Страница - 15

“Если вникнуть в пацифистские речи Сталина, произносимые им с 1925 г., и сопоставить их с результатами его дипломатии, не составляет труда удостовериться в том, что идея мировой революции им не отвергнута. Советы, скорее всего, не пойдут на прямую интервенцию, а приведут в движение внешние подвластные им силы, чтобы народы других стран сами встали на путь революции. В этом состояла суть выступления Димитрова [395] на VII съезде Коминтерна в августе 1935 г., его нашумевшей доктрины Троянского коня. Ее основные положения хорошо известны: в национальном плане создание Народного фронта должно стать крепкой основой для действий коммунистов; в плане международном антифашистская кампания ставила задачу консолидации сил против стран-противниц Советского Союза и создания Народного фронта во Франции и Испании. В итоге все это привело к гражданской войне в Испании и дипломатической напряженности, которая длится вот уже три года. Москва желает превратить это в прелюдию к мировой революции” [396].

Содержание "Письма Сталина Иванову”, подвергнутое скрупулезному исследованию аналитиками французского МИД, не оставляло сомнений в верности их предположений о скрытых намерениях "отца народов”: "Проблема взаимоотношений с другими странами еще не решена и нам предстоит еще ее решать (здесь и ниже подчеркнуто автором аналитической записки). Это можно сделать, только соединив усилия международного пролетариата и тех, кто еще серьезнее, — нашего советского народа. Необходимо усилить и консолидировать международные пролетарские связи между рабочим классом СССР и рабочим классом буржуазных стран: следует организовать политическую помошь рабочего класса буржуазных стран рабочему классу нашей страны на случай военной агрессии против нашей страны, надо также организовать эффективную помошь рабочего класса нашей страны рабочему классу буржуазных стран” [397] .

Сотрудник МИД поясняет, что подчеркнуты слова, наиболее четко выражающие мысль Сталина: "Поскольку, по мнению Сталина, будущее СССР обусловлено исчезновением либо капитализма, либо коммунизма и поскольку это будущее необходимо строить, мы должны готовиться к борьбе. Для этого СССР располагает силами мирового пролетариата: достаточно лишь связать его судьбу с судьбой советского пролетариата. В случае нападения на Советский Союз зарубежный пролетариат встанет на его защиту; если в какой-то стране трудящиеся массы поднимутся против собственной буржуазии, то вмешается СССР”. Это и есть отрицание Сталиным подписанных им же пактов о ненападении, а также интервью, данного им Рою Говарду. О желании вмешательства Москвы во внутренние дела других стран и тем более о вмешательстве в случае локальных революций лучше не скажешь” [398].

Сталинский тезис о решимости объединить силы мирового пролетариата в борьбе против мирового капитализма и фашизма был расширен и углублен в тексте обращения Исполнительного Комитета Коминтерна к Красной армии 22 февраля, т.е. спустя десять дней после опубликования "Письма Сталина Иванову”: "Красная армия является также армией рабочих всех стран. Международный рабочий класс сумеет мобилизовать все силы на защиту СССР. Фашистские хищники и их сообщники увидят, что в их странах существуют миллионы друзей и союзников героической Красной армии, готовых подняться против фашистского варварства и капитализма. Никакая военная и реакционная сила в мире не в состоянии оказать сопротивление объединенным силам международного пролетариата и трудящихся Советского Союза” (подчеркнуто в тексте, опубликованном в газете "Юманите” от 25 февраля 1938 г.).

Приводя данный фрагмент статьи в газете французских коммунистов, аналитик МИД Франции приходит к следующему неизбежному заключению: "Эта диатриба [399], на первый взгляд, кажется обращенной к фашистским государствам. Однако выражение "их сообщники", которым советская пресса часто "награждает" другие страны, в частности Францию и Англию, похоже, предназначается именно этим странам. "Письмо" после его публикации было сразу же подхвачено всеми коммунистическими партиями мира именно в том смысле, в каком его изложили мы. В этом убеждает нас и следующие слова Кашена [400]: "В случае военной агрессии Сталин призывает к международной солидарности всех трудящихся мира для оказания помощи СССР. Он с той же настойчивостью утверждают необходимость срочной организации помощи со стороны рабочих СССР трудящимся буржуазных стран. Говоря это, — и мы это подчеркиваем — Сталин устанавливает правила повеления, с которыми вполне согласны не только все пролетарии, но и все друзья мира и свободы”.

