Страница - 40

Глава вторая

Дни у Акмарал были так похожи один на другой, что она часто путалась в числах и не знала, когда что проис­ходило. Иногда то, что было вчера, казалось событием недельной давности. Она не имела календаря и счет вре­мени вела по сезону. Ранней весной Акмарал вздыхала о былой молодости и о том, что многое тогда ей не было доступно. По целым дням она простаивала у ворот, смот­рела, как тают сугробы, как снег синеет, становится лом­ким, хрупким, сквозным,— встанешь на него, он хрустит, и проваливается.

Но самое любимое время Акмарал — это лето, тогда она то отправлялась в соседний колхоз пить кумыс и сплетничать, то целые дни толкалась на базаре, ко всему прицениваясь и ничего не покупая.

Осенью Акмарал бывала чуть жива. У нее жар, ломо­та в костях, ойа лежала в постели, стонала и вставала только за тем, чтобы заварить чай. Чай она любила боль­ше всех напитков на свете. Вечером приходили соседки, и начинались бесконечные пересуды. А потом зима, снег, холод. Тогда Акмарал по целым дням слонялась по ком­нате, ничего не делала, только варила густую сурпу из свежего мяса и лечила ею свои недуги. И опять, конечно, соседи и бесконечные разговоры и сплетни.

Но в этом году из-за сына нарушилось ее равновесие. Однажды он пришел с работы нахмуренный, сосредото­ченный, погруженный в себя. Целый вечер просидел мол­ча за чайным столом, а уходя спать, сказал как будто мимоходом:

— Мама, ты бы поменьше говорила с подругами. А то они подхватывают твои слова и несут по городу... Полу­чается неудобно.

Этот упрек Акмарал хорошо запомнила и стала себя сдерживать. Поэтому когда Муслим завел разговор о Да- меш и Каире, она, конечно, возмущалась, охала, но ниче­го определенного ему так и не сказала. Однако к словам его она прислушивалась очень внимательно. И как-то вечером, когда Каир был дома, ее словно прорвало. Как только она ни расписывала Дамеш, каких только недо­статков в ней ни находила: и безответственная, и легко­мысленная, и вертушка, и охотится за женихами, не рус­ская, не казашка, ни то ни се. Какой дурак захочет взять

ее себе в жены? Она говорила, а Каир молчал. Он отлич­но понимал, к чему клонит мать, и хотя возражать не воз­ражал, но и соглашаться тоже не соглашался. И это Ак- марал выводило из себя больше всего. Однако задать прямой вопрос и потребовать, чтобы Каир ей ответил, она не посмела/

На другой день после этого разговора прибежала к матери Ажар. Она захлебывалась от слез.

— Ну, что мне делать, мама, что делать? — сказала она, вытирая слезы.— Ведь совсем выживает меня из до­му проклятая. Ораз только о ней и думает... Всю ночь стонет и ворочается, а иногда лежит поверх одеяла с открытыми глазами и не спит до утра. Что делать, что делать?

— Ну, как маленькая, честное слово! — возмутилась Акмарал.— Ты еще поплачь перед ней! У такой нюни, как ты, любая баба мужа отобьет, не то что Дамеш.

— И зачем вы выдали меня за него,— продолжала Ажар, растирая слезы.— Я же говорила: они любят друг друга, как я встану между ними... А вы: «Ничего, стер­пится, слюбится. Разве можно упускать такого жениха»... Вот и получилось...

— Да что получилось-то? Что? Ничего я не понимаю.

Акмарал была так возмущена, что соскочила с места, опрокинула пиалу и пролила чай.

— А ты побольше бы ревела да распускала слюни! — закричала она.— Ораз мой, Оразик ты мой дорогой! Я для тебя то, я для тебя это... Конечно, любой мужчина пошлет тебя к черту. Не сумела мужа сразу взять в ку­лак, ну и мучайся и ломай руки. А он будет на твоих гла­зах бегать к той стерве... Только так с дурами и посту­пают!

