Страница - 39

ВТОРАЯ ЧАСТЬ. Глава первая

«К черту все...»

Ораз лежал на спине, заложив руки за голову. Ружье и сумка валялись рядом в высокой болотной траве, а он слушал, как шумит лес, смотрел на облака и угадывал, на что они похожи. Вот то облако, например, высокое, со­вершенно белое, ни дать ни взять снежная баба, а вот маленький серый клочок, мягкий и пушистый,— это,' конечно, заяц, в которого он так позорно промазал сегод­ня. И то сказать охотник! Бродил с двустволкой целый день, а домой придет пустой. Вот уж посмеется дед Курышпай!

Ораз сорвал сочный темно-зеленый стебель, пожевал его и сплюнул. У стебля такой терпкий кислый вкус, что от него свело челюсти. Потом он сорвал другую травинку и задумчиво начал грызть ее.

Вот уже месяц, как он плохо спит, мешают мысли. А старики говорят еще, что нынешняя молодежь легко­мысленная и бездумная, что она не способна ни к раз­думью, ни к переживаниям...

...Ажар, когда он возвратился из театра, встретила его неистовым криком:

 — Убирайся сейчас же откуда пришел! Слышишь?

И, не ожидая ответа, бросилась на кровать и вся за­тряслась от рыданий. Так всю ночь она и пролежала, уткнувшись лицом в стену.

Утром Ораз встал как побитый. Весь день в цехе ра­бота у него буквально валилась из рук. И это повторя­лось изо дня в день. Появилась какая-то непонятная рас­сеянность, он не мог ни на чем сосредоточиться.

По заводу пошли гулять слухи. Кто говорил серьезно, кто с усмешкой, кто шепотом, кто на полный голос:

— А наш-то Ораз звание Героя получил прямо, мож­но сказать, по знакомству. Директор-то — родной брат его жены, вот он ему и колдует.

— Да,— отвечали другие,— но видно плохо колдует! Бригада вот уж год как в прорыве. Так и не получила звания коммунистической.

— Да и не получит никогда, оно, считай, уже в руках Тухфатулина. .

Конечно, на каждый роток не накинешь платок. На эти слухи и пересуды Ораз не обращал внимания, но все- таки, что и говорить, неприятно, тем более, что какое-то зерно истины в этих упреках есть. Все-таки есть... По крайней мере хоть одно упущение он допустил. Звание Героя он получил за один-единственный поступок. Сумел организовать в. сверхурочное время ремонт мартена — и печь заработала на месяц раньше, чем это предусмат­ривалось планом. Завод получил внеплановую сталь. Этого никто не ожидал. Качество стали оказалось высо­ким, брака не было. Вот за это и присвоили ему звание Героя Труда. А дальше все пошло не так...

Звание Героя обязывает к дальнейшим делам, а их нет, он достиг высоты, а потом стал отставать и, нако­нец, выпустил из рук инициативу и поплелся чуть не в хвосте. Но ведь нужно разобраться в том, что случилось: узнать, почему он не выходит на первое место... Разве он не делает сайчас все от него зависящее? То, что припи­сывают ему завистники, клевета, ложь! Нет, Ораз еще скажет свое слово. Он не из тех, кто берет что-то у жизни рывком. Он, например, мечтает разработать новый спо­соб скоростной плавки стали, внедрить его в производ­ство. Для этого вовсе не нужно создавать какие-то новые бригады, объявлять авралы,— нужно только спокойно работать. Он опередит своих соперников в совершенно равных с ними условиях. И пусть пока болтают, что хо­тят мастера, подобные Кумысбеку. Пусть они говорят шепотком, что угодно (громко-то неудобно: ведь Ораз — друг Қумысбека). Пусть... Ораза от этого не убудет и не прибудет. Он, правда, не имеет звания мастера, но весь технологический процесс он знает на зубок! Да! Сейчас они — он и Кумысбек — оба равны, оба варят сталь по одним и тем же штампованным, переписываемым из года в год инструкциям. Но Қумысбек полностью вмещается в рамку инструкции и чувствует себя в ней преотлично, а вот Ораз уже точно знает, как и какие изменения следует внести и в нее, и в процесс варки. Но только пока это сек­рет. Он не хочет прослыть фантазером. Ему надо еще думать и думать, а для этого нужно спокойствие. Но именно спокойствия у него нет и в помйне.

Вот почему скандалы, которые устраивает Ажар, он воспринимает особенно болезненно. Но бог с ней, пусть ругает, как хочет, только бы не касалась Дамеш... Ах, сестра моя Дамеш, на тебя всегда посмотреть приятно! Все-то у тебя хорошо: улыбка, манера говорить, голос, самые слова, которые ты произносишь. Я тебя вижу толь­ко урывками, но что правда, то правда—помани ты меня, и я сейчас же пойду за тобой куда угодно. Но это все только мечты. Ты не позовешь меня, Дамеш! То, что могло быть пять лет тому назад, сейчас.уже ушло без­возвратно. Тогда ты любила меня, теперь ты чужая. А кто виноват, что так случилось? Я — Ораз? Он — Каир? Ты — Дамеш? Тут ничего не поймешь и не поделаешь!