Можно ли после этого говорить о том, что слова Сталина предназначались для внутреннего пользования или же обращены к фашистским государствам?” [401].

"Письмо Сталина Иванову” не осталось вне внимания прометеевцев. В рамках анализа международной обстановки они опубликовали аналитический материал "Проблема мира и СССР” в рубрике "Голос прометеевских народов”, датированный 29 сентября 1938 г. без указания автора [402] .

Прометеевцы также считают, что СССР в данный момент не может пойти на прямую интервенцию, он вынужден провозглашать себя защитником дела мира по той причине, что страна ослаблена и потому не готова к ведению войны. Для доказательства правильности данного предположения делается ссылка на недавний советско-китайский вооруженный конфликт локального масштаба: "В июле текущего (1938) года Москва вспомнила о русско-китайском договоре 1886 г., который сама же Москва трижды расторгала. Опираясь на эту шаткую юридическую базу, советские вооруженные силы оккупировали стратегическую высоту Шань-Ку-Фенг и срочно укрепили ее, что вызвало энергичный протест со стороны Токио. Поскольку дипломатический протест не возымел действия, Япония, со своей стороны, прибегла к боевым действиям и заставила красных покинуть эту высоту. Таковы факты”.

По логике вещей, рассуждают прометеевцы, Москва должна была отреагировать на действия Японии, и это стало бы началом войны, но этого не случилось. Почему? Ответ, по мнению прометеевцев, кроется в заблуждении Сталина: Мао Цзе-Дун до этого в интервью американскому журналисту упомянул с расчетом на Москву, что Япония в настоящий момент ослаблена. Сразу же последовала резкая и одновременно высокомерная кампания в советской прессе, которая предварила вышеуказанный конфликт.

Авторы данного материала в “La Revue de Promethee” не сомневаются, что пацифизм советского правительства вынужденный, так как страну ослабили проблемы не только экономического порядка: население истощено физически и морально сталинскими широкомасштабными репрессиями и террором, оно было во власти страха и испытывало ненависть к диктатору. И все же прометеевцы полагают, что Сталин, даже если он не в состоянии вести войну, хотел бы, чтобы ее вели другие”. Прометеевцы также уверены в том, что в "Письме Иванову” Сталин подтвердил свою приверженность идее Ленина, высказанную им в Циммервальде и Кинтале [403] о перерастании мировой войны сначала в гражданскую войну, затем — мировую социальную революцию. Именно этот принцип был в свое время положен в основу политики созданного Лениным Коминтерна [404].

Прогнозы прометеевцев относительно милитаристских намерений Германии и СССР нашли подтверждение в ходе развития политических событий в Европе, где в 1939 г. сформировались два оппозиционных блока: Англия и Франция, с одной стороны, а также Германия и Италия — с другой. В то же время европейцы опасаются, что Россия, заняв пока отстраненную позицию, планирует напасть на ту страну, которая окажется самой ослабленной после вооруженного противостояния этих блоков. А чтобы этого не случилось, "корректоры” европейской политики пытаются вовлечь Россию в лоно пакта "Берлин — Рим”, чтобы одновременно использовать в своих интересах военный потенциал Советов [405] .

Этот тезис Мустафы Чокая в определенной степени подтверждается материалами темпельхофского архива [406], сохранившего запись конфиденциальной беседы Риббентропа и Молотова от 12 ноября 1940 г.:

"Риббентроп: После долгих размышлений... [мы пришли к] заключению, что великие державы должны продвигаться к югу: Япония — к южным морям; Германия — к Центральной Африке; Италия — к Северной Африке. А Россия... к каким морям... ?

Молотов: Какое море вы подразумеваете?

Риббентроп: Я хочу сказать: "Персидский залив”.

Молотов: Надо рассмотреть вопросы конкретным образом. На Россию часто нападали через Дарданеллы. Что скажет Германия насчет Болгарии и Румынии? Каковы планы немцев относительно Греции, Югославии? Что Германия будет делать с Польшей?