Ажар уронила голову на руки и горько расплака­лась.

— Ну, скажите, что же мне сейчас делать?

— Что делать? Взнуздай своего мужа так, чтобы и головы в сторону повернуть не мог, вот и все.

— Да, сказать-то легко, а сделать как?

— Как сделать? — крикнула Акмарал.— Это ты уж пошевеливай мозгами, как... Еще жена называется! Сиди и реви целый день, а она в это время возьмет и уведет

Ораза из дому. А я скажу: поделом! Так тебе и надо, плакса!

Платок Ажар совсем взмок от слез, она с отвращени­ем отбросила его прочь.

— Да гони ты ее из дому палкой,— сказала Акма­рал.—Прямо при своем дураке-муже гони! Пусть уби­рается на все четыре стороны, коли не понимает добра... Так вот и скажи ей, негоднице.

Этот разговор происходил за три дня до ухода Дамеш из дома. О том, как Ажар добилась этого, она в тот же день с торжеством рассказала матери.

— Молодец, доченька,— похвалила ее Акмарал.—Ви­дишь, что значит послушать старого человека. Вот и вы­кинула гадюку из дому.

Но через неделю дочь пришла к матери снова.

Акмарал, важная, расфуфыренная, в яркой цветастой шали, собралась идти на базар. Она взглянула на запла­канное лицо дочери, на ее опухшие глаза и сразу же за­сыпала ее вопросами:

— Ну, что там опять случилось у тебя? Кто тебя там снова обидел?

И опять из глаз Ажар хлынули слезы.

— Вот вы меня научили,— сказала она, захлебыва­ясь.— Научили выгнать ее... А после этого мне стало еще хуже. Просто хоть не живи.

— Почему? Что плохо-то? — спросила Акмарал.— Что? Да говори ты, не тяни душу.

— Да то, что приходит он каждый день пьяный. А вчера ночью забрал свою постель и ушел в другую ком­нату на диван.

— Что-о? — обомлела Акмарал.— Ушел! Ах ты... Же­на в кровати, а он от нее уходит! Ну, погоди же, я им покажу...

И она решительным шагом направилась к дочери.

— Куда вы, мама?

— К ним... Қ этому старому дуралею Курышпаю! Сейчас они у меня получат.

Разговор вышел очень неприятный.

Курышпай сидел с внуком перед телевизором. Шла воскресная детская передача. В это время в комнату

влетела Акмарал. Не задерживаясь, она остановилась пе­ред стариком и, даже нс поздоровавшись, выпалила.

— Хорошие дела у тебя происходят в доме, дед! Не­чего сказать, хорошие...

— Бабушка, бабушка!—крикнул Булат, бросаясь к Акмарал.— Садись, будем смотреть картину.

— Не картину я пришла сюда смотреть,— сурово оборвала его Акмарал.— Я пришла, чтобы спросить твое­го дедушку, что он думает делать? Ну? Что же ты си­дишь, молчишь?

Акмарал хотела вызвать старика на бой. Она знала: он целый вечер может сидеть, слушать ее и молча улы­баться. Тогда и разговора никакого не получится. Но сейчас старик заговорил:

— Экая ты,— сказал он сдержанно.— Когда старые люди приходят в дом, они прежде всего здороваются с хозяевами... А потом что ты кричишь, разве я глухой? И садись, пожалуйста. Стоя нельзя разговаривать! Так в чем дело?

Акмарал нехотя уселась на диван. «Это тот самый,— подумала она,— на котором прошлую ночь спал Ораз».

— А в том дело,— сурово сказала Акмарал,— что мы отвечаем за счастье наших детей перед аллахом и пе­ред людьми. А они живут в доме, у которого горит крыша.

— Да не говори гы загадками,— улыбнулся старик,— Мои дети живут в доме с надежной крышей! А вот с то­бой что-то, я вижу, случилось.

