Бет - 9

Иногда мы останавливались в пути и заходили в магазины, чтобы купить чаю, сахару и конфет. Изредка мы посещали и какую- нибудь чайхану. По воинскому приказу командования нам не разрешалось наносить визиты ни в лавки, ни в ларьки, ни в столовые. Однако мы по молодости, либо из озорства, а может, из- за подсознательной тоски по мирной жизни, стараясь не попасть на глаза патрулю, допускали эти мелкие нарушения и проникали в эти «запрещенные объекты»…

Однажды мы вошли в одну чайхану на окраине Кабула. В Афганистане наряду с пуштунами и хазареями живут и узбеки, туркмены, таджики. А в стороне Кундуза и Мазари-шарифа живут и казахи. На этот раз в чайхане оказалось немало узбеков. Здесь же оказался и один казах. Кажется, в не столь далекие времена его предки жили в Туркестане. Когда на родине начались тревожные и опасные перемены, когда наступил голодный 1920 год, эти люди перешли границу, перевалили через горы и откочевали в Афганистан.

Мы разговорились с этими людьми, но потом беседа обострилась, пока не превратилась в спор, соль которого заключалась в разности мировоззрений.

• Есть у вас отцы и матери? – поинтересовался один из афганских узбеков.
• Есть, - отвечали мы.
• Если имеются родители, то зачем они отпустили вас воевать на эту землю? – второй собеседник пытливо заглянул нам в глаза.
• Нас сюда отправили не матери и отцы, а послала родина, - уточнили мы.
• А почему ваша родина своих сынов бросает в огонь войны на чужую землю? – проницательно спросил третий житель Кабула.
• Мы выполняем здесь свой интернациональный долг, - пояснил Талгат.
• Долги собираете? А кто вам должен остался? – пожал плечами афганский узбек.

Сосед жестом руки остановил его и спросил:

• Объясни, что такое интернациональный долг?
• Ну, это вроде того долга, когда друг в трудную минуту приходит на помощь другу, - попытался растолковать врач.
• А много у вас здесь друзей? – хитро прищурился узбек.
• Весь афганский народ, - сказал Кожабаев.

Я начал закипать. А тот же афганец покачал головой:

• Почему же твои друзья в тебя же и стреляют?

И тут я не выдержал, вскочил с места и передернул затвор автомата:

• Перестань болтать! Прекрати сейчас же! Нечего тут вражескую пропаганду разводить!

Казах примирительно поднял руку и густым басовитым голосом сказал:

• Не горячись. Успокойся. Надо уметь сохранять выдержку. Терпение, джигит, терпение. Если есть у вас время и желание, то прошу в мудром спокойствии выслушать мои слова.

Я невольно прислушался к его голосу, завлекающему и притягательному:

• Мы накрыли для вас дастархан, приготовили угощение. А вы наставляете на нас оружие. Скажите, у какого народа вы видели такой обычай? Или вы уже не мусульмане? Разве к лицу правоверным поступать вот таким образом? Оружие и у нас имеется. Если сейчас все, присутствующие здесь, разом набросятся на вас, повалят, свяжут по рукам и ногам, а потом убьют и где- нибудь закопают или выбросят, то кто вас отыщет? Да и станут ли вас искать? А если и начнут поиски, то найдут ли? Однако мы, когда расстилаем дастархан и принимаем гостей, то никогда не поднимаем на них ни сабли, ни винтовки. Скажите, какая вина лежит на афганском народе? Эти люди живут и трудятся на своей земле, не покушаются на земли соседей. Они грешны и праведны в меру, как и все остальные человеческие создания. Но за проступки свои они просят прощение перед Аллахом и стараются искупить их добрыми делами. Пять раз в день они совершают намаз. Они работают на клочках своей земли с утра и до позднего вечера, собирают скудные урожаи и благодарят Аллаха за все, ниспосланное им. Имя Создателя не сходит с их уст. Многие из них даже не слышали о России, так каким образом они вдруг задолжали вам? Или долг их настолько велик, что простить его невозможно, и он требует людской крови? А что задолжал афганский народ Америке? Или вы скажите, что Афганистан должен России? Почему в нашу страну поочередно вторгаются то США, то СССР? Они разрушают наши мечети и очаги, убивают наших соотечественников, испытывают на нас новинки своего оружия, и ведут себя развязано, словно стали хозяевами этих мест. Это что за дикое притеснение! А когда возмущенный народ, который до этого жил мирно и тихо трудился на своих полях, взял в руки оружие и поднялся против завоевателей, вы стали называть их душманами, то есть врагами. А разве вы сами считаете их друзьями, к которым пришли незвано на помощь, исполняя свой интернациональный долг? Или это мы должны вам, а не вы нам? Всю страну взбаламутили, в горе погрузили. Над всем Афганистаном давно уже слышится не смех, а рыдание. И кто тому виной? Не молодые и неразумные воины обеих сторон, а жестокие, властолюбивые, старые политики… Вы, дорогие мои, поймите. Вы явились сюда без зова, чтобы проливать кровь мирных тружеников. Там, где идет война, неизбежно присутствует смерть. А разве это ваши и наши правители дали жизнь дехканам, старикам, зрелым мужчинам, матерям, юношам, девушкам и детям? Нет, это был бесценный дар Аллаха! А вы воюете, не пытаясь разобраться в происходящем, не желая отыскать корни злодеяний с той и другой стороны. Да вы хотя бы краешком сердца начните осознавать, что стреляете по вчерашним мирным жителям. Признаться, когда вы вошли сюда, нас тоже обуял гнев. И первым порывом было схватить вас и уничтожить. Мы тоже грешные люди, и ничто человеческое нам не чуждо, в том числе и ненависть. Но мы подавили вспышку ярости и проявили гостеприимство, раздумав наносить вам вред. И не ради ваших красивых глаз, а ради высокого Аруаха, великого Духа святого Ходжи Ахмета Яссауи. Мои деды и прадеды жили на священной земле Туркестана, там они и похоронены. Ради нашей далекой родины мы преломили с вами лепешку…

