Страница - 46

Глава восьмая

Каир чуть не прыгнул от радости. Утром ему позвонил председатель совнархоза и сказал:

— Завтра мы с тобой летим в Москву, вызваны на совещание работников черной металлургии. Собирайся.

Қ этому сообщению во всякое другое время Каир от­несся бы довольно безразлично, но сейчас оно наполни

ло его сердце бурной радостью — уж больно он стоско­вался по Москве. С делами Каир разделался мигом. Всех посетителей отсылал к Мусину, а сам сел готовить до­клад.        '

Совещание в числе прочих вопросов должно было обсудить мероприятия по внедрению новых методов ав­томатизации в производстве.

Каир вызвал своего зама и поручил ему до вечера подготовить сведения по техническому оснащению за­вода, а также о всех соображениях, возникших в ходе этих работ.

— Пожалуйста, сделайте это очень четко, конкретно, с цифрами и по разделам,— сказал Каир.— Так, чтобы можно было увидеть, что мы сделали, что делаем и о чем просим.

После этого он сел в машину и поехал к Дамеш.

«Надо же,— думал он,— попрощаться и обменяться хоть парочкой колкостей, ведь с приезда этого чертового дяди мы почти не виделись». .

Конечно, он виноват в этом. Каждый день собирался съездить, но едва переступал порог кабинета, как сейчас же забывал все и начинал кружиться в надоедливом, но совершенно неизбежном колесе ежедневных дел и забот. Но и она хороша: сто лет не приходи к ней и сто лет она о нем не вспомнит. Вот взять и назло же­ниться на москвичке Вере. Пусть тогда она сидит с но­сом. Но чем же он ей хочет пригрозить? Да она только рада будет, что он пристроился и перестал тревожить ее своими рассуждениями и попреками. Еще на свадьбу набьется, пожалуй, и подарок принесет. И не со зла при­несет, а от чистого сердца. Вот ведь что самое неприят­ное, самое обидное...

Когда Каир вошел, Дамеш сидела за чертежной до­ской и что-то отмеряла на чертеже циркулем. Увидев входящего к ней нарочито шумного и излишне веселого Каира, она заулыбалась, заволновалась, устремилась к нему навстречу и встала перед доской так, чтоб загоро­дить собой чертеж.

— Ну-ну,— сказал он улыбаясь,— не смотрю, не смотрю... Знаю, что это секрет государственного значе­ния! Смотрю только на тебя и больше ничего не вижу.

— Да нет, что ты! — сказала она и очень быстро от­колола от доски чертеж и свернула его в трубочку.— Здравствуй, дорогой! Вот гляжу и не верю глазам, ока­зывается, бывает же на свете еще такое чудо: товарищ директор выходит из своего таинственного кабинета и посещает таких смертных, как я.

Она шутила, стараясь его задеть, хотя тоже, наверно, была рада его приходу. Но он ведь подготовился именно к такой встрече.

— Бывает, бывает такое чудо! — сказал он добро­душно.— И даже довольно часто бывает! И это, так .сказать, еще довольно обыкновенное чудо. А вот дру­гое, к сожалению, встречается гораздо реже: смертные никогда не зовут к себе в гости директора. Даже тогда, когда приезжает их близкий родственник.

— Ну, конечно,— Дамеш пожала плечами,— я долж­на сказать, что ты не оригинален, этот упрек я слышала по крайней мере уже раз десять и столько же раз отве­чала на него. Скажи что-нибудь поновее.

Вьется в руках, как змея, улыбается, изгибается, ши­пит, и попробуй поймай-ка.

— Хорошо, это дело прошлое. Я не об этом. Завтра я лечу в Москву. Не надо ли тебе чего-нибудь?

Дамеш сделала большие глаза

— То есть подарка? Ах, нет!

— Почему же «ах»?

— Ну тогда без ах. Нет, не надо.

— Отчего же?

Она внимательно посмотрела на него,

— «Бойся данайцев, дары приносящих».

Он покачал головой.

