Страница - 2

Глава I

РЕВОЛЮЦИЕЙ ПРИЗВАННЫЙ

(формирование революционера и большевика)

В нашу жизнь вернулось давно забытое обращение: “Господа”. Но, как говорят, “назови хоть горшком, только в печь не сажай”. И были бы правы, если бы речь шла просто о словоблудии и любителях такого жанра в обращении. Однако не случайно и неспроста пошло ныне поветрие на новоявленных “господ”. В Москве уже несколько лет тому назад официально создан Союз потомков русского дворянства. Для него отвели одно из лучших зданий Москвы — один из дворцов в центре города, на Волхонке, почти рядом с Кремлем. Раньше в нем размещался Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, затем — Музей К. Маркса и Ф. Энгельса. Музей уничтожили, а здание передали потомкам бывших дворян, ровно ничего выдающегося не совершивших для России, что не помешало оказать им несоизмеримое ни с чем внимание.

Словом, появилось в Москве общество, объединившее граждан столицы по критерию благородного происхождения — общество господ потомственных дворян. И эта, в общем-то чушь несусветная — есть один из результатов перестроечной (теперь уже постперестроечной) реальности.

“Почему чушь”?— возникает вопрос.

“Потому что,— следует ответ,— происхождение даже “благородных кровей”— еще не признак и не критерий истинного благородства и мудрости, целиком ориентированных на благо народа”.

“Друг народа”— вот истинный признак благородства. Но это качество вряд ли наследуемо. В среде разночинцев, крестьян-дехкан, рабочих и ремесленников было и есть не меньше благородных по духу и действиям людей, а может быть, даже и больше, чем в дворянско-помещичьем или в байско-манапском “корпусе”. Ярким примером являются жизнь и судьба Турара Рыскулова.

Турар Рыскулович Рыскулов родился 26 декабря 1894 г. в семье казахского кочевника Восточно-Талгарской волости Верненского уезда Джетысуйской (ныне Алматинской) области. К сожалению, о классовости духа менее всего говорят в наше время, зато вовсю разглагольствуют о другом, когда “по отцу и сыну честь”. Ну, а отцом Турар всегда гордился. Его отец, Рыскул Джилкайдаров, был простым тружеником. Байский батрак, отличный охотник и искусный табунщик, всю жизнь работавший на баев, так и не смог вырваться из жестких тисков нужды. Рыскул Джилкайдаров, сильный и мужественный, честный и благородный по натуре человек, постоянно боролся с баями за справедливость и достоинство простого трудящегося. Его путь борца-одиночки, разумеется, не мог принести ни богатства, ни спокойной жизни.

“Я вышел из самых забитых и угнетенных слоев киргизского народа. Всю ту неприглядную жизнь, какую знает беднейший кочевник в степи,— я испытал на себе. Пожалуй, в этом отношении мало кто найдется из просвещенных киргизов, который мог бы больше претендовать на происхождение из угнетенных, чем я, особенно в Туркестане”,— писал Т. Р. Рыскулов в автобиографии в феврале 1923 года.

Именно происхождение из бедных и практически порабощенных национальной и российской буржуазией, православным и магометанским духовенством слоев казахского общества вынудило Турара Рыскулова уже с детства учитывать свое униженное и оскорбленное социальное происхождение. Именно оно вынудило Турара прибавить ко дню своего рождения два года. Сохранилось очень мало документов о детских и юношеских годах Турара. Это и привело к тому, что в историческую литературу вошла дата рождения Т. Р. Рыскулова — 26 декабря 1894 г. Между тем он неоднократно говорил своей жене Азизе Тубековне, что его истинной датой рождения является 26 декабря 1896 г. Помимо воспоминаний, подтверждением новой даты рождения (может быть, небеспорным) является запись в аттестате Рыскулова об окончании пишпекской сельскохозяйственной школы I разряда. В аттестате, в частности, записано: “Из представленных им документов видно, что он родился в 1896 г... вероисповедания магометанского.” Аттестат подписан попечителем школы.

Разумеется, дата рождения Рыскулова — 26 декабря 1894 г.— прочно вошла в литературу и вряд ли ее целесообразно пересматривать. Но помнить об этом нужно.