Как бы то ни было, но слова этого казаха заставили меня крепко задуматься. Я начал лучше понимать слова и поступки Бахытжана Ертаева, которые и до этого рождали в моей голове разные мысли, всегда достаточно противоречивые, где с одной стороны звучал голос присяги, а с другой что-то шептала пробуждающаяся совесть. И вскоре я как будто начал вникать в эту речь, безмолвную, но свою: «Апыр-ай, здесь больше бесплодных камней, чем скудной земли. Народ голоден, нищ, бос и наг. И, несмотря на это, он упорно и стойко дерется за каждую скалу, за каждый дом, за каждый валун. Почему? Конечно, потому, что эта неприглядная земля является его родиной, которую он не променяет на самую прекрасную и плодородную землю. Ради этих пустынных камней люди, не задумываясь, идут на самопожертвование. Наверное, именно в этом кроется корень их храбрости, глубоко ушедшие в родную землю корни их любви к своей отчизне. И они, чтящие Коран, не страшатся смерти, ибо знают, что станут шахидами. К тому же, силы свои они черпают в родной земле». Вот такие мысли нередко посещали меня, но я старался поскорее их прогнать, боясь, что за ними последуют слабость, сомнения, нерешительность. После слов афганского казаха я начал понимать, что каждое событие, всякое явление или даже случай являются обоюдоострыми, как кинжал, имеющими, по крайней мере, два клинка понимания. А мы часто видим только одну сторону, о второй же нередко забываем. Вот к такому выводу я и пришел, в конце концов.

Глаза – это зеркало. Ясное или мутное, но зеркало души. Иногда, проходя по улицам кишлаков или городов Афганистана, мы кожей ощущали взгляды старых и молодых прохожих, полные неутолимой враждебности и лютой ненависти. Если вдуматься, то, оказывается, их нелюбовь к нам, советским солдатам, отнюдь не было беспричинной. В той войне были скошены жизни и многих мирных людей. Под пули попадали и старые, и юные, и женщины, и дети. К тому же… Придется сказать и об этом. Один украинский парень изнасиловал совсем еще молодую афганку. Однако после перенесенного надругательства девушка вполне могла обратиться с жалобой в штаб. Чтобы избавиться от единственного свидетеля, то есть от самой жертвы насилия, и скрыть следы преступления, украинец, имя и фамилию которого я нарочно не называю, запер двери ее дома, внутри которого находилась она, и бросил в открытое окно гранату. Понятно, что после взрыва женщину разнесло на куски…

