалистического реализма. Эта статья Владимирова явилась моральной поддержкой Щеголихину, которого, по словам критика, наши недоброжелатели из Швейцарии «причислили чуть ли не к «диссидентам».

В книге «Что же сказать комиссарам?» Владимиров выступил с обстоятельными, полными верных наблюдений статьями о казахских прозаиках Ануаре Алимжано-ве и Абдижамиле Нурпеисове.

Пять книг Владимирова, о которых шла речь, вышли в Алма-Ате в издательствах «Жазушы» и «Казахстан». Книга «Революцией призванный» - шестая его книга — дебют критика и публициста на всесоюзной арене, она вышла во второй половине 1976 года в Москве в издательстве «Советский писатель», Я прочел ее одновременно с книгами-одногодками критиков Николая Ровенского и Павла Косенко. Мне, казахскому писателю, особенно приятно было видеть и сознавать, что мои русские коллеги не только проявляют живой интерес к литературе родного мне народа, но и неплохо знают литературу Казахстана, разбираются в ее идейно-художественной сущности, в ее актуальных, глубинных проблемах, не закрывают глаза на недостатки казахской художественной критики и литературоведения, дают им свои толкования, по-братски доброжелательно и вместе с тем требовательно судят о них. Шестая книга Владимирова имеет такой подзаголовок: «Очерки историко-революционного романа Казахстана». Сказано точно, четко и, я бы сказал, безбоязненно, хотя такое определение ко многому обязывает. В пяти очерках, составляющих эту книгу, автор ставил перед собой трудную задачу: впервые в практике литературоведения определить истоки, сегодняшнее состояние и даже заглянуть в обозримое будущее историко-революционных произведений Казахстана. На мой взгляд, с поставленной перед собой задачей Владимиров в основном справился. Он с литературоведческой глубиной и обстоятельностью охватил все главные, достойные внимания произведения историко-революционного жанра, написанные на казахском и русском языках, что делает честь его эрудиции и патриотическому вниманию к литературе родного Казахстана. Он дал лучшим образцам историко-революционного жанра, развернутый, литературоведчески-выверенный, глубокий анализ с раскрытием той же жанрово-тематической точки, на которой сходятся общие идейно-эстетические принципы художников социалистического реализма и того нового и частного, что отличает каждое произведение. Я говорю не просто об обозрении, а о системе, потому что жанр историко-революционных произведений республики, как одно из звеньев в цепи развивающегося казахского романа (ставшего ведущим жанром в казахской литературе) впервые был рассмотрен в комплексе, в его становлении и динамике развития. Надо особенно отметить, что критик взял историко-революционные произведения Казахстана не изолированно, в рамках республики, но соотнося их с развитием этого жанра во всех республиках Советского Союза, и прежде всего, в республиках-соседях — Узбекистане, Туркмении, Киргизии, Таджикистане. Это соотнесение казахских историко-революционных произведений с произведениями авторов братских республик носит у Владимирова характер не простого наблюдения, но и исследования сходства, родственности и некоей переклички в мотивах, ситуациях и тональности, но и различия и непохожести, проистекающих из своеобразия и самобытности писательских индивидуальностей. Так, к примеру, Владимиров устанавливает схожести и различия у своеобразных произведений узбекского писателя Каххара "Мираж" и казахского романиста А, Нурпеисова «Кровь и пот» или творчески-закономерную перекличку (не имеющую ничего общего с заимствованием или подражательством) армянина К. Заряна автора романа «Корабль на горе» и казаха И. Есенберлина, написавшего роман «Опасная переправа». С законной гордостью Владимиров отмечает, что в романистике казахская литература выступает «на равных» с литературами братских советских республик, где творчество «тяготеет к углубленной психологичности, крупноплановой обрисовке национального героя-интернационалиста, его внутреннего мира, обостренного внимания к нравственным ценностям народа. В Киргизии такая интеграция национального и интернационального дала советскому и мировому читателю Чингиза Айтматова, в Белоруссии Василя Быкова, в Литве Эдуардаса Межелайтиса, в Казахстане Абдвжамиля Нурпеисова и Ануара Алимжанова».

В таком соответствии с действительным положением становления в Казахстане жанра историко-революционного романа Владимиров отмечает благотворное влияние на него «богатых традиций советского исторического романа, которые утвердили А. Толстой, В. Шишков, А. Чапыгин, О. Форш, В. Ян, С. Злобин, А. Виноградов и другие».

Отдавая должное переводам на казахский язык русской советской классики и, соответственно, переводам на русский язык лучших произведений казахских авторов, Владимиров высоко оценил значение «творческого содружества Мухтара Ауэзова и Леонида Соболева, в котором переводческое взаимопонимание переросло в соавторство».

Владимиров одним из первых усмотрел в этом начало традиции, дающей благотворные, вполне ощутимые творчески-полноценные результаты.

«Сегодня, — пишет Владимиров, — можно назвать целый ряд устоявшихся творческих содружеств, казахско-русских «пар»: Габит Мусрепов и Иван Шухов, Абдижа-мидь Нурнеисов и Юрий Казаков, Ильяс Есенберлин и Юрий Домбровский, Мухамеджан Каратаев и Константин Алтайский, Магзом Сундетов и Феликс Светов, Саин Муратбеков и Георгий Садовников,..».