К концу XIX в. Казахстан и Туркестан были окончательно превращены в национальные источники сырья и наживы для развивавшегося российского капитализма. Их народы испытывали самые худшие формы угнетения и порабощения со стороны царской военно-феодальной деспотии. Помещичье-буржуазные классы Российской империи в своих интересах переплетались с эксплуататорскими элементами Казахстана и Туркестана. Но и революционное движение здесь также тесно переплеталось с революционным движением России. Правда, в Казахстане и Туркестане революционное движение включало в себя и национально-освободительную борьбу их народов. При этом следует отметить, что национально-освободительная борьба в своем возникновении и развитии совпала с процессом завершения завоевания русским царизмом этих многонациональных территорий. Несмотря на завершенность этого процесса, народы продолжали оказывать упорное сопротивление завоевательскому продвижению царизма и стремились восстановить потерянную независимость.  Результаты переселенческой и колонизаторской политики царизма почувствовала на себе и семья Турара Рыскулова. Преследуемые царской администрацией 15—20 семей из рода Чилменбет переселяются еще в 80-х годах из Чимкентского уезда в Семиречье — в среду богатого рода Жаныс. Но и здесь сказались не только порядки царской администрации, но и извечные спутники казахского общества: родовая вражда, господство крупных и богатых родов над мелкими и бедными. Оказавшись среди чужих племен, родители Турара попали, как говорится, “из огня, да в полымя”: те же обременительные налоги, тот же изнурительный труд, те же оскорбления и унижения человеческого достоинства. Жаловаться было некому. Семья Турара была на положении “кирме” (чужеродцев).

Кочевой образ жизни в условиях полуфеодальных отношений, отсталая и бедная окраина Российской империи, опиравшаяся на примитивную материальную базу, бесправное положение беднейших слоев коренного населения, испытывавших двойной гнет царской администрации (русской) и местной, грубая эксплуатация родовых баев, слегка прикрытая чертами патриархальной зависимости — все это пришлось испытать маленькому Турару в его нелегком детстве. Ему не было еще и десяти лет, когда скончалась мать Халипа, мачеха Избайши, хотя и хорошо относилась в мальчику, но так и не смогла завоевать сердце и доверие Турара. Оставался только один отец, вечно занятый работой для того, чтобы накормить семью. Но Турару запомнились длительные, особенно зимой, голодовки, когда при “добрых старых временах” приходилось питаться одной мукой, разбавленной водой. Такая еда называлась “бламык”.

Доведенный до отчаяния, отец Турара в целях отмщения за себя, за свою семью, за всех униженных и оскорбленных своих бедных сородичей и угнетенных, выстрелом из ружья убивает во время свадебной процессии волостного управителя Саймасая Учкемпирова. Это был богатый бай, друг верненского губернатора, наживший свое состояние за счет грабежа местного населения.

Весть о убийстве такого сановного чиновника, представителя царской администрации и местных богатых кругов быстро распространилась не только в уезде и области, но и стала сенсацией всего генерал-губернаторства. Если царская администрация и байско-манапские слои встретили этот факт не только как уголовное преступление, но и посягательство на законные устои Российской империи, то трудовые слои народа восприняли поступок Рыскула Джилкайдарова как подвиг героя-батыра за правое дело.

Отца Турара, пытавшегося скрыться от кровной мести и самосуда родственников убитого волостного управителя, находят — он попадает в Семиреченскую областную тюрьму в гор. Верном. Весь род был разгромлен родными волостного, была забрана значительная часть скота и имущества, а люди подверглись побоям. Тяжело представить те лишения, которые выпали на долю Турара. Ему было к этому времени около 11 лет. Благодаря помощи соседей, которые прятали его в землянке вместе с мачехой и женой брата отца (брат отца Молдабек Джилкайдаров был посажен в тюрьму), он избегает самосуда со стороны родственников убитого.

Губернатор настаивал на смертном приговоре. Однако творимое беззаконие, издевательства над местным населением были столь очевидны, что даже царский суд не смог отправить на казнь честного человека. Рыскула Джилкай-дарова приговорили к 10 годам каторги. Он очень любил своего сына, оставшегося сиротой. Опасаясь за судьбу Турара, Рыскул Джилкайдаров выхлопотал у начальника Верненской тюрьмы разрешение на то, чтобы сын находился в камере вместе с осужденным отцом. Это был уникальный случай в истории российского правосудия: жертва нашла защиту от преступников в стенах государственной тюрьмы. Разумеется, это — казус правосудия, но он позволил спасти жизнь мальчику. Хотя, объективно говоря,— это было первое тюремное заключение Турара (всего их было три за короткую жизнь революционера и политического деятеля).

Здесь, в тюрьме, Турар начал свое образование. Вращаясь среди арестантов, хорошо познал тюремную жизнь. Здесь же впервые узнал, кто такие “революционеры” (в тюрьме их сидело много). Турара тянуло именно к ним. Он часто бывал у них в камере. Революционеры стали постепенно приобщать Турара к грамоте, обучать его русскому языку.

За разрешение находиться в тюрьме вместе с отцом пришлось расплачиваться с начальником тюрьмы. Плата была своеобразной: Турара заставляли работать на тюремного начальника. Работа была различной — от исполнения обязанностей пастуха и дворника, до кучера и прислужника хозяйских детей. Так продолжалось год. После года пребывания в тюрьме отца по этапу отправили в Сибирь.

На одном из этапных переходов Рыскул Джилкайдаров вместе со своим ссыльным товарищем-таранчинцем бежал в родной Казахстан. Но прожил недолго, вскоре скончался от болезней, полученных в тюрьме и на ссыльных каторжных этапах. Турара взял к себе дядя. Семья дяди переехала в Аулие-Атинский уезд.