Риббентроп: У Германии в этих странах только экономические интересы... но давайте рассмотрим крупные вопросы... Что думает г-н Молотов об Индии?

Молотов: Война против англичан уже выиграна... Я спрошу мнение Сталина и моих друзей... Однако вопросы завтрашнего дня связаны с днем сегодняшним. Надо завершить то, что начато, прежде чем предпринимать новое...” [407].

В анализе предвоенной ситуации в Европе М. Чокай отводит центральное место Польше, точнее — Гданьску (Данцигу). После Первой мировой войны в соответствии с Версальским договором портовый город на Висле был передан под контроль Лиги Наций, имел собственную автономию, возглавляемую Сенатом, а вопросы таможенной политики были во введении Польши.

Висла была для поляков судьбоносной рекой, символом независимости страны. Она пересекает территорию Польши, похожую на сердцевидный лист, по центру, неся свои воды с юга на север через всю страну и насыщая ее животворной силой. “Польша сумеет стать самостоятельной лишь тогда, когда возьмет на себя управление районом там, где Висла впадает в море” — утверждали государственные деятели Германии времен Фридриха Великого [408]. Это утверждение было небеспочвенным: Гданьск символизировал ту точку, где начинается черешок, несущий листовую пластину. Поэтому владеть выходом к Балтийскому морю (а именно там располагается Гданьск) означало держать под контролем стратегически важный пункт. Соседняя Германия понимала, что, заполучив этот портовый город, сумеет во многом влиять на судьбу Польши.

Мустафа Чокай уделяет в своем анализе значительное место спору Германии и Польши относительно Гданьска. Он не без основания считал, что Польша вряд ли смирится с переходом города Германии. А Германия, в свою очередь, попытается завладеть Гданьском под обещание договора о сотрудничестве. Однако два государства, в отношениях которых уже произошел раскол, вряд ли смогут строить свое сотрудничество, опираясь лишь на ничем не подтвержденные обещания. Опасения были не напрасны: Гитлер в своем ответе на ноту Рузвельта заявил 28 апреля 1939 г., что договор, заключенный между Польшей и Англией, вступает в противоречие с договором “Польша — Германия”, подписанным Пилсудским и Гитлером. По утверждению Гитлера, он даже препятствует нормализации отношений, и это вынуждает немецкую сторону в одностороннем порядке объявить его потерявшим свою силу. Германия не скрывает намерения захватить Гданьск, а Польша, для которой потеря этого города подобна смерти, не намерена уступать его Гитлеру [409].

Усиление Германии после присоединения к ней в 1938 г. .Австрии, а также тесная дружба между Сталиным и Гитлером — все это означало для Польши, географически расположенной между Германией и СССР, угрозу оказаться объектом очередного дележа. Тем более, что притязания Германии на Гданьск уже создали кризис в германо-польских отношениях.

Что же касается отношений между Россией и Польшей, то Мустафа Чокай указывает, что Россия во все времена воспринималась Польшей как враждебная страна, и это чувство исторического недоверия в сознании поляков истребить нелегко [410].

М. Чокай отмечает, что ситуация, сложившаяся к концу тридцатых годов в Европе, превратила проблему Гданьска в “тугой узел” и мировое сообщество реально ощутило нависшую над Польшей опасность, от которой оберегал свой народ Юзеф Пилсудский [411] .

Наряду с ситуацией вокруг Гданьска тревогу у мировой общественности вызывали переговоры между франко-британской делегацией и советской. Мустафа Чокай указывает на их безрезультатность: были обсуждены проекты более тридцати соглашений, однако ни один из них не получил одобрения советской стороны. Чем больше Англия и Франция прилагают усилий, желая найти общий язык с Россией, тем больше Советы торгуются с ними, давая понять европейцам, сколь высока цена большевистской дружбы. В основе сложившихся трудностей не только недоверие, испытываемое Англией к большевикам. Советы прибегают к самым изощренным способам, чтобы добиться как можно большего обострения отношений между двумя соперничающими группировками: Францией — Англией, с одной стороны, и Италией — Германией, с другой.