— То со мной случилось,— крикнула Акмарал,— что твой сын совсем от рук отбился! Днем пьянствует, ночью шляется неизвестно где и с кем. А когда приходит под утро, то пользы от него тоже, как от козла молока. К'ак он с дочерью моей обращается — ты это знаешь?

— А ты ей больше о нем нашептывай,— обозлился, наконец, Курышпай.— Зачем ты распускаешь молодую женщину? Зачем учишь ее непочтению и дерзости? Вот ты и добиваешься, чего хочешь!

— Чему я ее учу? — вскочила Акмарал.— Да посты­дился бы ты на старости лет врать! Что, моя дочь плохо за тобой ухаживает? Грубит она тебе? Огрызается? Не слушает тебя? Скажи-ка на милость!

— Да разве во мне дело? — старик с грустью усмех­нулся.— Какая ты все-таки глупая! Всю жизнь прожила,

а ума не нажила. Со мной-то твоя дочь и ласкова и по­чтительна, да ведь...

Он махнул рукой, а Акмарал так и набросилась на него.

— Да!.. Что да?..— затараторила она, размахивая ру­ками.— Нет-нет, ты уж до конца договаривай... Ты хо­чешь сказать, что моя дочь выгнала из дома Дамеш? Да, выгнала! И правильно сделала, что выгнала! Я ее одоб­ряю. Я! Взяли волчонка в дом и думали, что он и волком останется, и хозяину руки будет лизать. А он на хозяина стал бросаться, горло ему перегрызть норовит. А ты сто­ишь да дрожишь, слово перед ней сказать не можешь!

— А ну-ка замолчи! — сказал старик.— Замолчи сей­час же! — он застучал палкой о пол.— Ходишь по домам и только ищешь, кого бы облаять, кого бы укусить! Ну и лай одна! Я тебе не компания. Идем отсюда, дорогой,— наклонился он к Булату.— Идем, у бабушки голова болит.

И, стуча палкой, он вышел из комнаты.

— Ты своему сыну-негоднику скажи, чтобы он мол­чал,—кричала ему вслед Акмарал.— Ишь, размахался, богатырь! С девкой не может справиться, а на меня голос поднимает! Ну и дом — все в нем с ума сошли!

Ведя за руку внука, Курышпай вышел из дому. Он шел прямо к Каиру.

«Надо с ним поговорить. Пусть утихомирит свою мать,— думал старик,— она ведь так бог знает до чего дойдет. Вот, значит, почему ушла из дому Дамеш. И ведь оба молчат — и она, и Ораз».

Курышпай понимал, что Дамеш скрывает от него что- то, не договаривает, мнется, хитрит. Но как он мог дога­даться, в чем дело. Хотя, если бы был повнимательней, вероятно, догадался бы. Разве он не заметил, как неуз­наваемо за эти дни изменился Ораз, стал угрюмым, не­разговорчивым, скрытным. Раньше он советовался с от­цом о всякой мелочи, теперь от него и слова не добьешь­ся. Совсем как встревоженная цапля, что притаилась на ветвях дерева, втянула шею, присела и вот-вот взлетит. Ораз может теперь глядеть на человека в упор и при этом не видеть его, а когда его спрашивают, что с ним случилось, он либо отмалчивается, либо отвечает что-то невероятное. Курышпай раньше думал, что все это от неприятностей на работе. Еще бы, нелегко ведь потерять былую славу... Но, оказывается, на самом деле все куда проще. На него свалились домашние неполадки, а что может быть неприятнее их? Вот он и стал пить, пропа­дать по ночам... А Курышпай молчал и думал: надо по­дождать, все образуется! Оказывается, нет — не образо­вывается. Неужели же у его сына нет воли, нет харак­тера? Нет, Ораз не такой. Это он скажет всем: Дамеш, Оразу, Каиру и прежде всего той ведьме, которая сегод­ня ворвалась к нему с криком и руганью. И носит же зем­ля на себе таких паршивых старух!

Курышпай успел как раз вовремя. Голубая директор­ская машина выезжала из ворот завода. Старик бросил­ся к ней, крича:

— Каир! Эй, Каир! Подожди-ка минутку, сынок!