Стая уток вдруг с криком взлетела с небольшого бо­лотца, где-то совсем рядом около него. .

Ораз схватил ружье, но оно оказалось незаряженным. Он сердито плюнул, зарядил ружье, повесил через плечо и зашагал к берегу. Настроение было испорчено. Все- таки, что ни говори, а чертовски неприятно возвращаться с пустыми руками, опять отец будет смеяться. Хотя бы. найти подранка — ведь он стрелял несколько раз в про­летающие стаи и, наверно, хоть раз да попал. Во всяком случае, сейчас нужна осторожность, иначе он упустит и этот свой последний шанс.

Пригибаясь к кустам, он добрался до берега и увидел: шагов за сто от него плавает стая уток, плавает медлен­но, чинно, одна к одной, так, как будто все они нанизаны на одну нитку, впереди — красавец селезень с фиолето-

вым зеркальцем на крыле; У Ораза замерло сердце, и он не помнил, как поднялся во весь рост, прицелился и вы­стрелил. Дробь угодила в самую середину нитки. Послы­шался тревожный свист крыльев, стая поднялась и по­неслась над озером. На поверхности осталась одна птица, которая билась в предсмертных судорогах. И толь­ко Ораз успел добежать до лодки и сесть за весла, как рядом с ним с шумом — одна, другая! — упали две утки! Победа! Две утки... Это уже чего-то стоит. Ох, если бы и в жизни везло Оразу так же. Но куда там! Он неудач­ник, у него нет верного глазомера на счастье... Есть люди, у которых верный глаз. Во все мишени они попадают без промаха, никогда не уходят с пустыми руками. Это счаст­ливцы, им всегда везет. Он не такой, института не окон­чил, от Дамеш уехал, звание Героя, завоеванное с таким трудом, вот-вот выскользнет из его рук. Друзья смеют­ся, недруги радуются... Какой же он счастливец...

Курышпай сидел во дворе под карагачем и злился. Он видел, как по улице шагал Ораз,— за спиной у него ружье, на поясе висели две утки; сын шел медленно, не торопясь, не думая о том, что сейчас уже два часа, а в три ему надо быть на заводе. О чем, собственно, он ду­мает? Не до завода ему! Каждый день ругается с женой, каждый день она в слезах, а в чем дело, не поймешь: оба молчат... Может быть, просто надоела она ему? Все вре­мя была хорошей, а потом сразу сделалась плохой... И такое бывает у нынешней молодежи.

Курышпай не сводил глаз с сына. Раньше он легко читал все его мысли, а сейчас все для него — загадка. Старика это так тревожило, что он часто в уме прикиды­вал,— а не бросить ли ему все и не уехать ли к старшему сыну в Семиречье? Тот слал ему письмо за письмом. «И на шайтан тебе сдалась эта пустая вымерзшая степь? — писал сын,— Родные тебя ждут, возвратись к себе на ро­дину, пусть родной Узун-Агач увидит тебя снова на скло­не твоих лет, как он видел твою молодость». Все это так, но Курышпай, сколько бы ни рвался, не может уехать от­сюда никуда. И сына жалко оставлять, и к внуку при­вязался. А самое главное — завод. Многие годы он вдыхал жар его печей, завод окуривал его дымом, гарью, ослеплял огневыми фонтанами и, наконец, так прирос к его душе, что, если Курышпай день не побывает там, не поговорит с друзьями, ему и кусок хлеба в рот не полезет.

                                                                                                                                                                                — Папа, папа идет! — крикнул Курышпай и толкнуя вперед Булата.— Иди, встречай.

Мальчик радостно побежал навстречу отцу, но Ораз не поцеловал его, не поднял на руки, как обычно. Он су­нул ему утку и сказал:

— Это тебе.

Не обращая внимания на отца, пошел в дом.

«Великий аллах, что с ним такое приключилось? — думал старик.— Он и на сына глядеть не хочет! И все хмурится, как осеннее небо. Нет, надо все-таки пойти посмотреть...»

Старик уже поднялся со скамейки, но вдруг со сторо­ны улицы ему крикнули:

— Вам телеграмма-молния, распишитесь.

Он поглядел: за забором стояла девочка-почтальон и протягивала ему телеграмму. Он распечатал, прочел ее и засмеялся от радости: «Выезжаю Аскар».

Кто говорит, что воскрешения из мертвых не бывает? Что мертвые — мертвы навеки? Вот только что произош­ло перед его глазами чудо воскрешения! Даже не пере­скажешь, пожалуй, через какие муки прошел этот па­рень — тот самый, который сообщает о своем выезде. От целого рода уцелело только двое. Он и его племянница — Дамеш.

...Курышпай зашел в дом, повесил на крючок войлоч­ную шляпу, которую надевал всегда, когда хоть на мину­ту выходил из дому, и осторожно заглянул в комнату Дамеш.

Дочка сидела за столом, перед ней были чертежи, она смотрела на них и думала. Только сейчас Курышпай заметил, как она изменилась — осунулась, побледнела, глаза запали. Она увидела старика и улыбнулась.

