Бет - 2

Глава вторая

Когда Жунусу минуло пятнадцать лет, его отдали в духовную школу. Отец его, ювелир и непревзойденный мастер по резьбе и отделке украшений на седлах, ре­шил подготовить из старшего сына аульного муллу.

Юноша в мектебе изучал сначала арабскую азбу­ку, потом шариат-ульиман. Через год его перевели на изучение хафтияка и ильхама. Спустя четыре года он наизусть читал стихи Навои, Ходжи-Ахмеда Яссави. Но когда ученики перешли ко второй ступени обучения — арабиету, Жунус неожиданно бросил школу. Виноват в этом был хальфе— помощник муллы. Он послал Жунуса на озеро за водой. Жунус отказал­ся— очередь была не его. Хальфе нажаловался, мулле, и двадцатилетнего джигита за ослушание выпороли роз­гами. После этого Жунус обругал хальфе и покинул мектеб. Придя домой, он сказал отцу, что не хочет быть батраком муллы. Отец не стал возражать. Так и не по­лучился из Жунуса аульный мулла! Зато вырос гра­мотный, справедливый человек, способный оказать по­мощь родичам, попавшим в беду.

Младший брат купца Адила, поссорившись с пасту­хом, утопил его в речке. Жунус решительно поднял голос против убийцы, несмотря на то, что он недавно по­роднился с самим Адилом, посватал его семилетнюю дочурку Ляйли своему тринадцатилетнему сыну Сахе. А случилось это так. Купцу понравился черный инохо­дец Жунуса, получивший первый приз на байге. Адил загорелся: «Продай, продай». И тщеславный Жунус по­шел навстречу желанию жадного купца. «Отдам да­ром,— сказал он,— если породнишься». Ударили по ру­кам. Это согласие ничего не стоило, купец мог от него отказаться в любое время. Такие обещания давались в аулах часто и не всегда выполнялись.

Адил просил Жунуса замять дело, обещался упла­тить кун — выкуп по казахскому обычаю. Жунус отверг это предложение и подал жалобу мировому судье. Он требовал наказать преступника. Мировой судья хотел было защитить истца, но губернатор вмешался и при­казал прекратить дело. Тогда Жунус и его друзья на­пали на аул Адила и угнали скот. Жунуса осудили на высылку в Сибирь. По дороге он сбежал и, вернувшись в аул, два года скрывался в горах.

В 1916 году Саха, только что окончивший гимназию, приехал домой и встретился с отцом. Но встреча была недолгой.

Через месяц после объявления царского приказа о мобилизации казахов на фронт для рытья окопов Жунус одним из первых поднял восстание в Джетысу. Он со­брал близких ему родственников-джигитов и сказал:

— Братья! Настал для казахов черный день. Рус­ский царь забирает нас на фронт. Лучше умереть у се­бя в Джетысу, а не на чужбине. Седлайте коней, берите ружья, а у кого нет — пики. Завтра уйдем в горы. Будем воевать.

Жунус прочел молитву, велел зарезать черного ба­рана, Бакену он приказал объехать за ночь соседние аулы, передать аксакалам, чтобы все собрались к нему в ущелье Қора-Тюбе. Утром Жунус предложил послать женщин в Кара-ой. Там волостные управители состав­ляют списки мобилизованных. Надо отнять списки и уничтожить их.

В долине Кара-ой в тот памятный день было необыч­ное оживление. Из соседних аулов двигались толпы жен­щин. У белой восьмистворчатой юрты их встретил по­мощник уездного начальника Хлыновский, стоявший в окружении волостных управителей и отряда полиции. Женщины приблизились вплотную к волостным уп­равителям. Из толпы вышла маленькая, худенькая ста­рушка. Она сжимала кулаки... Трудно было узнать в ней робкую, тихую Фатиму — жену Жунуса...

Хлыновский крикнул волостному управителю:

— Что нужно этим бабам?

Фатима первая громко, но сдержанно ответила:

— Пришли за списком. Мы не отдадим мужей и сы­новей на войну!

— Отдайте список! — зашумели женщины.

Лицо Хлыновского налилось кровью:

— Разогнать!

Волостные управители взмахнули плетьми. Поли­цейские взяли ружья наперевес. Хлыновский выстрелил из нагана в воздух. Женщины рассыпались в разные стороны. Выстрел Хлыновского послужил сигналом для выступления отряда Жунуса, находившегося в засаде. Джигиты мигом окружили аул. Началась перестрелка. Хлыновский со своим отрядом стал отходить в горы. Джигиты ворвались в волостное управление Кастека. Кастекского волостного управителя они нашли за сун­дуком и выволокли из юрты.

— Давай список! — закричал Жунус, поднимая камчу.

Управитель задрожал.

— Унесли.

— Продажная собака!

Засвистели плети джигитов. Подскакал Бакен и само­дельной секирой рассек ему голову... Так началось вос­стание...                                                                  .

