Страница - 2

Степень научной разработанности проблемы

Отправной точкой при проведении настоящего исследования послужили работы отечественных и зарубежных авторов, которые можно классифицировать следующим образом:

— работы, посвященные деятельности Мустафы Чокая и судьбе Кокандской (Туркестанской) Автономии;

— работы, посвященные деятельности эмигрантских организаций.

1. Среди работ, посвященных рассмотрению деятельности М. Чокая и возглавляемой им Кокандской Автономии, следует выделить те, что увидели свет в СССР, и те, что появились после его развала. Официальная версия о провозглашении и разгроме Кокандской Автономии была изложена в Большой советской энциклопедии. Однако с каждым новым изданием БСЭ объем сведений сокращался и претерпевал изменения в соответствии с идеологической конъюнктурой.

В издании БСЭ 1938 г. Кокандская Автономия названа “контрреволюционным движением в Туркестане, центр которого находился в Коканде. С провозглашением первого ноября 1917 г. в Ташкенте власти Советов как национальная, так и русская буржуазия и царское чиновничество в целях борьбы с советской властью сгруппировались в Коканде”. Затем уже, по версии большевиков, “в Коканд перебирается и краевой совет мусульман Шура-Исламия, ставший центром, объединяющим все контрреволюционные силы Туркестана. Кокандская авантюра встретила решительное сопротивление со стороны трудящихся Туркестана. Седьмого января 1918 г. в старом Ташкенте на состоявшемся многолюдном митинге узбеков была принята резолюция, призывавшая не признавать самозваное Кокандское правительство; такая резолюция принималась и в других городах" [2].

В архивных источниках сведения либо упоминания о судьбоносном митинге 7 января 1918 г. не встречались. Исследованные источники содержат подробное изложение хода манифестации 13 декабря 1917 г. и расстрела большевиками мирных жителей, поддержавших Кокандскую Автономию. Ни в одном издании БСЭ об этом не сказано ни слова. Зато отмечено, что “13 декабря, в день рождения Магомета, русские белогвардейцы под видом “торжественного” объявления “автономии” Туркестана спровоцировали контрреволюционное выступление, закончившееся нападением на тюрьму и освобождением Доррера и других контрреволюционеров” [3].

Имя Мустафы Чокая (Чокаева) упоминается лишь однажды в энциклопедической статье 1938 г., а в издании БСЭ 1953 г. оно уже не фигурирует.

В издании 1938 г. подчеркивается, что “низложил и арестовал правительство “Кокандской Автономии” краевой совет мусульманских рабочих и дехканских депутатов 31 января 1918 г.” [4].

В 1953 г. абзац заменен следующим: “Трудящиеся массы местного коренного населения, особенно бедняцкие слои, относились к “Кокандской Автономии” явно враждебно и были всецело на стороне советской власти” [5].

Как видно из приведенного отрывка, в новом издании текст изменен, и внимание сфокусировано на “симпатиях” бедняков к советской власти.

Идеологический заказ авторами энциклопедии выполнен: на бумаге был придан классовый характер событиям, связанным с провозглашением Кокандской Автономии, которая встретила “решительное сопротивление и явную враждебность” со стороны населения, а представители дехканских депутатов низвергли “контрреволюционное правительство Кокандской Автономии”.

Между тем, данные советской энциклопедии резко разнятся с содержанием нейтральных архивных источников. Докладная военного атташе Французской Миссии в Персии военному министру Франции гласила: “Тринадцатого декабря 1917 г. в Ташкенте прошла крупная манифестация коренных туркестанцев, организованная умеренными в поддержку автономии Туркестана. Состоялось собрание с участием представителей коренного населения (они составили две трети общего числа представителей) и русских. Киргизы прибыли верхом на конях, чтобы присоединить свои голоса к голосам сартов. Это грандиозное шествие с участием нескольких тысяч людей сформировалось в старой части города. Манифестанты, пройдя новую часть города, потребовали освобождения заключенных. Граф д Оррер [6], взобравшись на автомобиль, поддержал манифестантов. Выступление графа было встречено овацией. Однако автономию Туркестана признал только представитель Временного правительства. Ему были возданы почести. Когда кортеж повернул назад в старый город, он был встречен вооруженными большевиками. Пулеметные очереди вызвали панику в рядах манифестантов. Автомобиль графа был окружен, а самого графа вместе с генералом Киелечко, губернатором Самарканда адвокатом Дружкиным, братом комиссара Закаспия полковником Беком и капитаном Русановым увезли в крепость. Все они были умерщвлены самым жестоким образом: их крики доносились из крепости с раннего утра до двух часов ночи. Руководили пыткой большевики Тоболин, Перфильев, Колосов, Стасиков. Они же захватили власть в Ташкенте, организовали свой совет. А Колосов стал главным диктатором. Позже Перфильев сбежал в Москву, прихватив деньги из государственного банка” [7].