Каир услышал крик,-— он сидел за рулем,— резко за­тормозил машину и выскочил навстречу старику.

— Здравствуйте, аксакал! - сказал он радостно.— Вот хорошо, что сами пришли и кавалера с собой приве­ли. Садитесь-ка, я вас покатаю! — Он поднял Булата на руки.— Что, кавалер, часто тебя шлепают? Сильно озор­ничаешь?

— Он-то не особо озорничает,— Курышпай погладил Булата по голове.— Он мальчик умный, а вот родители- то его...

— А что такое? — встревоженно спросил Каир.— Впрочем, поговорим по дороге. Кавалер, садись со мной, будешь за шофера, поедем на Магнитку. Кураке, вы бы­вали когда-нибудь там?

— Только один раз зимой,— ответил старик, усажи­ваясь в машину.

— А вот сейчас взгляните, что там творится! — ска­зал Каир.— Знаете, какую мы там домну сооружаем? .

И Каир начал рассказывать о домне.

А говорил он, как пел. Речь ведь шла о будущем Те­миртау, а здесь соперников у Каира не было. Рассказы­вая, он то повышал, то понижал голос по ходу рассказа, и Курышпай подумал, что так говорить, как Каир, может далеко не всякий. Он слушал его очень внимательно. Многое из того, что рассказывал Каир, было для него совершенно новым, таким, что ни в газете не прочтешь, ни из разговоров не узнаешь. Да оно и понятно, директор во всем знает толк, он в курсе всех дел, у него широкий кругозор. Курышпай впервые слушал такого осведомлен­ного человека. «В этом-то и все дело,— думал старик.— Ответственность делает человека зорким. Он видит все на сто верст вокруг».

А Каир все рассказывал.

— Вы понимаете,— говорил он,— какая роль в семи­летием плане отводится нашей казахской стали? Сталь для хозяйства что кровь для человека. Когда человек здоров, кровь его ритмично бежит по жилам. А остано­вится кровь, и человеку конец. Так вот, на нашем комби­нате мартен — это сердце, а домна — желудок, и едем мы сейчас смотреть наш желудок, понятно?

— Ну как же, как же! — торопливо заговорил ста­рик.— Недаром же я всю войну на заводе проработал... Да, хочу я тебя спросить. А откуда вы питание будете брать для домны, чем вы ее кормить-то будете?

— Кормить ее мы будем карагандинской рудой,— от­ветил Каир.— Для этого у нас два рудника — Атасу и Актау. Атасу дает известь, а Актау—железный колчедан.

— Вот это дело,— подумал Курышпай, сразу забыв все свои домашние неприятности.— Эх, годы мои не те, а то сам бы я встал у домны.

— А что, если Ораза поставить горновым? — спро­сил он.

Каир резко повернулся к старику.

— Да разве в одном Оразе дело? Тут меньше чем сот­ней человек никак не обойдешься,— сказал он.— Сейчас наша задача в том и состоит — научить казахскую моло­дежь технике. Каждый казахский парень должен уметь держать руль машины так же твердо и свободно, как он держал когда-то кетмень. Без техники социализма не по­строишь, Надо готовить казахских парней на металлур­гов, надо делать из них сталеваров, горняков, вальцов­щиков. ЦК комсомола обещал нам помочь в этом. Вот буду сейчас разговаривать с начальником «Казметалл- треста». Для школы потребуются программы, пособия, тетради, классное оборудование и еще многое другое. Все это надо достать. Как, где? А противников у меня хоть отбавляй.

Каир улыбнулся.

— Светик ты мой,— воскликнул старик,— да что их слушать? Что мы тебя не знаем разве? Не среди нас ты вырос? Отец твой работал на производстве и тебе заве­щал то же самое. Правильно ты говоришь, очень пра­вильно! До каких же пор ходить нам в неучах!

Домна перед ними возникла сразу, как только они проехали поворот.         .