Я далек от мысли обвинять или, не приведи Аллах, оправдывать этого украинского хлопца, говоря, что он наш солдат, боевой товарищ, что он своими глазами видел и зверства душманов, что он был плохо воспитан и совершенно одичал на войне, что злоба застлала ему глаза, что сердце почернело от мести. Я только хочу сказать об одном. Оказывается, война ведет вместе с собой не только доблесть и честь, но и злодейство, и преступление, и зверство, и жестокость, и подлость, и измену. Издавна ученые историки пытаются классифицировать войны, деля их на «справедливые» и «несправедливые». И дальше подразделяя их на мировые и локальные, на захватнические и освободительные. На мой взгляд, все войны являются не справедливыми, а бесчеловечными. Даже в освободительных войнах проявляются самые низкие пороки людей. Я уверен, что посредством войны, посредством насилия нельзя установить справедливость. Так называемая справедливость, полученная в результате битв, сражений, боев, подобна памятнику, установленному не на железном постаменте, а на прогнившем стоге сена. В один прекрасный день он скособочится и рухнет, развалившись на куски…

Однажды произошел еще один случай. По дорогам Афганистана до сих пор ходят караваны. Самые настоящие верблюжьи караваны. Эти караваны выступают иногда из Пакистана, а порой из Индии, и направляются по афганской земле в сторону центра этой республики.

Иной раз мы проверяем эти караваны, чтобы выяснить, не загружены ли они оружием и боеприпасами. Прямо по ходу каравана нас выбрасывают из вертолетов. Сделав несколько выстрелов в воздух, мы останавливаем караван, окружаем караван- баши, купцов и погонщиков, заставляем опуститься на землю верблюдов, спешиваем конных и начинаем производить обыск. На этот раз в проверяемом караване оказались такие необходимые для населения товары, как чай, сахар, посуда, сухофрукты. Были там еще и тюки индийских тканей, скатки прекрасных персидских ковров…

После обыска мы с одним из наших солдат отошли в сторону и, не к стыду будет сказано, стали справлять малую нужду. В это время от толпы караванщиков отделился один пожилой мужчина и направился прямо в нашу сторону. Остановившись перед нами, он спросил:

• Светочи мои, не являетесь ли вы казахами? По виду вы очень похожи на казахов.
• Да, мы казахи, - отвечали мы.
• Вы, наверное, еще и мусульмане? – взгляд его стал пронзительным.
• Да, мы правоверные мусульмане, - с гордостью подтвердили мы.
• Ойбай-ау, родные мои, во что же вы превратились?! – неожиданно для нас запричитал старик. – О Аллах! Да в какие времена, давние и нынешние, кто видел, чтобы казахи мочились стоя?! Ах, несчастные мои птенчики! Вижу, вы совсем запутались в силках безбожной власти Советов, попали в сети безверия и совсем забыли про обычаи, традиции и установления Пророка нашего Мухаммеда, салаллаху галайхи у-ассалам, и одичали вконец. Ну, что я могу вам еще сказать? Эх, горько мне… Сам я сейчас живу в Турции. Хвала Создателю, житье мое не плохое, жаловаться грех. Занимаюсь потихоньку торговлей. В крупных городах Турции есть у меня несколько магазинов. Деды и прадеды наши, казахи, были, оказывается, уроженцами Ак Мечети (ныне Кызылорда). В тревожные и беспокойные времена они покинули родные края и перешли в земли Ирана. Если у вас есть желание и стремление, то присоединяйтесь сейчас к каравану, следуйте за мной, и я сделаю из вас истинных мусульман. Отвезу вас в Турцию и устрою на работу. Женю вас, справлю свадьбу, поставлю каждому из вас дом…

Мы посмотрели ему в глаза и поняли, что он говорит искренне. Было видно, что этот человек глубоко переживает за нас, сострадает нам и желает добра. Он испытывал боль от мысли, что мы, потомки мусульман, стали неверными, кафирами. Если мы на него, до сих пор бродящего по странам Востока с караванами бактрианов, смотрели как на отсталое и дикое существо, то он испытывал жалость к нам, видя в нас кафиров, одичавших в атмосфере безверия. Что было делать? Не бежать же с войны, бросив товарищей. Но и эта встреча оставила свой след в душе, заставив о многом задуматься…

Конечно, мы не сразу изменились, но постепенно заметные перемены начали происходить и в нашем сознании…

