Бет - 5

Глава пятая

На дороге, огибавшей озеро Айна-Куль, показался всадник. Он ехал шагом, жадно всматриваясь в окру­жавшие горы. За ним тянулась вереница повозок и бес­конечная цепь нагруженных верблюдов. Чабаны гнали скот. Над ним поднималась золотистая пыль. Шум нарастал. Мычали коровы, ржали лошади, блеяли овцы...

Солнце клонилось к закату. Раскаленный диск золо­тил далекую снежную вершину Алатау и облака, похо­жие на кучи хлопка.

Озеро Айна-Куль застыло в горном ущелье, точно налитая до краев чаша. В чистой прозрачной воде, как в зеркале, отражались скалистые берега. Тихо, ни ветер­ка. То и дело взлетали стаи уток. Описав круг над озе­ром, они рассыпались, как лепестки цветов.

Все жители аула, стар и млад, высыпали из юрт. Гульжан, нарядившись в костюм из синего бархата, пер­вой вышла на дорогу встретить своего возлюбленного.

Ждет она его... А вдруг?.. Нет-нет... Гульжан боялась произнести страшное слово, была уверена — он приедет! Она встретится с ним. Вчера девушка видела его во сне таким; каким он был в черные дни разгрома восстания. Никогда она не забудет минуты, когда раненый Бакен, очнувшись в пещере Кора-Тюбе, радостно взглянул ей в глаза.

Смущенная Гульжан отошла в сторону, где стояла мать, и крепко схватила ее руку.

— Боже мой, неужели он тоже здесь?..

Беженцы совсем уже близко. Толпа ринулась навст­речу каравану. Женщины заголосили. Аксакалы, опи­раясь на палки, подняли головы. Слезы крупными кап-

лями падали на бороды. Пришла и Вера Павловна, учи­тельница из Кастека, высокая, худощавая женщина с гладко зачесанными волосами. Она смотрела влажными- глазами на растянувшийся обоз.

Повозки остановились. Женщины бросились искать потерянных близких. Вопли отчаяния и возгласы радо­сти слились в один сплошной гул.

С коня соскочил Бакен. Гульжан сразу узнала его, хотя он сильно изменился. Жизнь в чужом краю нало­жила на молодого джигита свой отпечаток: он сильно похудел, лйцо в морщинах, спина сутулая. Но по-прежне­му жизнерадостно блестели его карие глаза. Видно бы­ло, что Бакен кого-то ищет в толпе. Гульжан догадалась. Радость волной прилила к ее сердцу. Ей хотелось ки­нуться ему на шею -и заплакать от счастья. Но Бакенувидел дядю Токея и бросился к нему.

Он по-казахски, троекратно приложив свою грудь к груди Токея, поздоровался и взволнованно смотрел на дядю. Токей радостно улыбнулся и по-отечески погла­дил по голове племянника. Он пришел встречать доро­гих людей прямо из кузни, измазанный сажей.

Молодая женщина в городской одежде, выдвинув­шись из толпы, с улыбкой смотрела на Бакена. Ее ла­сковые серые глаза встретились с удивленным взглядом Бакена.

В первую минуту он не узнал ее. Неужели Гульжан? Да нет. Это дочь Павла Семеновича Кащеева, бок о бок вместе с джигитами дравшегося против карательного от­ряда Гейцига.

— Вера!

Бакен торопливо схватил ее руку. Эта сероглазая женщина вместе с Гульжан спасла ему жизнь в пещере Кора-Тюбе. Он приложил левую руку к виску, изуродо­ванному пулей, и хотел что-то сказать, но тут к Вере Павловне подошел, опираясь на палку, аксакал. Сняв шапку, старик низко поклонился:

— Бесценная дочка! Свою седую голову я склоняю перед храбростью вашего отца, любимого нашего героя. Мы его не забыли и никогда не забудем. И сегодня, воз­вратившись на родину, мы чтим его память.

Старик умолк. Окружающие скорбно молчали. Вера Павловна поднесла руку к повлажневшим глазам...

Тишину прервал крик:

— Жолдастар! На митинг... Сейчас будет приветст­вовать прибывших председатель ТуркЦИҚа товарищ Сугурбаев!

Землемер Фальковский указывал, где нужно собрать­ся. Люди столпились возле невысокой скалы. На нее поднялся Сугурбаев и снял шапку:

— Дорогие мои братья!

Шум стал стихать. Сугурбаев поклонился.

— Приветствую вас с возвращением на родную землю!

