Страница - 13

2.4. ПОЛИТИКО-ИДЕОЛОГИЧЕСКОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ ДВИЖЕНИЯ “ПРОМЕТЕЙ” И СТАЛИНСКОЙ АДМИНИСТРАЦИИ

Политическая деятельность прометеевцев проходила под неусыпным вниманием спецслужб двух идеологически противоборствующих стран — Польши и СССР. ВЧК— О ГПУ—НКВД, согласно установке вождя, видели в деятельности “Прометея” “опасный вызов цементирующей основе советского строя — пролетарскому интернационализму” [311]. В. Былинин,

А. Зданович, В. Коротаев считают это в какой-то мере оправданием сталинского террора: “Опасения такого рода повлияли на принятие Сталиным в середине 30-х годов тезиса о “постоянном усилении борьбы с внутренними врагами по мере продвижения по пути строительства социализма” что привело к полосе жестоких репрессий в 1937—1938 гг” [312] .

В период с 1934 г. до середины 1938 г. Мустафа Чокай очень редко публикует свои материалы на страницах журнала “Promethee”, что было связано с необходимостью осмыслить значение крупных событий, которые происходили в Европе и мире, и прогнозировать их последствия:

— появление фашистской идеологии, ставшей соперницей идеологии большевистской;

— факт заключения союза между коммунистами и социалистами для противостояния фашизму;

-— вступление СССР в 1934 г. в Лигу Наций;

— распад Кавказской конфедерации.

Ранее основополагающей для движения была идея солидарности всех национальных составляющих, направленная против общего врага, каким бы он ни был, красным или белым. Благодаря этому в движении поддерживалось единство представителей самых разных национальностей. Речь шла о масштабном прометеевском фронте, являющемся оппозицией к русским [313], точнее — к правительству Советов. Теперь же идеологические противники набирали силу: появление фашизма и необходимость найти ему противовес изменили расклад политических сил и вместе с этим отношение к правительству СССР. Этьенн Копо указывает, что до этого момента в рядах движения царил оптимизм: прометеевцы пребывали в уверенности, что советский строй эфемерен, видя в каждом волнении, каждой забастовке, малейшем проявлении экономических трудностей предвестников падения большевизма. Прометеевцы безгранично верили в правительства западных стран, Лигу Наций и принципы Вильсона. В начальный период определенная часть политической работы велась прометеевцами в виде лоббирования в правительствах европейских стран и, в особенности, в Лиге Наций. В Женеве они пытались получить признание правительств, находящихся в изгнании, и воспрепятствовать вхождению СССР в Лигу Наций [314]. Эта попытка прометеевцев закончилась провалом: Сталин, считавший эту международную организацию “орудием политики империалистических государств”, а прометеевцев — теми, кто был “в услужении у Лиги Наций”, принял 18 сентября 1934 г. решение о вступлении СССР в ее ряды, рассчитывая тем самым выбить почву из-под ног прометеевцев [315]. Это был первый удар по “Прометею”.

Прометеевцы были также свидетелями брожений внутри самого движения. К такому заключению приводит семантический анализ переписки прометеевцев. Содержание писем позволяет утверждать, что польские идеологи “Прометея” были хорошо осведомлены об усилиях, предпринимаемых Сталиным для развала движения и ликвидации его лидеров. Сталин предпринял массированную атаку, применив испытанные тактические приемы, охватывавшие следующие направления:

• политическое, предполагавшее разработку мероприятий в рамках международной политики, в частности, лишение “Прометея” поддержки со стороны европейских держав и Лиги Наций;

• криминальное, предполагавшее использование агентов спецслужб для физического уничтожения наиболее видных и активных деятелей движения;

• пропагандистское, предполагавшее, что сталинские суды над “врагами народа” должны были дать почувствовать в стране и за рубежом силу вождя.

1934—1935 гг. оказались для “Прометея” поворотными. Прием СССР в Лигу Наций означал, что он стал признаваться “нормальной” страной. Западные страны пренебрегли фактом принудительной аннексии большевиками независимых республик, которые до этого юридически получили признание со стороны крупных держав. Последние пренебрегли фактом репрессий, организуемых Москвой, фактами злодеяний, о которых “Прометей” давал регулярные и точные сообщение (искусственно спровоцированный великий голод на Украине не привлек внимания Лиги Наций). Интенсивная дипломатическая работа предыдущих лет казалась напрасной. В этот период уверенность в близости конца советского строя стала ослабевать [316] .

Все реальней становилась угроза миру со стороны фашизма. В этих условиях Мустафа Чокай продолжает проводить собственный анализ причин изменения внешнеполитического курса СССР. Приводя выдержки из статьи Малой советской энциклопедии, он указывает, что большевики до 18 сентября 1934 г. называли Лигу Наций “международным пугалом”, “домом свиданий”, “защитницей грабительского версальского договора”, обвиняли ее в “подготовке нападения на советскую Россию”, а вхождение в нее Турции квалифицировали как “капитуляцию кемалистов перед капиталистической Европой” [317].

Рассуждая о вступлении СССР в эту международную организацию, М.Чокай выделяет три существенных момента.