Через два дня в Қора-Тюбе собралось до тысячи джигитов. Повстанцы взяли под контроль трактовую дорогу Пишпек — Верный и перерезали телефонную ли­нию. Через несколько дней восстание вспыхнуло в Пиш- пекском, Пржевальском и в Джаркентском уездах.

Қак-то ночью в отряд Жунуса явился русский сто­ляр из Кастека Кащеев со своим зятем казахом Сменом.

— Что, не ожидал, тамыр? — спросил по-казахски Кащеев.

Жунус оторопел от неожиданности.

— Зачем ты пришел?

— Помогать тебе!

Жунус молчал.

— Не веришь? Думаешь, обманываю?— Кащеев ука­зал на зятя,—Вот мой залог!

Так просто, как свой человек, столяр остался в от­ряде.

Число повстанцев увеличивалось с каждым днем. Жунус насчитывал в своем отряде до десяти тысяч бой­цов. В горах Кора-Тюбе в неприступной крепости пов­станцев открыли мастерские для литья пуль и ремонта оружия. Старый солдат Кащеев обучал джигитов искус­ству стрельбы.

В эти дни к Жунусу неожиданно явился Хальфе, не­друг его детских лет. Он только что окончил медресе в Бухаре, но по старой привычке все его называли не по имени, а по духовному званию — Хальфе.

Он льстиво заговорил:

— Ваш риск увенчается успехом, ему покровитель­ствует сам всемогущий аллах. Хазрет Агзам просил передать: во сне он видел зеленое знамя Магомета в твоих руках.

Польщенный Жунус заерзал на месте. Хальфе это заметил даже в темноте.

— Один декханин никогда не успеет своевременно об­работать большое поле. Наш хазрет считает, что тебе надо связаться с правоверными Теджена и Гюргена, объявившими священную войну. Если тебя окружат ка­фиры, ты задохнешься в горах Алатау. С одними каза­хами Джетысу не добьешься цели. Агзам предоставляет в ваше распоряжение мечети. Молитесь в них, а если нужно — укрывайтесь от врагов. И еще он дает вам...— Хальфе понизил голос до шепота,—деньги. Золотом можно купить не только оружие, но и самого врага.

Заканчивая беседу, мулла добавил:

— Джигиту-казаху легче будет умереть за веру, за аллаха!

Поразмыслив, Жунус принял предложение Хальфе. На следующий день он отправил нарочного к имаму Агзаму.

Осенью шестнадцатого года в Верный стекались ка­рательные войска с артиллерией и пулеметами. Из Таш­кента прибыли отряды подполковника Гейцига и под­полковника Алтырцева. Из Скобелева по направлению Андижан — Джалал-Абад и далее к укреплению Нарын- скому двигался отряд капитана фон Рурзи. Из Термеза на Оренбург, Семипалатинск и далее на Сергиополь шел полковник Виноградов.

В октябре началось общее наступление. Карательные войска прижали повстанцев к горам. В генеральном сражении в Каркаралинске повстанцев разгромили. Со­рок тысяч семей казахов ушли в Китай. С руководителя­ми повстанческих отрядов Фольбаум расправился же­стоко: храбрейшего из них — Бекбулата Ашикеева пове­сили. Науке Сатыбекова, Досхожу Кашаганова и его отца, мудрого старца Кашагана, приговорили к расстре­лу. Зятя столяра Кащеева, Смена, живым сожгли на костре. Сам Кащеев погиб в боях за Токмак. Знамено­сец Бакен чудом спасся и бежал в Синьцзян. А Жунус нашел убежище в Туркестане — укрылся в мавзолее Ходжи-Ахмеда Яссави.

В поисках Жунуса отряд Гейцига ворвался в аул Ай­на-Куль и предал его огню. Каратели повесили дядю Жунуса, семидесятилетнего старика, и его шестилетнего племянника. Фатима с детьми спаслась в пещере Кора- Тюбе.

Саха Сагатов не знал, что происходило в лагере пов­станцев. В эти горячие дни он сидел в тюрьме в одной камере с Токашем Бокиным. Только через год Февраль­ская революция принесла узникам свободу.

В марте восемнадцатого года, когда в Верном была уже советская власть, Сагатов приехал в родной аул. Здесь он встретил отца, вернувшегося из Туркестана.

Саха был уверен, что Жунус идет в одном строю с ком­мунистами. Но при первом же разговоре с отцом он уло­вил нотки разочарования. Беседа шла о беженцах-каза­хах, откочевавших в шестнадцатом году после разгрома восстания в Западный Китай.

Отец недовольно сдвинул поседевшие брови и сер­дито махнул рукой.

— Не то, не то получилось...

— А чего вам хочется? — спросил Сагатов, по казах­скому обычаю называя отца на «вы».

— Что значит мне? — возмутился Жунус.— Мне ни­чего не хочется. Два года задерживают возвращение на­ших джигитов в родное гнездо. Разве мы того ждали от новой власти!