— Мило, очень мило и при этом вполне откровенно, Можно только спросить, почему это я данаец?

— Почему данаец? Потому что не верю тебе... Ока­залось, что ты большой мастер прикладывать руки к груди и клясться в дружбе, а на деле...

— Что на деле?

 — Да ровно ничего! Что ты сделал с моим проектом? Каир с возмущением махнул рукой.

— Я? Сделал?

— Ну, хорошо, что вы все сделали? Ты и твой Мус­лим. Ух, какие вещи я про этого негодяя знаю...

Не в силах сдержаться, она стукнула кулаком по столу.

Каир бросился к ней.

— Дамеш, милая, не говори так... Не говори, о чём ты не знаешь.

Дамеш рассмеялась.

— Это про Мусина я ничего не знаю?

— Но ведь не Муслим виноват,— страдальчески по­морщился Каир.— Я же все поручил Платону Сидорови­чу, а он как на беду заболел. После гриппа у него что-то с сердцем. Поэтому и произошла задержка. Но когда я вернусь, все сделаю, поверь!

Дамеш молча смотрела на него.

— Ну, я тебе ручаюсь, что так и будет! Ну, наберись терпения! Подожди еще немного! Неделю... Ждала больше!

Она ничего не ответила, и Каир встал.

— Так, значит, тебе ничего не нужно из Москвы? Ни книг, ни туфель, ничего? Жаль, очень, очень жаль! Я искренне предлагал... Но если ничего не надо, так я, пожалуй, пойду. Прощай!

А на заводе в эти дни было очень неспокойно. Чув­ствовалось: что-то должно произойти.

И произошло.

Насмерть поругались секретарь партбюро Серегин и главный инженер завода Мусин. У них всегда были споры и разногласия по многим вопросам, но теперь дело дошло до прямого столкновения. Муслим всячески до­саждал Дамеш, а вместе с ней и Сразу, которого по­стоянно привык видеть около девушки. Правильно или неправильно, но Муслим считал Ораза постоянным за­ступником Дамеш. Поэтому Муслим и принялся за Ора­за, и с такой яростью, что его никак нельзя было удер­жать. Не было ни одного собрания, где бы он ни высту­пал с горячими речами насчет ловчил и зазнаек; никого Муслим не называл по имени, но тем не менее ясно на­мекал на Ораза и членов его бригады. И он бы, конеч­но, обрушил на злосчастного бригадира громы и куда большей силы, если бы не Серегин. Парторг всегда был настороже и не давал Муслиму развернуться. Муслим замечал это и старался заодно подставить ножку и парт­оргу. А так как из этого ничего не получалось, то Мус­лим сердился. Он очень рассчитывал на свою дружбу с секретарем горкома Базаровым, но еще больше на энергичность и непрерывность всех своих действий, «Капля камень долбит, и не силой, а частым падени­ем»,— говорили древние. Если каждый день внушать всем окружающим, что парторг у нас интриган, что парторг запустил всю свою работу, то, пожалуй, кое- кого и убедишь в этом. И тут вдруг Муслиму неожи­данно повезло, и помог ему в этом, как ни странно, Ораз.

На общезаводском собрании, когда завком вынес ре­шение присвоить бригаде Ораза звание бригады ком­мунистического труда, сам бригадир вдруг встал и за­явил, что отказывается от звания.

— Товарищи! — сказал он.— Работали мы в этом году плохо. Наши показатели не дают нам права на то высокое звание, которое нам предлагают. Конечно, я не теряю надежды на то, что мы в самом недалеком вре­мени завоюем его по праву, но сейчас у нас нет этого права, и я требую, чтобы мое имя из списков было вы­черкнуто.

Поднялся шум. Такого случая на заводе еще не было.

К несчастью, Серегин на собрании не присутствовал, а председательствующий Муслим поспешил закрыть со­брание и сразу же позвонил секретарю райкома. О слу­чившемся он доложил Базарову в самых резких и не­терпимых тонах.