Он подошел, положил ей руку на плечо.                    .

— Дедушка,— сказала Дамеш,— вот посмотрите. Это чертеж того, что происходит в мартене в момент выдачи стали. Разбираетесь в чертеже?

— Отлично, доченька,— сказал старик, ласково глядя на нее.— Ну-ну?

— Так вот,— продолжала она,— быстрота выплавки стали, как мы говорим, прямо пропорциональна темпе­ратуре печи, то есть чем печь горячее, тем выплавка быстрее... Тут и объяснять нечего... Но слушайте дальше. Чтобы разогреть печь до нужной температуры, обычно

сжигаем газ. Но, как вы знаете, газ горит очень хорошо, жарким синим пламенем, и все же сталь плавится за во­семь-девять часов, но ведь это очень большой срок, девять часов — полторы смены. Так вот что я надумала. Чтобы выиграть время, надо продувать печь не просто сжатым воздухом, а смесью воздуха и пара.

— Это зачем же? — спросил Курышпай.— Ведь пар- вода, а вода — огонь гасит.

— Так ведь то вода гасит, а не пар...— сказала Да­меш.— Одним словом, времени мы сэкономим много. Сталь я выдам сперва за семь, а потом и за шесть часов, то есть сэкономлю два часа! Представляете, что это даст заводу? Каир говорит, что для испытания нового способа надо много денег, придется построить, говорит он, совер­шенно новое компрессорное оборудование, а я вот подсчи­тала и вышло, что хотя и придется раз потратиться, но все затраты будут возвращены заводу через один-два месяца.

Дамеш поднялась с места и в волнении прошлась по комнате.

Старик задумчиво покачал головой.

— Не знаю, что тебе и сказать. Давать сталь за шесть часов — это, конечно, большое дело. И ты говоришь, Каир жмется? Боится затрат?

Дамеш пожала плечами.

— Да его не поймешь, не говорит ни да ни нет. Его Мусеке настраивает.

Курышпай достал из кармана трубку, кисет, раскрыл его и вынул оттуда щепотку табака.

— Не знаю,— повторил он снова, набивая трубку желтыми заскорузлыми пальцами.— Право, не знаю! Без Мусеке Каир шагу не шагнет. Это, конечно, так!

Он закурил.

— А сейчас как с твоим проектом?

— Сейчас они передали все материалы в технический отдел.

— Там ведь Платон Сидорович сидит? — покачал го­ловой старик.— Хороший человек, безобидный! — И Ку­рышпай глубоко затянулся.

— В том-то и дело,— рассмеялась Дамеш,— что уж слишком безобидный! Такой безобидный, что без Мусеке тоже шагу не шагнет. Что тот ему скажет, то он и будет делать.

Неожиданно Курышпай встал с места и полез в карман.

— А я тебе подарок принес,— сказал он и протянул телеграмму.

Дамеш взглянула на нее, ахнула и бросилась стари­ку на шею.

— Дядя едет! Боже мой, какая радость,— повторяла она, целуя старика то в голову, то в шею.

— Вот тебе и радость,— сказал Курышпай поучитель­но.— Всегда меня слушай. А хотела туда ехать сама../ Я же сказал, пошли деньги и жди. Он сам к тебе приедет» Видишь, так оно и вышло/

Действительно, так оно и вышло. Врач Аскар Сагатов возвращался на родину.

 Дамеш думала об этом и днем дома, и на заводе во время ночной смены.

Ночью ее воображение и память всегда работали осо­бенно обостренно. Она слабо помнила лицо дяди. Прав­да, когда смотрела на желтую выцветшую карточку с потрепанными краями, что хранилась у Курышпая, что- то всплывало в ее памяти, но только она отходила от фотографии, все пропадало снова.

На большой групповой фотографии сняты были деле­гаты краевой партийной конференции 1929 года. Отец и мать в центре. Фотография скверная, тусклая, но все-таки можно разобрать, что у отца продолговатое лицо, гус­тые брови, сросшиеся на переносице, и прямой нос. Две глубокие кривые складки легли у рта. Лицо смуглое, очевидно, сильно загорелое, худое. Вот таким Дамеш н представляет лицо дяди, ведь это их наследственные черты — густые сросшиеся брови, прямой нос и продолго­ватый овал лица. Нос у Дамеш тоже очень прямой, а брови хотя и не срастаются на переносице, но тоже гус­тые и черные. Она помнила, как дядя Аскар разглаживал пальцами ее брови и приговаривал:

— Единственная радость ты моя! Метисочка ты моя хорошая,— и целовал ее то в лоб, то в щеку, то в брови.

И вот в один прекрасный день дядя пропал, как в воду канул. Однажды, когда Дамеш с коньками под мышкой бежала на озеро, ей встретилась врач Айша Байжанова (тогда еще Байжанова, за Муслима она вышла

позднее) и подозвала ее к себе, Дамеш подбежала. Айша обняла ее за плечи и сказала тихо и печально:

 — Дамеш, ты мужественная девочка! Сегодня арес­товали твоего дядю. Его взяли прямо из амбулатории.

