Страница - 1

«Какая высота... Доберусь ли я до вершины? И когда кончится эта кошмарная мучительная ночь?... Черные, неприступные, голые скалы, мрак и безнадежное одиночество... Как я попал в этот беспросветный мир?..»

Кляча под ним дрожит, еле переставляя ноги. Страх, казалось, овладел и животным. А горы, гордые и суровые, отодвигаются все дальше, они манят его и пугают... Он подгоняет лошадь... Долго ли еще тащиться?.. Все круче и неприступнее каменные глыбы... Но что это? Земля под ним разверзается бездонной темной пропастью, и он в ужасе закрывает глаза. Глохнут звуки, мир померк, и дыхание смерти обволакивает его... Неужели это конец?..

- Смерть?.. Умираю!.. О-ох! - Он закричал, задергался, и вдруг как-то глухо, словно издалека, донесся до него знакомый стук двери. Вслед за ним, отбрасывая прочь кошмарный сон, долетел крик Жамили. Злой, пронзительный голос жены шел к нему, как спасение. Снова хлопнула дверь. Он тяжело вздохнул и открыл глаза.

- У-у, проклятые! В могилу нас свести хотите! - Ее голос креп.

Исчезло одиночество, ушла непрошеная черная смерть, отодвигались, таяли вдалеке горы... Он был на земле, в своем доме, на своей постели.

- Это ты, Жамиля? Уф...

- Что с вами? - Встревоженная жена подошла к кровати. - Что вы так вздыхаете? Не заболели?..

Хасен не ответил. Он лежал, рассеянно водя лихорадочным взглядом, медленно приходил в себя. Все вокруг было привычно:  и всегдашний утренний беспорядок в комнате, и плохое настроение Жамили - следствие ее бесконечных, изнурительных ссор с домашними, и хлопанье двери. «Умри я незаметно и воскресни сейчас, она встретила бы меня точно так же», - устало подумал он, глядя в лицо жены. Вот она -его жизнь, стоит перед ним.

Он может протянуть руку и дотронуться до нее, ласково погладить или ущипнуть, сказать доброе слово или прикрикнуть, - ничего не изменится. Он вдруг опять почувствовал глухое раздражение, не оставлявшее его последнее время.

- Скажите же наконец, что с вами? - Голос Жамили становится мягче, вкрадчивее, - он знал, что так и будет. - Наверное, это из- за вчерашней выпивки. Жара нет? Может, градусник принести? А много вчера выпили?..

- Я не болен.

- Милый, да что с вами?

- Да вот приснилось... - начал Хасен. Он потянулся, чтобы приласкать жену, но рука его коснулась костлявого бедра Жамили и бессильно упала на одеяло.

Лицо женщины дрогнуло и мгновенно посерело.

- Ах, боже мой! Из-за какого-то сна так расстраиваться... - Голос ее задрожал и снова взлетел криком: -А вы знаете, что ваша невестка столкнула с флиты большое блюдо, вдребезги разбила. Вы слышите? Блюдо разбила!

- Какое блюдо? - спросил Хасен, думая совсем о другом.

- Да то, что я на нижнем базаре купила. Сколько мечтала о таком блюде, и вот тебе... Чтоб их...

- Перестань, надоело! - негромко прервал ее Хасен. - Который час?

- Семь, - сердито ответила Жамиля.

- Оказывается, еще рано. Но теперь уже не уснешь... Жамиля как-то обмякла, присела на край постели. Хасен искоса, не поднимая головы, посмотрел на жену. Она выглядела усталой, осунулась, ранние морщины на скуластом темном лице проступали еще резче. Голова была обмотана неизменной старой серой шалью, в которой она ходила дома. Они встретились взглядами, и Жамиля, словно покачнувшись, слегка наклонилась к нему и несмело, жалко улыбнулась одними губами. Удрученный, Хасен отвернулся к стене: нет на свете женщины безобразней ее. Жамиля рывком вскочила с постели и выбежала из комнаты. Стук двери прозвучал, словно выстрел.