Черная, величественная, она была так велика, что да­же иссиня-черные облака, проходящие над ней, казались лишь ее тенью, упавшей на небо. Только электростанция, стоящая рядом, еще могла с ней сравниться по высоте. Чтобы увидеть вершину домны, нужно было так задрать голову, что шапка валилась. Рядом с этими двумя гиган­тами все казалось ненастоящим, даже автомобили, оги­бающие домну, с ее высоты похожи были на цыплят, большие красивые здания по берегам озера были ве­личиной с конфетные коробки, а широкая прямая ули­ца, уходящая в степь, казалась узкой, как садовая до­рожка.

Работа здесь кипела вовсю: огромные черные руки подъемных кранов осторожно, деталь за деталью, состав­ляли целое здание. Люди, как муравьи, ползали по сте­нам. Иногда в тех местах, где они проползали, ослепи­тельно вспыхивал белый огонь и сыпались разноцвет­ные искры. Шум, жужжание, скрежет стоял над стройкой.

Каир попросил старика подождать его полчаса в ма­шине, а сам быстро пошел в здание треста.

Курышпай взял внука за руку и решил побродить с ним по улицам нового города. Он ходил, смотрел, думал;

Да, осенью, когда закончится строительство домны, новый город вольется в Темиртау. Вот тогда наш Темир­тау станет сердцем казахской черной металлургии. Кто же мог когда-то подумать, что такое возникнет в Сары- Арке? Ведь раньше, кроме нескольких юрт, отары овец, пастуха на холмике да собаки возле него, тут ничего не было. А сейчас взгляни-ка! Да, исполнилась старая де­довская пословица: через полвека вся страна обнов­ляется.

...Машина мчалась обратно. Каир был хмур и сосре­доточен, видно было, что настроение его упало. И все потому, что с управляющим «Казметаллтреста» вышел очень неприятный разговор.

Каир сказал ему:                                                    .

— Вы знаете, что весной в Темиртау прибудет пер­вая партия казахской молодежи, и вот...

— Знаю, знаю,— нетерпеливо прервал его управляю­щий.— Вы говорите сразу, что вам от меня надо?

Это был маленький, худой старикашка, совершенно седой и преехидный. Он во всем всегда сомневался и ни­когда никому не верил.

— И вот всю эту молодежь,— продолжал спокойно Каир,— надо будет распределить по объектам. Часть на­правится за пределы Казахстана — в Череповец и Куз­нецк, а другая часть останется здесь, на заводе, чтобы овладеть техникой. Значит, надо будет для них постро­ить школу и обеспечить их общежитием.

Вот тут управляющий и прервал его второй раз.

— Слушайте,— воскликнул он.— Да зачем они мне? Кто их учить-то будет? Кто деньги мне на это даст? У ме­ня ведь строительство, а не ликбез.

Тут уж Каира прорвало:

— А о завтрашнем дне вы думаете? — крикнул он.— Кто у вас будет работать, когда вы достроите комбинат? Где вы рабочих найдете?

— Найду, не беспокойтесь,— сказал управляющий.— И еще каких найду. Вот вы говорите: надо построить школу. Построить-то, конечно, недолго, да откуда я учителей возьму?

— Учителей я дам,— сказал Каир.— А жильем долж­ны обеспечить их вы.

—. Нет, нет, нет,— замахал руками управляющий.— У меня нет для них жилья. Перестаньте меня, пожалуй­ста, агитировать. Еще даже и строительство домны не за­кончено, а тут школу строй, общежитие... Нет, не будем делить шкуру неубитого медведя! Пусть каждый зани­мается своим делом. Вы сталь варите, а я буду домну строить,— вот тогда и будет хорошо.

Каир вышел из кабинета красный от возмущения. Когда он сел за руль, то руки у него дрожали. А старик этого не заметил и стал рассказывать ему о том, что происходит у них в доме. Рассказал и сам испугался. Каир закусил губу и так побледнел, что на него стало страшно смотреть. Он молча остановил машину, вылез из кабины и вышел в степь. Старик понял, он хочет остыть и собраться с мыслями,

А Каира прямо-таки трясло от негодования.