Интерес представляют публикации сотрудников советских спецслужб, положившие в регионе Центральной Азии начало пропагандистской акции против главы Кокандской Автономии Мустафы Чокая. Автором заказной повести-хроники "Падение "Большого Туркестана” является офицер советских спецслужб С. Шакибаев [8]. Утверждая, что она "построена на строго документальной основе”, автор ставил задачу убедить читателя в причастности Мустафы Чокая к созданию Туркестанского легиона из числа советских военнопленных в начале Второй мировой войны. Исходя из этого, автор дает соответствующую идеологическую установку читателю: "Главари Третьего рейха, используя кучку белоэмигрантов, изменников Родины, в 1941—1942 гг. создали в фашистской Германии ряд так называемых "национальных комитетов” и "легионов”, бывших, по существу, базой германской разведки для вербовки и заброски агентуры в тыл Советской Армии. Большое внимание уделено советским патриотам, не склонившим головы перед врагом в самых трудных и сложных условиях, чекистам Казахстана, вступившим в борьбу с коварным врагом, простым труженикам республики, проявившим высокую бдительность, благодаря которым потерпели окончательный крах происки нацистских заправил и их агентов" [9].

Соответствующая лексика при противопоставлении “наших ненашим” помогает читателю выбрать "правильный” ориентир:

“Враждебная советской власти нечисть — эсеры, националисты, дутовцы — примкнула к мятежу. Но большевистская власть крепка — мятежи быстро подавляются” [10]. И читатель, уже подготовленный, сразу понимает, почему, к примеру, “башкирский народ, руководимый коммунистами, требовал создания Башкирской Автономной Советской Республики, входящей в состав РСФСР” [11].

Для создания образа главного героя автор использует внутренний монолог: "Сердце Чокаева упало. Не на это он рассчитывал. В последние дни он ждал ответа на свое письмо, посланное Розенбергу. Сегодня рано утром, когда его взяли из лагеря и привезли в Берлин, он подумал, что наступил, наконец, день, которого он ждал более двадцати лет. Он не сомневался, что вызов — следствие его письма Розенбергу. Он рассчитывал, что в имперском управлении безопасности ему сразу же скажут о его невиновности и освободят. Но поведение нациста ничего хорошего не предвещало. “Что же это? Что будет?” — забеспокоился Чокаев” [12].

Такой прием должен вызывать у читателя доверие к автору повести, не оставляя сомнений в подлинности поступков персонажа. В данном случае необходимо было убедить читателя в сотрудничестве М. Чокая с нацистами и сформировать о нем мнение как о двуличном человеке, который думает одно, а делает другое.

В отношении советских идеологов внутренний монолог заменяется высокопарным комментарием о патриотизме. “Кенжалин задумался. Да, он знал, что Каюму и другим, подобным ему, предателям совсем неплохо в американском и английском “плену”. Нет сомнения, что англо-американские империалисты попробуют использовать этих недобитков в тайной войне против Советского Союза. Есть сведения, что в английской и американской зонах оккупации бывших советских военнопленных, связанных позже с Туркестанским легионом, собирают в специальных лагерях и подвергают специальной обработке” [13].

Повесть является художественным изложением содержания “агентурного дела № 145 на Чокаева Мустафу по окраске “казахский националист-контрреволюционер” заведенного в 1926 г. Восточным отделом ПП ОГПУ Казахской ССР и положившего начало разработке операции под кодовым названием France, о котором рассказывается в публицистическом эссе бывшего офицера КГБ Казахской ССР Амирхана Бакирова [14], увидевшем свет после обретения Казахстаном независимости. Главная ценность работы в том, что в ней впервые бывший офицер советских спецслужб сделал достоянием гласности материалы о Мустафе Чокае, хранящиеся в архивах КГБ Казахской ССР. Опубликованные документы содержат анкетные данные о Мустафе Чокае, имена его туркестанских единомышленников, оттиски некоторых его статей. Автор дает также биографические сведения о Мустафе Чокае, его родственниках, приводит содержание докладных, написанных спецосведомителями, и отдельных циркулярных писем. Однако истинная подоплека операции автором не раскрыта из-за отсутствия сведений о зарубежной деятельности Мустафы Чокая.