Сопоставляя сравнительно молодой жанр казахского историко-революционного романа с русским историческим романом, исследователь отмечает в исторических произведениях писателей, как их отличительную особенность, «высокую публицистическую тональность, более сильные тенденции познавательного, просветительного характера». Объясняет он это и молодостью жанра и малой изученностью истории Казахстана, а также недостаточностью документальных свидетельств. Поэтому литература республики, по мнению критика, была «вынуждена брать на себя функции исторической науки, восполняя имеющийся пробел», а «художник по этой же причине испытывает порой необходимость в пространных описаниях сути и характера событий». В преодолении такой описательности, в утверждении углубленного психологизма и аналитического подхода к личности героя произведения видится критику закономерный путь развития Казахской прозы, приведшей в 1960—1970 годах к новому рубежу создания жанра историко-революционного романа.

Русский критик Александр Макаров не один раз говорил и писал: «критик должен быть начитанным».

Владислав Владимиров, бесспорно, относится к числу начитанных и эрудированных казахстанских критиков. Он свободно и безошибочно ссылается в своих работах не только на всю книжную продукцию родной республики, не только на литературу братских республик Советского Союза и не только на дореволюционную классику и современную литературу русского народа, но и на многие зарубежные книги и, надо думать, знает без исключения все отклики и отзывы на казахстанские книги за границей.

К этому надо прибавить, что он в своей критически-исследовательской работе не упускает из вида ни одного произведения казахстанских авторов, которые продолжают свою жизнь на сцене, на киноэкране, в телевизионных и радиопередачах. Такая практически-исчерпывающая осведомленность о литературном творчестве разноязычных казахстанских авторов дает Владимирову возможность анализировать литературные произведения широкоохватно, глубоко и всесторонне. Отсюда у него обязательная для критика смелость, независимость, принципиальность и честность суждений, оценок и, если требует дело, самая страстная полемика.

Пятая, последняя, глава книги Владимирова «Революцией призванный», мне думается, без преувеличения названа им «Всегда в бою».

Да, там, где дело касается неправды, вульгаризаторства, бездоказательного сюсюкающего комплиментаторства или, наоборот, пристрастно-недоброго очернительства, автор меняет перо ученого литературоведа на перо страстного полемиста-публициста и берет на вооружение не только иронию, но и сатиру, не только ледяную логику, но и жаркий сарказм. И чаще всего они направлены против тех зарубежных советологов, чьи перья продажны, а намерения антисоветски-реакционны. Коммунист Владимиров легко распознает тех, у кого, по-народному выражению, на языке медок, а на сердце ледок. К этим гангстерам пера он беспощаден и, говоря по-народному, выводит их за ушко да на солнышко.

Примером объективной оценки критических рецензий Владимировым могут служить его реплики рецензентам, расточающим незаслуженное восхищение книгой Алдана-Семенова «Красные и белые».

Автор этой книги, по исследованию Владимирова, допустил «случай слишком вольного обращения с фактами» истории. Речь идет о расстреле Николая II. Алдан-Семенов, по-видимому, не располагая ни историческими документами, ни знакомством с исторически-апробированной литературой, ошибочно и безответственно описал этот, давным-давно правдиво зафиксированный в документах и описанный в книгах эпизод.

В кокчетавской газете «Степной маяк» малосведущий рецензент И. Трофимов легкомысленно выступил с восторженной рецензией на книгу «Красные и белые». Как поступает критик Владимиров?

Он приводит в своей книге выдержки из исторических документов, цитирует книги, -никогда и никем не опровергнутые, точно устанавливает, что Алдан-Семенов совершил недопустимую ошибку и, только неопровержимо доказав это, пишет: «Роман «Красные и белые» получил самую восторженную оценку кокчетавского рецензента И. Трофимова. Говоря об одном из немаловажных эпизодов романа, связанном с ликвидацией Николая II, И. Трофимов вместо того, чтобы внести ясность и поправить явно ошибающегося автора, сам допускает вслед за ним смещения, непозволительные с точки зрения исторической достоверности». Процитировав ошибочную, излишне-комплиментарную рецензию, Владимиров утверждает: «Здесь что ни фраза, то неточность». Весомость и аргументированность этого вывода подкреплена критиком документально, а для этого потребовалось целое исследование. Может быть, Владимиров напрасно затратил так много времени и усилий, чтобы доказать безответственность автора и неоправданное умиление рецензента?

Нет, не напрасно! Приведя этот и другие факты небрежного и непозволительно-вольного обращения с историческими материалами, Владимиров сделал обобщающие выводы, звучащие серьезным предостережением всем пишущим на историко-революционные темы: «Как видно из приведенных выше фактов, не всегда художественная активность освоения историко-революционной темы подкрепляется достаточно строгим и бережным отношением к документальной первооснове написанного. Вот почему рано утверждать, что у нас уже изжито поверхностное, а то и безответственное отношение к неопровержимым фактам, склонности к гипотетичности, необоснованной подмене достоверного вероятным».

Так на конкретных примерах борется Владимиров за правду жизни, лежащую в основе творческого метода социалистического реализма.

 Мне хочется отметить, что Владимиров, вскрывая ошибки (ошибки, а не умышленную ложь и не клевету), не. допустил против Алдана-Семенова и И. Трофимова ни одного резкого слова, ни одной насмешки, ни одного иронического выпада. Другое дело полемика с зарубежными советологами, цинично-откровенными или маскирующимися под джентльменов клеветниками, будь то английский историк Р. Конкуэст, изменник Родины «оборотень» Баймирза Хаит из ФРГ, шведский политолог Бруно Калнинс, канадский профессор Джордж, Луцкий, итальянский, критик Паоло Милано и другие. С ними у Владимирова другой язык — язык острого, гневного, страстного, убежденного в своей правоте публициста.