Я встретила его в коридоре. Он велел тебе передать, что­бы ты была умницей, не плакала и не убивалась. Скоро все выяснится.

В тот год стояла суровая зима. На следующее же утро Дамеш оделась потеплее — черную доху с большим во­ротником и красную шапочку-ушанку — и пошла в тюрьму с передачей. Она знала, ждать придется долго, может быть, до вечера. Так оно и случилось. Час прохо­дил за часом, а она все стояла и стояла. Люди приходили и уходили, а с ней никто не хотел разговаривать. Не­сколько раз она стучалась в комендантское окошечко, но каждый раз ей отвечали:

— Подождите, вас вызовут.

Вызвали ее только вечером. Сутулый рослый казax с воспаленными глазами переворошил все, что бы­ло в ее сумке, ощупал по складкам белье, наконец все скомкал и засунул снова в сумку. Взял же он для пере­дачи только табак и спички.

— Больше ничего не полагается, можешь идти,— при­казал он.

Этого казаха — горбоносого, красноглазого с серым усталым лицом — Дамеш запомнила на всю жизнь. Не­давно она встретила его на улице и остановилась пора­женная. На нем было старенькое подержанное пальто, разбитые ботинки и старая порыжевшая мягкая шляпа. Потом ей рассказали: горбоносый живет на пенсии, ра­ботал одно время завхозом, но и там не удержался.

Очень трудно было Дамеш жить в те годы. Поэтому она хорошо помнила всех, Кто проявлял к ней внимание. Среди них всегда была Айша. При встречах она подзы­вала ее и спрашивала о дяде — не пишет ли, не слышно ли о нем что. При этом глаза ее глядели просто и печаль­но. Она гладила Дамеш по голове и говорила:

— Ничего, все как-нибудь устроится.

Ее участие трогало Дамеш до слез, она всегда думала об Айше с любовью и нежностью. Все в Айше нравилось ей: и то, как она одевается, как говорит, как ведет себя с окружающими. Со всеми-то она ласкова, ко всем-то она внимательна, никогда никто не услышит от нее рез­кого слова. Однажды Дамеш увидела во Дворце культуры Айшу и поняла, как она красива. В платье из вишне­вого панбархата, с серебряной сумочкой в руках — стат­ная, стройная, черноволосая Айша выглядела настоящей красавицей.

Дамеш очень хотела подойти к ней, но не решилась. Держа под руку Айшу, шел какой-то незнакомый, ще­гольски одетый мужчина, уже седой и лысый. Потом Дамеш узнала: это Муслим Мусин. Айша в этот день даже не заметила Дамеш.

В цехе было душно и жарко. Дамеш вышла во двор, Прохладная ясная ночь. Луна казалась насквозь про­зрачной, звезды большие и ясные. Вот в такую ночь плыть бы да плыть с кем-нибудь в лодке по Самарканд­скому озеру, положить руку на плечо спутника, закрыть глаза и ни о чем не думать! Только пусть спутником ее будет не Каир. Нет-нет, только не Каир. Этого она не хочет. А почему?—спросила она сама себя.—Почему она не хочет быть с Каиром? Разве ей плохо с ним? Разве он не был нежен и внимателен?

Во дворе к ней подошел Ораз.

— Дамеш,— сказал он озабоченно,— сталь все еще не готова. Что ж будем делать?

Дамеш покачала головой и улыбнулась.

— Ну что же, не лезть же мне самой в мартен,— ска­зала она.— Я же давно говорю, что надо ускорить плавку стали.

Они подошли к печи. Дамеш надела синие очки и за­глянула внутрь. Жар, который шел от печи, был совер­шенно нестерпим. Если не знаешь, как подойти, то можно и волосы себе сжечь, и костюм опалить.

— Смотри, смотри,— сказал Ораз.— Сталь пенится, по ней пошли синие пятна.

— Она еще не сварилась,— сказала Дамеш,— в этом и все дело.

— Это я и так вижу,— поморщился Ораз.— Она должна бурлить, как курт в казане,

Дамеш все глядела в топку.

— Мало ты даешь стали,— сказала она вдруг,— это совершенно ясно.

Ораз с досадой махнул рукой,

— Старая песня, каждый день ее мне поет Серегин, Как будто я не стараюсь... Этот хваленый Тухфатулин, на много он меня обогнал? А ведь у него какая печь!. Вот уж правильно говорят: кто вылез вперед, тот и берет. Не­правильно это... Все должны работать в равных условиях. Я тебе вот что скажу: операции нужно по возможности совмещать друг с другом. У нас еще очень много непро­изводительных промежутков — надо их ужать до мини­мума. Так?

Дамеш покачала головой.

— Что ж ты хочешь предложить?

Ораз постоял, поколебался, подумал.

— Вот что надо,— сказал он наконец.— Надо, не до­жидаясь конца спуска шихты, сразу же готовить печь для новой загрузки. Ведь она у нас освобождается посте­пенно, да? Ну вот и надо все свободные места сразу же засыпать магнезитовым порошком. И загрузку произво­дить нужно двумя машинами, а не одной. Вот это сэконо­мит много времени.