Публицистическая работа другого офицера спецслужб Амантая Какена посвящена теме Туркестанского легиона [15]. На основании сопоставления даты смерти Мустафы Чокая (27 декабря 1941 г.) и даты создания легиона (начало 1942 г.) автор делает вывод о непричастности Мустафы Чокая к его формированию. А. Какен подвергает критике позиции П. Белана и С. Шакибаева, огульно обвиняющих туркестанского лидера в клевете на советский строй и коллаборационизме. Положительной стороной книги А. Какена, на наш взгляд, является непредвзятый подход в трактовке фактов.

В целом, обе рассмотренные работы ставят задачу реабилитировать имя сына казахского народа и опровергнуть утверждения их коллеги С. Шакибаева.

Что касается научных публикаций о деятельности М. Чокая, то увидевшее свет в 1997 г. эссе доктора исторических наук, профессора М. Койгельдиева "Тутас Туркістан идеясы жэне Мустафа Шоцайулы” [16] раскрывает ценность трудов туркестанского деятеля, которые позволяют понять и осмыслить пережитое нашим народом в первой половине XX в. без идеологического давления. Автор указывает, что в условиях независимости идея М. Чокая о единстве Туркестана обретает особую актуальность. “Для Мустафы Чокая, как пишет М. Койгельдиев, понятия "независимость Туркестана” и “единство Туркестана” неразделимы. А освобождение от российской зависимости равнозначно обретению возможности образования федерации суверенных республик” [17]. Автор эссе высказывает предположение о том, что “возможно и не будет найден ответ на вопросы о причине эмиграции Мустафы Чокая в Европу и о том, кто мог повлиять на такое решение” [18], однако ученый-историк уверен, что М. Чокай был непоколебим в своем намерении продолжить политическую борьбу за пределами своей родины и в этих целях поддерживал связь с периодическими изданиями и другими источниками информации в Туркестане [19].

Работа М.Койгельдиева значима тем, что в ней впервые высказываются предположения, нашедшие в дальнейшем документальное подтверждение в ходе настоящего исследования.

В опубликованной на казахском языке работе представителя казахской диаспоры в Турции Абдуакапа Кара [20] вызывает недоумение концептуальный подход автора к личности Мустафы Чокая. А. Кара утверждает, опираясь на мнение Заки Валиди, что Мустафе Чокаю было присуще русофильство и потому главной своей задачей он считал демократизацию всего российского государства. Согласно А. Кара, только благодаря Заки Валиди Мустафа Чокай пришел к идее борьбы за независимость Туркестана [21].

В своих “Воспоминаниях о 1917 годе” Мустафа Чокай писал:

“Уезжал я из Петербурга с большим волнением. В студенческие годы [...] я был влюблен в этот город. Русские студенты и русские революционные демократы отличались широтой души, охотно дружили с представителями других наций России... Причина этой дружбы была не в том, что представители нерусских народов “забыли свои корни” или же хотели быть ближе к центру, а в том, что нас объединяла общая позиция по многим вопросам. В то время даже не возникала мысль об отделении Туркестана. Все мы полагали, что с падением русского самодержавия все изменится к лучшему. Верили, что с приходом к власти русских демократов в национальных окраинах появится самоуправление, что с позорной переселенческой политикой будет покончено. [...] Петербург дал нам не только политическое воспитание, но с ним мы связывали наши надежды на лучшее будущее своего народа. Однако революционные события вскоре развеяли наши иллюзии. Русские революционные демократы, оказавшись у власти, в корне изменились, резко отдалившись от вчерашних единомышленников нерусского происхождения. Прощай, Петербург!” [22].

Петербург был дорог М. Чокаю тем, что в этом городе, центре политической мысли России, сформировались его политические убеждения. Он сожалеет не о том, что вынужден расстаться с русскими, как утверждает

А. Кара, а о том, что, оказавшись у власти, его вчерашние единомышленники резко изменили свои убеждения. Об отношениях между Мустафой Чокаем и русскими эмигрантами Мария Яковлевна Горина-Чокай свидетельствует следующее: “Отличаясь широтой мышления, он (Мустафа Чокай) легко и в доступной форме излагал свои идеи. При этом, нравилось это собеседнику или не нравилось, он говорил всегда прямо и открыто. Мустафа был противником узколобого национализма. Он стоял на позициях единения народов Туркестана. И русские националисты признавали в нем это, однако не хотели считаться с интересами ни народов Туркестана, ни каких-либо других народов нерусского происхождения. Этот принцип русской демократии глубоко задевал честь Мустафы. По этой причине в 1923 г. он порвал с русскими демократами и русской периодической печатью” [23].