— Это совершенно безобразное выступление,— ска­зал он,— только при нашем парторге и может быть та­кое. Ведь в результате создалось впечатление, что при­своить звание Героя ничего не стоит. Но, конечно, не а Курышпаеве дело! Он глуп и неразвит, хотя, к сожа­лению, коммунист. Дело в секретаре парткома Сереги­не, при нем только и возможны такие выходки.

Базаров, который хорошо помнил свой недавний раз­говор с Серегиным, ответил совершенно в тон Муслиму, — Да знаю, знаю я его! Неврастеник, псих! Он не­давно устроил у меня в кабинете истерику. И как он может быть парторгом на самом крупном заводе рес­публики? Вы правильно сказали. Это безобразное вы­ступление, и я сделаю все выводы сейчас же.

И вот срочно собралось бюро райкома. На него вы­звали Серегина. Сообщение делал Мусин.

— Мне очень тяжело,— сказал он,— докладывать вам об этом тяжелом и тревожном случае. Тут все странно и непонятно. Конечно, не следовало заносить

Курышпаева в список лучших бригадиров — работала его бригада слабо, с ленцой, звание это она, конечно, не заслужила... Но вот парторг почему-то решил при­своить это звание именно его бригаде. Да будет так! Не спорить же в самом деле с парторгом! Никто и не спо­рил, присвоили и присвоили. И тут сам Курышпаев вдруг сообщил собранию, что все это надувательство, кумовство и он вовсе не собирается в нем участвовать. Это не так глупо, между прочим, как может показаться. Ведь звание-то нужно заслужить, оправдывать и поддерживать каждый день упорным трудом, а то и непри-  ятностей не оберешься. Так уж лучше и не надо его!

И вот Курышпаев, как парень смышленый, рассудил: без звания-то спокойнее! Но что сказать о парторге, который позволяет себе играть такими вещами?

Речь Муслима произвела на всех присутствующих тяжелое впечатление. После него слово взял Базаров и стал буквально громить Серегина.

— Серегин не справляется с работой,— сказал он,— не работу он ведет, а дешевую популярность себе заво­евывает. Вот этот случай особенно ясно показал, как он воспитывает людей. Стоит подумать, может ли оста­ваться такой парторг на одном из самых больших пред­приятий республики.

Все это носило такой явно несправедливый характер, что ни второй секретарь горкома, ни третий не поддер­жали Базарова. По просьбе Серегина, решили вызвать Курышпаева.

И вот прямо из мартеновского цеха Ораза притащи­ли на бюро. Он был очень спокоен, ответил на все за­данные ему вопросы не волнуясь и не сбиваясь.

— Я отказался от высокого звания бригадира брига­ды коммунистического труда потому, что мы не заслу­жили его,— сказал он.— Не заслужил ни я сам, ни моя бригада. А принимать такое высокое звание, не имея на это права, я не считаю возможным, это страшно.

— Ах, тебе страшно? — спросил Мусин.— Чего же ты боишься?

— Многого боюсь,— ответил Ораз.— А больше всего боюсь получить то, чего не заслужил.

— Нет, вы слышите, Василий Федорович? — не сдерживая радости, закричал Муслим.— Ему страшно! Он струсил! И еще коммунист называется!

— Слышу,— скорбно сказал Базаров.— Вот до чего можно довести человека!

— Нет, он трусит! Ха-ха-ха! — заливался Муслим.— Вот орлов-то себе вырастил Серегин!

— Товарищ главный инженер,— второй секретарь постучал по графину.— Вы все-таки хоть немного сдер­живайтесь! Это же бюро.

Дальше события развертывались так.

Базаров решил все-таки заставить Серегина при­знать, что он кругом виноват.

— Товарищ Қурышпаев, вы свободны, идите рабо­тайте,— громко и грустно объявил Базаров.

Когда тот ушел, он резко повернулся к Серегину.