— Сколько же? — спросила Дамеш.— Это надо знать точнее.

— Этого я еще не знаю,— покачал головой Ораз.— Не прикидывал.

— Так вот подсчитай и тогда будем говорить. Ты не думай, вообще-то мне твоя идея нравится,— сказала Да­меш,— но в таких случаях всегда надо производить точ­ные расчеты. А что старший инженер говорит?

— Ой! — Ораз быстро оглянулся.— Что ты, что ты? Если он узнает, все пропало.

— Почему?

— Да потому, что на смех подымет... Смотри, какую он склоку вокруг твоего предложения поднял! Корову ка­кую-то придумал... Дети и те смеются. Нет, только чтобы Муслим не узнал. Если узнает, всему конец.

При упоминании о ее проекте, Дамеш почувствовала, что краснеет.

— Это все Каир мне устраивает. Все он,— сказала она раздраженно.           *

— Так обратилась бы в обком партии,— посоветовал Ораз.

Дамеш пожала плечами — на что же она будет жа­ловаться, если ответа от дирекции до сих пор еще нет? Ведь не отказывают же прямо, а тянут.

— Нет оснований,— сказала она вяло.

Ораз кивнул головой.

— Все это муслимовская работа, так он и дальше бу­дет действовать. Ждет, чтобы тебе все опротивело и ты плюнула на все. Нет, так нельзя... Подожди, будет сессия областного Совета, я выступлю и скажу все. Тогда и Ка­иру достанется, дай только срок.

— Ну, если Каиру достанется, то Ажар и часа с то­бой не будет. Только ты ее и видел тогда,— засмеялась Дамеш.— Знаешь, какая это дружная семья?

— Бог с ней,— сказал Ораз резко.— Все равно жиз­ни мне нет. .

Дамеш внимательно посмотрела на него, а он, заметив ее взгляд, отвернулся и крикнул:

— Гена, а ну скорей сюда! Будем снимать пробу! Скорей!

— Иду!

Гена взял ковш, насаженный на конец длинного же­лезного прута, погрузил его в кипящую массу, осторожно зачерпнул и вылил в металлический стакан. Сталь стека­ла бурная, огненная, вся в искрах и вспышках. Гена подождал немного, потом, когда она застыла, ловко вы­шиб ее и бросил в холодную воду. Еще подождал немно­го и вытащил из воды уже застывший слиток. Расколол его молотком и показал в изломе. Потом протянул его Сразу.

— Держи!

Ораз взял остывший слиток, взвесил его, как взве­шивают золото.

— Смотри, как переломилась,— говорил он,— словно я ее ножом отмахнул.

Дамеш взяла у него из рук слиток и тоже взвесила на ладони. .

— Да, сталь первоклассная,—сказала она.—Сварена на совесть.

— Хоть в лабораторию посылай сейчас же,—гордо улыбнулся Ораз.

— Мы сами лаборатория,— задорно крикнул Гена.- Хороший сталевар и без микроскопа любой кусок видит насквозь.

Лицо у него было черное от сажи, великолепные зубы блестели, когда он улыбался.

— Сталь высшей марки,— подтвердил и Ораз.—Тут, уж не придерешься! А ведь все дело во времени. Сними пробу на тридцать минут раньше — и качество пропадет.

Дамеш вдруг оглянулась по сторонам.

— А Кумысбека тут нет? Ну-ка найдите его, ребята. Он, наверно, там, в нижнем пролете, где разливают сталь. Пошлите его ко мне. Покажем ему, какую мы сталь уме­ем варить. Впрочем, подождите, я сама!

Она пошла было вниз, но Ораз ее остановил.

— Ну куда ты пойдешь? — сказал он.— Качество на­шей стали он и сам знает. Да и не за качество нас бьют, а за то, что варим медленно. Нам хоть бы час выиграть, и все заткнулись бы... Кажется, так мало и надо, а вот не получается!

— Мало? — спросила Дамеш.— Выиграть время, это, мой друг, значит выиграть все. Ибо все в мире измеряет­ся только временем. Разве ты не понял этого?

После смены Дамеш сразу же пошла в душевую. Здесь, стоя под веселыми серебристыми струйками, она думала о том, как странно путаются все пути ее жизни, даже в чувствах своих она не может разобраться. Кого она любит? Незнакомца, которого ей еще предстоит встретить?

Дамеш улыбнулась: может быть, и незнакомца, все, в конце концов, может быть. Несмотря на путаницу, в го­лове у нее было очень легко и бездумно. Как будто теп­лая вода смыла вместе с пылью и тяжесть бессонной ночи, и все невеселые думы. Все-таки побеждала ее моло­дость. Сердце девушки учащенно билось. Она чувствова­ла все свое тело, упругое и легкое. И что там гадать? Он придет, этот незнакомец. Он обязательно придет! Придет и какой он ее найдёт? — спросила она себя. Какой она ему покажется? Она ведь знает: в ее характере есть что- то такое, что может не только рассердить, но и оттолк­нуть и даже разочаровать. Говорят, она гордячка, недо­трога, у нее скверный характер. Неужели это правда?