В число важнейших международных событий 1938 г. были также отнесены договор о взаимном ненападении, заключенный между Францией и Германией 12 мая, а также официальная ратификация 26 ноября советско-польского договора о ненападении, подписанного в 1932 г. на период до 1945 г.

Наблюдавшееся охлаждение отношений между Польшей и СССР постепенно приобретает враждебный оттенок: на страницах советской прессы все чаще стали появляться карикатуры и грубые выпады в адрес министерства иностранных дел Польши, возглавляемого Юзефом Беком. Одна из причин этого, согласно анализу Мустафы Чокая, заключалась в том, что Польша в определенной степени способствовала тому, что единственная дружественная к советской России страна в Центральной Европе — Чехословакия — оказалась раздробленной, а часть ее территории оказалась подвластной Германии. В этих условиях ратификация почти забытого советско-польского договора от 1932 г. (официальная ратификация, и не более!) привлекла внимание европейской общественности и вызвала логический вопрос, получат ли отношения этих двух стран новый импульс.

В международных кругах маячила также идея образования при содействии Германии “великой Украины”, которая должна будет включать советскую Украину, регионы Румынии, в которых проживают украинцы, Польшу и Закарпатскую Украину, находящуюся в составе Чехословакии.

Подписание франко-германского договора 12 мая было с удовлетворением воспринято всеми государствами, кроме СССР, для которого сближение этих стран было нежелательно. До 1933 г. советская Россия была на стороне Германии, но с приходом к власти национал-социалистов во главе с Гитлером правительство Советов изменило свой политический курс. Советы заявили в связи с подписанием франко-германского договора, что документ направлен против СССР. По выражению М. Чокая, “этот договор был ударом по диктаторской политике большевиков” [412].

Пересмотр отношений, сложившихся в Европе после заключения мюнхенского (1938) соглашения, привел в итоге к следующему раскладу политических сил:

1. Альянс Германии и Италии обретает форму военного союза, названного "стальным”; он притягивает взоры Японии, Венгрии и Югославии, которые не прочь присоединиться к "стальному союзу”; Испания уже сумела найти пути сближения с Германией и Италией.

2. "Стальному союзу” противостоит другой блок в лице Англии и Франции; эти страны прилагают все усилия для поиска путей политической нормализации на континенте.

3. Советская Россия, по мнению Мустафы Чокая, хотела бы внести раскол в отношения двух предыдущих блоков и тем самым ослабить страны Европы. Такой вывод делается им на основании анализа доклада Сталина на XVIII съезде коммунистической партии. Сталин заявил, что, поскольку программа берлино-римского союза, преподносимая как "поиск сферы жизненных интересов”, направлена против франко-британского союза, то правительства Франции и Великобритании, дабы отвести от себя опасность, настраивают Германию против СССР, подталкивая их тем самым к военной конфронтации.

4. По заключению М. Чокая, одна из тактических установок в политике европейских стран кроется в том, чтобы советская Россия не оставалась вне любого вооруженного конфликта, иначе она, сохранив свою военную мощь, может стать угрозой для любой европейской страны [413] .

5. Распалась Малая Антанта, военно-политический союз Чехословакии, Румынии и Югославии, созданный в 1920 г. Германия и Италия стараются нормализовать отношения между Венгрией и Чехословакией. Венгрии удалось вернуть себе территории, на которые притязала Чехословакия. Сама же Чехословакия также обрела новый облик, став федерацией республик: Чехии, Словакии, Закарпатской Украины.

6. Бессильной, значительно потерявшей свое влияние, оказалась Лига Наций. Чтобы убедиться в этом, достаточно сказать, что в момент чехословацкого кризиса о Лиге Наций вспомнил только Наркоминдел СССР Максим Литвинов.

Мустафа Чокай не сомневается, что поскольку улучшение политического климата в Европе зависит в первую очередь от двух стран (Франции и Германии), то СССР непременно постарается "заявить о себе”, внеся раскол в их отношения [414].

В самый канун Второй мировой войны (начало 1939 г.) "Яш Туркестан” также обращает внимание своих читателей на факт объявления Англией обязательной всеобщей воинской повинности.