На дороге показалась пара вороных, запряженных в коляску. Иноходцы бежали рысью, окутанные клубами пыли. Взоры участников митинга обратились к остано­вившейся коляске. В толпе прошел шепот: «Саха при­ехал! Наш Сахажан!»              .

Сагатов, в летнем костюме, как всегда, без фуражки, выпрыгнул из коляски.

До ушей его донесся голос Сугурбаева:

— Пока вы страдали па чужбине, ваши враги ото­брали вашу землю, обрекли вас на голод, на холод. Но... Счастье ваше, что в Джетысу сейчас не власть царя, против которого вы сражались, а наша власть, власть Советов... Джетысу, казахская земля, принадлежит ка­захам... Вы, .наши герои, хозяева этой земли... Вот она, берите ее... Она теперь лежит на вашей ладони. К старо­му нет возврата. Прошли времена Куропаткиных и Чер­няевых, и никогда не вернутся. Только мы, казахи, сей­час полновластные хозяева в Джетысу. Земля наших предков принадлежит только нам... Ее вернула .наша за­щитница — советская власть!.. Эй, враги, берегитесь!..

Сагатов слушал и хмурился. Речь Сугурбаева, пол­ная скрытого умысла, ему не нравилась. Он угрожает. Кому? Русским!..

Когда Сугурбаев кончил, Саха занял его место на скале.

— Салем вам, мои братья! — Он увидел измученные, загорелые лица беженцев. Эти люди вернулись на ро­дину, чтобы найти счастье на земле своих предков. Они его найдут, в этом Саха не сомневался. Но не на том пути, о котором намекал Сугурбаев...

И он заговорил, обращаясь к беженцам:

— Я знаю вас: вы не захотели стоять на коленях пе­ред царем и баями. За это погибли смертью храбрых

такие люди, как Тасбулат Ашикеев, Семен Ногаев и наш русский друг, тамыр Павел Кащеев. Вечная им память!

В толпе кто-то всхлипнул. Саха выдержал паузу.

— Вы вышли с голыми руками против пушек и пуле­метов, не боясь их. Наш народ считает вас своими бога­тырями. Передо мною выступил Сугурбаев. Мне кажет­ся, он допустил ошибку, забыв сказать главное. Мы воевали в шестнадцатом году с царем, с Куропаткины­ми, Фольбаумами, Гейцигами... Но мы никогда не вое­вали с русским народом!.. Жить с русскими людьми, как с родными братьями, это значит укреплять советскую власть. У нас сейчас нет и не может быть другой цели, кроме одной —построить счастливую жизнь на казах­ской земле, где казахи, русские, уйгуры, украинцы смо­гут свободно трудиться. Вы вернулись на свою родину, и родина обеспечит вас землей, кровом, пищей. Вам по­могут все, в том числе и русские товарищи, которые знают, как вы страдали на чужбине.

Одобрительный гул пронесся над озером Айна-Куль. Встревоженные утки поднялись над зеркальной гладью воды и, описав круг, скрылись в кустах.

Саха еще долго говорил, Сугурбаев стоял рядом с Фальковским и не сводил с Сагатова глаз.

Но вот Саха закончил свою речь. К нему подошел ак­сакал и сказал:

— Золотые слова! Пусть аллах поможет в твоих делах!

Но беженцы молчали. Чувствовалось, что речь Сугурбаева понравилась им больше,

— Кто он такой? — спросил один из беженцев, обращаясь к Токею.

— Саха! Сын Жунуса.

— Саха?! Қак он вырос! Не узнать,

— А где сам Жунус? Почему его нет?

— Жунус поссорился с сыном и ушел из аула,

— Поссорился?

Кто-то из беженцев громко крикнул;

— Пусть говорит Жунус!

Толпа подхватила:

— Жунус!

— Жунус!

Взоры беженцев обожгли Сагатова. Лицо его поблед­нело, потом покраснело. Тот же проклятый вопрос! Что он ответит им, соратникам Жунуса? Поверят ли они ему, если он скажет, что их боевой командир на чужой сто­роне, что он пошел против своего народа? Настал реши­тельный момент: сказать правду народу, открыть ему глаза. Пусть осуждают...

Наступила мертвая тишина. Все затаили дыхание.

— Жунус, ваш предводитель сбился с пути!..—.ска­зал Саха.— Он ушел из аула, и даже говорят, находится в стане наших врагов. Он был моим отцом. Но с того дня, когда он покинул аул Айна-Куль, я не имею отца...