— Все это ваша вина, товарищ парторг! Желали вы этого или нет, но наше самое высокое производствен­ное звание оказалось публично осмеянным. Это тяже­лый грех. Конечно, я не могу настаивать на том, что бригада товарища Курышпаева, как и он сам, достой­ны этого звания.

— Конечно недостойны! — прервал его Муслим.— Курышпаев вообще человек неустойчивый. Вот ушел от жены и живет один! То есть не один, конечно...

Он не докончил фразы.

— Глупость, сплетня! — оборвал его Серегин.— На­до проверить, а потом говорить!

— А вы проверяли? Нет? Ну, хотя бы вы слышали об этом? Тоже нет? — Муслим повернулся к Серегину.— Ну, значит, вы также не можете об этом судить.

Бюро вынесло Серегину строгий выговор с преду­преждением.

На другой день Серегин собрал партийное бюро. Пригласил он и Ораза со всей его бригадой.

Собрание началось с вопросов.

— Ну-ка, Ораз,— сказал Серегин,— теперь мы у се­бя. Объясни же нам серьезно, почему ты отказался от звания Героя Труда? Говори все прямо.

Ораз встал и долго стоял раздумывая.

— Что же ты молчишь? — спросил Серегин,— Ты раскаиваешься в своем поступке? Так, что ли?

Ораз вдруг поднял голову,

— Нет, не раскаиваюсь,— твердо сказал он.— Я по­ступил правильно, так, как диктовала мне совесть. Стой­те, сейчас объясню! И до чего вся эта шумиха мне не

приятна,— добавил он вдруг и страдальчески помор­щился.— Раздули, раззвонили, а к чему, зачем и сами не знают! Ну так вот,— он прямо посмотрел на Сереги­на.— Звание мы не заслужили, и прав на него у нас нет! Вы думаете, я бы не хотел заработать его? Ого, еще как хотел бы! И ребята тоже! Да вот совесть-то не позволяет! Я к ней всегда прислушиваюсь, она мне вер­ный советчик, и если говорит — не бери, не твое,— зна­чит, я и не беру! А возьмешь, так наплачешься, потому что сам себя уважать перестанешь. Окажется, что ты не честный человек, а ловкач. А горько плакать нам тоже нечего. Все равно это звание от нас никуда не уй­дет! А вот теперь о позиции главного инженера. Я его вообще что-то не понимаю. Он осуждает меня за то, что я не принял звания передовика производства. Ты дол­жен был, говорит, его принять. Вот как: должен! Ну, а почему же тогда неделю назад он кричал: надо при­своить звание бригаде Тухфатулина! Курышпаевцы до него не дотягивают! Вот я и послушался его, так он опять недоволен. Чем же? Ведь я все по его совету сде­лал. Странно все это, товарищи! Не могу понять... Вот я в «Правду» напишу, пусть пришлют корреспондента разобраться.

— Бузу не надо было тебе устраивать! — зло крик­нул Куан.— Вот чего не надо было тебе делать.

Я только выполнил свой партийный и граждан­ский долг,— сказал он зло.—Только и всего! Понял?

— Это называется выполнил? — насмешливо пере­дразнил его Куан.— А то, что теперь нас всех, всю твою бригаду...

— Тише, тише,— прервал его Серегин.— Страсти тут ни при чем, и ты, Ораз, в грудь себя не бей! Бригада у тебя хорошая, люди хоть куда! И главное, не одни толь­ко узкопроизводственные показатели я имел в виду, когда выносил предложение присвоить тебе звание. Вечерний университет сколько у тебя человек посе­щает?

— Все посещают.

— Все! Ты вот, например, на каком факультете? — обратился Серегин к Кеше.

— На музыкальном.

— Вот тебе показатель,— с этими словами Серегин повернулся к Сразу.— Поэтому я и вынес свое предло-

жение. И все же, надо признаться, что это было моей ошибкой.

— Ошибкой? — воскликнула Дамеш, которой стало вдруг жалко Серегина.