М. Чокай отмечает, что в Великобритании, население которой составляет одну четвертую часть населения земного шара, до этого времени не объявлялась всеобщая воинская повинность. Британская армия состояла из добровольцев, и численность ее не превышала в мирное время 150—200 тыс. человек. В период Первой мировой войны Британия сумела отправить на поле брани более 13 млн. человек. А в связи с сокращением численности ее армии в послевоенный период некоторые страны стали сомневаться в способности Британии выполнить свое обещание об оказании военной помощи. Поэтому, желая доказать, что данные ею обещания не являются пустыми, 26 апреля Британия объявила о принятии Закона “О всеобщей воинской повинности”. Тот факт, что Великобритания пошла на нарушение своих традиций, показывает, по мнению Мустафы Чокая, насколько обострилась ситуация в Европе.

Известно, что в 1914 г. Великобритания как самая превосходящая по военной мощи держава, приняв превентивные меры, была бы способна предотвратить войну, и теперь, с учетом печального опыта, она предпринимает меры по ликвидации военной угрозы.

Таким образом, М. Чокай, как и многие другие политические деятели того времени, не сомневается, что реалии, сложившиеся в Европе после подписания Версальского договора, представляют собой серьезную опасность миру на европейском контиенте. В обзоре международной жизни Мустафа Чокай пишет:

“Все видят и осознают нависшую над Восточной Европой, в особенности над Польшей, угрозу. Президент США Рузвельт направил 10 апреля 1939 г. обращение главе Германии Гитлеру и главе Италии Муссолини, потребовав от них обещания не нападать ни на какую страну. В нашу задачу не входит оценка этого обращения, но хотели бы отметить, что такой шаг Рузвельта еще больше подтверждает, насколько стала реальной угроза войны. Это событие, обрадовавшее значительную часть мирового сообщества, было подвергнуто острой критике со стороны общественного мнения в Германии и Италии” [415].

Пятьдесят пять лет спустя Генри Киссинджер напишет об этом же событии в своем ставшем бестселлером труде следующим образом: “В апреле 1939 г. Рузвельт напрямую обратился с посланием к Гитлеру и Муссолини. Диктаторы осмеяли их. И напрасно: на самом деле послания были умно составлены, демонстрируя американскому народу, что страны “оси” на самом деле вынашивают агрессивные планы. Рузвельт выполнил поставленную перед собой политическую задачу. Запрашивая гарантии лишь у Гитлера и Муссолини, он заклеймил их как агрессоров перед единственной аудиторией, что-то значившей в тот момент для Рузвельта, — американским народом. Чтобы американская публика стала поддержкой и опорой демократических стран, необходимо было облечь вопрос в такую форму, которая бы исключала его толкование в рамках равновесия сил и подчеркивала, что речь идет о защите невинных жертв ^лобного агрессора” [416].

Г. Киссинджер, вслед за М. Чокаем, подтверждает обоснованность действия, предпринятого Рузвельтом, которое, как показала история, имело важное значение для судьбы тогдашней Европы.

Советская Россия, отошедшая от европейских дел в годы Первой мировой войны, в конце тридцатых годов вновь появилась на политической арене этого континента. Москва и Лондон обсуждают условия включения советской России в программу защиты от возможной агрессии со стороны приверженцев войны. Мустафа Чокай отмечает, что “в тот самый момент, когда уже вот-вот должен был быть известен результат переговоров, из Москвы поступает известие о том, что Литвинов покинул пост министра иностранных дел СССР, а вместо него Сталин назначил своего самого преданного сотрудника — Молотова. Литвинов делал все, чтобы достичь сближения России с Англией. Были намерения создать военный блок между Францией, Англией и советской Россией. А теперь смещение Литвинова с его поста наводит главы европейских государств на определенную мысль” [417],

Суть этой мысли раскрывает ведущий эксперт британской военной разведки Лен Дейтон: “Министр иностранных дел СССР Максим Литвинов был образованным и опытным дипломатом. По национальности еврей, он был женат на уроженке Великобритании. Литвинов неизменно выступал за укрепление связей СССР с Великобританией и Францией. Теперь Литвинов предлагал заключить договор между СССР, Великобританией и Францией на пяти- или даже десятилетний срок, обеспечивающий взаимные гарантии на случай агрессии со стороны Германии” [418] .