Он срывает с врагов коммунизма, с клеветников на новую историческую общность людей, с иезуитски-лицемерных ниспровергателей литературы социалистического реализма все и всяческие маски, разоблачает их лакейство перед империалистической кликой, обнажает их человеконенавистническую сущность.

Я не сомневаюсь, что все советские читатели, безусловно, одобрят обоснованный отпор, какой дает Владимиров зарубежным недругам, так называемым советологам, беспардонно извращающим смысл ленинской национальной политики в республиках Средней Азии и Казахстана.

Полемическая заключительная глава, конечно, уместна и публицистически-ярка, но все же основой книги являются живые мысли Владимирова об историко-революционном романе Казахстана.

Три группы вопросов разбирает Владимиров в своей книге, и все они связаны с прошлым, настоящим и будущим жанра историко-революционной романистики в республике, с точным установлением места историко-революционного романа в литературе Казахстана 60-70-х годов, с изучением опыта этого жанра на современном этапе и с необходимостью углубления историзма в художественном освоении прошлого.

Представляют также интерес мысли критика о национальном колорите историко-революционных произведений, который не в «квасном и кумысном патриотизме», не во внешней атрибутике, а в «органическом синтезе национального своеобразия и ярко выраженной интернациональной основы».

Утверждая, что книга у Владимирова получилась хорошей, нужной, талантливой, я задаю себе невеселый вопрос: «А бывают ли даже хорошие книги хотя бы без малых недостатков, недоделок, издержек?»

По-видимому, нет. Пока книга пишется, пока рукопись редактируется, набирается в типографии, корректируется, верстается, печатается, автор растет, духовно взрослеет и, вероятнее всего, сам, без подсказки критиков, обнаруживает в своей наконец-то увидевшей книге огрехи.

Ну, что же! Обратим внимание критика на несколько недостатков, оставшихся незамеченными ни им самим, ни редактором книги.

В своей книге «Революцией призванный» молодой темпераментный критик Владимиров, как мне кажется, несколько обособляется от старших по опыту профессиональных казахских критиков. Говоря это, я совершенно не имею в виду себя. На меня-то как раз Владимиров ссылается неоднократно и всегда в плане единомыслия, но ведь кроме меня в Казахстане успешно и плодотворно работает целый отряд опытных критиков и литературоведов. Если у Владимирова и есть ссылки на мнения и оценки критиков, то названы преимущественно русские критики, не говоря уж о В. Белинском и А. Луначарском, это А. Боровский, Ю. Андреев, З. Кедрина, А. Марченко, Л. Теракопян, Б. Сучков, П. Залесская, М. Храпченко, К. Зелинский, 10. Суровцев, В. Озеров, А. Доброхотов, А. Макаров, Г. Ломидзе. К ним надо прибавить выступ павших в роли критиков А. Толстого, Ф. Абрамова,

С. Залыгина, Л. Соболева, Л. Леонова. Что касается казахстанских критиков, то к казахам А. Айсаутову и Ш. Елеукенову можно прибавить только русских Е. Лизунову и П. Косенко. Остальные казахстанские критики остались вне поля внимания Владимирова. Разумеется, такой «арифметический» подход всего объяснить не может, но он все же наводит на размышления.

Не говорит ли он о ненужной обособленности одаренного критика, заключающейся в расхождении с мнениями других казахстанских критиков, кому судьбы казахской литературы кровно дороги? Так, например, высоко оценивая достоинства трилогии «Кровь и пот» А. Нурпеисова, критик Владимиров в своей увлеченности проявляет неоправданную невнимательность к некоторым мотивированным и уместным замечаниям казахской критики. Разумеется, у Владимирова есть полное право иметь свое суждение о том или ином произведении, но проходить мимо; состоявшейся критики, не оспаривая ее, если Владимиров с ней явно не согласен, — это все же дает основание сделать ему товарищеский упрек.

Хорошую, нужную и интересную книгу все же не украшает перенасыщенность ее именами и фамилиями.

Книга Владимирова «Революцией призванный», изданная необъяснимо малым тиражом, несомненно, будет переиздаваться. Автору следовало бы для нового издания устранить отмеченные недочеты, тем более, что их не так уж и много.

Читатели имеют все основания ждать от Владислава Владимирова новых умных, талантливых книг.

Раскрываю книгу Павла Косенко «Истоки и русло» и сразу же сожалею, что издана она всего-навсего пятитысячным тиражом. Ведь этого даже для одной Алма-Аты явно недостаточно, а книга-то нужная, интересная, талантливая. Родился Павел Петрович Косенко в Омске, учился в Москве, в Литературном институте имени Горького, и уже два десятилетия работает в Казахстане,— работает разносторонне.

Мне хорошо помнится время, когда в Казахстане были допущены большие ошибки в руководстве животноводством, нанесшие ощутимый урон республике. Сакен Сейфуллин написал и напечатал публицистически заостренную поэму «Кзыл ат», в которой мужественно и смело сказал правду о действительном положении дела, об ошибках и недостатках в руководстве хозяйством. Поэма вызвала бурную дискуссию и резкие обвинения в адрес автора. Никто не брался перевести поэму на русский язык, если не считать подстрочный перевод, осуществленный С. Талжановым и М. Баталовым. А вот Павел Косенко перевел — так перевел ее, что в поэме была сохранена сейфуллинская интонация и его мужественная правда. Сейфуллина переводило на русский язык много поэтов, но я не встречал переводов точнее, поэтичнее, лучше, чем это сделал П. Косенко.

