Бет - 6

ЗА ЖИЗНЬ И СЧАСТЬЕ

СЛОВО О ДРУГЕ

Наши дома, мой и твой, по улице Узбекской разделял тридцатиметровый пустырь. Здесь, в зарослях полыни и чертополоха, мы прятались в шалашах, придя из школы. Читали запоем книжки, играли в войну и дрались. Так катилось наше детство, наполненное постоянной радостью и мгновенной печалью.

Детство прервалось солнечным июньским днем. Он был жарким и неторопливым. Вихрь войны внезапно ворвался в него. Исковеркал и смял тишину. Обычно алмаатинцы не толпились перед уличными репродукторами — слушали музыку или песни на ходу. А в те тревожные дни, заслышав голос Левитана, они замирали. Прослушав сообщение Совинформбюро, вздыхали, опускали головы и шли дальше молча. Иные ругались — зло и беспощадно. А мы ходили в школу. Сразу повзрослевшие, но еще совсем ребятишки. От нас требовалось сейчас одно—учиться. Мы по все глаза смотрели на будущих фронтовиков, шагающих в строю и остро завидовали им. Они уходили защищать Родину. А мы...

Нам в то время было по шестнадцать. Ходили в военкомат, издали смотрели на мобилизованных. Прошел трудный и суровый первый год войны. И вот однажды, придя из школы, ты усадил сестренку на колени и как о давно решенном твердо заявил матери:

— Я поступаю на завод. Работать...

Словно впервые, мать внимательно посмотрела на тебя, покачала головой, и, роняя слезы, сказала задумчиво:

— А как же школа, сынок?

— Кончится война — и школу закончу. Ведь тебе сейчас так тяжело.

С работы ты всегда приходил уставший, но веселый. С горящими глазами рассказывал о людях, с которыми работал.

Каждую добрую весточку с фронта мы слушали с душенным трепетом. Не отрываясь, прочитывали даже малюсенькие информации о подвигах советских людей.

— Вот это герои! — восхищался ты.— Настоящие...

Или частенько приставал ко мне с одним и тем же вопросом:

— В какой род войск меня возьмут, Николай, а? Где, ты думаешь, больше всего пользы принести можно?

Я неизменно отвечал одно и то же:

— В пехоте!

Ты отворачивался и безнадежно махал рукой...

Леденящий ветер подгонял редких прохожих. Запорошенные инеем деревья сиротливо сгибались под его напором. На тротуары, как мука сквозь сито, сыпалась серебристая пыль. Рваные тучи нехотя ползли по свинцово-серому, насупившемуся небу. Так начался 1943-й...

— Вставай! —разбудил ты меня холодным январским днем.— Я на фронт ухожу. Вот повестка...

К вечеру повестку в военкомат принесли и мне.

Нам, только что начинавшим жить, все казалось легким, простым: идем бить врага. Матери же не скрывали слез. Они-то хорошо знали, что провожают нас не в пионерский лагерь...

Ташкент, Самарканд и, наконец, Кушка. Первое Туркестанское пулеметное училище Красной Армии. Эшелон с призывниками из Алма-Аты прибыл в самую южную точку нашей Родины. Рухнули юношеские мечты: вместо фронта — глубокий тыл.

— Вот тебе, бабушка, и Кушка! —с разочарованием проговорил кто-то в нашем вагоне.

И потянулись дни суровой военной учебы. Поблажек не было никому. «Как на фронте»—вот девиз занятий. А многое, оказываеся, нужно было знать и уметь, чтобы стать настоящим солдатом! Ты это все хорошо знали умел Виктор!

Как-то на стрельбище, в перекур к нам подсел комсорг Илья Петров. Поздравил с отличной стрельбой, сказал:

— Думаю, сейчас вам в самый раз заявление о приеме в комсомол подавать, а?

Ты как-то виновато опустил голову и тихо ответил:

— Рановато еще. Слабо «максим» знаю...

Илья улыбнулся тогда и погрозил пальцем:

— Это ты-то неважно знаешь? — рассмеялся.— А кто замок за восемь секунд с завязанными глазами собирает и разбирает?

У тебя, Виктор, заалели щеки и ты тихо-тихо произнес:

— Иманбаев за шесть секунд со всем этим управляется...

В день вручения комсомольских билетов ты очень волновался. Получая маленькую книжечку, сказал взволнованно и страстно:

— Не пожалею жизни для защиты любимой Отчизны...

Это прозвучало, как клятва. И ты ее честно сдержал. В первом и последнем для тебя бою...

Он был долгим и жарким. На рассвете, форсировав Днепр и закрепившись на правом берегу у деревни Мишурин Рог, мы отражали непрерывные атаки гитлеровцев. Они делали все возможное, чтобы столкнуть наш курсантский взвод в воду. Но мы держались, зарываясь в землю. Порою казалось, что все живое разметано в клочья после такого огненного смерча. Но когда набегали орущие серо-зеленые цепи — земля оживала, огрызаясь смертоносным свинцовым огнем. Гиглеровцы падали, откатывались назад. Остывали. Вновь бросались вперед, предварительно накачавшись шнапсом. И смертельный поединок начинался сначала.

Я был рядом с тобою, Виктор. Видел, как во время огневого налета ты перебегал со своими пулеметчиками на новую огневую позицию. Тебе кричали, чтобы ты окапывался. но ты упрямо пробирался вперед. Через разрывы. Твоих помощников убило сразу. Ты потащил пулемет сам. Рядом с тобою был только подносчик патронов...

Мы выдержали, Виктор! Выдержали все контратаки фашистов и погнали их дальше, на запад. Я видел горящий танк, подбитый тобой. Бывший рядом с тобой подносчик патронов остался жив. Превозмогая смертельную усталость и боль — он ранен был в голову — рассказал тогда о твоем подвиге:

— Во время артналета Виктор пополз к лейтенанту. Вернулся быстро и сказал, что мы должны выдвинуться метров на двести вперед и влево. В кукурузное поле. На лучшую огневую. Добрались мы туда с ним только вдвоем.

 Оборудовали под огнем окопчик. Сам видишь, какое хорошее место. Отсюда все, как на ладони. Чтобы не обнаружить себя, пропускали фашистов мимо, а потом открывали огонь.

Пожелтевшие, съежившиеся стебли кукурузы, посеченные осколками и пулями, устилали развороченный чернозем. Гул боя катился на запад — гитлеровцы драпали. А здесь было тихо. Земля дышала широко, успокаиваясь. Хоть и ныли у нас раны, полученные в этом бою, мы сидели с курносым пареньком у разбитого пулемета и молчали.

Солдат, потрогав окровавленную повязку на голове, продолжил:

— Нас засекли. Накрыли минами. Я перевязал Виктору ногу. Он снова взялся за рукоятки пулемета. Гитлеровцам не удалось добраться до нас. И тогда они пустили танк. У Виктора было две противотанковых гранаты. Одну он бросил под гусеницу машины. Она почему-то не взорвалась...

Солдат замолчал. Я потянул его за рукав. Он повернул ко мне угрюмое лицо.

— А дальше, дальше что?

— Взорвалась мина. Пулемет разбило. Меня смазало по голове. Упал без сознания. Очнулся от взрыва. Танк чадил. Его подбил второй гранатой уже смертельно раненый Виктор. На последнем дыхании...

Алмаатинец Виктор Иванович Лукьянов был комсомольцем, задушевным другом и отличным солдатом. Он любил жизнь. Во имя ее — светлой, радостной и счастливой — он отдал самое дорогое, что у него было. Отдал, не задумываясь. Отдал, как тысячи других, его сверстников. Восемнадцатилетних...