В ходе февральских событий 1917 г. “даже не возникала мысль об отделении Туркестана”, утверждает Мустафа Чокай. К идее независимости туркестанские политические деятели пришли не сразу. На эту мысль натолкнули сами большевики: “Политика колонизации и русификации, проводившаяся русской империей, вольные или невольные ошибки Временного правительства и, наконец, неслыханная доселе политика угнетения, проводимая ныне советским правительством, составляют весь комплекс причин, которые убедили мусульман Туркестана в необходимости переориентировать свою программу, заменив задачу достижения автономии задачей достижения национальной независимости” [24].

А. Кара называет Заки Валиди “близким другом Мустафы Чокая”, отмечая при этом, что ”3аки Валиди Тоган — одна из самых значимых личностей в жизни Мустафы Чокая”, и уточняет, что Мустафа Чокай и Заки Валиди были “в дружеских отношениях с 1913 г., когда они впервые встретились в Ташкенте у Абубакира Дуваева”. “После Октябрьского переворота в России, — продолжает А. Кара, — пути обоих тюркских деятелей стали все чаще пересекаться. Они оба сыграли лидирующую роль в борьбе за национальную автономию, а в эмиграции они продолжили политическую борьбу, оказываясь то вместе, то порознь” [25].

Однако ни в личных записях Мустафы Чокая, ни в мемуарах его супруги Марии Яковлевны о существовании близких дружеских отношений между ними, ни о лидерстве Заки Валиди нет ни слова. А знакомство с письмами М. Чокая и 3. Валиди дает основание для иного вывода.

“Валидов родился в Уфимской губернии в семье муллы. Чокаев, уроженец Сырдарьинской области, был выходцем из аристократической казахской семьи. Валидову не удалось до 1917 г. получить высшее образование в отличие от Чокаева, который успел закончить юридический факультет Петербургского университета. Чокаев к тому же учился на одном курсе с Керенским” [26].

В 1918 г. Мустафа Чокай покинул Туркестан. Заки Валиди в этот период находился в Башкурдистане, где возглавлял правительство провозглашенной автономии.

После Октябрьского переворота правительство автономного Башкурдистана “пыталось договориться с большевиками, но в итоге было арестовано. Затем освобожденное дутовцами руководство Башкурдистана стало на сторону белых. Однако в феврале 1919 г. Валидов, возглавлявший башкирские войска, перешел на сторону советской власти. В связи с этим в башкирских частях стала распространяться дутовская прокламация, которая призывала солдат “свергнуть правительство Валидова, продавшее башкирский народ большевикам” [27].

Сталин использовал для ведения пропагандистской работы авторитет известных личностей из среды мусульман. В их числе был и Заки Валиди, появление которого в 1921 г. в среде басмачей, согласно российским историкам, было “косвенным свидетельством того, что он отправился в Туркестан, движимый честолюбивыми замыслами и поощряемый, возможно, Сталиным” [28].

Таким же косвенным подтверждением использования Сталиным в своих политических интригах башкирского деятеля могут быть и другие факты: внесение им (Валиди) раздора в среду поволжских татар, обвинив их так же, как и Мустафу Чокая, в русофильстве; попытка, используя денежные посулы, “перетянуть на сторону Советов” татарского деятеля Фуада Туктарова. По сведениям польской разведки, как утверждают российские авторы, Валиди получал деньги от резидента ОГПУ в Берлине, был в контакте с представителями советских спецслужб [29].

Вполне вероятно, что Сталин, умело использовавший в своих интересах честолюбивые помыслы своих подчиненных, попытался создать ситуацию соперничества между Валиди и Манатовым.