— За действия временного правительства большеви­ки не отвечают,— сказал Саха.— Советская власть забо­тится о возвращении беженцев. Но не все сразу. Есть дела поважнее.

И он начал рассказывать, что намечено сделать в первую очередь для укрепления советской власти в Джетысу.

Жунус сидел молча, потом, как бы про себя, про­молвил:

— Ко всему, что ты говоришь, у меня нет веры... Сагатов удивился: какая муха укусила отца?

Жунус вытащил из кармана перочинный ножик и, попросив у жены тальник, стал вырезывать на коре узоры.                                                                        .

Саха понял — Жунус волнуется. Что же, пусть! Луч­ше, если отец выложит все, что у него накопилось на душе. Ему легче будет.

Но отец молчал. И тогда Саха сказал:

— Новая власть открыла нам все двери, отец! Вой­дите и займите свое место. Вы сражались с полковни- ' ком Гейцигом. Для большевиков вы самый дорогой че­ловек!

Жунус отрицательно покачал головой.

— Я достаточно потаскал груз жизни на своем горбу, чтобы быть легковерным. Мои глаза еще зоркие. Ты го­воришь, открыта дверь? Если одному мне, не войду. Как-нибудь проживу за дверью.

Саха следил за отцом. Длинные, сухие пальцы ста­рика стиснули нож, тальник треснул.

— Джигиты сражались за свободу нашего народа. Безумная их храбрость щитом прикрыла меня и тебя от верной гибели. А ты забыл о них, Саха...

Жунус погладил остроконечную бороду, провел боль­шим пальцем по усам и после короткого молчания гром­ко сказал, словно Саха был тугой на ухо:

— Пока возвратившиеся джигиты не получат дома и земли казаков, четыре года назад резавших их детей и жен, я не пойду служить новой власти...

— Отец...

— Молчи! — прервал Жунус и заговорил страстным голосом: — Сорок тысяч казахов ушли в Китай. Десять тысяч из них погибли от голода и холода. Токаш в сем­надцатом году ездил в Синьцзян узнавать об их судьбе. Он привез страшные вести. Чтобы спасти семьи, казахи продавали малолетних дочерей китайским купцам в ра­быни. Это тебе известно?

— Известно.

— А сколько казахов убито и повешено! Разве ты не слыхал про беловодскую резню?

— Ну, к чему вспоминаете старое, отец?

— Не перебивай! — голос Жунуса задрожал.— Раз­ве восемьдесят тысяч казахов и киргиз Пржевальска, Каркаринска, Кебены не выселили в горы?

— Мы не отвечаем за действия старого правитель­ства!

Жунус не слушал.

— Кто сопротивляется возвращению беженцев? Кто послал заградительный отряд встретить их на границе Китая ружейным и пулеметным огнем? Что ты сделал для них?

Жунус, бледный, трясущийся, подошел к Сахе с вы­тянутыми вперед руками, готовый схватить и задушить его. Сагатов отпрянул. Он не ожидал такого приступа ярости.

— Кто сказал слово в защиту бедных казахов, когда станичники отобрали у них скот? Кто протестовал, когда заставили уплатить три миллиона рублей Тыртышному за разбитую мельницу? Она осталась цела и работает до сих пор в Қастеке.

Жунус задохнулся; весь багровый, с пеной на губах стоял он посреди юрты. Он хотел рассказать сыну, как его недавно выпороли, но постеснялся.

А дело было так: остановили Жунуса на дороге трое встречных всадников в красноармейских шлемах. Один взял за узду коня, двое стащили с седла. Заговорили торопливо, перебивая друг друга:

— Это тот самый гад!

— Тот, тот... калбитский генерал...

Жунус понял — пощады не будет. Не успел ахнуть, как связали руки и раздели.

— Держи!

Длинная тонкая плеть со свистом ожгла тело Жунуса.

 ... Кто надругался тогда над стариком? Не с ними ли воевал Жунус в шестнадцатом году? Не все ли равно какие они — белые или красные. Они — русские. И на шлемах у них были красные звезды. .

Жунус грузно опустился на одеяло и долго молчал, поникнув головой. «На земле нет справедливости и не будет!»

Саха тоже молчал.

— Ты кем у большевиков? — Жунус поднял голову.

— Я секретарь уездного комитета партии.

. — Что это значит?

 — Уком — совесть и глаза партии во всем уезде.

— Ага! — тонкие губы Жунуса искривила улыбка.— Если ты. совесть и правда, почему не заберешь дома у казаков, почему не отдашь их беженцам?                    .

— Не все казаки виноваты! — твердо сказал Саха.— Были же среди них, которые помогали вам. Вспомни Кащеева...

— Он не казак!

Тальник в руках Жунуса снова треснул. Отец встал и махнул рукою.

— Нам не о чем разговаривать...

Это было первое и последнее столкновение сына с отцом летом тысяча девятьсот восемнадцатого года.

Через месяц Жунус исчез. Куда? Никто не знал.