Павел Косенко мог бы стать очень хорошим переводчиком, но его влекли другие литературные дела. Он написал и напечатал несколько своеобразнейших повестей: о Федоре Достоевском, об Антоне Сорокине, о Павле Васильеве, о Всеволоде Иванове. Каждая повесть— сплав биографии героя литературоведческих исследований, его творчества, художественное изображение его жизни на определенном этапе, тонкий психологический портрет его. Эти документальные повести Павла Косенко интересны, имеют аналитически-познавательную ценность, но они заслуживают отдельного разбора и оценки и я ограничиваюсь здесь только упоминанием об отлично сделанной Павлом Косенко работе. Наибольшее признание у широкого читателя Павел Косенко получил как литературный и театральный критик.

Вот его последняя книжка «Истоки и русло», где с первой же страницы он определяет главную задачу литературы социалистического реализма.

«Для советских людей идеалы ясны, путь осознан. Но река жизни — не искусственный канал с гранитными берегами, прямолинейно выложенный по компасной стрелке. И одна из задач нашей литературы — объяснить непростоту неуклонного движения вперед...»

 Итак, жизнь—не идиллия, в ней и в конце XX века случаются и драмы, и трагедии, но новая историческая общность людей — советский народ неуклонно идет к коммунизму, а непростоту этого движения писатель должен осмыслить, осознать и в своих книгах объяснить.

С этими высокими нравственными требованиями критик и подходит к книгам, в которых отражена правда того или иного писателя. Павел Косенко судит о произведениях бескомпромиссно, доброжелательно, но и сурово.

Критические работы Павла Косенко, собранные в книге «Истоки и русло»,— серьезны, убедительны и адресованы и писателям и читателям, чем и определяется их ценность и общественная значимость. И еще: они разнообразны по форме, что говорит о талантливости критика. Вот, например, статья «Глаза науки». Это вроде бы развернутая рецензия на сборник «Мухтар Ауэзов в воспоминаниях современников», но одновременно это и очень хорошо нарисованный портрет классика казахской литературы Мухтара Ауэзова, в котором выявлены все его существенные черты, выражен его человеческий и писательский характер, его духовное естество.

Из сборника, о котором идет речь в статье «Глаза науки», очень скупо цитируются высказывания ближайших друзей и учеников Ауэзова, но выбраны эти афористические высказывания так, что они, вместе взятые, воссоздают образ человека талантливейшего, мудрого, доброго и обаятельного. Рисуя этот жизненно правдивый, бесспорно реалистический портрет Мухтара Ауэзова, Косенко умело и искусно вкрапливает свои мысли о творчестве великого казахского писателя, причем мысли не импрессионистские, настроенческие, случайные, а выношенные, выверенные, рожденные не только умом, но и сердцем и потому значительные, помогающие глубже, шире и философичнее понять Ауэзова и его великие свершения.

А вот статья «Стихия поэмы»—это написанное к 60-летию Халижана Бекхожина предельно-краткое, но глубокое и литературоведчески взвешенное и выверенное исследование сорокалетнего творческого пути одного из талантливейших поэтов Казахстана. В результате этого исследования Косенко приходит к выводу, что хотя Бекхожии создал лирику «пристального раздумия над явлениями жизни, полную большой любви к родной земле», однако «Бекхожин принадлежит к тому малочисленному отряду современных поэтов, у которых эпос преобладает над лирикой», то есть Бекхожин эпик по преимуществу и поэмы являются его главным творческим делом.

Косенко в своем выводе не голословен, а подкрепляет свое утверждение конкретным, убедительным анализом бекхожинеких поэм «Мария, дочь Егора», «Сказание о Соколе», «Аксак-Кулан», «Степной комиссар», «Шардара». Косенко отмечает философичность, народность, партийность бекхожинской эпики, мастерскую живопись, широту обобщений, символику, идущую от фольклорного героического эпоса. Творческая зрелость Бекхожина, по утверждению критика, особо сказалась в окончательной редакции поэмы «Аксак-Кулан», являющейся одной из вершин казахской эпической поэзии.

С оценками и выводами критика трудно не согласиться. Но если критическое чутье и точность оценок сказались у Косенко в анализе бекхожинской эпики, то эти необходимые критику свойства применительно к лирике мы встречаем в его очень теплой, доброжелательной, но ни в какой степени не комплиментарной статье «Два ветра», посвященной стихам Кадыра Мурзалиева, в поэзии которого, по словам критика, «на равных сталкиваются ветры давних веков и бури нашей эпохи», «ветер истории и ветер современности». Самобытный, самоцветный талант Кадыра Мурзалие-ва с его философичностью и афористичностью выражения мыслей и чувств в критическом этюде Косенко нашел вернейшее истолкование и, если угодно, пропаганду.

После прочтения статьи Косенко о стихах Мурза-лиева, вероятно, у многих возникнет желание непременно прочесть его поэтические сборники. Тут уместно будет отметить у критика Павла Косенко исключительное умение выбрать у любого из рецензируемых или критикуемых авторов наиболее убедительные, характерные, сами за себя говорящие цитаты.

Этим умением, кстати сказать, в высокой степени обладал талантливый русский критик Александр Макаров, ушедший от нас в самом расцвете сил и дарования. Одной из самых удачных статей в книге Павла Косенко «Истоки и русло», на мой взгляд, является статья «Второе поколение», где речь идет о писателях, которые, будучи казахами, создают свои произведения на русском языке — Ануаре Алимжанове, Олжасе Сулейменове, Макане Джумагулове, Мурате Ауэзове, Бахыт-жане Момыш-улы и других. В статье этой много глубоких, верных наблюдений и констатаций. В Казахстане, где живут и трудятся представители свыше ста народов и народностей, русский язык, как второй после родного, является организатором единства. Критик очень уместно приводит тут цитату из прозы Бахытжана Момыш-улы: «У меня бабка — узбечка, жена — турчанка, зять — русский, еще один—кореец, друзья детства—Игорь, Иосиф-Магомет, Владик, Пак, Гельмут... Я мечтаю ездить без конца по туркменским пескам, по жаркой земле Ташкента, по лесам России и по дорогам Кавказа. И везде учиться».