Во-первых, это связано с обстановкой в Европе: европейские страны оказались бессильны решать возникшие между ними конфликты путем переговоров, что постепенно ослабило их авторитет в глазах международной общественности, в особенности колониальных и полуколониальных стран.

Во-вторых, резкое изменение отношения большевиков к Лиге Наций было вызвано внутренней ситуацией в СССР: власть Советов не может найти надежную опору в лице 170-миллионного населения СССР, так как большевикам известно, что такие регионы, как Украина, Кавказ, Туркестан с почти 70-миллионным населением ждут удобного случая, чтобы выступить против красного деспотизма. Этот факт также ускорил вхождение СССР в ряды “буржуазных примиренцев”. Мустафа с уверенностью отмечает, что при этом советское правительство руководствуется ленинским положением, изложенным в его книге “Детская болезнь левизны в коммунизме”:

“Принимать бой, когда заведомо выгодно неприятелю, а не нам, есть преступление, и никуда не годны политики революционного класса, которые не сумеют проделать “лавирование, соглашательство, компромиссы”, чтобы уклониться от заведомо невыгодного сражения” [318].

В-третьих, по утверждению М. Чокая, “было заранее известно, какие шаги предпримет СССР после вступления в Лигу Наций”. Большевики, по его прогнозам, планировали действовать в двух направлениях:

• сформировать из числа государств-членов Лиги Наций антифашистский (против Германии и Италии) фронт демократических государств;

• объединить коммунистические, социалистические и демократические партии в единый “Народный фронт”, также направленный против фашизма.

Однако, как отмечает Мустафа Чокай, Сталин не достиг поставленной цели, так как Народный фронт удалось сформировать только в двух странах — Франции и Испании; а в ходе испанских событий стало очевидным, что перед Народным фронтом ставилась задача не защищать демократические силы от фашизма, а под прикрытием лозунга борьбы с фашизмом заняться подрывной работой против капиталистической системы [319].

Данный прогноз Мустафы Чокая нашел свое подтверждение в речи Сталина на Пленуме коммунистической партии, состоявшемся 3 марта 1937 г. (текст опубликован в газетах “Правда” и “Известия”). Сталин, касаясь отношений между советской Россией и капиталистическими странами, говорил о том, как “нелегко существовать в окружении капиталистических государств, которые засылают друг другу шпионов и уж тем более не склонны щадить единственное в мире социалистическое государство”. Он подчеркнул, что “больше всего они засылают шпионов в Советский Союз для проведения подрывной деятельности”, что этих шпионов и вредителей можно найти в среде советских коммунистов, и “это ясно как божий день” [320] .

М. Чокай не сомневается, что с момента вступления СССР в Лигу Наций резко возросла угроза войны на континенте [321] .

На фоне “красного террора”, развернутого Сталиным в национальных республиках, второй удар “Прометею” на международном уровне был нанесен вождем через Коминтерн, который с 1935 г. стал проводить политику Народного фронта [322]. После прихода к власти фашистов в Германии в 1933 г. коммунисты заключают союз с социалистами. Отныне ярлык “главного врага” ранее данный Сталиным социалистам, получают фашисты. Это в корне меняет расстановку политических сил в Европе: коммунисты становятся самой влиятельной силой, представляющей мощный противовес нацистам и фашистам, считающимся основной угрозой миру. Критика коммунистической идеологии стала уделом крайне правых партий, а прометеевцы на фоне общего политического расклада сил выглядели как сепаратисты и оказались в изоляции [323].

Появление фашизма внесло также раскол в ряды русских эмигрантов, среди которых было немало тех, кто видел в фашизме реальную силу, способную избавить мир от большевизма. Так, известный знаток русского и византийского искусств Павел Муратов заявил: “... да, к Западу мы действительно обернулись своею азиатской рожей. Во имя России будем же благодарны всякому, кто по этой роже ударит. Россия болеет дурной болезнью, и болезнь эта страшно заразительна. Вам не нравится Гитлер? Тоже, скажете, варвар? Но Гитлер — противоядие. Тем хуже для нас, что в роковые годы мы могли выдвинуть только бездарностей, вроде Керенского или Деникина, и тем хуже для французов и англичан, что вовремя не сумели расправиться с большевизмом. Я бы сказал так: сейчас единственное спасение в Гитлере. Спасение для всей Европы!” [324] .

В 1934 г. на страницах “Прометея” появляется некий Буажолэн, вымышленное лицо, якобы председатель Антикоммунистической лиги, который постепенно превращается в поклонника Гитлера и Геббельса. В обзоре прессы “Promethieе” уделяет много места выдержкам из крайне правых расистских изданий Франции, таких, как “Je suis partout" и “Gringoire” [325]. В 1936 г. в некоторых статьях наблюдается легкое восхищение Жаком Дорио, главой фашиствующих французов. Прометеевцы, похоже, теряли ориентиры. В этих условиях невозможно было быть антикоммунистом без того, чтобы не быть ловко “прибранным к рукам” крайне правыми. “Прометей”, по мнению французского исследователя Э. Копо, был на пути к переходу в стан правых [326].

С этим мнением вряд ли можно согласиться. Именно в этот период идеологи движения приступают к реорганизации движения, желая окончательно определить единственно верные для себя ориентиры.