Из передней послышался надрывный старческий кашель. Потом простучали резкие и частые, как удары молотка, шаги и донеслись испуганные голоса: мужчина бормотал приглушенным хриплым басом, женщина отвечала ему шепотом. «Конечно, они», - подумал Хасен, прислушиваясь к голосам старшего брата и невестки, недавно переехавших к нему из аула. Он слушал, и мысли его уходили далеко, в прошлое... Хасен вспомнил давно минувший восемнадцатый год, белогвардейцев. В то время он был председателем уездного комитета, но потом заболел и приехал на родину, в степь, к этим вот старикам. Болел долго. А когда выздоровел, Жамиля, на которой он женился всего год назад, устроила большой той и байгу. Через два года снова той - на этот раз, по случаю его освобождения из советской тюрьмы. Жамиля сдержала свое обещание - одарить всех, если муж вернется невредимым: распорядилась резать овец, созвала женщин и раздала им мясо... Даже при большом желании Хасен не смог бы вспомнить случая, чтобы Жамиля чего-нибудь для него пожалела. Каждое лето он приезжал домой, и жена не скупилась на угощение: кололи по тридцать, а то и по сорок ягнят. Никогда не забывала она сделать мужу дорогой подарок. В первый раз подарила гнедого с лысиной иноходца, потом буланого, затем великолепного белогривого скакуна... Да-а... Любила, значит, его... Стоило отдать за нее, девушку из богатого рода, калым в тридцать баранов и десять голов крупного рогатого скота. Стоило... Окупилось все.

Правда, его положением следователя, а потом и судьи изрядно попользовались заправилы ее рода. Особенно во время выборов в волисполком и правление кооператива. Родственные узы в степи крепки, а Жамиля умела влиять на Хасена. Сколько по наущению ее родни было состряпано дел! Чего стоили одни только доносы и указания, написанные им аульным властям! Как они с женой травили и преследовали бедняков, выступавших против ее богатых сородичей! Скольких засудили, скольких выгнали из партии! Да-а... Советы в степи были в ту пору мягче воска. Умели тогда прижимать бедняков... И все упиралось в Жамилю, все шло по ее слову и желанию...

- Вы встаете? Чай готов, хлеба только маловато, -недовольно буркнула Жамиля, появляясь в дверях.

Хасен молча поднялся, оделся и вышел в переднюю, где жили два его брата и невестка. Комнату напротив занимала русская семья. Хасен никак не мог привыкнуть к соседям и всегда злился, когда они появлялись в прихожей. Сейчас они, видимо, были дома: из их комнаты доносились негромкие голоса, иногда там смеялись.

Не задерживаясь и не оглядываясь, Хасен быстро вышел во двор.

Весна в этом году не баловала людей погожими днями, но сегодня выдалось ясное сверкающее утро. Вдали громоздились горы. Хасен взглянул на Большой Алма- атинский пик... На земле, где Хасен родился и вырос, не было гор с уходящими в небо вершинами, вечно окутанными облаками. В беспредельно широкой степи лишь изредка

встречались пологие холмы, и была его земля простой, открытой и понятной человеку. Не в силах отвести взгляда, Хасен смотрел на горы. Они были красивы, но красота их не трогала его. Над горами низко плыли черные тучи. Опускаясь до зеленого пояса елей и сосен, они редели, разрывались и расходились огромными клубами сбитой шерсти. В прогалах между непрестанно движущимися, теперь уже серыми клочьями тумана, нескончаемой чередой мелькали сияющие снежные вершины, темные скалы, ярко-зеленые поляны и леса. В тесном окружении скалистых громад сурово вздымался пик, он казался одиноким из-за своей высоты. Грудь его обнимали тучи, на самой вершине сверкал снег, словно вышитая серебром узбекская тюбетейка. Правильной формы, с тремя ровными линиями граней, он напоминал пирамиду, созданную руками древних. Казалось, что это огромный памятник пирамидам, что когда-то люди сложили вместе тысячи пирамид в одну и оставили ее потомкам... Пик напоминал Хасену его мучительный сон, и утомленному взору его показалось, что пик сам сдвинулся и вошел в пенистое белое море облаков и тумана... Хасен почувствовал себя бесконечно малень­ким перед этой молчаливой громадой, и неожиданно у него возник нелепый страх, что гора может раздавить его своей непомерной тяжестью. На миг ему даже представилось, что пик надвигается, нависает над ним...