 Эдакая дурища Ажар,— думал он,— как она могла подумать, что Дамеш может завести какую-то интрижку с ее мужем? -Если она и заметит что-нибудь со стороны Ораза, то и близко не подпустит его к себе. Ведь он, Ка­ир, насквозь видит Дамеш. Она еще никого не любит, но час придет, и весь мир исчезнет из ее глаз, никого она не будет видеть, кроме того одного человека, которого по­любит, И пойдет она за ним хоть на край света, положит за него голову, бросит ему под ноги все, что имеет: красоту, молодость и любовь. Вся беда только в том, что этим человеком не будет ни он, Каир, ни его соперник Ораз. Пять лет ходит он за Дамеш по пятам, и она по- прежнему его не замечает... А ему уже двадцать восемь лет, пора ваяться за ум, остепениться, завести семью...

В ушах звучал голос матери:

«Да, светик ты мой, неужели я так и не буду нянчить твоих внучат? Светик мой, в твои годы мой отец имел уже нас четверых.., Заколдовал тебя кто-то, вот что я скажу...»

Кто-то... Она отлично знает кто! А Дамеш, та все пре­вращает в шутку. «Наши аулы разбросаны далеко друг от друга»,— сказала она ему однажды.

Каир вернулся к машине, сел за руль и молчал всю дорогу.

Когда он вошел в комнату, мать готовила чай. Увидев его нахмуренное лицо, она бросилась к нему, стала спра­шивать, что с ним.

Но он не ответил, молча подошел к телефону и стал набирать какой-то номер.

— Это ты, Ажар? — спросил он хмуро.— Зайди ко мне, когда освободишься.

Положил трубку и подошел к окну. Ему было так душно и тошно, как будто в комнате уже не осталось воз­духа. Мать тревожно смотрела на него, он чувствовал ее взгляд, но делал вид, что не замечает. Молча полез в карман, вынул коробку «Казбека», постучал папироской по коробке и закурил. Потом искоса взглянул на мать. Все ведь отлично понимает, хотя и делает наивное лицо. А он любит ее, любит... Несмотря на всю ее вздорность и бабью болтливость, характер у нее все-таки чисто муж

ской. Именно поэтому после смерти отца она и сумела стать ему и матерью и отцом...

До сих пор Каир никогда не говорил ей слова попе­рек, а сейчас, ничего не поделаешь, придется сказать... И не одно слово, а много.

Послышался стук каблуков, и в дверь влетела Ажар.

Каир подошел к ней вплотную и, не здороваясь, стро­го спросил:

— Ты что там такое натворила?

— Я? Натворила? Ажар от удивления даже отступила на шаг.

— Да, ты!

Она молчала.

— Ну, что дурочку валять! — крикнул он грубое Зачем ты прогнала Дамеш?

Ажар растерянно посмотрела на мать, потом опять на брата и вдруг крикнула:

— А затем, что пусть не пакостит у меня в семье!

— Да? — насмешливо и сурово спросил Каир.— Чем же она тебе напакостила?

— Она,— начала было Ажар и вдруг, не выдержав испытующего взгляда брата, осеклась, опустила глаза.

— Ты сейчас же пойдешь, попросишь у нее прощения и приведешь обратно,— сухо отчеканил Каир.

Ажар подняла на него глаза, поглядела с негодова­нием, потом, ничего не говоря, пожала плечами и медлен­но вышла из комнаты.

— Стой,— Каир побежал за ней, схватил ее за руку и потащил обратно.—Ты слышишь, что я тебе сказал? Стой...— И он так сжал ей руку, что она сразу побледне­ла, вскрикнула от боли и села на стул.

— А почему я должна перед ней унижаться? — спро­сила Ажар.

Каир ударил кулаком по спинке стула.