Первоначальное смятение в рядах некоторых членов движения приводит к тому, что эсеры и меньшевики, проповедовавшие антикоммунистические идеи, вынуждены отныне молчать. Меньшевик Ной Жордания вынужден покинуть бюро своей партии, о чем пишет М. Чокай в письме к Адашу 10 мая 1938 г. [327]. Распадается Кавказская конфедерация [328] .

Силовая политика большевиков, приведшая к созданию напряженности в регионе, чистка в среде азербайджанских национал-коммунистов, провозглашавших идею единения кавказских народов, которая особенно усилилась в конце 20-х — начале 30-х годов, — все это способствовало возникновению и усилению антибольшевистского движения на Кавказе. В этих условиях сталинская политика была направлена на развал Кавказской конфедерации, для чего был спровоцирован вопрос о пересмотре кавказско-турецкой границы, закрепленный в положениях Карсского договора [329]. Именно это имеет в виду Мустафа Чокай, когда пишет в вышеупомянутом письме к Адашу: “Последним “козырем” “Прометея” было напечатание им резолюции грузинского митинга, требующей пересмотра кавказско-турецкой границы и аннулирования Карсского договора”

Создание ситуации разрушения единства кавказских членов “Прометея” было третьим выстрелом Сталина по движению.

Криминальные методы борьбы с прометеевцами были возложены на ЧК—ОГПУ—НКВД. К началу 1921 г. ЧК, предшественница ОГПУ насчитывала в своих рядах 31 ООО агентов [330], которые сумели с 1917 по 1921 г. истребить 250 ООО человек [331]. Спецслужбы стали использоваться Сталиным для физического уничтожения своих политических противников почти с первых дней прихода к власти вождя [332].

Если до 1929 г. политические оппоненты большевиков (эсеры и троцкисты) подвергались депортации, то затем в 1928 — 1929 гг. депортация приняла массовый характер, что в итоге привело к созданию в 1930 г. ГУЛАГа (Главное управление исправительно-трудовых лагерей, трудовых поселений и мест заключений).

Сменив в ноябре 1923 г. свое название на ОГПУ [333], советские спецслужбы стали активно применять методы инфильтрации и провокации не только внутри страны, но и за рубежом [334].

Внедрение тайных агентов в интересующие зарубежные организации стало широко применяться ОГПУ с 1926 г., т.е. сразу же после признания Советского Союза Францией. Ликвидация лидеров национальных движений в Европе, слежка за эмигрантами и советскими служащими, находящимися на работе в загранучреждениях, входили в число главных задач ИНО (иностранного отдела) советских спецслужб, созданного во исполнение приказа ВЧК от 20 декабря 1920 г. за подписью Ф. Дзержинского [335]. Начальником ИНО ГПУ был назначен Трилиссер М. А. [336].

Советские агенты были инфильтрированы в высшие правительственные круги практически всех европейских стран. По признанию ветеранов Лубянки, советские спецслужбы имели свою агентуру в политических центрах эмиграции и проводили самую активную работу по ее развалу и разложению изнутри. Агенты советской внешней разведки, в частности ИНО ОГПУ были внедрены в советские дипломатические и торговые миссии за рубежом; их сеть представляла собой своеобразные “посольства в посольствах” [337]. Действовали они, как уже указывалось, в рядах Коминтерна.

Работа резидентур, как правило, подкреплялась пропагандистской работой, проводимой зарубежными коммунистическими партиями и структурами Коминтерна через БОКС (Всесоюзное общество культурных связей), Общество друзей СССР, различные антирелигиозные ассоциации. Преследовалась одновременно другая цель — поддержание революционных действий мирового пролетариата. Советское правительство при этом слагало с себя всякую ответственность за содержание пропаганды, возложив ее на коммунистические партии и Коминтерн [338].

Методы инфильтрации и провокации повсеместно и эффективно использовались ОГПУ для расправы с именитыми людьми, видными национальными деятелями и лидерами движений, эмигрировавшими за рубеж.

С позиции ветеранов советских/российских спецслужб, прометеизм и созданное на его идейной базе движение “Прометей” преследовали единственную цель — “развал Советского Союза с помощью националистических и сепаратистских элементов”. Эти “элементы воспользовались античной легендой о титане Прометее — борце за свободу, якобы прикованном богами к скалам Грузии и обреченном на вечные страдания. Поскольку, согласно древнему мифу, Прометея от цепей и проклятия богов освободил Геракл, именно в его (Геракла) образе предпочла выступить польская разведка, взявшая под свою опеку грузинских и всех иных “прометейцев”” [339].

Статьи, появлявшиеся на страницах прометеевских изданий, поражали сотрудников советских спецслужб высокой степенью осведомленности их авторов о внутриполитической жизни в СССР. Так, западная и мировая общественность, еще в 1930 г., за 40 лет до выхода книг Александра Солженицына, т.е. с первых дней возникновения печально знаменитого советского учреждения, знали все о ГУЛАГе [340].

Так, ответственные работники КирЦИКа ломают голову:

“...Интересно, как получает Чокаев информацию? Очевидно, ему пишут из Туркестана. Значит, с туркестанцами он имеет определенную связь. Там, по-видимому, сохранились и действуют остатки его (Чокаева) Кокандского правительства. Возможно, он пользуется данными киргизских газет. Здесь он как будто доверяет газетам “Бостандьщ туы” (Акмолинская губерния) и “Казак тілі” (Семипалатинская губерния).