Уже упомянутые переговоры с Англией и Францией Москва вела в момент замены Литвинова Молотовым. Мустафа Чокай в этой связи указывает, что Англия не питает доверия к большевикам, а большевики, в свою очередь, используют самые невероятные средства для еще большего обострения отношений между двумя соперничающими в Европе группировровками (Англией и Францией, с одной стороны, а также Италией и Германией — с другой), желая тем самым отрезать все пути для их сближения” [419].

Эту ситуацию взаимного недоверия, подмеченную М. Чокаем, Лен Дейтон комментирует следующим образом. “Предложение Литвинова о заключении договора между СССР, Великобританией и Францией на пяти-даже десятилетний срок, обеспечивающий взаимные гарантии на случай агрессии со стороны Германии, “повергло в ужас английских министров”, которые так же, как и премьер-министр Чемберлен, испытывали глубокое недоверие к коммунистической России”. По мнению Лена Дейтона, дело заключалось не только и не столько в этом чувстве недоверия, а в том, что “Сталин, у которого были шпионы в высших правительственных кругах практически всех европейских стран, пришел к убеждению, что Великобритания и Франция вступят в боевые действия только в том случае, если сами подвергнутся агрессии” Поэтому, как утверждает британский исследователь, Сталин решил, что спасение для России может принести только договор с нацистской Германией. А назначение на пост министра иностранных дел Молотова было сигналом нацистам, что отныне они будут иметь дело с человеком, полностью зависимым от мыслей и взглядов Сталина [420].

Прометеевцы не без основания утверждали, что в международных делах Сталин считался с мнением Гитлера, видя в нем одновременно соперника и партнера. Исходя из анализа форм сотрудничества двух диктаторов, прометеевцы квалифицировали их отношения даже как дружеские. Так, они приводят свидетельства немцев, которые в предвоенный период утверждали, что так называемая их взаимная неприязнь была надуманной и проистекала не столько из-за идеологического соперничества, а скорее от соперничества за мировое господство: "Советско-германское сотрудничество никогда не прерывалось. Договоры, подписанные в Раппало и Берлине в 1924 и 1926 г., регулярно продлевались. В тот момент, когда фюрер на съезде в Нюрнберге произносил одну из своих самых длинных антикоминтерновских речей, у Бранденбургских ворот проходили секретные маневры рейхсвера, а единственным иностранным военным атташе, присутствовавшим при этом, был советский военный атташе” [421].

Сотрудничество с Гитлером было выгодно Сталину как минимум по трем причинам:

1. Сталин рассчитывал руками Гитлера разрушить мировой капитализм, что расчистило бы путь социализму в его продвижении на Запад [422].

2. Война в Европе "могла бы создать наилучшие условия для разжигания пожара мировой революции”, а милитаризм Гитлера мог бы внести в этот процесс свою лепту [423].

3. Милитаризм Гитлера мог бы способствовать продвижению границ СССР ближе к центру Европы [424].

Русские патриотические силы, находящиеся в эмиграции, по-своему оценивали внимание европейцев к советской России и выражали удовлетворенность позицией Европы по отношению к СССР. Как отмечает Мустафа Чокай, в журнале "Новая Россия” от 30 мая 1939 г. бывший глава Временного правительства России Александр Керенский передал эти настроения следующим образом: "Если смотреть с позиции будущего и исходить из возможностей советской России, находящейся нынче под пятой Сталина, то, что бы там ни говорили, мы не можем не приветствовать тот факт, что западная демократия поворачивается к ней лицом” [425] .

Что же касается мнения эмигрантов нерусского происхождения, то М. Чокай, ссылаясь на опыт царской России в Первой мировой войне, когда она была на стороне западных государств, но вышла несмотря на это побежденной, заключает, что "и на этот раз советскую Россию может постигнуть судьба царской России” [426] .