А теперь хочу вернуться к тому случаю, с которого и начался этот рассказ. Когда мы вернулись в часть, Шадиев обо всем подробно рассказал узбекским джигитам. А эти узбекские ребята передали это другим узбекам. В конце концов, слухи об этом дошли до ушей «особистов», то есть сотрудников Особого отдела, армейских представителей КГБ. Эти бдительные политические разведчики насторожились, в их душах зародилось подозрение, а в мозгах возникли вопросы: «Почему наши солдаты ведут в чайханах разные беседы с сомнительными людьми и выслушивают их речи, порочащие Советский Союз? Почему они сидят за одним столом с афганцами, которые могут оказаться скрытыми врагами? А может, они и раньше неоднократно встречались с теми же людьми и в критическом ключе обсуждали политику Советского государства?» Получив сигналы, встревожившие их, особисты взяли нас на заметку, стали проявлять к нам особое внимание и установили строгий надзор за каждым нашим шагом. Вскоре преследования приняли явный характер. А в чем заключается «преследование» на войне? Это значит, что, видя в нас сомнительных личностей, считая нас не надежными людьми, они делали все, чтобы нас в первую очередь посылали в самые горячие и опасные точки, на самые тяжелые участки, откуда трудно было вернуться живыми. Видимо, приклеив нам ярлык «политически неблагонадежных», они решили не оставлять нас в покое. Во время одной боевой операции Шадиев получил тяжелое ранение. В то время тех бойцов, которые получали тяжелые ранения, отправляли на лечение в Ташкент. Но Шадиева в Ташкент не увезли, а оставили в местном лазарете. Не успел он оправиться после ранения, как один старший лейтенант по фамилии Радченко приказал ему идти на новое, чрезвычайно сложное и опасное задание. Шадиев попытался отказаться от этого поручения, сказав: «Я не смогу принять участие в этой операции. Я еще не окончательно выздоровел после ранения». Но Радченко резко оборвал его, крикнув: «Пойдешь куда приказано! Не подохнешь!» И без того истощенные нервы солдата не выдержали постоянных притеснений, унижений и обид, измученное преследованиями, терпение его лопнуло, и в один недобрый час Саид Шадиев застрелился…

Был он хорошим, жизнерадостным, вдумчивым и надежным боевым другом, с лучшей стороны зарекомендовавший себя в боях. А убил его не душман, а чушкан. Был Саид послушным и исполнительным, терпеливым солдатом, но и его выдержке пришел конец. Не вынес он несправедливости.

Если мне не изменяет память, Саид Шадиев был родом из Олотского района Бухарской области Узбекистана.

Да и Талгата Кожабаева тучи не обошли стороной. Он был переведен в десантную роту. Ему постоянно приходилось быть первым на линии огня. Уже потом удалось перевести его в одну из рот Бахытжана Ертаева. Было трудно, но Талгат сумел закрепиться в этой роте. Мне кажется, что Бахытжан Ертаев в то время начал догадываться, что Талгат попал под бдительное око политического сыска…

Что касается меня, то меня тоже перебрасывали то туда, то сюда, все время переводили с места на место. В подобных перемещениях есть свои отрицательные стороны; во-первых, боец привыкает к своему подразделению, к своим товарищам, испытанным в походах и в бою, к новому месту, и людям еще требуется время, чтобы прижиться, стать своим; во-вторых, в новой роте всегда к каждому солдату прикрепляют одного бойца, что на военном языке называется «двойка», и делается это для того, чтобы бойца, раненного в бою, мог вынести с поля боя его напарник, а если ранят напарника, то ему должен помочь прикрепленный товарищ. А у вновь поступившего солдата прикрепленного к нему бойца не бывает. Недавно пришедший в роту солдат какое-то время остается без товарищеского внимания и присмотра. Однако, к нему приглядывается не одна пара глаз. И лишь после испытания новичка в бою, его принимают в боевую семью, или не принимают. А если до этой проверки его настигает смерть, то вполне возможно, что останется он лежать там, где его настигла пуля или осколок гранаты, и даже не будет похоронен по-человечески, не говоря уже о том, что тело его вряд ли вернется на родину в цинковом гробу…

Много раз меня посылали на задания в качестве сапера. А саперы, как известно, всегда находятся впереди остальных войск, на переднем крае, расчищая путь другим солдатам от мин. Наши средства обнаружения мин иногда срабатывают, а порой отказываются служить. Эти миноискатели были не очень надежными приборами. У англичан имеются очень коварные и опасные мины, имеющие свойство взрываться тогда, когда ты уже прошел мимо нее…

Не раз мне приказывали идти в такие места, откуда трудно было вернуться живым. Не раз я был ранен. Не успевала затянуться старая рана, как меня посылали за новой пулей. Вдвоем с моим товарищем по оружию, Айтеновым Нартбеком мы вернулись с трудного задания. Во время выполнения этого приказа Нартбек был серьезно ранен. Его отправили в госпиталь, а меня тут же послали уже с другим заданием. Обычно тем бойцам, которые возвращались после такой трудной военной операции, давали время для отдыха. А мне сказали: «Ты же спортсмен, человек выносливый, сильный, закаленный. К тому же имеешь немалый боевой опыт. Именно поэтому мы посылаем на это задание тебя».