В этом многоязычьи братских народов естественно язык старшего брата — России — стал языком-организатором, роднящим и объединяющим сто с лишним наций.

Отсюда — естественность и закономерность того, что ряд писателей, оставаясь во всем казахами, пишут книги на русском языке.

В творческой практике любого одаренного литературного критика без особого труда выявляешь некую доминанту, тот или иной характерный для него аспект суждений и оценок, преобладающий в его критических работах идейно-художественный пафос. Применительно к трем казахстанским критикам, о которых я веду речь, такой доминантой у В. В. Владимирова, я считаю, весьма благотворный пафос его непременного соотнесения казахской литературы с литературами братских народов и, прежде всего, с литературами народов Средней Азии и Закавказья и публицистически-заОстренную воинственную нетерпимость к проявлению в печати любых элементов враждебной нам буржуазной, империалистической идеологий (это особенно сказалось в книгах «Что же сказать комиссарам?» и «Революцией призванный»).

В критических работах Н. С. Ровенского таким пафосом является его суровая взыскательность к эстетической и нравственной ценностям литературных произведений и боевитая нетерпимость к серости, «художественному» худосочию; откровенной посредственности и халтуре. У даровитого критика Павла Косенко, на мой взгляд, через все его книги красной нитью проходит пафос интернационализма, нетерпимость даже к малейшему проявлению «квасного и кумысного патриотизма». Ко всем мимикрирующим элементам разнокалиберного шовинизма. Об этом убедительно свидетельствуют многие страницы его книги «Истоки и русло». Косенко, что называется, с Открытым забралом, с последовательной принципиальностью ратует против всех и всяческих проявлений антиленинской концепции расовой избранности, исключительности и превосходства, против расовых предрассудков, великодержавного шовинизма всех оттенков. В условиях Казахстана идеологическое мракобесие в свое время принимало обличие буржуазного национализма. С самыми мизерными остатками и рецидивами его в литературе Павел Косенко боролся и борется с одержимостью и бескомпромиссностью. Эта идеологически-страстная борьба за интернационализм ведется Павлом Косенко двумя испытанными способами: он не устает положительно отмечать в разбираемых им произведениях художественно выраженные черты подлинной солидарности, дружбы, братства народов и народностей и не упускает ни одного случая разоблачения и осуждения того, что именуется протаскиванием в литературу элементов шовинизма, буржуазного национализма, расовых и феодальных предрассудков.

Так в проблемной и обзорной статье «Истоки и русло» Косенко особой заслугой Ильяса Есенберлина считает то обстоятельство, что его роман «Опасная переправа»—«это книга о ленинской дружбе народов -великом завоевании Советской власти, об идейном крушении националистической идеологии».

Анализируя, идейно-критически препарируя есенберлинский жизненно-достоверный, реалистически обрисованный образ Буркута, Косенко проникновенно

вскрывает, что хотя «Буркут любит свой народ искренне и бескорыстно, он не пойдет против него», но — не забывает со всей определенностью отметить, что

взгляд Буркута «ограничен националистическими шорами. Новое, принесенное в степь Октябрем, вызывает у него гнев и боль».

Критик прослеживает диалектическое воздействие на Буркута новой жизни и с видимым удовлетворением одобряет писательское психологическое мастерство Есенберлина: «Буркут печатно отрекается от своего националистического прошлого, он рвется к подлинной правде века — и это сильно показано в романе». Анализируя роман Ильяса Есенберлина «Отчаяние», Косенко особое внимание уделяет разоблачению великоханьских устремлений «Поднебесной империи», ее нескрываемого человеконенавистничества (столь знаменательно перекликающегося с империализмом и фашизмом XX века). «Древний лозунг: «Разделяй и властвуй» давно был принят к исполнению правителями «Поднебесной». В романе великий богдыхан Канси так говорит своему полководцу о джунгарах: «Брось ойротскому тигру кусок чужого мяса за этими горами. А сам приди тогда, когда они оба будут истерзаны и крови у них хватит только для того, чтобы доползти и лизнуть нашу руку». ...Писатель указывает, что полная ликвидация народов степи входила в хозяйственные планы захватчиков. Идейно-отчетливое, исторически-верное толкование критиком Косенко событий древности, описанных Есенберлиным, и весьма удачная приведенная цитата из романа показывают современному читателю, что принципиальной разницы между древним богдыханом Канси и нашими современниками — предавшим марксизм-ленинизм Мао Цзедуном и злейшим врагом советского строя Черчиллем не было: та же политика, те же речи. В этом верном толковании, в смысловом сближений древнего феодализма и современного империализма— бесспорная заслуга критика.

Исследуя основные мысли книги Саина Муратбекова, критик Павел Косенко утверждает прогрессивное, современное понимание места дедовских традиций в обществе зрелого социализма. «Любой традиции, любому обычаю нельзя следовать бездумно,— прозорливо пишет он.— Их прежде всего нужно осмыслить, примерить к тому, что сегодня совершается в мире. Тогда одни из них будут отброшены и забыты, другие, наоборот, станут распространяться, помогая современности, украшая и обогащая жизнь. Только слепо принятая традиция может стать опасным и вредным явлением».