Он знал, откуда у него все это: и тяжелые, не дающие покоя, мысли, и чувство одиночества, и глухое раздражение.

Кто он в новой жизни, которая, хочет он того или нет, а утвердилась и прочно входит во все дома? Победа социализма становится непреложным фактом. От него не отвернуться, не уйти, ибо он везде, во всем, что теперь окружает Хасена. Он так же высок и несокрушим, как этот пик. И так же неприступен, потому что его, Хасена, нет среди его основателей и строителей. А мог бы он оказаться среди них? Кто подскажет ему - нужно ли это, чтобы он был среди них?.. А прошлое?..

В передней Хасена встретила Жамиля. В руках она держала осколки блюда. Лицо жены пылало яростью.

- Видишь? - Она протянула ему осколки.

«Успела еще раз сцепиться», - с досадой подумал Хасен.

- Что же ты молчишь? - крикнула жена. - Вот во что превратилось блюдо! Уронила с флиты...

Хасен презрительно скривил губы. «Флита», -передразнил он ее про себя. - Тоже мне ученая. Коверкает родной язык, в котором нет ни буквы «х» ни «ф». А ведь в юности зубрила «Мухаммадию» и «Сыбатылгазин». Тогда, помнится, в одном своем нежном послании она даже подписалась по арабски: «Бенте Фазыл» - дочь Фазыла. Хороша ученость - что коровья иноходь...»

- Сбросила с флиты, - повторила Жамиля.

- Отстань ты со своей флитой! - Он отвернулся от жены и тогда увидел брата и невестку, тихо сидевших у стенки. Встретив его сердитый взгляд, они заморгали, как нашалившие дети, и виновато отвели глаза.

Хасен вспыхнул и стремительно проскочил мимо них в гостиную.

- Нет от вас покоя! - сквозь зубы бросил он им на ходу, пнул кожаные калоши невестки, попавшиеся ему под ноги, и, толкнув плечом дверь, скрылся в своей комнате.

Калоши отлетели в сторону и ударились о низкую железную кровать, на которой лежал младший брат Хасена, Салим. Тот приподнялся недовольный.

- Что за безобразие! - воскликнул он, его широкие черные брови сдвинулись, румяное молодое лицо потемнело. Чистыми, блестящими после крепкого сна глазами он укоризненно глянул на младшую невестку: -Жамиля, да что с вами, в конце концов? Постыдитесь!..

Вмешательство Салима, видимо, подбодрило старшего брата - худого болезненного старика с тощей белой бородкой.

- Все из-за тебя, - сердито отчитывал он жену. -Ослепла ты, что ли? Или за тобой враг гнался? Столкнуть на пол блюдо величиной с тундук! Как же тут не расстраиваться?

- Ладно, успокойтесь, - подал голос Салим. Он вскочил с кровати и стал быстро одеваться. - Разбилось блюдо, только и всего. Подумаешь...

- Да ты понимаешь, что это было за блюдо? -вскинулась Жамиля.

- По мне, хоть золотое...

- Всю зиму охотилась за ним на нижнем базаре.

- Ну и что? - улыбнулся Салим. - Пора уж и успокоиться.

Из соседней комнаты вышла высокая русская женщина лет тридцати, с открытым приветливым лицом. Ее большие голубые глаза излучали доброту. В стриженых волосах, несмотря на молодость, пробивалась седина.

- Как жаль, - огорчилась она, увидев в руках Жамили осколки, с которыми та все еще не могла расстаться. - Блюдо было и вправду красивое. Но ведь со всяким случается, Жамиля, - стала успокаивать она соседку. -Я и сама немало посуды побила. На то она и посуда, чтобы биться. Ведь это вышло нечаянно.

- Не найти больше такого блюда!

- Да нет же, Жамиля. Я недавно видела точно такое же в магазине.

- Оставьте ее, Анна Ивановна. Дня не проходит, чтобы она с кем-нибудь не поссорилась, - заметил Салим.

Жамиля не выдержала, швырнула осколки на пол.

- Смотри-ка, он еще делает мне замечания! Вы видите?