Хорошие слова приятно слышать. Но мы давно научились пропускать их мимо ушей. Мы умели чувствовать, что какое-то коварство кроется под сладкой лестью, поэтому любая хвала не очень трогала нас. Вот и я в глубине души знал, чьих невидимых рук это дело.

Прошло немало времени после окончания войны, когда я встретился с одним казахским джигитом, который был в Афганистане командиром нашей роты. Он настоятельно просил не называть его имени и фамилии. Встреча была горячей и радостной. После обязательных расспросов о жизни и здоровье, этот человек сказал: «Ты же и сам знаешь, Бахыт, что я, строго спрашивая с других подчиненных мне солдат, к тебе никогда не придирался. А остальных буквально жарил, как пшеничные зерна на раскаленной сковородке. К тому вынуждала военная обстановка. К тебе у меня было особо терпимое отношение, и я давал тебе относительную свободу, какую только мог. Понимал ли ты, в чем крылся секрет такого моего поведения?», - и он положил свою руку на мое плечо.

• Наверное, я тебе нравился, - улыбнулся я в слабой надежде все перевести в шутку.

Но он оставался серьезным:

• Дело не в этом. Мне было известно, под чье бдительное око ты в то время угодил, под какой надзор попал. А они прилагали все усилия, чтобы солдат, находящийся у них под подозрением, обязательно был убит. Об этом я хорошо знал, всегда помнил и постоянно думал: «Завтра же этот джигит должен умереть, ибо таковы намерения армейских чекистов… Бедный парень, «особисты» его завтра же отправят его на Барса-Кельмес, то есть туда, куда пойдешь, а оттуда уже не вернешься, придумав для него заведомо безнадежное, смертельно опасное, безвыходное задание. А на войне это сделать очень легко… Я не имею морального права донимать замечаниями человека, уже обреченного на смерть. Что он видел в своей молодой, такой короткой жизни? С какой мыслью о том, что не успел увидеть, отправится он на тот свет? Пусть же этот несчастный юноша, не поживший, не любивший, хоть немного почувствует мою молчаливую заботу. А сказать даже слово об этом я никому не могу», - вот почему я относился к тебе с особым состраданием.

При этих словах глаза моего бывшего командира наполнились слезами. После этого он горько вздохнул:

• В жизни происходит не то, что задумал человек, а то, что предопределил Аллах. Видно, по Его предначертанию тебе предстоит долгая жизнь, - и рука его дрогнула на моем плече.

Услышав эти слова, я почувствовал и в моих глазах острую резь от слез. Вспомнились все несправедливости, опасности, унижения той поры. Раны, полученные в Афганистане, ощутимо переместились в сердце. Оказывается, телесные раны заживают, а душевные раны не исцеляются никогда. Они постоянно ноют и саднят…

Я уже говорил перед этим: «Там, где идет война, нет места справедливости». Разговор с моим бывшим командиром роты дал еще одно тому подтверждение.

Вместе с нами было немало джигитов, которые выросли в детских домах. Надо отдать им должное, все они горячо любили родину, были настоящими патриотами. Они сражались, не жалея себя. Многие из них отдали жизни на той войне.

Позже я узнал, что и среди них был произведен тщательный отбор. Если погибнут детдомовцы, то никто о них спрашивать не станет, никто искать не будет. Потому что у них нет ни матери, ни отца. Как повернется язык назвать такое отношение к людям гуманным, когда за каждым деянием виден оскал бесчеловечности? Даже если не было у этих ребят родных и близких, то разве не было у них Родины?! Они могли обижаться на свою судьбу, но они никогда не таили обиды на Отечество. Или они были и сиротами государства? Но ведь эти солдаты воевали, не щадя жизни, и умирали со словами: «За Родину! За народ! За землю родную!» И это они в наших рядах безропотно, терпеливо переносили на своих плечах все невзгоды, страдания и тяжести войны. Какую, хотя бы крошечную радость, принесло им детство, подарила им жизнь? Никакой… И как могла позволить руководящая совесть высокопоставленного чинуши позволить бросить в пекло боев этих, совсем еще юных людей, почти детей, не знавших детства, только за то, что жестокая судьба лишила их матери и отца? А может, там совестью и не пахло?.. Родина у всех у нас одна, и у благополучных людей, и у детей-сирот. Но почему тогда предпочтение отдавалось сиротам, которые первыми получили при отборе привилегию - раньше других сложить голову на чужой земле? И этот вопрос, я знаю, останется без ответа…