Бет - 3

Глава третья

Деловая жизнь в обкоме начиналась рано. С утра в приемной секретаря толпились посетители: работники из дальних уездов, приехавшие по вызову, руководители областных организаций, скотоводы из аулов.

Сагатов сидел в кабинете за большим дубовым столом, покрытым синим сукном, и разбирал утреннюю почту.

— Можно? — высокий бородач приоткрыл дверь.

— Заходи, заходи, Басов!

Грузно ступая по ковру, вошел председатель облЧК. Крепко пожал руку Сагатова и опустился в кресло.

— Ну, какие новости, Дмитрий Васильевич?

— На днях ездил в Пржевальск. Прибыла партия беженцев из Синьцзяня.

— Хорошо!

— Хорошо, да не очень! Беженцы хотят жить на своих землях, а их в шестнадцатом году с куропаткин- ского благословения забрали кулаки.

— Так. Дальше!

— Идет слух—казаки решили расправиться с гла­варями восстания. Кое-где были самосуды. Провокато­ры открыто работают в аулах: «Власть русская, кирги­зам не жить в Семиречье. За восстание расплатился Бокин, убит!» А Жунус, ваш отец, сбежал к басмачам искать защиту. На советскую власть не надеется.

Басов пристально смотрел на Сагатова. Саха изме­нился в лице. Вот опасность, о которой предупреждал Фрунзе! Враги хотят взбудоражить вернувшихся бежен­цев, столкнуть их с казачеством. Чтобы напугать ка­захов, вспомнили и смерть Бокина и исчезновение Жу- нуса.

Сагатов рассказал Басову о своем разговоре с Фрун­зе и закончил:

— Опасный сейчас момент. Враги советской власти постараются его использовать... Все наше внимание на этот участок...

Когда Басов вышел, Сагатов долго сидел, подперев руками голову. Ах, отец, отец! Что ты наделал?.. Стал орудием в руках врагов.. Даже друзья скоро перестанут доверять твоему сыну...

Саха не заметил, как в кабинет вошла девушка ни­зенького роста, с круглым смуглым лицом, живым взгля­дом черных глаз. Длинные косы свисали до колен. Она ступала осторожно, словно боясь испачкать ковер. По­дошла к столу и остановилась молча.

 — Садитесь, сестричка! — предложил Саха.

Девушка опустилась на стул.

— Что вы хотите? — Саха старался угадать причину прихода юной посетительницы. «Или продали за ка­лым старику, или сбежала от нелюбимого мужа»,— по­думал он.

— Я к вам пришла не как к большому начальнику, а как к близкому человеку,— заговорила девушка.

Сагатов удивился: неужели дальняя родственница?

— Откуда вы?

— Я здешняя. Дочь Адила. Меня зовут Ляйли.

Она не осмелилась поднять глаза. Смотрела под ноги, нервно перебирая тонкими пальцами.

Алая краска залила лицо Сагатова. Так это Ляйли, его невеста! Как-то мать в ауле полушутя-полусерьезно поведала ему, что он обручен с дочерью купца Адила. Саха тогда не придал значения словам Фатимы.

— Я вас не знаю! — вежливо заметил Саха.

— А я ведь ваша невеста! — тихо сказала девушка, еще ниже склонив голову.

— Видите... Мы ничем не связаны, кроме обещания наших отцов.

Ляйли подняла голову н впервые смело взглянула ему в лицо. «Какой красивый!..»,

— Обещание родителей подсказано богом, подтверж­дено ангелом-хранителем! — нашлась ответить девушка.

— Любовь не признает ни бога, ни ангелов, милая Ляйли! — заметил Саха.— Теперь не то время, когда сыновья любили глазами отцов, а не своими сердцами.

— Мое сердце принадлежит мне,— сказала Ляйли.— ' А мои уста говорят по его внушению!

— Вот же, дорогая сестричка, я думаю, что вы при­шли не для того, чтобы поговорить о своем сердце! — пошутил Саха.

— Я пришла просить вашей помощи.

— Если я смогу, пожалуйста!

— Это в ваших руках. Конечно, если вы захотите.— Ляйли сделала ударение на последнем слове.— Мой отец сидит в тюрьме. Его не выпустят до тех пор, пока он не уплатит совдепу пять миллионов рублей. Но у нас нет столько денег.

— Я не могу нарушить постановление советской власти.

«Неправда!» — хотела крикнуть Ляйли, но удер­жалась и спросила, меняя тон:

 — Вы ненавидите нас? За что?

Саха встал, давая понять, что разговор окончен. Ляйли тоже поднялась и молча вышла из кабинета.

Никогда Саха не думал, что к нему может явиться девушка и сказать: «Я твоя невеста!» Он улыбнулся, «Невеста!» А между прочим, довольно красивая... Сколь­ко ей может быть лет?.. Видимо, училась... Бойкая...

— Разрешите?

В полураскрытую дверь боком пролез тучный казах с пузатым желтым портфелем в руке. Пухлое лицо с отвислой губой показалось Сагатову знакомым. Где он видел этого человека?

«Козлиная голова!» — чуть не воскликнул Сагатов, вспомнив старую кличку Сугурбаева, данную ему Тока- шем Бокиным.

— Поздравляю, дорогой брат, с большим постом! — осклабился Сугурбаев, обнажив кривые желтые зубы.

Он протянул через стол руку. Саха без особого удо­вольствия пожал потную пухлую ладонь неожиданного гостя.