— Да, конечно,— подтвердил Серегин,— а главный инженер все раздул и превратил чуть ли не в преступ­ление. Впрочем, это уж его дело. Не надо мне было да­вать ему повода, а я дал! Хорошо, теперь второй воп­рос,— вдруг он обернулся к Оразу.— Ты что? Разошел­ся с женой?

Ораз покраснел и ничего не ответил.

— Так разошелся или нет? Говори!

— Да нет,— сконфуженно улыбнулся Ораз,— были ссоры, но ничего серьезного... Нет, не разошелся.

Он посмотрел на Дамеш, та отвернулась: ведь это из-за нее все и вышло.

— Ну, очень хорошо! Я так и думал,— сказал Сере­гин.— Что ж, Ораз... Ты вот говоришь, что поступил правильно, и я подтверждаю — правильно, правильно ты поступил! Ошибку сделал я, я за нее и отвечу. Так!

На этом заседание закончилось.

Дамеш, прибежав с завода, надела фартук и нача­ла готовить обед. Раньше она ходила в столовую, но после того, как приехал Аскар, стала готовить дома.. Дядю надо хорошенько кормить, вон он какой худой. Она открыла холодильник, достала окрошку, вареную курицу,, разрезала ее, положила на блюдо, посыпала сверху зеленью и понесла к Аскару.

Аскар сидел на диване и читал.

Когда она вошла, он отложил книгу, встал.

— Ты Айшу давно видела? — спросил он.                  .

— Да, уже довольно давно,— ответила Дамеш,— а вы ведь были вчера у нее?

Аскар нахмурился.

— Почему ты об этом говоришь?

Повернувшись к дяде спиной, она ответила:

— Потому что лучше было бы к ней не ходить.

— Это она тебе так сказала? — спросил Аскар.

Дамеш был очень неприятен этот разговор, но, на­чав, она уже хотела досказать все до конца.

— Это я так говорю,— сказала она суховато.— Не стоит вам задевать Муслима, это опасный человек.

— Был когда-то опасным! — воскликнул Аскар.— Был он опасным, как гадюка, а сейчас жало-то у него вырвано. Я все расскажу Айше.

Дамеш молчала.

— Что? Думаешь, не поверит?

— Не знаю,— сказала Дамеш.— Не знаю, право! У нее дочь. Ведь он отец ее дочери. А этот Муслим, действительно, такая гадина! Это-то я хорошо знаю. Вот ты послушай только...

И она быстро рассказала о собрании.

— Да, видно, все еще не одумался.— Аскар покачал головой.— Еще брызжет слюной. Думает, значит, что для него не все упущено, выжидает чего-то. Чего? Ну посмотрим... Посмотрим, говорю, что у него выйдет!

Когда Дамеш пришла утром на завод, первого, кого она увидела, был Тухфатулин. О-н стоял перед Доской почета, крутил усы и смотрел на свою фотографию. Фо­тография эта висела на том самом месте, где раньше был портрет Ораза.

«Это уж Муслим постарался,— подумала Дамеш.— Только и ждет, чтобы человек споткнулся».

Увидев Дамеш, Тухфатулин напыщенно поклонился.

— Салям Дамеш Сахиевне,— сказал он важно и опять дотронулся до усов.

Она кивнула ему головой и быстро прошла мимо.

Загадочно улыбаясь, он смотрел ей вслед и все кру­тил и крутил усы.

Было жарко и душно. В кабине контрольно-измери­тельных приборов Дамеш нашла бутылку нарзана и вы­пила ее до дна. Это ее освежило. Сидя у окошка каби­ны, она наблюдала за тем, что происходило в цехе. Ог­ромная, с виду неповоротливая, а на самом деле очень подвижная и точная, заволочная машина захватывала мульду, доверху нагруженную рудой, осторожно вводи­ла ее в пылающую печь и сбрасывала там весь свой груз. Грохот металла, дым и искры наполняли цех. Гену и Куана совсем не видно в клубах дыма. Что-то кричал, приказывал Ораз, но слов нельзя было разобрать.