- Салим, как тебе не стыдно? Она же старше тебя. -Анна Ивановна укоризненно покачала головой. Видя, что все понемногу успокаиваются, она поспешила переменить разговор. - Лучше скажи, ты мою книгу прочитал?

- Прочел. Интересная книга, Анна Ивановна.

- Да, детство Горький описал чудесно. Тебе, студенту, надо читать как можно больше.

- Вы дадите мне еще что-нибудь?

- Конечно, Салим. Ну, мне пора на работу. Хасен, проходя мимо, услышал беседу брата с соседкой и замедлил шаг. «Вот болтуны! - с раздражением подумал он. - Есть же такие люди... Увлекаются, восторгаются чьими-то выдумками, бумажными красотами. И находят же время на всякую ерунду... А мне вот не до книг. Мне достаточно книги жизни. Она потруднее. Мне бы сегодня, например, мяса найти. Было бы куда полезнее чтива...»

В контору, где работал Хасен, надо было идти вверх по прямой широкой улице, обсаженной молодыми березками. Он сегодня опаздывал, но шел почему-то медленно, лениво волоча ноги, словно старая заезженная лошадь.

Его обгоняли спешащие на работу мужчины и женщины, толпа растекалась по учреждениям. Впереди, словно наблюдая за ним, возвышался черный пик. Хасен старался не смотреть на него.

Пройдя два квартала, он увидел впереди Касымкана, переходившего улицу.

- Эй, погоди! - окликнул его Хасен.

Касымкан оглянулся на голос. Это был высокий, узкоплечий мужчина средних лет, с длинным худым лицом.

- Ну-ка, прибавь шагу, - поторопил он приятеля. - Что ты еле плетешься?

- Ноги не ходят, - отозвался Хасен. Подошел, пожал Касымкану руку. - Без мяса сидим.

- Кто мог подумать, что наступит день, когда Жамиля останется без мяса! - визгливо рассмеялся тот.

- Перестань смеяться, у меня совсем живот подвело. Лучше скажи: сможешь раздобыть где-нибудь мяса? Если достанешь, я на обратном пути захвачу литровку.

Касымкан рассмеялся снова:

- Ты скажешь... Сам уже неделю и в глаза не видел мяса. Что слышно о пайке? - Он посерьезнел.

- Да что говорить о пайке, - махнул рукой Хасен. -Разве на пайке проживешь! Эх, наесться бы до отвала баранины да свежей колбасы из конины...

- Что-нибудь сообразим, помнишь, как в тот раз?

- Думаешь, удастся? - Хасен с надеждой посмотрел на приятеля. - Проклятая весна: всегда весной туго с мясом, хоть в петлю

лезь...

- Да, как говорят, - пора класть зубы на полку. Кстати, Хасен, не добудешь ли моей жене туфли, да еще отрез на летнее пальто хорошо бы.

• Сам ищу, Касымкан. Не раз намекал, ну, тем, кого устроил тогда на работу, но пока все без толку Касымкан, хорошо знавший характер Хасена, окинул его недоверчивым взглядом.
• Я говорю серьезно, Хасен.

- И мне не до шуток.

- Долг, говорят, платежом красен, Хасен, - и, похлопав приятеля по спине, Касымкан продолжал полушутя-полусерьезно: - Отплатил бы хоть за желтые ботинки, которые я достал тебе зимой. Ради тебя воевал с месткомом, добился резолюции у самого Неймана. А ты?

- Отплачу, не бойся. Долг висит на мне волосяным арканом, и тебе не придется говорить, что он сгниет у меня на шее, - запетлял лисьим ходом Хасен.

- И это все, что ты можешь мне сказать?

- Ты вот что, Касымкан, - торопливо продолжал Хасен. - Не дергай меня без

толку. Давай лучше подумаем, как нам Сальменова обойти.

- А что?

- Говорят, в Казкрайсоюз трикотаж привезли.

- Ничего не выйдет. Он только о себе и заботится, -с деланным равнодушием ответил Касымкан, хотя было видно, что он явно заинтересовался новостью.

- Жена говорила, будто одежду он берет только парами. К мужской обязательно женскую, и непременно одного цвета.

- Ах, черт! А я слышал, что у него в шкафу три костюма висят новехонькие, еще с этикетками.