— Я заставлю тебя извиниться! — прошипел он.—Заставлю, понимаешь?

Ажар закрыла лицо руками и заплакала. Тут подня­лась Акмарал.

— Эй, вы,—крикнула она громко,— что там еще за беда? Почему вы грызетесь?

Каир резко обернулся к ней:

— Мать, образумь свою дочь... Пусть она пойдет и извинится. Дамеш должна вернуться в дом.

— Ну да, только этого недоставало! Вернуться... Пос­ле всего, что она натворила... Нет, ты думаешь, что гово­ришь? Ее собственный муж...

И тут Каир прервал ее, топнул ногой и крикнул:

— Замолчите сейчас же... Стыдитесь! Вы уже ста­руха...

Акмарал застыла от изумления: так Каир еще никог­да не разговаривал с ней.

— Что такое он говорит? — пролепетала она. ...

— Запомните, мама,— медленно выговорил Каир, подходя к ней.— Я вас слушал всю жизнь, и вот что из всего этого вышло. Хватит! Теперь вы будете слушать меня... Это я вам говорю.

 С этими словами он выбежал из дома.                      .

На завод Каир пришел темнее тучи. О чем бы он ни думал, он в мыслях все время возвращался к Дамеш. Ко­нечно, в этой поганой истории он не виноват, он ничего не знал о ней, но перед Дамеш этим ведь никак не оп­равдаешься. «Почему же ты не мог угомонить свою мать и сестру?» — спросит она, пройдет мимо него и, конечно, будет права.                                                    .

Каир думал и о другом. Вот, скажем, случится такое чудо: Дамеш вдруг согласится стать его женой. Что бу­дет дальше? Не введет ли он в дом жену только для того, чтобы у его родственников было кого грызть... Хорошо, если мать уживется с его женой, а если нет... Скорее всего нет. Так какой же выбор он должен, в конце кон­цов. сделать?

Приотворилась дверь, и показалась голова секретар­ши. Она поглядела на директора, угрюмо стоящего около окна, на стол с разбросанными бумагами и бесшумно ис­чезла.

Вслед за тем в дверь громко и требовательно по­стучали. В кабинет вошел заведующий заводской лабо­раторией инженер Амиров. Он был в белом халате и бе­лой круглой шапочке. Всегда он улыбался, подмигивал, рассказывал разные анекдоты, а сегодня был непривычно озабочен и тих.

— Каир,—сказал он,— вам докладывали, что прои­зошло?

— Нет, а что? —сразу позабыв о всех домашних не

приятностях, бросился к нему Каир.— Что-нибудь серьез­ное?

— Да как сказать? Не очень, но все-таки. Ночная смена выдала сталь второй марки вместо третьей.

— Как же так? — Каир забегал по комнате.— Поче­му вы не доложили мне сразу? Почему же Муслим мол­чит?

Амиров развел руками.

— Почему Муслим молчит, я не знаю, но анализы проверял я сам лично.

— Хорошо,— Каир позвонил и, когда вбежала секре­тарша Лида, коротко приказал:

— Вызовите главного инженера.

Когда он повернулся к столу, то увидел, что Амиров все еще стоял у окна.

— Что? Есть и еще что-нибудь? — спросил он.

Амиров вдруг смущенно улыбнулся.

— Есть еще одно дельце,— сказал он, запинаясь.— Да ты сейчас, кажется, не в настроении?

— Говори, говори... Хуже не будет,—проворчал Каир.

— Хочу пригласить тебя на ерулик, или, как говорят русские, на новоселье. Обмываю новую квартиру.

Каир облегченно вздохнул.

— Ну, слава богу! А я подумал, будто еще что-нибудь случилось! Спасибо. Приду обязательно, но об этом дей­ствительно потом.

За дверью послышался голос Муслима. Он о чем-то спросил секретаршу, потом вошел в кабинет.

— Так ты зайди попозже,— сказал Каир Амирову и обернулся к Муслиму.