Дамеш пошла в разливочный пролет. Кумысбек, который стоял около ковша, беспечно покуривал и разговаривал со сталеварами. Он поднял на нее свои добрые веселые глаза.

— Ну как, все готово? — спросила у него Дамеш, проходя.

— Все,— ответил он добродушно и опять повернул­ся к собеседнику:— А изложницы осмотрел?

— Все, все готово, все в порядке.

Ну, раз Кумысбек сказал все,— значит, так оно и есть. Он старый, опытный мастер и работает на заводе вот уже второй десяток. Только он один и может стоять рядом с изложницей в то время, когда в нее пускают сталь. Это очень красивое и опасное зрелище. Искры летят золотым фонтаном, порхают огненные бабочки, они легкие, воздушные и ослепительно красивые. Но беда, если хоть одна из этих бабочек сядет на одежду— она попросту пробьет тебя, как пуля. В прошлом году Дамеш видела: один молодой неопытный паренек стоял около печи, смотрел на огненных бабочек, смеялся, и вот одна из них порхнула ему на плечо. Парень бросился бежать, а сталь жгла ему одежду и тело. Он бежал' и кричал. И за ним, тоже крича, бежал Кумысбек. На­конец он догнал парня и сорвал с него куртку. Но сталь уже успела прожечь предплечье, и пришлось вызывать машину скорой помощи. Дамеш всегда вспоминала этот случай, когда стояла около печи. С этого дня она так уверовала в Кумысбека, что в его присутствии считала уже ненужным вникать в каждую деталь варки и раз­ливки стали.

Кран принес огромный ковш, величиной с юрту, и установил его над изложницей.

— Сколько времени варится сталь? — спросила Дамеш.

Ей ответили, что около восьми часов.

— Хорошо, пора,— приказала Дамеш.— Если дер­жать дольше, появится углерод, и сталь закипит.

— Знаю, знаю, не маленький! — Кумысбек махнул рукой и подошел к стопору.— Спускаем!

Но прошла минута, другая, а стопор все еще не был открыт.

— Ну, что там такое? — с нетерпением спросила. Дамеш.

— Сейчас, сейчас,— поспешно ответил Кумысбек.— Вот заело что-то! А! Черт! Никак не открывается.

Дамеш с беспокойством посмотрела на часы. Семнадцать минут, восемнадцать, двадцать! Да что же это такое?

Около стопора собралось уже много народу. Все шумели, махали руками, обвиняли друг друга в недо­смотре. Да и есть от чего. Произошло самое скверное: заело стопор. А сталь в котле перегревалась и должна была скоро закипеть.

Дамеш посмотрела на часы. Прошло уже двадцать пять минут, сейчас сталь закипит и хлынет через край.

— Где кислород? — закричала Дамеш.— Ну, ско­рее, скорее!

Она видела, как забегали люди, слышала, как зашу­мело, тонко и остро, красное пламя. А у нее лоб по­крылся потом. Если сталь закипит, все пропало.

И вот она начала кипеть.

— Прочь от ковша! — закричала Дамеш.

Люди шарахнулись в сторону, но Кумысбек остал­ся на месте — он стоял и смотрел. И вот над краем ковша показалась огненная лава. Она так накалена, что на нее больно смотреть. Брызги, струйки, фонтаны раз­летелись по всем сторонам. Все скрылось в сизом ды­му. Сталь била через край. Она заливала весь цех. Лю­ди разбегались.

Теперь они придут снова сюда завтра, после того как сталь застынет, тогда придется резать металл и очищать от него цех — на это уйдет целый рабочий день. Вот это и называлось — в цехе авария!

У Дамеш вдруг закружилась голова, и она упала бы, если бы ее вовремя не подхватил Ораз.