С 1926 г. при финансовой поддержке польского правительства стали выходить в свет издания движения “Прометей”, включая издания туркестанского национального объединения, в частности журнал “Йени Туркестан”, редакцию которого возглавил Заки Валиди. Начало разногласий между М. Чокаем и 3. Валиди относится к периоду выхода первого номера этого журнала, о которых М. Чокай писал: “Недоразумения между нами начались с выхода первого же номера журнала “Йени Туркестан” Я не соглашался и никогда бы не согласился на тот идейный и идеологический разброд, который стали допускать руководители журнала (фактическим редактором и руководителем является А.-3. Валидов). Я протестовал против санкционирования такой ереси, как, например, будто “по народному верованию при завоевании Туркестана русским помогал сам Аллах и что в рядах русской армии находился пророк Хизир Ильяс” (“Йени Туркестан”, №1). Далеко не соглашался со статьей за подписью Соклы-Кай оглы. И в этом отношении я не был одинок. Статья эта была прислана для напечатания в “Прометее”, и редакция последнего отказалась ее принять. Единственная здравая мысль в ней — Туркестану раньше всего нужна независимость — была окружена целым лесом идеологически не выдержанных в журнале, предназначенном вести строго идейную борьбу нежелательных рыхлятин.

Я не соглашался с восхвалением на страницах “Йени Туркестана” старых конфессиональных школ — этой настоящей могилы всякого прогресса и всякого здорового национального начинания. Я не соглашался с похвалами по адресу некоторых наших доморощенных коммунистов —“вождей” как раз в отличие от других коммунистов же, являющихся настоящими предателями” [30].

Следующая крупная размолвка была связана с отношениями между туркестанской организацией и лигой “Прометей” Об этом Мустафа Чокай пишет В. Дабровскому так: “26 сентября 1927 г. председатель [стамбульской] организации Ахмед-Заки Валидов прислал мне директивное письмо, в котором развивалась мысль об отношении туркестанцев к шевелению бывшего эмира бухарского. Члену редакции “Прометея” от Туркестана Ахмед-Наиму было предложено в категорической форме потребовать от “Прометея” помещения грозной статьи по поводу деятельности бывшего эмира. “Прометей” не согласился. Тогда Валидов передал мне о настроении организации следующее: “Наши товарищи говорят, что “Прометею” следует написать резкое письмо и, если бы между ним и нами по отношению к бухарскому эмиру не наступила ясность, то следует порвать связь с этим журналом”. Разумеется, я рекомендовать вступить на этот путь запугивания и, да будет позволено мне выразиться, на путь шантажа, не мог” [31].

Через месяц, 29 октября 1927 г., Заки Валиди в письменной форме рекомендует Мустафе Чокаю “начать наступление против Англии, дабы не давать повода большевикам обвинять нас в том, что мы якобы являемся сторонниками Англии”. М. Чокай отклоняет это предложение Заки Валиди, считая такой поступок нечестным по отношению к своим сподвижникам: “Организация наша, поскольку она вошла в соглашение и в совместную работу с другими организациями (Кавказский Комитет, например), по моему глубокому убеждению, должна воздерживаться от подобных “наступлений”. Этого требует простая честность по отношению к тем, с кем наша организация решила работать вместе. Я отнюдь не являюсь защитником английской политики и не хочу кому бы то ни было запрещать выступать против нее. Но для этого надо знать время и место” [32].

Отсутствие взаимопонимания между Мустафой Чокаем и Заки Валиди привело к тому, что в 1927 г. М. Чокай был вынужден выйти из состава ЦК Туркестанской национальной организации (ТНО). Необоснованное решение стамбульской организации ТНО, возглавляемой 3. Валиди, было отменено в 1929 г. [33] .

В начале 30-х годов Заки Валиди публикует материал, в котором не только принизил значение Кокандской (Туркестанской) Автономии, но даже в корне исказил историю тюркских народов. Мустафа Чокай вынужден посвятить ряд работ разоблачению лживых утверждений Заки Валиди. В письме к Мустафе Векилли он резко высказывается о Заки Валиди: “Дорогой Адаш, неделю назад получил Ваше письмо от 12.3... о Заки. Я молчал, когда Заки-бей вел переговоры с советским правительством о продаже своих научных трудов из эмиграции. Заки-бей занимался стравливанием и распространением межплеменной вражды в среде молодых туркестанцев. Молчал, когда приходилось видеть и читать лично пасквильные доносы. Но не выдержал, когда Заки-бей в претендующей на научность книге написал по-большевистски “историю” революционного периода в Туркестане. Я не думаю, Адаш, что Вы, азери, потерпели бы в Вашей среде человека, какое бы место он ни занимал, втайне от Вас все время переписывавшегося с большевиками, называя их не иначе как “глубокоуважаемый товарищ!” [34].