Голос Сахи прозвучал глухо. Фатима в ужасе закры­ла ладонями лицо. У Гульжан подкосились ноги. «Как у Сахи повернулся язык, чтобы сказать такие страшные слова!» Толпа замерла. Сын отрекся от родного отца. Аксакалы сурово сдвинули седые брови...

Саха молча сошел со скалы. Люди расступились пе­ред ним...

Тягостную обстановку нарушил Нашен-акын. Его принесли на кошме. Бледный, с крупным носом, густыми нависшими бровями, он походил на старого беркута. Нашей приподнялся, оперся на палку, обвел всех зор­ким взглядом, затем гордо вскинул голову и запел:

Мне, акыну, девяносто лет,

Я свидетель всех народных бед.

Мои песни ветер степью носит,

Звезды в небе шепчут обо мне.

Снова песню сердце мое просит,

Я ее спою вам в тишине,

В дни, когда летал орел двуглавый,

Черной тенью омрачив простор.

Ринулись вы смело в бой кровавый,

Запалив восстания костер.

И дымилась даль степей багрово,

Вы дрались отважно и сурово.

Умирали стоя, но вперед

Звал других ваш соколиный взлет.

Подвиги я нынче ваши славлю,

В песенном огне я сердце плавлю.

Ждал я долго встречи этой час,

И дождался. Я пою для вас.

Свое приветствие Нашей готовил в мучительные бес­сонные ночи. Четыре года он жил этим днем. Ждал его и дождался...

Люди оживились, слушая акына, и вот уже радость охватила всех. Твердою походкой беженцы подходили к акыну, подносили руку к груди в знак сердечной благо­дарности и жали его сухую сморщенную ладонь. Нашей всматривался каждому в лицо и называл имя. Старик никого не забыл:

— Ташен... Бакен... Муса...

Наступили сумерки. Беженцы разбивали лагерь, воз­двигали юрты, мастерили шалаши. Многие ушли к родст­венникам. Над озером Айна-Куль раздавались весе­лые голоса, смех девушек, плач детей и лай собак. Аул, окутанный вечерним дымом, ликовал...

Целую неделю жители его готовились достойно встре­тить беженцев, вернувшихся с чужбины. Женщины на­капливали кумыс, пекли баурсаки, кололи упитанных баранов. Из подземных печей шел дым, пахло гарью. Во всех юртах началось угощение...                    .

Сагатов в юрте у матери, сидя за кумысом, обсуж­дал с членами комиссии, как лучше устроить беженцев. Левобережные, приальпиңские луга реки Кастек цели­ком принадлежат казачьей станице, ими владеет пятер­ка кулаков. Часть лугов возле озера Айна-Куль отошла к казакам после восстания. Вернее, они просто ее ото­брали. Как быть? Возвратить эту землю аулу или пере­селить беженцев в станицу, в национализированные до­ма, а землей наделить потом... Как лучше?

Сугурбаев посмотрел на Фальковского.

— Что скажет землемер?

И вот пришла бархатная звездная ночь, всегда про­хладная на озере Айна-Куль. Луна медленно выплывала из-за горных вершин.

На берегу озера, на камнях сидели Вера Павловна и Гульжан. Они ждали Бакена. Он сам назначил свида­ние Гульжан и почему-то медлил. Видно, не может выр­ваться, сидит с комиссией.

По казахскому обычаю, влюбленным неприлично встречаться при родственниках. Тайна их сердец нико­му не должна быть известна.

— Идет! — сказала Вера Павловна прислушиваясь.

Гульжан увидела высокую фигуру джигита и затаи­ла дыхание. Бакен чуть не бежал к озеру.

— Гуля!

Джигит, не владея собою, бросился к девушке и сжал ее в объятиях. Он долго целовал ее молча, как будто слова могли омрачить радость встречи. Вера Павловна смахнула навернувшиеся слезы. Она вспомнила погиб­шего Смена.

Встреча после длительной разлуки была радостная. Чтобы не мешать влюбленным, Вера Павловна покину­ла их.

Потом Бакен, держа в ладонях руки Гульжан, рас­сказывал ей о годах, прожитых в Китае. При свете луны он видел только бледное лицо девушки и ее влажные глаза.

Они сидели до поздней ночи, прижавшись друг к другу.

- Гуля! Я хочу тебя спросить...

Сердце Гульжан подсказало, какой вопрос задаст Бакен. Конечно, она ответит согласием. Недаром она ждала его четыре года...

— Гуля! А все же, где сейчас может быть Жунус? — спросил Бакен.