Муслим вошел улыбающийся, веселый, он протянул руку Каиру и спросил:

— Ну, как дела, хозяин, а?

Каир молча ответил на рукопожатие и сурово, не при­нимая его улыбки, поглядел ему в глаза.

— Ночная смена,— сказал он сухо,— не дала нужной марки стали. Знаете вы это или нет?

— Знаю,— Муслим кивнул головой.

— Знали и не сообщили мне?

— Да я и так бегаю за тобой целый день, как маль­чик. Спроси у секретарши, сколько раз я тебе звонил.

Каир подошел к Муслиму и взял его за пуговицу.

— Мусеке, вы мне близкий человек, я все доверял вам, вы все видите, все знаете, но скажите, ради бога, почему с тех пор, как я сделался директором, наш завод стал сдавать темпы? Ведь наша выработка снижается с каждым днем? Верно? Так в чем же тут дело?

— Ну, а ты думаешь, в чем? — прищурился Муслим.

— Когда бы знал, вас бы не спрашивал.

— Ты спрашиваешь потому, что думаешь, будто это зависит от меня?—Муслим усмехнулся.— Дорогой мой, я тут совершенно ни при чем. Я веду свою линию, а на­чальник смены свою. И сколько я не кричу, не убеждаю, никто меня не слушает.

— Да кто? — возмутился Каир.— Кто вас не слуша­ет? Вы конкретно говорите.

Муслим ответил не сразу.

— Спрашиваешь кто? — он опять помолчал, а потом решительно и резко сказал: — Хотя бы Дамеш Сага- това...

Каир покачал головой.

— Вот уж действительно нашла коса на камень... Что такое происходит? Никому нет покоя от этой Сагатовой. А вам больше всех. Нет-нет, Мусеке, это невозможно, трогать Дамеш нельзя.

Улыбка сразу сползла с лица Муслима.

— Почему же это нельзя? А когда же будет можно?- спросил он не без ехидства.— Сагатова кляузничает, кле­вещет на руководителей, разлагает коллектив, натравли­вает людей друг на друга, а мы все будем играть в жмур­ки? Слушай, я тебе серьезно говорю. Дело зашло слиш­ком далеко, кого-то из нас ты должен уволить: либо ме­ня, либо ее! Вот и все.

— Ну, если вопрос стоит так,— Каир развел рука­ми.— Если другого выхода нет, то...

Он сделал какой-то неопределенный жест, который мог означать: «Дело ваше •— решайте!»

— Да ты что, шутишь, что ли, Қаиржан? — крикнул Муслим, сразу утеряв всю свою невозмутимость и величие.— Ты хочешь сказать, что...

— Да ничего я не хочу сказать,—успокоил его Каир.— Но разговор-то начали вы? Как вы считаете, что я дол­жен сказать Сагатовой? Убирайся, Сагатова, вон, потому что ты не нравишься нашему главному инженеру. А в чем дело, спрашивай у него, я не знаю... Так, что ли, я

скажу Сагатовой? Ведь доводов-то вы никаких не при­водите.

— Да какие же доводы еще нужны? — возмутился Муслим,— Работает она вяло, из-под палки, к обязанно­стям своим относится халатно, приказов не выполняет. Чем это не доводы?

Каир вздохнул. «Вот лиса так лиса —опять хитрит»,— подумал он.

— Ну, конечно, это не доводы,— сказал он.— Это го­лое обвинение без фактов и без доказательств. А ему грош цена, Мусеке. Вот изложите все в виде рапорта, обоснуйте, тогда и будем говорить.

Муслим сразу же скис и повесил голову.

— Ну что ж,— сказал он вяло,— и изложу. Подожду еще немного и изложу.

Он помолчал еще, снял очки, протер их кончиком платка и снова надел на нос.

— Если не исправится, придется так сделать.

— Вот и хорошо,— кивнул головой Каир,— Тогда и будем разбираться.

Двери снова приотворились, и просунулась голова секретарши.

— Каир Рахимович, вас вызывает Караганда,— ска­зала она.