Давно уже Муслим не был так зол, как сегодня. Уже двенадцать часов ночи, а Айши все нет. Опять нет! Во­обще с ней происходит что-то неладное. Уходит она ра­но, приходит поздно, и ни слова толкового от нее не добьешься. Это не то, что раньше, когда она приходила с работы и с жаром рассказывала ему все, что за день случалось у нее в амбулатории. Сейчас спросишь ее, она ответит сквозь зубы, и все. Муслим чувствовал: здесь не обошлось без Аскара. Но насколько далеко дошла его откровенность? Что он ей рассказал? Впро­чем, если бы Айша узнала что-нибудь о роли Муслима в его истории, она все это бросила бы Муслиму прямо в лицо. Либо собралась бы молча, да и ушла. Впрочем, возможно, что в этом смысле у него еще все впереди: в один прекрасный день она узнает всю правду, и тог­да берегись, Муслим! Берегись ты, покинутый муж, ра­зоблаченный клеветник. Самое худшее — разоблачение. Пусть она уходит, но репутации моей не задевает! А впрочем, кто ей поверит? Кто такой Аскар? Пленный, трус, сдавшийся на милость врага, помилованный пре­ступник. Так помни же свое место и не заносись. Еще ведь не известно, на что ты пошел, чтобы сохранить свою жизнь там.

Он ходил по кабинету, чертыхался, зло передвигал стулья и думал, думал. Таким его и застала Айша. Был уже час ночи, когда она, веселая, улыбающаяся, пах­нущая, как ему показалось, вином, прошла мимо него и не села, а просто свалилась в кресло. Он посмотрел на нее и почувствовал себя так, как будто кто-то стук­нул его по затылку. «Вот,— подумал он,— посмотри и запомни. Такими бывают женщины, которые только что расстались с любовником. Так у них горят глаза, так подрагивают губы».

— Слушай, моя милая,— Муслим встал, быстрыми и решительными шагами подошел к ней и только что хотел сказать что-нибудь резкое и злое, как ему пока­залось, что кто-то схватил его сердце в кулак и сдавил несколько раз. Он вскрикнул и свалился на диван.

Айша кинулась к нему, стала щупать пульс, он злоб­но вырвал руку и прохрипел:

— Уйди, убийца!

Она так растерялась, что даже отпустила его руку. — Что с тобой? — спросила она испуганно.

В это время зазвонил телефон. Муслим потянулся и снял трубку.

Послышался дрожащий голос Кумысбека.

— Муслим-ага, беда! Авария! Сталь залила весь цех! Муслим-ага, вы слушаете меня? Алло, алло! Мус­лим-ага!..

Муслим стоял с трубкой в руке, слушал и улыбался. Потом он отшвырнул трубку, растянулся на диване.

Авария, что ж, это неплохо! Вред-то от нее небольшой, по существу, только потеря рабочего времени. За­то теперь он сможет рассчитаться кое с кем. Инженер смены Дамеш Сагатова, допустившая аварию,— вот кто первая ответит. Дальше пойдут ее дружки, директор, мальчишка, вышедший из повиновения. Ему достанет­ся на орехи — очень крепко: не предусмотрел, допустил, закрыл глаза! За ним подойдет черед Серегина: конеч­но, его вина более расплывчата, но ведь он имеет уже выговор с предупреждением, так что уж одно к одному. Главное же, конечно, эта змея Сагатова. Теперь он с ней расквитается. Хорошо, что ее покровитель сейчас в Москве. Пусть он там себе заседает!

Думая об этом, Муслим не мог уснуть, а когда за­снул, ему приснилось: он стоит на вершине холма, а вни­зу, в озере, по колено в воде,— Дамеш. Она целится в него из охотничьего ружья, но сколько раз ни стреляет, все не может попасть.

На другой день он приехал на завод раньше всех. Был свеж, весел, бодр. Чувствовал себя так, как будто у не­го и не было никакого припадка. Сон, который приснил­ся ему этой ночью, успокоил его окончательно. Враги хотят с ним покончить, но сделать ничего не смогут, сколько ни стараются, все, это он хорошо знал, прома­хиваются.

Широко и быстро шагая, он поднялся по лестнице и тут около дверей кабинета наткнулся на группу ра­бочих.