Она смотрела на бьющие отовсюду: сбоку, снизу, сверху — струйки воды, на хрустальный шатер, в кото­ром стояла и отвечала сама себе.

Может быть, все может быть... Женщине больше идет покорность, мягкость, безобидная лукавость, а она ведь совсем не такая. Если бы она была с Оразом... Когда

Дамеш доходит до этого, мысли ее двоятся. С одной сторо­ны, ей ясно: не появись в тот день неизвестно откуда и не встань между ними Каир — она стала бы женой Ораза. Это, конечно, так, но были бы они счастливы? Не ра­зошлись бы они через год, чтоб больше никогда не встре­чаться? Кто знает? И так тоже могло быть... А сейчас она любит Ораза по-прежнему? Нет, больше прежнего. Раз­лука только укрепила ее любовь. Сделала ее снова яркой и цветущей. Но это тайна... Об этом знает только она, Кроме нее — никто,

Ораз поджидал Дамеш у ворот завода. Он был очень рассержен и готовился выложить ей все, что накипело у него на душе. Пусть как хочет, так и понимает, пусть обидится, выругает его, прогонит, но он все равно скажет ей сегодня все, иначе ему жизнь будет не в жизнь. Он бредит во сне, его мучают кошмары, подчас он вообще не может заснуть. Когда она проходит мимо него, он кра­снеет, немеет и задыхается. Замечает ли она это? Аллах ее разберет! Она ведь хитрая!

И вот она шла с ним рядом, молчала, улыбалась чему- то своему и вдруг нагнулась и сорвала прямо с газона залитый луной, тяжелый от вечерней росы георгин.

— Тебе! — сказала она, улыбаясь.

Да ну же, ну же! — подхлестывал себя Ораз.— Будь смелее! Говори! Слова-то ведь не больно мудрые. Их по­вторяют все влюбленные.

«Дамешжан, я люблю тебя» — вот и все! Скорее! Вот уже и палисадник прошли! Ты опять не успеешь!

— Дамешжан,— сказал Ораз.

Уже подошли к дому.

У открытого окна столовой стояла женщина и смот­рела на них. Лица не видно, в комнате тихо.

Дамеш поглядела на часы.

— О, уже половина второго,— сказала она,— Ажар тебя заждалась. Пошли.

Ораз вздохнул: и на этот раз ничего не вышло...

Дамеш пролетела мимо Ажар, веселая и улыбающая­ся, и сразу зашла в свою комнату. Ажар поглядела на нее, поджала губы и остановилась перед Ор азом. _

— Зачем пришел? — спросила она зло и тихо,—За­чем, я тебя спрашиваю, пришел? Вон отсюда!

Ораз взглянул на нее с удивлением, повернулся и молча пошел в столовую. Она побежала за ним и крик­нула:

— Вон из моего дома! Бери свою любовницу и прова­ливай с ней, куда хочешь.

Ораз растерялся и не нашел, что ответить. Он молча стоял перед ней, и в голове у него было только одно: ведь Дамеш все слышит, какими же глазами он будет на нее смотреть завтра. И вдруг его передернуло, на минуту ему показалось, что он видит перед собой не Ажар, а мать ее — свою злую, склочную тещу. Это развязало ему язык.

— А ну-ка, замолчи,— сказал он сурово.— Иди в свою комнату.

— Что? — взвизгнула Ажар.

И вдруг такая необузданная ярость обуяла его, что он даже затрясся. На столе стояли часы, небольшой ме­таллический будильник. Он схватил его и с размаху бро­сил на пол.

— Замолчи-и-и! — крикнул он во все горло и сжал кулаки.

Перепуганная Ажар,— она никогда еще не видела его таким,— вскрикнула, бросилась вон из комнаты и чуть не сшибла с ног Курышпая. Он стоял на пороге. Увидев Ораза со сжатыми кулаками, обломки часов на полу, всхлипывающую невестку, старик повернулся и вышел, не сказав ни слова.

Бежать, бежать немедленно... Не раздумывать, не ко­лебаться, а собрать свои вещи да уйти! Все равно куда... Только чтобы не оставаться тут! Жаль покидать, конеч­но, деда, но раз необходимо, так необходимо... Дамеш заснула только под утро. Ее разбудил Булат. Он смеялся, тормошил ее, лез целоваться. Она потянулась, сладко зевнула, подняла его, посадила на кровать. Мальчуган засмеялся и стал рассказывать, как он вчера бегал с Ермеком по лужам.

— Ермек? Ну, соседский мальчик... Его отец Кумыс- бек! Ну, знаешь? — спрашивал Булат.

Дамеш поцеловала мальчишку и начала одеваться. Потом вышла в переднюю и остановилась. Куда же идти? Пошла по улице, сама не зная куда. Накрапывал мелкий частый дождик. Она шла, не поднимая головы. И вдруг заметила, что прошла здание заводской поликлиники.

Здесь же работает Айша-апай! Вот к кому ей надо было идти с самого начала. Она быстро поднялась на крыль­цо и отворила дверь в приемный покой.