Кроме того, он приводит еще сведения о попытках киргизских общественных деятелей образовать “особый комитет помощи”. Эти попытки исходили от некоторых киргизских работников Акмолинской и Семипалатинской губерний, представителей бывшей Алаш-Орды. Действительно, их попытки были нами отвергнуты, как ничем не вызываемый сепаратизм. Об этом в газетах, насколько мне помнится, не писалось. Значит, Чокаев пользуется материалами не только газет, но и поступающими к нему из других источников. У меня возникает мысль о том, что, не попадают ли к Чокаеву материалы, поступающие в редакции наших газет “Бостандык туы” и “Казак тілі” Статьи Чокаева определенно наталкивают на такое предположение.

Сообщая обо всем этом, я счел: прощу Вас, тов. Каширин, принять необходимые шаги к выявлению связей Чокаева с Туркестаном, а также к установлению постоянного наблюдения за редакциями газет “Бостандьщ туы” и “Казак тілі”.

В последующем не откажите меня информировать.

С товарищеским приветом,

Председатель Кир. ЦИКа С. Мендешев” [341].

Из приведенного фрагмента письма С. Мендешева, адресованного им в ПП ОГПУ по Казахской ССР тов. Каширину (лично) 4 сентября 1924 г., можно заключить следующее:

• статьи Мустафы Чокая содержали достоверную информацию, которую он мог получать только из Туркестана, от алашординцев и других источников;

• сотрудники ПП ОГПУ по Казахской ССР были хорошо осведомлены о связях М. Чокая в Туркестане.

Эти тезисы находят подтверждение в перехваченном сотрудниками ОГПУ письме Мустафы Чокая, адресованном Б. Дабылову, и донесении спецосведомителей о высказывании А.Букейханова в кругу националистов Актюбинской губернии о пользе пребывания Мустафы за рубежом: “В современной школе нужно преподавать так, чтобы от советского влияния не осталось и следа. Предсказание Чокаева не останется лишь на страницах газет, оно через некоторое время будет реальным. Пока Чокаев находится в Париже, мы от этого ничего не теряем. Наоборот, это явится толчком для тех, кто еще колеблется в наших рядах”.

Архивы КГБ Казахской ССР хранят и следующие донесения спецосведомителей.

 “Со слов алашординца Кундесорова Искандира, недавно возвратившегося из Грузии, Мустафа Чокаев в заграничной прессе опубликовал отчет о деятельности правительства Алаш-Орда...”

• “В составе первого течения Алаш-Орды, возглавляемого Алиханом Букейхановым, также числится М. Чокаев, ныне находящийся за границей в услужении у Лиги Наций”.

• “Поддерживает связь с М.Чокаевым алашординец Миръякуб Дулатов. Он недавно возвратился из Ташкента, где занимает должность редактора киргизской газеты “Ак; жол”. Его там полностью поддерживает известный туркестанский кирработник Султанбек Ходжанов ...

Установлены также связи М. Чокаева с Акпаевым, Марсековым, Копжасаровым, Омаровым, Сейфуллиным и другими...”

• Большая часть видных националистов — киргизских деятелей, проживающих в Ташкенте, ведут непосредственную переписку с мусульманской национальной эмиграцией за рубежом. Например, из двух перехваченных писем киргизского студента Газимбека Беримжанова (бывшего члена и управделами правительства Алаш-Орды), отправленных из Берлина в адрес Ходжанова и Счастиева (секретаря Кирпредставительства при ТуркЦИИК), видно, что Чокаев М., заведующий отделом эмиграции в Париже, получает регулярно из Ташкента газету “Ак жол”. Беримжанов видел Чокаева с этими газетами в Берлине, куда последний приезжал на съезд эмигрантов. По его словам, в материальном отношении у него далеко не благополучно. Киргизские студенты хотели снабдить его деньгами, но он не принял...”

• “Вместе с Чокаевым в Париже работает некий Максудов...”

• “В Кызылординском уезде проживает некто Нуртаза Чокаев. Ему 30 лет, казак-киргиз, местный скотовод, образован, мусульманин, в партии не состоит...”

• В Чаульдерском районе Южно-Казахстанской области проживает казахский цирковой борец Кажмухан Мунайтпасов, женат на вдове. Он в хороших отношениях с директором совхоза “Капланбек” Юсупназаровым”.

• Чокаев через Бухару и Афганистан связан с Абиджаном Махмудовым, проживающим в Фергане; Фазылбеком Култасовым, часто приезжающим из Чимкента в Ташкент; Копжасаровым (бывший секретарь Мустафы Чокаева), членом коллегии Наркомсобеза Туркестанской республики...”

• “Десятого октября известный узбекский националист Махмудов Абиджан группе своих сторонников сообщил, что М. Чокаев во время лондонской конференции, в которой принимал участие, подал заявление, где указывалось, что тов. Раковский и вообще приехавшие с ним на конференцию лица не являются представителями Туркестана, так как таковых Туркестан не избирал. Представителем же Чокаев выставлял только себя. В этом заявлении он информировал английское правительство о жизни туркестанского населения в самой мрачной окраске, говоря, что там советская власть проводит политику угнетения. Коснувшись вопроса о царских долгах Англии, указал, что таковые вполне могут быть возвращены, если Англия санкционирует отделение Туркестана от СССР в самостоятельное государство...” [342].