Критик Косенко очень чуток к малейшему проявлению в характерах литературных героев рецидивов байской идеологии. Так, разбирая повесть Тахави Ахтавова «Буран», критик видит творческую удачу автора в том, как он «тонко и точно показал, что «активность» Жаппасбая, которую кое-кто был готов отнести к явлениям положительным и даже по ведомству «возрождения отсталого народа»,— это лишь приспособление к новым условиям черт феодально-байского общества». Заслуживают одобрения критические работы Павла Косенко, посвященные творчеству русских поэтов и прозаиков, живущих в Казахстане и, естественно, разрабатывающих казахстанскую тематику, отражающую многообразную жизнь республики,— Николая Анова, Ивана Шухова, Дмитрия Снегина, Ивана Щеголихина, Галины Черноголовиной, Валерия Буренкова, Алексея Белянинова, Мориса Симашко, Николая Корсунова, Александра Сергеева, Александра Елкова и многих других. Но было бы ошибочным считать, что критические работы Павла Косенко посвящены творчеству только казахстанских авторов,— его диапазон много шире.

В книге «Истоки и русло» большое внимание уделено творчеству таких «несравнимых» и разных по исторической значимости, одаренности и стилевым особенностям авторов, как Ф. М. Достоевский и Н. А. Некрасов, Михаил Шолохов и Ольга Берггольц, Илья Ильф и Галина Серебрякова.

Особый интерес представляет театральная критика Павла Косенко уже в силу того, что у нас, в Казахстане, театральных критиков очень мало, скажу более резко— большинство пишущих о театре могут быть названы даже и не критиками, а рецензентами.

Настоящий театральный критик, каким можно с полным правом назвать Павла Косенко, не может ограничиваться анализом и оценкой только сценического воплощения отдельных спектаклей или даже обзором того или иного театрального сезона,— он обязан знать и понимать драматургию, то есть быть одновременно и театральным и литературным критиком, потому что сценическое воплощение, театральное искусство неотделимо, более того, зависимо от драматургической основы, от идейно-художественного качества пьесы (трагедии, драмы, мелодрамы, комедии), умения прочтения и истолкования режиссером и артистами той или иной пьесы.

Как театральный критик Павел Косенко отличается от театральных рецензентов. Во-первых, тем что он всегда прекрасно разбирается в идейно-художественном значении драматургических произведений, воплощаемых на сцене, во-вторых, как правило, анализирует и оценивает театральную постановку с учетом творческого потенциала театра, выявившегося в предыдущих сценических работах театра и, значит, судит о творческом пути всего ансамбля (режиссера, артистов, художника, композитора), правильно и целенаправленно ориентируя театральную группу в целом на дальнейшие творческие достижения или предостерегая театр от повторения неудач и провалов, в-третьих, тонкий ценитель, любящий театральное искусство, он всегда (даже при отрицательных оценках) выступает как друг и добрый советчик, живо заинтересованный в творческом росте театра.

Выступая со статьей «Встречая гостей» — об алмаатинских гастролях московского театра «Современник», со статьей, в основном хвалебной, даже восторженной, Павел Косенко все же нашел возможным с большим тактом, дружески обратить внимание театра на частичные, в общем-то незначительные просчеты в постановках пьес «Большевики» М. Шатрова, инсценировки гончаровской «Обыкновенной истории», «Вкус черешни» Агнешки Осецкой и, главное, дружески-горячо и убедительно (но не навязчиво) советует алма-атинским театрам учиться на «замечательных работах наших гостей, где их мастерство и талант помножены на мастерство и талант писателя».

В статье «Трудный путь поисков» о месячном выступлении в Алма-Ате Павлодарского театра имени Чехова Павел Косенко квалифицированно, со знанием дела разобрал постановки пьес «Вид с моста» Артура Миллера, «Иркутская история» и «Город на заре» Алексея Арбузова, инсценировки «Братья Карамазовы» по Достоевскому, сценической композиции по Маяковскому «Я к вам приду». Этот критический разбор работ творчески интересного театра, являющегося «коллективом единомышленников в искусстве, коллективом стойким, скрепленным строгой дисциплиной и единством цели», в сущности был показом всего творческого пути театра прииртышского города, театра, побывавшего не только в Алма-Ате, но и в Москве и ставшего известным всесоюзной театральной общественности.

Статья эта закрепила в печати весь трудный путь новаторских поисков талантливой труппы Павлодара и стала для всех казахстанских театров учебным пособием по передаче творческого опыта. Хотя через несколько лет после алма-атинских гастролей, талантливая труппа павлодарцев, руководимая режиссером В. Кузенковым, распалась и рассредоточилась по театрам Москвы и Томска, но творческий опыт Павлодарского театра, в активе которого был ярчайший, остро-современный, новаторский спектакль — «Клоп» В. Маяковского, нашел детальное описание в статье Павла Косенко и, несомненно, взят на вооружение нашими театрами. Представляет большой интерес для деятелей театров и для всех людей, любящих театр, большая обстоятельная статья Павла Косенко «Академический имени Лермонтова — год 75-й». Критик прослеживает сорокадвухлетнюю творческую историю Государственного академического русского театра драмы им. М. Ю. Лермонтова. Косенко выступает в роли летописца театрального бытия, но не бесстрастного историка, фиксирующего даты, названия поставленных пьес, имена режиссеров и актеров, а критика-театроведа, горячего и доброжелательного друга и советчика театра, сумевшего показать, где и как театр творчески преуспевал, где совершал ошибки, допускал просчеты, не оправдывал доверия и надежд массового зрителя.