Пахло эфиром, камфорой, валерьянкой и еще чем-то амбулаторным.

Женщина в белом халате встретилась с Дамеш в ко­ридоре.

— Вам кого? — спросила она.— Ах, доктора Байжа- нову? Но она сейчас принимает, придется обождать. Вот, первая дверь направо.

Дамеш подошла, постучалась и назвала себя.

— Сейчас, сейчас,— ответила ей Айша через дверь — Подождите меня в коридоре.

Когда она вышла через минуту, Дамеш стояла перед окном и смотрела на улицу. Небо было темное, пасмур­ное, как раз под стать ее настроению. Айша подошла к Дамеш, обняла и поцеловала.

— Ну, наконец-то ты меня вспомнила,— сказала ока весело.— Подожди минуточку, сейчас пойдем домой. А что такая хмурая? Ты не больна?

— Нет,— засмеялась Дамеш.— А вы что, еще прини­маете?

— Да, уже кончаю.

Айша посмотрела на Дамеш с улыбкой.

— Очень рада видеть тебя такой красивой. Ну, а все- таки, какой ветер занес тебя сюда? Я же знаю, ты так просто не придешь.

— Нет, просто так зашла. Соскучилась да и зашла,—с деланной беззаботностью сказала Дамеш.

— Да? Ну, очень хорошо, если так, Я ведь тебя после твоего приезда с курорта так и не видела.

— Поэтому я и пришла с повинной,— печально улыб­нулась Дамеш.— Конечно, и дело есть.

— Какое же?

— Дядя Аскар нашелся.

— Что-о?

Дамеш показалось, что Айша сейчас упадет; она по­бледнела и даже ухватилась за подоконник.

— Как так нашелся? Письмо прислал? — спросила она.

— Да, письмо... Едет к нам.

— Господи,— Айша опустилась на лавку,— Значит, жив? Значит, все-таки жив!...

 И после долгого молчания спросила:

 — Ты очень рада?

— Очень.

Айша улыбнулась. Лицо у нее уже опять было спо­койное и ясное.

— Он же чудесный врач,— сказала она.—Будет опять у нас работать... И тебе легче станет жить, прекратятся всякие твои неприятности.

Дамеш ничего не сказала, только вздохнула. Тогда Айша спросила:

— Слушай, у тебя там что-то с Муслимом нелад­но? Да?

Дамеш кивнула головой.

— А в чем дело?

— Да во многом! Не любит он меня почему-то.

И Дамеш рассказала Айше все.

Айша покраснела и опустила глаза. Видимо, ей было тяжело слышать это про мужа.

— И давно он с тобой так? — спросила она.

— Да почти с самого приезда. И как ни доказываю, все не могу его переубедить. Он не верит, что я приехала сюда работать. Раз во время перерыва подошел ко мне, взял за руку, поглядел на маникюр и сказал. «Ну, этими пальчиками много стали не сваришь». А иногда встретит в коридоре, опустит голову и пробежит мимо не за­мечая.

Айша слушала и сочувственно качала головой.

— Да-да, он такой! Кого невзлюбит, на того и гля­деть не хочет... Но ты не робей, тут уж просто надо иметь выдержку. Ты пришла ко мне, чтобы поговорить об этом?

— Нет. Я хочу поговорить совсем о другом. Дома у меня не очень ладно...

И Дамеш рассказала обо всем случившемся вчера. Айша молча выслушала до конца и потом твердо ска­зала:

— Ну, и все... Оставаться у них больше невозмож­но. Надо менять квартиру. Кстати, как раз есть у меня одна на примете. Видишь, как тебе повезло? Только вче­ра мы об этом разговаривали, и ты тут как тут.

— Где же это? — воскликнула Дамеш.

— Знаешь секретаря директора — Лиду? — спросила Айша.— Ну вот, я вчера навестила ее отца. Он лежит... С ногой что-то там. Я посмотрела, как они живут: на дво

их пять комнат. Скучно, конечно. Лида сама заговорила со мной об этом, говорит, одну комнату они сдали бы, ес­ли бы жилец попался хороший.

— Да я отлично знаю Лиду,— сказала Дамеш.

— Ну, совсем хорошо. Значит и переезжай. Дом стоит на берегу озера, вокруг чудесный сад, летом будут свои фрукты. Что тебе еще? А отец славный старик, всю жизнь проработал сталеваром.

— И Ивана Ивановича знаю, он дружит с моим дедом.

— Ну, видишь, как все хорошо получается,— сказала Айша.— Укладывайся и переезжай. А теперь подожди меня немного, мне надо поговорить с главврачом. Кон­чу — и пойдем ко мне чай пить.

Но Дамеш отрицательно покачала головой и протяну­ла ей руку.

— Спасибо, тетя Айша, но я сейчас же пойду к Ивану Ивановичу. Мне нужно переезжать...

Когда она вышла на улицу, вовсю хлестал дождь.

Всего труднее было сговориться с Курышпаем. Когда Дамеш сказала о переезде, он сначала ничего не понял, а потом осыпал ее упреками.

Она бросилась ему на шею и стала уговаривать.