— Я давно у нас в Джетысу,— Сугурбаев сделал ударение на слове «у нас», давая понять, что они земляки.— Приехал по устройству беженцев шестнадцатого года. Наверно, слыхали? Занят по горло. Вот, наконец, выбрал время и приехал в город.

Сагатов молчал. Он ждал, что еще скажет Сугурбаев. Но тот насторожился, как зверь, почуяв запах охотника. Тогда Сагатов решил не оставлять никакой щели, чтобы ею мог воспользоваться Сугурбаев.

— Странно, я встречаю вас третий раз и все в раз­ных ролях — вы припоминаете?

Сугурбаев невозмутимо поднял кустистые брови. Чер­ные глазки встретили взгляд Сагатова и тут же прищу­рились.

— Пах! Мой брат, кто может устоять против пре­вратностей судьбы? Вот вы сегодня секретарь обкома, а кто скажет, что с вами будет завтра? Я думаю, что луч­ше быть возницей на свободе, чем считать дни в тюрьме. Верно гласит казахская пословица: «Лучше живая мышь, чем дохлый лев». Мне кажется, дорогой брат, я достаточно понятно ответил на ваш вопрос. Оставим это. Копаться в чужом белье не очень приятно, как гр- ворят русские. И правильно говорят.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Но для меня неясно, почему вы так легко пристали к нашему берегу? Кажется, было бы честнее сидеть за кучера, чем за хо­зяина?

Сагатов откинулся на спинку стула и забарабанил пальцем правой руки по столу.

— Пах! — невозмутимо отозвался Сугурбаев.— Не­даром советское правительство объявило амнистию для нас, бывших алашевцев. Я пришел честно, и мне протя­нули руку такие, как вы, прозорливые товарищи, братья...

— Честность проверяется в работе! — сурово заме­тил Саха.

— Думаю, что оправдаю доверие правительства и ташкентских друзей. Стараюсь, дорогой брат, стараюсь изо всех сил. Днем и ночью езжу по аулам и станицам, устраиваю несчастных наших героев. У многих нет ни семьи, ни родственников. Все растеряли. Вот ожидается еще одна партия в Кастек. Куда их девать? Они истоще­ны, измучены. Не секрет: мрут от простуды, от голода. Я приехал просить у вас совета и помощи. Надо потес­нить русских в Кастеке и в их дома вселить беженцев!— осторожно подошел к своей цели Сугурбаев.

— Вы предлагаете выселить казаков из станицы?

— Нет, почему же?! — Сугурбаев замялся.—Но, соб­ственно говоря, суть вопроса от названия не меняется., Назовите это, как хотите. Лично я думаю, что не проти­воречу решению партии, где черным по белому сказано: «Возвратить земли казахов».

— В Кастеке русские казаки живут давно!—заме­тил Сагатов, не спуская глаз с Сугурбаева.

— Мой брат, какая разница, когда отобран у казахов Кастек, при Скобелеве или при Фольбауме? Это не ме­няет сути дела.

— Нет, очень меняет. В постановлении сказано: «Возвратить земли, отобранные при подавлении восста­ния шестнадцатого года». И все! Значит, мы должны возвратить только лишь самовольно захваченные земли. Нельзя выселять из станицы давно живущих казаков. Ясно?

Сагатов не спускал глаз с Сугурбаева, хотя трудно было что-либо прочесть на жирном лице бывшего ала- шевца.

— Беженцам нужна сейчас не голая земля, а земля с жилищем, чтобы можно было существовать,— возра­зил Сугурбаев, вытирая платком вспотевшую шею.

Он поднялся и стал прощаться.

— Я к вам еще зайду, Саха!

Сагатов ничего не ответил.

У здания обкома Сугурбаева окликнул высокий чело­век с крючковатым носом.

— Пах! Товарищ Фальковский! — удивился Сугур­баев.— Сколько лет, сколько зим, дорогой Валентин...

— ...Робертович.

— Какими судьбами?

— Представь, ищу тебя!

— Пах! Откуда ты узнал, что я жив и здоров?

— Земля слухом полнится!..— сказал Фальковский. Они шли по тенистой улице, беседуя вполголоса.

— Где ты скитался последние годы? — допытывался Сугурбаев.

— Где был, там уже нет! — уклонился Фальковский от прямого ответа.

— Где работаешь?

— Нигде!

— А предполагаешь?

— Надо оглядеться,— сказал Фальковский.— Я в го­роде четвертый день...

Сугурбаев остановился и взял собеседника за пугови­цу френча.

— Пах! Ты же топограф! Хочешь, завтра направлю землемером в Кастек. Жизнь сытая, будешь кататься как сыр в масле...

Фальковский задумался. Предложение показалось соблазнительным.

— А что там придется делать?

— Отобранную Куропаткиным землю будешь снова делить между казахами и русскими.

— А не укокошат за это станичники?

— Валентин Робертович! — укоризненно покачал го­ловой Сугурбаев.— Если в шестнадцатом году не укоко­шили киргизы, почему в двадцатом году должны укоко­шить русские... Ты живучий, дорогой... Завтра я думаю выехать в Кастек. Хочешь, поедем со мной.

Фальковский ответил не сразу.

— А что так скоро?

— На днях туда прибывает партия беженцев из Ки­тая. Надо подготовиться к встрече.

— Ну что же,— задумчиво произнес Фальковский,— Если там сытно, можно будет поехать...