Таким образом, накануне Второй мировой войны узловым моментом международной политики стало соперничество большевистской идеологии с фашистской. Два диктатора — Сталин и Гитлер — претендуют на мировое господство, разработав каждый свою стратегию развязывания мировой войны. Гитлер делает ставку на лозунг защиты мировой цивилизации от "иудоболыпевизма”, Сталин — на призыв к избавлению от эксплуататоров и власти капитала, адресуя его Коминтерну и мировому пролетариату, самой многочисленной и обездоленной части населения. Оба диктатора для достижения своих целей активно применяют, наряду с пропагандистскими средствами, подстрекательство и провокацию вооруженных конфликтов с помощью своих спецслужб. Наиболее яркой демонстрацией этих методов стали события в Испании, превращенной, по утверждению Мустафы Чокая, в арену первой пробы сил фашизма и большевизма, вследствие чего в ближайшем будущем мир может потрясти еще более кровавый конфликт [427].

Спустя 17 лет Исаак Дойчер, автор политической биографии Сталина, повторил эту мысль М. Чокая, назвав события в Испании "первыми военнополитическими маневрами, предварившими Вторую мировую войну” [428].

Испанские события еще ждут своих исследователей. Исторический интерес к ним заключен не только в уникальности ситуации столкновения интересов Сталина, Гитлера, Франко, но и в той роли, которая была ими отведена испанскому народу, оказавшемуся заложником одновременно трех диктаторов и двух соперничавших идеологий. Лишь сейчас, по истечении тридцати с лишним лет после смерти Баамонде Франко, народ Испании пытается осмыслить один из самых сложных периодов своей биографии и дать ему политическую оценку.

Подробное рассмотрение политического участия Мустафы Чокая в деятельности движения "Прометей” свидетельствует о следующем:

— лидеры национальных движений, эмигрировавшие в Европу, с учетом предыдущего опыта политической борьбы с большевиками приходят к заключению о необходимости объединения усилий в борьбе за национальное самоопределение своих народов;

— раздувание Советами панисламизма, организация ими панисламистских центров в различных точках земного шара заставляют Запад искать способы заслона проникновению большевизма; при идейной и финансовой поддержке польского правительства национальные лидеры, проживающие в эмиграции в Европе, объединяются в антибольшевистское движение "Прометей”, которое со временем перерастает в своего рода интернационал угнетенных народов; сеть движения простирается от Хельсинки до Токио через Варшаву, Париж, Стамбул, Трабзон, Шанхай, зажав Москву в тесное пропагандистское кольцо;

— "Прометей” ставит перед собой задачи политико-пропагандистского характера: формирование мирового общественного мнения в отношении России, где устанавливается сталинская диктатура и одновременно укрепляется тоталитарный строй; другая задача — пробуждение политического сознания угнетенных народов и приобщение их к культуре ведения совместной политической борьбы за свое право на национальное самоопределение;

— на страницах периодических изданий "Прометея”, включая политический орган туркестанского национального движения "Яш Туркестан”, в ходе организуемых политических дебатов с участием представителей различных политических воззрений прометеевцы обсуждают самые злободневные проблемы социально-политической жизни советского общества;

— благодаря разносторонней и масштабной деятельности прометеевцам удается привлечь внимание западной и мировой общественности к панрусской проблеме, а через нее — проблеме национального самоопределения повластных России народов; “Прометей” находит поддержку у ряда правительств и международных организаций, включая Лигу Наций;

— пятнадцатилетняя история движения — это также история пятнадцати лет политической борьбы между Сталиным и прометеевцами; Сталин использует все доступные средства: политические, пропагандистские, криминальные, чтобы обезглавить и обескровить движение, которое, находясь в тесном контакте с противниками сталинской диктатуры, проживающими в СССР, становится серьезной угрозой устоям существующей власти;

— приход к власти в Германии нацистов порождает соперничество за мировое господство двух диктаторов и меняет расстановку политических сил в Европе; первая проба сил соперничающих сторон (СССР и Германии) происходит в Испании и завершается поражением большевизма; всесторонний анализ политической обстановки в Европе и мире, проводимый Мустафой Чокаем, свидетельствует о надвигающейся угрозе беспрецедентного военно-политического конфликта между Сталиным и Гитлером, а не между Сталиным и Муссолини, как полагали западные политологи.