Пусть он не сердится и не думает о ней плохо. Никог­да она не оставит его. Просто семья разрослась, стало тесно, вот она и решила переехать на отдельную кварти­ру. Она убеждала его, целовала, плакала, и в конце кон­цов Курышпай сдался. По-медвежьи неловко он обнял ее, прижал к груди и сказал:

— Ну, пусть будет по-твоему... Делай, как хочешь, если тебе так в самом деле лучше. Что ж, переезжай..,

Но Дамеш видела по его глазам: он ей не верил.

Курышпай и в самом деле не верил Дамеш. Он был умный, много повидавший на своем веку старик, и то, что Дамеш не договаривает до конца и хитрит с ним, было ему ясно. Показалось ему, что есть какая-то связь между недавней ночной ссорой Ораза и Ажар и уходом Дамеш. Ему опять вдруг захотелось бросить все: и дом, и детей,

и Темиртау, и завод и уехать в Семиречье. Пусть попробу­ют обойтись без него... Однако когда Дамеш зашла к нему в комнату попрощаться, он встал, пошел за ней, сам вынес и уложил вещи ее в такси. А потом разволновался, не захотел с ней разлучаться и решил проводить дочку до ее новой квартиры, а заодно уж и проведать своего ста­рого друга Ивана Ивановича.

Такси бесшумно подкатило к самому крыльцу дома Ивана Ивановича. Седой, как лунь, приземистый старик с клочкастыми бровями и аккуратной бородой — еще очень крепкий и на вид выносливый — вышел им на­встречу. Они шумно обнялись с Қурьгшпаем и стали пе­реносить в дом вещи. Курышпай смеялся, шутил, обни­мал друга. Но вот он взял в руки дерматиновый чемо­данчик с оленями, старый и трогательный, знакомый еще со студенческих лет Дамеш, и у старика опять защемило сердце. Он сердито нахмурился, чтобы не выдать своей слабости. Что тут поделаешь? Не век же молодым жить со стариками — пора и свое гнездышко вить, лишь бы только поминала добром. Говорят же: отцы поддержи­вают у детей тело, дети у отца душу.

Через час старики сидели рядышком перед домом на скамеечке и толковали.

— Так что у вас нового на заводе?—спросил Иван Иванович.— Ты же там часто бываешь?

Курышпай рассмеялся.

— Да что нового? Все то же, варят сталь, выполняют и перевыполняют план.

Он посидел, подумал и вдруг как будто совершенно не в связи с разговором прибавил:

— Только бы войны не было,

— Да, не было бы войны,— вздохнул Иван Ивано­вич,— это самое главное, ты прав...

Опять помолчали.

— А что, правду говорят, бригада Тухфатулина полу­чила звание коммунистической?—спросил вдруг Иван Иванович.

Курышпай кивнул.

— Правда.

— А что Ораз отстал от него — это тоже правда?

— И это тоже правда!

— Даже не верится как-то,— сказал Иван Ивано­вич.— Ведь звание Героя он заслужил?

Иван Иванович полез в карман, вынул кисет, набил трубку, закурил. А Курышпай сказал:

— А вот так получается, что не повезло парню. Од­нажды оказалось, что в котле был излишний углерод, вот и вышла его бригада из графика.

— Қак же он не проследил?

— Да вот так и не проследил,— ответил Курышпай. Ему всегда было больно говорить о неудачах сына.—Сле­дил, да не уследил. А. кое-кто говорил, что это нарочно его подвели — бросили в котел больше чугуна, чем пола­гается, вот он и вышел из строя.

— Что ж, и это возможно, и так бывает,— охотно согласился Иван Иванович.— Со мной тоже была такая же история. Помнишь, как в 1948 году покойный Эрдна- ев устроил мне такую шутку: бросил в котел кусок чугу­на и испортил всю сталь.

Курышпай усмехнулся.

— А ты думаешь, я этот случай забыл? Вот и тут кто- то напакостил! С тех пор и сидит мой Ораз в прорыве. Еле-еле выполняет план, а про перевыполнение и гово­рить не приходится.

— А что же главный инженер не заинтересуется? — спросил Иван Иванович.— Это же его обязанность.

— Главный инженер,— презрительно усмехнулся Ку­рышпай.— Он спит и во сне видит, как бы Оразу наде­лать побольше неприятностей. Это же такая чертова лиса.

— А Каир что?

Курышпай не ответил, поднялся и стал прощаться.

— Ты смотри за Дамеш,— попросил он.— Все-таки она почти еще девочка. У них в эту пору ветер в голове свистит... Вот пожелала жить отдельно, почему, отчего? Так и не узнал. Ты поглядывай за ней.

— Конечно,— пообещал Иван Иванович,— будь спо­коен.

— А Каир этой лисе верит крепко! — сказал вдруг Курышпай с горечью.— По всем делам с ним советуется. Никак не может догадаться, кто такой этот его Мусеке. Я вот тебе такой случай расскажу...

Но тут из дому выбежали девочки, смеясь схватили стариков под руки и утащили в дом.

— Новоселье, новоселье,— кричали они.— Мы уже и на стол накрыли.