Статья эта имеет большое познавательное и воспитательное значение и не только для театра имени Лермонтова, но и для всех театров республики.

Из всех статей Косенко о театре, мне кажется, самая значительная, крупномасштабная, проникновенная — это статья-исследование, статья-новелла, статья-художественный портрет пером—«Рассказывает Борис Смирнов». Общеизвестно, что труднейшее, но и благороднейшее дело в области сценического искусства — это создание образа величайшего человека эпохи — философа и вождя, гуманиста и выразителя народных дум, мечтаний и и чаяний — Ленина.

В статье о сценическом воплощении образа Ленина критик Косенко выступил во всеоружии знания решений этой творческой задачи. Он как зритель видел, как решали эту задачу на сцене и на экране известнейшие советские артисты Щукин, Штраух, Чссноков; он видел на сцене образ Ленина, созданный Б. А. Смирновым, и, наконец, он встретился с исполнителем роли Ленина Б. А. Смирновым и подробнейше расспросил артиста МХАТа о его работе по созданию образа В. И. Ленина.

Б. А. Смирнов поделился с П. П. Косенко не только фактической стороной дела, но и своими переживаниями и раздумьями в процессе создания любимого образа.

Вот, например, исповедальные слова выдающегося артиста Б. А. Смирнова, которые воспроизводятся в статье «Рассказывает Борис Смирнов».

«Моему товарищу по театру, народному артисту республики Жильцову выпало счастье близко видеть Владимира Ильича, ездить с ним на одной машине. Он говорил мне: «Вообще Ленина играть невозможно — он несценичен». И я согласен с ним и считаю, что это неправильно, когда пишут: «Артист сыграл Ленина». И слово «воспроизвел» тут тоже неточно. Следует говорить «воплотил». Воплотил, исходя из своих внутренних данных, в меру своих человеческих сил, своего сердца, интеллекта, своего чувства ответственности перед народом, своей гражданской страстности, целеустремленности. Поверьте, что не меньше, чем чтение мемуарной литературы, мне дало изучение современности, встречи с нашими замечательными современниками. Ведь ленинские черты воплотились в народе, они живут в характере строителей коммунизма. И любому исполнителю роли Ленина надо пристально вглядываться в окружающую его современность. Если этого не делать, не поможет никакой талант».

Интересны в статье и факты о восприятии сценического образа Ленина различными по социально-классовому составу зарубежными зрителями в Нью-Йорке, Лондоне, Париже.

Теперь о третьей из обозреваемых книг — Николая Степановича Ровенского «Читая и перечитывая...»

Мне уже приходилось давать оценку критическим работам Ровенского.

В новой книге Ровенского останавливают внимание содержательные, выверенные по компасу марксистско-ленинской эстетики, статьи «Секретари истории и литература», «Знания уничтожают ложь», «Проблемность», «Национальный характер в произведениях Габита Мусрепова», «Назначение стихотворной строки».

Интересна, верна и точна в глубоких размышлениях статья о поэзии Н. А. Некрасова. Не счесть книг, статей, исследований, написанных о некрасовской «музе мести и печали».

Казалось бы, сказано о нем все, что можно сказать, исследовано все, что должно исследовать. Но вот казахстанский критик Ровенский пишет об авторе эпопеи «Кому на Руси жить хорошо» статью «Бесстрашие» и находит в некрасовской поэзии новые грани, высвечивает новые оттенки, новые гражданские достоинства,— с позиций социалистического реализма и доказывает, что при всей своей, утвердившейся уже в прошлом веке хрестоматийности, Некрасов звучит в нашей современности, «как живой с живыми говоря».

Он жив в поэзии своих прямых учеников и продолжателей — Демьяна Бедного, Михаила Исаковского, Александра Твардовского, в казахской советской поэзии Сакена Сейфуллина, Беимбета Майлина, Кабдыкарима Идрисова, Туманбая Молдагалиева.

О неисчерпаемости поэзии Некрасова Ровенский нашел верные, убедительные слова: «Творчество Некрасова не хрестоматийная категория, не остывшее свидетельство настроений и страстей ушедшего века. Значит, он жив. А раз он жив, кто дерзнет утверждать, что знает о нем все?»

Поэтический портрет Н. А. Некрасова критикой все еще не дорисован, и мы благодарны Ровенскому за то, что он прибавил в недорисованный портрет новые, зорко увиденные им штрихи.

Оценивая новую книгу Николая Ровенского самым положительным образом, мне хочется остановиться на двух его небольших статьях (приближающихся к разновидности рецензий т—оперативных, но неразвернутых, кратких откликов на только что появившиеся книги). Я имею в виду статьи «Удачи и просчеты составителей» (статья печаталась в журнале «Простор») и «Об ответственности перед читателем» (отрывок статьи печатался в московском журнале «Литературное обозрение»).

В журнальных публикациях обе эти статьи были более уместны, чем в книге, требующей, как известно, отбора, выверенности да и тональности, исключающей фельетонную резкость. Нам давно известны темпераментность, эмоциональность и некоторые излишества в резкости суждений критика Ровенского.

Кто же будет возражать против темпераментности и эмоциональности?