Интерес в этой связи представляет содержание обвинительного заключения по делу № 78754 от 12 марта 1930 года в отношении 42 членов партии “Алаш” и членов правительства Алаш-Орды Ахмета Байтурсынова и Миржакыпа Дулатова. Из показаний обвиняемых явствует, что алашординцы, в частности Ахмет Байтурсынов и Миржакып Дулатов, которые составляли ядро внутренней ветви туркестанского национального движения, находились в постоянном контакте с туркестанской эмиграцией в Европе, что стало одним из главных пунктов обвинительного заключения: “Для переписки с Валидовым Байтурсынов в 1925 г. получил из Германии через учащегося специальный шифр, который он хранил у себя до 1928 г.” [343].

В документе также утверждается:

“Битлеуов приехал из Германии в Оренбург в 1924 г. Говорил, что виделся с Заки Валидовым. Заки передал привет алашординцам и предложил послать за границу людей. Дал адрес (явку)...” [344].

ОГПУ имело своих агентов в среде эмиграции и ее политических центрах [345]. Одним из агентов, по данным польской разведки, был башкир Заки Валиди Тоган [346].

“Согласно информации чекистов, весной 1921 г., пребывая в стане басмачей, он [Валидов] в приватных беседах признавался, что имеет живую связь не только с Башкирией, но и с Москвой и раздумывает, не поехать ли в Москву или за границу” [347].

В 1922 г. Валидов обращается к большевистским руководителям с просьбой простить ему участие в басмаческом движении в Туркестане, признавая, что он совершил ошибку [348]. Его обращение было рассмотрено на заседании Средазбюро ЦК РКП 25 октября 1922 г. В итоге была принята декларация, содержащая ряд условий. Среди прочих было требование о том, чтобы Валидов “во всеуслышание заявил, что он ошибся, отмежевывается и выпустит воззвание к басмаческим элементам” [349] .

“После того, как я, предпочитая эмиграцию предложенной через товарища Рудзутака амнистии, выехал из Туркестана в Персию, прибыл теперь через Афганистан, Индию, Египет и Францию в Берлин и имею возможность лично представить русскому представительству свою просьбу и лично получить на нее ответ”, — пишет Валидов Полномочному представителю СССР в Берлине Н.Н. Крестинскому 12 апреля 1924 г. [350].

В его письменном обращении содержалась просьба разрешить его семье выезд в Берлин, разрешить ему переписку с учеными, вернуть задержанные советскими спецслужбами пакеты с рукописями, не преследовать его родных. Завершает он письмо словами: “Немало я служил революции в России, служил ей в самые трудные для нее годы не под палкой, а по своему доброму ж;еланию — ЦК РК и советское правительство могли бы не отказать моим мелким просьбам” [351].

Вполне вероятно, что Валиди именно после данного пребывания в Берлине встречался с Битлеуовым и передал через него шифр и явку.

Роль Заки Валиди Тогана в судьбе лидеров и членов туркестанского национального движения требует отдельного и более детального рассмотрения.

Таким образом, ответ на вопрос, поставленный в 1924 г. председателем КирЦИКа С. Мендешевым, содержится в донесениях спецосведомителей, а также в публикациях современных российских исследователей и ветеранов Лубянки. Согласно утверждениям последних, в добывании нужной информации прометеевцам помогали также польские спецслужбы, которые имели свою агентуру в СССР. Однако эта агентура находилась в контакте с эмигрантскими национальными центрами, а не с польской разведкой, а польская разведка имела резидентуры в дипломатических представительствах Польши в СССР [352].

Имя Мустафы Чокая фигурировало в сталинском списке лидеров эмиграции, подлежащих физическому уничтожению. Осуществление данного плана было поручено ОГГО^ которым в тот период руководил Вячеслав Менжинский [353]. Однако посланный агент был выявлен самим М. Чокаем, а в марте 1931 г. при при содействии членов туркестанского национального движения — арестован.

К операции по ликвидации Мустафы Чокая был подключен Восточный отдел ПП ОГГО^ которому была “доверена”, судя по переписке, подсобная работа по сбору и поставке в Центр сведений о связях Мустафы с националистами, проживавшими в Туркестане. Эта чекистская разработка, которую попытался по-своему изложить бывший полковник КГБ Амирхан Бакиров [354], была ядром операции France. К такому заключению приводят:

а) дата начала оперативной разработки — 1926 г.;

б) отсутствие в архивах КГБ Казахской ССР сведений о дальнейшем ходе и окончании операции, из-за чего рассказ бывшего полковника КГБ выглядит куцым и незавершенным.

Сотрудники Лубянки не сочли нужным информировать своих казахских коллег ни о ходе, ни тем более о провале агентурной акции. Руководство Восточного отдела ПП ОГПУ по Казахстану в растерянности: "14 января 1931 г. нами дано Чимкентскому оперсектору ОГПУ задание № 141/29 о разработке связей националиста Мустафы Чокаева, находящегося в Париже, а в последующем послали несколько напоминаний о необходимости выполнения этого задания. Несмотря на это мы не получили ни от оперсектора (Чимкент), ни от облотдела (Кызылорда) абсолютно никаких материалов...” [355].