Искажения истории тюркских народов не потерпел и президент Турции Кемаль Ататюрк, который отстранил Заки Валиди от преподавательской деятельности в университете Стамбула и выдворил его из Турции [35].

Свою оценку личности Заки Валиди и его поступкам дали его современники: “Политика сильно сказалась на качествах Валидова как лидера, о чем сохранились свидетельства окружавших его людей. Так, по оценке X. Юмагулова, Валидов к этому времени уже представлял собой “политически беспринципного авантюриста и честолюбца”. Он перешел к туркестанским басмачам, которые приняли его в свою среду исключительно из-за слепой ненависти к большевикам” [36]. Отзыв Мустафы Чокая о Заки Валиди таков: “Валидов лишен необходимых для всякой дискуссии качеств — устойчивой логики и определенного морально-политического уровня... Оставлю в стороне менторский тон его письма. Так обычно поступают невежды, поднявшиеся выше уровня своей родной неграмотной стихии. Эти невежды страдают грандоманией и почитают себя призванными учить весь мир...” [37].

Мустафа Чокай и Заки Валиди далеки друг от друга как по характеру, так и человеческим качествам; разнятся они и по той роли, которую играли в эмиграции, в понимании целей и задач туркестанского национального движения.

Отсутствие анализа трудов М. Чокая и 3. Валиди в диссертации А. Кара и, как следствие, грубые ошибки в оценке их политической деятельности, незнание либо сознательное игнорирование подлинного характера взаимоотношений между ними приводят турецкого автора к ошибочным суждениям и выводам.

Утверждение автора о том, что Заки Валиди повлиял на формирование политических убеждений Мустафы Чокая, а также попытка поставить обоих на один уровень с точки зрения их вклада в туркестанское национальное движение несут на себе печать заданности.

Среди других работ о жизни и деятельности М. Чокая, опубликованных на казахском языке, следует отметить монографии Д. Кыдыралиева [38] и К. Есмагамбетова [39], которые представляют собой трактовку избранной темы с исторических позиций и охватывают главным образом туркестанский период жизни Мустафы Чокая.

Особняком стоят работы французских ученых Александра Беннигсена и Щанталь Лемерсье-Келькеже, чьи труды внесли огромный вклад в исследование истории тюркских народов СССР, в том числе Центральной Азии, и завоевали мировую известность. Их труд “La presse et le mouvement national chez les musulmans de Russie avant 1920” [40] основанный на анализе туркестанской прессы начала XX в., был посвящен национальному движению мусульман России до 1920 г. Авторы отмечают первостепенную роль джадидов в становлении политической прессы и распространении политической мысли среди мусульман России.

Джадид, активный сторонник реформирования мусульманского общества, Мустафа Чокай возглавлял редакцию газеты “Бірлж туы” среди сотрудников которой были такие видные деятели, как Султанбек Кожанов, Алибек Комус, Миржакып Дулатов. М. Чокай входил также в состав редакционной коллегии двуязычной (узбекско-татарской) газеты “Улуг Туркистан”, стоявшей на позиции единения народов Туркестана и отстаивавшей идею единства российских тюрок [41]. Несмотря на то, что джадиды состояли в разных партиях, их объединяла общая, национальная, идея. Поэтому после разгрома национальных автономий, провозглашенных в регионе Центральной Азии, Мустафа Чокай эмигрировал в Европу по заданию национальных организаций Туркестана. Это подтверждают архивные материалы КГБ Казахской ССР [42].

В работе А. Беннигсена и Ш. Лемерсье-Келькеже дается анализ широкого политического контекста, в котором разворачивалась деятельность Мустафы Чокая и его единомышленников. В большинстве своем джадиды искренне верили, что марксизм может открыть путь к избавлению от европейского колониализма, включая русский колониализм в его большевистском варианте. В результате теоретического осмысления марксизма они разработали собственную программу действий: период между 1918—1928 гг. обозначил, по утверждению авторов, уникальное историческое явление — мусульманский национальный коммунизм [43], одной из предтеч которого был джадидизм. Самыми крупными его теоретиками были волжские татары Мир-Саид Султан-Галиев [44], Галимджан Ибрагим [45], казахи Турар Рыскулов [46], Ахмет Байтурсынов, Алихан Букейханов, узбеки Абдуррауф Фитрат, Фай-зулла Ходжаев, азербайджанец Нариман Нариманов.