Когда выступает критик против идейных противников— «советологов», антисоветчиков и отъявленных ренегатов типа Солженицыных—темпераментность и эмоциональность, страстность, публицистическая заостренность до беспощадности законны, желательны, необходимы. Но вот критик пишет рецензию на двухтомную антологию казахской советской поэзии, вышедшую в Алма-Ате, составленную соратниками по перу критика. Срставители, по мнению критика, допустили большие и малые ошибки и просчеты. Надо ли их замалчивать, затушевывать, еще того хуже, оправдывать и амнистировать? Нет и нет. Но тон делает музыку. И, вероятнее всего, критик в некоторых своих суждениях, вернее, в тоне этих суждений не сдерживает своей темпераментности, и суждения его оказываются на грани с недружелюбным обвинением в безответственности, неумелости, лицеприятельстве. Отсюда — и фельетонная резкость суждений, которой когда-то славились «напостовцы».

В короткой статье-рецензии тут и там пестрят такие безотрадные, уничтожающие выражения, как многое взято произвольно, наугад, «трудно понять почему», стихотворения «описательны, идилличны, переполнены пейзажными восторгами». «Мало узнает читатель», «не дает антология верного представления», «он представлен отвлеченными, с полетом болезненного тщеславия размышлениями о тщете жизни», «его нравственная позиция теряется в потоке архаичных, абстрактных метафор и фольклорных условностей». «К сожалению, такие стихи редки», «господствуют в антологии описательность, удаленность от конкретных проблем современности», «нет программных стихотворений, нет четко сформированной нравственной позиции. Общие слова, пейзажи, расхожая публицистика», «ради таких банальных сравнений не стоит тревожить тени великих», «аул не сегодняшний, конкретно исторический, с живыми проблемами, страстями, характерами, а отвлеченный, подкрашенный умилением, романтическими мерцаниями и всевозможными натяжками», «следовало предъявить более высокие требования», «натужная патетика с небогатым набором штампов», «многие, очень многие переводы вошли в антологию недоработанными, а некоторым и вообще не место в столь ответственном издании»... и так далее. Даже там, где критик делает попытку одобрить труд составителей, он не отказывает себе в удовольствии съязвить: «Даже пробираясь на ощупь, можно случайно выйти к нужному пункту. Стоит учесть, конечно, что творчество каждого из названных поэтов, работавших в двадцатые годы, отличалось такой цельностью, что ошибиться в выборе было просто невозможно».

А резюме звучит как приговор, не подлежащий ни кассации, ни амнистии:

«Что ж, антология без антологизма? Без строгого отбора действительно лучшего, что есть в национальной поэзии? К сожалению, просто объемистый двухтомник, наспех составленный из стихотворений многих, разных и не всегда хороших поэтов, к тому же не всегда удачно переведенных».

Так ли это? И да и нет. Да, составители и редакция допустили ошибки и просчеты, но в том, в чем критик видит их безответственность, незнание национальной поэзии, плохой литературный вкуси чуть ли не злую волю, на самом деле было искреннее желание дать читателю антологию советской казахской поэзии с привлечением максимально большего количества поэтов последних десятилетий, естественно, не имевших возможности быть представленными в подобной антологии, изданной в пятидесятые годы. Дело это очень ответственное, многотрудное, и просчеты и ошибки составителей можно и должно было отметить без излишних резкостей и язвительности и не объявлять двухтомник стопроцентным браком, а спокойно отметить его положительные и, к сожалению, неудавшиеся страницы. А то ведь получилось, что безоговорочно отрицательное резюме перечеркивает и то положительное в антологии, что сам критик отмечает в своей статье.

В статье «Об ответственности перед читателями» Н. Ровенский разбирает творчество поэтов О. Постникова, А. Крючкова, И. Калашникова, А. Лемберга, В. Вернадского, Н. Душкина и переводы А. Жовтиса. Статья содержательна, хорошо аргументирована, целенаправле-на на формирование хорошего литературного вкуса у читателей стихов, бескомпромиссна к серости и безвкусице.

Единственное возражение вызывает в ней только чересчур резкий, повышенно-темпераментный, неуважительный, взрывчатый тон в критике, адресованной А. Лембергу, который не одно десятилетие работает в поэзии Казахстана.

Скажу прямо: сборник поэта А. Лемберга «Нитка света» не является творческой удачей, а скорее всего, наоборот, говорит о творческом кризисе, переживаемом поэтом.

Разумеется, от временного кризиса, спада в творчестве не застрахован ни один поэт, но разум и совесть в этом случае должны подсказать поэту необходимость воздержаться от издания явно неудавшейся книги.

А. Лемберг допустил ошибку, выпустил явно экспериментальную, во многом формалистическую книжку. Но так тонко и глубоко разбирающийся в поэзии Н. Ровенский должен был, на мой взгляд, бережно и терпеливо объяснить поэту, что его «Нитка света» — продукт временного перепада, поисков, заведших его в тупик. Но Ровенский, не сдержав темпераментность, обрушил на голову поэта свои остроумные, но беспощадные, язвительные, далекие от доброжелательности разоблачения.

 Часть статьи, посвященной А. Лембергу, чуть не наполовину сострит из цитат из сборника «Нитка света» и эти удачно выбранные Ровенским цитаты говорят сами за себя.

Критический разгром книжки А. Лемберга излишне жесток, бесжалостен и вряд ли вытекает из задач педагогики, которой ведь не чужда критика.

В заключение этой статьи, которую можно было бы назвать «Критика критики», мне хочется сб всей силой убежденности сказать, что я в нынешних раздумиях о критике — оптимист. Казахстанская литературная критика в наши дни не стоит на одном и том же месте, она набирает силы, растет, идейно-художественная мускулатура ее крепнет, она движется вперед, и в обозримом будущем на критическом участке казахстанской литературы мы уверенностью можем ожидать весомых и зримых достижений.