Реконструкция целостной картины операции стала возможной только после сличения и сведения воедино материалов из личного архива Мустафы Чокая [356] с архивными материалами КГБ Казахской ССР.

Для проведения операции Москва остановила свой выбор на уроженце Ходжента Алиджане (Галижане) Мир-Сыддыкове, имевшем опыт агентурной работы в Иране, Афганистане и Персии. Операция готовилась несколько лет, а в свою практическую фазу она вошла Лишь в 1929 г.

Согласно созданной большевиками легенде, Алиджан Мир-Сыддыков был националистом, бежавшим из "советского ада” и искавшим возможность скрыться от преследований советского правительства в среде туркестанских эмигрантов. Для начала Алиджан Мир-Сыддыков, находясь в 1929 г. в Персии, направил в парижскую редакцию журнала “Яш Туркестан”, возглавляемого Мустафой Чокаем, свою критическую статью о советской политике в колхозах, которая была опубликована. Однако на последующие статьи Мир-Сыддыкова М. Чокай, по его собственному выражению, “наложил эмбарго”: подозрение вызвали чрезмерно оголтелые нападки автора на большевиков. Решено было через связных в Персии и Туркестане навести справки о Мир-Сыддыкове.

А. Мир-Сыддыков тем временем покинул Персию и лишь в конце следующего, 1930 г., появился в Стамбуле под другой фамилией. По утверждению стамбульских друзей, Алиджан, теперь уже Садыков, намеревался поехать в Париж и обратиться к Мустафе с просьбой помочь ему устроиться в какое-нибудь учебное заведение в Европе.

Развитие событий в Туркестане, где уже свыше 10 лет шла кровавая военная операция по уничтожению басмачей и параллельно с ней производились аресты с последующим расстрелом бывших членов Кокандского правительства, членов правительства Алаш-Орды и сочувствующих им, заставляло М. Чокая проявлять большую осторожность. Прометеевцы помнили также об убийстве Симона Петлюры. Поэтому, проявляя осмотрительность и строго соблюдая конспиративные правила, Мустафа Чокай тщательно перепроверял по всем доступным каналам личность Алиджана Мир-Сыддыкова.

В Самарканде шли громкие судебные процессы над контрреволюционными элементами”: Сагидулла Касымов, бывший председатель Верховного суда Узбекистана, и бывший прокурор Узбекистана Шарип Бадралин обвинялись в том, что “сошли с курса партии” С. Касымову вменялось также в вину, что он “вместе с другим единомышленником контрреволюционера Мустафы Чокая Габидоллой Кожа участвовал в собрании членов правительства Кокандской Автономии” Еще четверым — председателю Ташкентского народного суда Мирсагипу Закиру, акиму Мырзашоля Абдреиму Кожа, ташкентскому богачу Насиралдину Галыму, ташкентскому торговцу Акпару Саминжану — было предъявлено обвинение в том, что они “отдали в руки классового врага плоды революционных завоеваний”. Все шестеро были названы пантюркистами и панисламистами, имеющими непосредственное отношение к басмаческому движению, “развернувшемуся под идейным руководством Мустафы Чокая и его единомышленников”. Как заявили большевики, их действия были ничем иным, как “происками буржуазии, лишившейся в Туркестане политических и экономических прав” [357] .

Подозрения в отношении Алиджана укрепились, когда Мустафа Чокай получил сообщение из Ташкента о том, что Мир-Сыддыков в период своего отсутствия в Персии находился в Самарканде.

12 февраля 1931 г. Алиджан Мир-Сыддыков (Садыков) был задержан стамбульской полицией. Советское консульство в Стамбуле официально заявило о своем отказе признать его гражданином СССР.

“Мною в Стамбул был направлен вопросник”, — указывает в своих записях М. Чокай и выражает большое сожаление, что “по ряду причин (получение турецкой визы — главнейшее препятствие) не может лично в скором будущем быть в Стамбуле и в личных беседах выяснить положение”.

Находившимся в Стамбуле своим сподвижникам Мустафа Чокай поручил добиться от Мир-Сыддыкова исчерпывающих ответов на следующие вопросы [358]:

— Что стало известно Алиджану за время работы в Персии и Турции о нашей организации вообще и о каждом из нас, в частности?

— Какие он посылал доклады в ОГПУ о нашей организации?

— Есть ли еще, кроме него, вне советской России агенты ОГПУ из числа туркестанцев, где они и кто они такие?

— Что он знает о деле Сагидуллы Касымова? Как это дело поставлено? Что в нем от правды и что от вымысла?

— характеристика местных правительственных и партийных деятелей;

— описание его работы в Дуздабе и созданных им организациях на территории Персии”.

Информация, полученная из Турции, была достаточно подробной. Алиджан Мир-Сыддыков писал [359]: “Я из Ходжента. Приехал в Персию в начале 1929 г. по заданию ОГПУ Долгое время работал в Сейстане, Кочане, создал там организации и оттуда направился в Дуздаб. Здесь, согласно инструкции, создал антибританскую организацию для работы в Индии. Вернувшись, устроился в Мешхеде у муфтия [360]. Получал большие денежные средства от советского консула.