Среди них был начальник цеха Епифанов, на подо­коннике сидел мастер Иващенко, были тут и другие сталевары. Но он сразу заметил, что здесь не было ни Дамеш Сагатовой, ни Ораза. Что ж? Знают свою вину и не смеют показываться на глаза... Других вот послали. Неплохо, совсем неплохо! Только вам, дорогие друзья, ничто уже не поможет.

Когда он подходил к своему кабинету, то услышал, что люди спорят.

— Ну, а кто же тогда, по-твоему, должен отвечать? Пушкин, что ли? — слышался чей-то насмешливый голос.

— И почему она раньше, до смены не пришла? По­чему ничего не проверила, принимая смену? На кого понадеялась? — говорил Епифанов.

Муслим кивком головы поздоровался с собравшими­ся и хотел уже пройти мимо. Но тут его обступили рабо­чие и заговорили все разом.

— Только не в коридоре, идемте в кабинет,— ска­зал он сухо.

Все пошли за ним.

Здесь, у себя в кабинете, он нетороплив и строг: прошел к столу, отодвинул кресло, сел, снял очки, спря­тал их в футляр. Потом из другого футляра вынул дру­гие очки, надел их и только после этого спросил:

— Так что же за авария случилась ночью?

Ему объяснили: перекипела и ушла сталь.

— Очень хорошо,— усмехнулся он,— а начальником смены кто был? Ах, Сагатова? Так что же она смот­рела?

Ему ответили, что Сагатова была в цехе, стояла око­ло печи, но подойти не могла — расплавленная сталь била во все стороны.

— Ну, и кто же за это, по-вашему, отвечает? — спро­сил Муслим громко.— Вот я вас спрашиваю, товарищ Епифанов. Кто в этой аварии виноват?

Епифанов пожал плечами.

— Ну, конечно, сменный инженер! Это он должен проверять безотказность действия механизмов. Без это­го к варке стали никак нельзя приступать, а здесь ин­женер понадеялась на авось, вот и вышло.

— Так, понятно.— Муслим встал.—Рапорт написан?

— Нет еще!

— Почему же? Сейчас же подайте! И подробный отчет, что и как было. А теперь пошли в цех, посмотрим, что она там наделала.

В кабинет он вернулся через десять минут. Сел за стол, подумал, потом вызвал Лиду, сказал:

— Принесите машинку, я вам кое-что продиктую.

Поднялся из-за стола, засунул руки в карманы, за­ходил по кабинету и стал диктовать.

«В ночной смене,— диктовал он,— случилась авария, выведшая из строя на целые сутки цех. При расследо­вании выяснилось, что авария эта произошла из-за не­допустимой халатности сменного инженера Д. Сагато- вой. Товарищ Сагатова, принимая смену, не провери­ла заранее исправность спускового механизма стопора, в результате чего произошло перекипение металла. Учитывая, что, с одной стороны, товарищ Сагатова моло­дой и начинающий инженер и не имеет соответственного стажа, а с другой, что товарищ Сагатовой уже был вы­несен выговор, приказываю: Сагатову Дамеш от обязан­ности сменного инженера с сего числа освободить. Пе­ревести ее в технический кабинет завода на должность заведующего. Исполняющий обязанности директора М. Мусин».

— Сейчас же покажите этот приказ Сагатовой,— сказал он,— пусть распишется.

— А не слишком ли вы строго отнеслись к Сагато­вой, Муслим Сапарович? — несмело спросила Лида.

— Что? Строго? — Муслим засмеялся.— Да, девоч­ка моя, пусть она благодарит бога, что у меня доброе сердце. Другой бы ее просто выгнал палкой с завода. Такая халатность! Десять лет у нас не было ничего по­добного. Что люди-то про нас будут говорить? А ведь это пойдет и пойдет гулять по свету, а мы соревнуемся с московским «Серп и молот». Так там, наверно, только при царе Горохе случалось такое. Вывесьте сейчас же приказ на доске объявлений, слышите?