В Туркестане принимал участие в разработке дела против Сагидуллы Касымова, все тайные организации были мной раскрыты. Из Мешхеда меня направили в Тегеран, где я должен был вести наблюдение за находившимися там туркестанцами. Через советское посольство в Тегеране послал телеграмму в Тифлис. В ожидании ответа поехал в Тавриз, оттуда — в Баку, затем — Тифлис, где разговаривал с товарищем из ОГПУ После этого направился в Самарканд, а через 2—3 дня — в Ташкент. Сделал сообщение в ОГПУ Был отправлен в Москву, где был разработан дальнейший план. Оттуда в начале декабря 1930 г. перебрался в Стамбул. Из Москвы передали шифр и пароль для встречи с представителем советского посольства. Возле туннеля, как было условлено заранее, сотрудник посольства сказал: “Вам привет из Тегерана”. Мой ответ был “Как поживает Иванов?” Мне было велено ехать в Париж, сблизиться с Мустафой Чокаем, выявить его окружение и связи, а также выяснить, каким путем ему удается связываться с Туркестаном”.

На вопросы, сформулированные Мустафой, агент ОГПУ ответил следующим образом.

— О туркестанской организации почти ничего не удалось узнать, ибо Алиджан был раскрыт еще в Персии, а оттуда туркестанская организация была уже предупреждена Турсуном. Поэтому в Стамбуле Алиджану не удалось проникнуть в ряды членов организации.

-—Доклады его о туркестанской организации носили общий характер, без упоминания имен членов организации, так как ему неизвестно в точности, кто в нее входит.

— В Туркестане известно о существовании организации [в Европе] и придают ее работе и деятельности М. Чокая большое значение. Именно с целью разузнать более подробно об организации и, в особенности ее руководителе, был командирован Мир-Сыддыков.

— К нашумевшему в прошлом году делу председателя Верховного суда Узбекистана Сагидуллы Касымова Алиджан имеет прямое отношение: ему удалось войти в доверие Касымова, выдав себя за единомышленника, а затем разоблачить председателя Верховного суда и его товарищей.

— Алиджан назвал и описал всех работающих в Турции известных ему агентов ОГПУ.

— Что касается созданной им в Дуздабе организации для антибританской работы в Индии, то Алиджан в разговоре с туркестанцами никаких имен не называл. Возможно, эти имена раскрыты турецким властям.

Мустафа Чокай завершает свои записи об агенте ОГПУ так: “В результате разоблачения Алиджана в большевистских кругах настроение довольно пессимистичное. Заслуга раскрытия Алиджана принадлежит Тур суну, который выследил его в Персии. И в Стамбуле он не оставлял его вне поля своего наблюдения. Алиджан открыл турецкой полиции свои связи с уполномоченным ОГПУ а также сообщил место и время встречи с ним для получения денег. Сообщил туркестанцам и полиции о своих встречах с советским консулом и содержании бесед с ним. В объяснение своего ареста Алиджан сказал, что один из туркестанцев просил у него 200 лир, пригрозив в случае отказа сообщить о нем турецким властям. [В этом месте М. Чокай замечает: “Это неверно. Никто из туркестанцев у него денег не просил”].

Суд над Алиджаном состоялся в Стамбуле при закрытых дверях. Алиджан Мир-Сыддыков (Садыков) дал весьма важные сведения о работе советского ОГПУ в Турции, что произвело на турецкие власти сильное впечатление. Суд постановил выслать Алиджана в советскую Россию”.

17 июня 1931 г. Мустафа Чокай отметил в своих записях: “7 июня из Ташкента в Париж прибыла жена одного из туркестанцев, арестованных в прошлом году по обвинению в “национально-контрреволюционной деятельности”. Арест последовал после нашумевшего дела председателя Верховного суда Узбекистана Сагидуллы Касымова. За что? Никаких конкретных обвинений нет. Будто бы доставил в Туркестан инструкцию от Мустафы Чокая местным национальным организациям” [361].

Сагидулла Касымов и пятеро других подсудимых были расстреляны.

В разоблачении агента ОГПУ помощь М. Чокаю оказывали прометеевские связные, которые, как отмечают современные российские авторы, были предметом особой конспирации: “В делах, если только речь идет о важных политических контактах, называются только лица уже ликвидированные (и то лишь имена тех, кто использовался в данной конкретной разработке)” [362].

Советским спецслужбамудалось выявить только следующихпрометеевских агентов: Аполлона Урушадзе, бывшего члена правительства Грузинской ССР, вице-консула в Тифлисе Ксаверия Залевского и вицеконсула в Киеве Петра Курницкого. Чекисты располагали также сведениями о грузинской сети связи через Иран, а также о сети связи через советско-турецкую границу, которую курировал некто К.Масхарашвили из Стамбула [363].

Мустафа Чокай в результате многолетнего анализа политики советских руководителей вывел следующую закономерность: выбор ярлыков для внутренних и внешних политических оппонентов советского строя напрямую зависит от складывающейся внешнеполитической ситуации вокруг СССР. Он подкрепляет свои слова следующим доводом:

“Казахстан, имеющий общие границы с Монголией, считается одним из важных военно-промышленных центров Советского Союза. Этот регион Туркестана вызывает у советского правительства большую тревогу, так как оно опасается нападения со стороны Японии. Поэтому в № 22 (апрель 1937 г.) “Казахстанской правды” помещена редакционная статья, утверждающая, что враги Советов засылают шпионов в Казахстан, являющийся пограничной республикой. Кто же эти враги? Это — мы, “побежденные националисты, которые, объединившись с продажными троцкистско-зиновьевскими фашистами, стали наймитами милитаристских кругов Японии и выполняем их задания”. Несколько ранее советское правительство обвиняло нас в том, что мы — “платные агенты военных кругов Англии и Франции”. Эта кампания уже в прошлом. Сейчас советское правительство состоит в дружеских отношениях с Францией. Теперь врагом номер один Советского Союза является Япония. Вот почему большевики из бюджета Англии и Франции перевели нас на бюджет японских фашистов” [364].

Мустафа Чокай заявляет, что туркестанское национальное движение придумано не националистами, оно является естественной реакцией на проявления великорусского шовинизма. С усилением шовинизма усиливается национальное движение, которого очень опасаются Советы. Вместе с тем активная клеветническая кампания предпринимается большевиками для еще большего нагнетания великорусского шовинизма и превращения национальных республик в податливый материал, благодарно принимающий большевистскую колониальную политику [365] .

Статьи и публикации М. Чокая, посвященные установлению власти русских рабочих и крестьян в национальных окраинах бывшей царской России и национальной политике, проводимой этой властью, дают ясный ответ на вопрос о причинах возникновения национальных движений нерусских народов России. В советской науке не принято было заниматься изучением национальных движений. Искажение истории народов СССР, приведшее к деформации сознания есть одна из причин, по которой ветераны советской внешней разведки продолжают пребывать в плену сталинской политики разделения народов на властные и подвластные, исходя из национального признака. По этой же причине ветераны советских спецслужб не в состоянии дифференцировать понятия “сепаратизм” и “национально-освободительное движение” “разведка” и “шпионаж”, “национализм” и “шовинизм”.

Прометеевские связные обеспечивали движение достоверными сведениями и информацией. Их деятельность нельзя было квалифицировать как шпионскую. Рассмотрение понятий “разведка” и "шпионаж” свидетельствует о том, что их семантический объем неодинаков, в особенности, если они употребляются как профессиональные термины. Ведущий эксперт британской военной разведки Дональд Маклахан считает, что разведка есть нечто большее, чем сбор информации. Она содержит информацию, состоящую обязательно из деталей. Детали эти должны быть “проверены по отношению к источнику и сопоставлены с другими фактами, критически рассмотрены в свете опыта и памяти человека или целой организации, всесторонне взвешены и представлены в форме какой-то оценки, подтверждены и исправлены в соответствии с критическим рассмотрением и, наконец, разосланы “потребителям” или опубликованы для практического использования” Под “потребителем” подразумевается организация, направившая своего агента (разведчика) для сбора и анализа необходимой информации.

По мнению английского эксперта, “разведку часто связывают со шпионажем, насилием, надувательством”. Цель в этом случае одна — словом “разведка” прикрывают такие полувоенные акции, как саботаж, диверсия, государственный переворот, а также контрмеры, направленные против этих акций, проводимых и оплачиваемых, как правило, тайно, без официального признания” [366].

Рассмотренная в свете изложенного деятельность Мустафы Чокая в эмиграции может быть квалифицирована как разведывательная, т.е. как всесторонний, скрупулезный сбор, критический анализ информации о набирающем силу тоталитарном режиме большевиков и через публикацию документированных аналитических материалов он формировал общественное мнение на Западе и в во всем мире. Эта деятельность проводилась в рамках программы и в русле задач национального движения. “Заказчиком” этой работы были национальные организации Туркестана, по заданию которых М.Чокай обосновался в Европе. Соответственно, Мустафу Чокая можно считать агентом этих организаций, в первую очередь партии “Алащ”, которая наряду с другими входила в туркестанское национальное движение.

Отличие национальных движений за самоопределение от сепаратистских движений рассматривалось в первом разделе настоящей работы. Их отличают цели и задачи. Задача сепаратизма — разрушение территориальной целостности государства; а часть территории, за отделение которой ведут борьбу сепаратисты, с точки зрения языка, религии, традиций, культуры, истории представляет собой неотъемлемую составляющую основного государства. Туркестан же, с этих позиций, не составлял единства с Россией.

Таким образом, Сталин принял самые разнообразные меры для физического уничтожения национальных лидеров, находившихся в эмиграции, и ослабления оппозиционного движения “Прометей”. Советская агентурная сеть за рубежом, включая агентов Коминтерна, проявила самую большую активность в организации раскола национальных движений изнутри и физического устранения лидеров. Параллельно агенты советских спецслужб не менее активно действовали против прометеевских агентов на территории СССР, о чем свидетельствуют годы сталинского террора, бывшие, по сути, широкомасштабной акцией с целью уничтожения внутренней ветви национального движения.