Турар тяжело переживал свое сиротство. Ему больше всего подходили слова народной присказки: “У ягненка-сироты каменное сердце. Ласку злобой встретит он, теплоту — ударом”. Конечно, никто не мог заменить Турару ни скончавшуюся в молодости родную мать Халипу, ни трагически попавшего на царскую каторгу отца Рыскула, ни даже тепло относящуюся к нему мачеху Избайши. Одно название — родственники, а жил Турар в дядиной семье, как в людях: и работы много и еды мало, а побоев, пинков и грубых окриков хватало на него одного. Впрочем, положение пасынка сыграло и положительную роль. Пожалев своих детей, “просвещенный” дядя отдал Турара на обучение в интернат — Меркенское русско-туземное училище. Благо, пригодились те немногие звания грамоты и владение русским языком, полученные в тюрьме от первых учителей Турара — революционеров. При поступлении в училище, опять было нанесено “очередное” унижение одиннадцатилетнему Турару: боясь сказать правду об отце Турара, дядя определил его в училище под чужой фамилией. Так Турар стал Киргизбаевым. 

Школа-интернат, куда определили Турара, была первым за всю историю Мерке учебным заведением, предназначенным для обучения казахских, киргизских и узбекских детей Аулие-Атинского уезда. Со всего уезда в школу-интернат прибыло двадцать пять ребятишек. Таков был приказ уездного начальника. И это — на семь волостей уезда! По восемь учеников с волости. Да и то не приходится для ровного счета. Детей брали только со знанием русского языка (хотя бы минимального знания для понимания и учебы). Программа предусматривала изучение арифметики, истории, географии, чистописания (письмо). И, конечно, ничего общего не имела со слухами о насильственном “крещении в гяуры”.

В этой связи следует отметить, что уже в 90-х годах XIX в. в городах Туркестана начала осуществляться реформа обучения в мусульманских школах. Всех, кто организовывал или был сторонником организации ново-методных мусульманских школ стали называть джади-дами. В дальнейшем тенденция к нововведениям охватила области художественной литературы, искусства и даже быта. Но это были те джадиды, которые позже выступили выразителями интересов зарождавшейся национальной буржуазии и представителями идейно-политического движения, сформировавшегося в годы революции 1905—1907 гг. Об этом целесообразно было напомнить в связи с тем, что в Казахстане и Туркестане просветительство исторически предшествовало формированию джадидизма, а с зарождением последнего просветительство существовало и развивалось параллельно с ним. Просветительство все больше и больше приобретало общедемократическое содержание буржуазного национализма. Вспомним Ленина, который писал, что “в каждом буржуазном национализме угнетенной нации есть общедемократическое содержание против угнетения”. Об этом, в частности, в известной степени свидетельствует творчество таких деятелей, как Чокана Валиханова, Ибрая Алтынсарина, Абая Кунанбаева. При этом не следует забывать и их борьбу не только против колониального гнета, но и против угнетения “собственных” баев, манапов и позже против зарождавшейся национальной буржуазии.

Формированию просветительства способствовали прогрессивные последствия присоединения к России Казахстана и Туркестана, в частности, усиление сближения их народов. Духовное пробуждение народов колониальных восточных окраин Российской империи стало прочной основой возникновения просветительства среди казахов, киргизов, узбеков, туркмен, таджиков, каракалпаков. В первые годы все просветители вели пропаганду за сближение с русским народом, призывали к овладению его культурой и языком. Под влиянием пропаганды уже в 90-х годах прошлого века стали появляться первые курсы по изучению русского языка. Все более широкую популярность завоевывает русско-туземная школа, инициаторами создания которой были прогрессивные русские учителя.

Наряду с русско-туземными школами появились и но-вометодные школы, которые привлекали тем, что сравнительно быстро давали ученикам навыки чтения.

В 1895 г. в Туркестане было всего 16 таких школ, а накануне первой мировой войны — около 50. Количество учащихся в них доходило до двух тысяч с лишним человек.

Одной из таких школ и была школа в Мерке, куда определили Турара. Школа была рассчитана на четырехлетний срок обучения с предоставлением интерната для далеко живущих детей.

...Интернат был создан не благотворительностью местного начальства и байских кругов. Уездный начальник обложил налогом в пять копеек каждый дом во всех семи волостях уезда. Деньги шли на содержание интерната. Сколько от собранных денег оседало в карманах чиновников и местных управителей! Многие догадывались, но молчали. Поэтому денег едва хватало на организацию учебного процесса и на полуголодное питание учащихся. Турар приезжал в семью дяди лишь на каникулы. Дядя считался середняком по обеспеченности, но жил в постоянном страхе разорения. Подвергался гонению со стороны дальних богатых родственников и местных баев, субсидировавших его за 25—50 процентов. Эти проценты регулярно взыскивались за бесконечные долги и различного рода кредиты.

Голодно и неуютно было в интернате: подъем, умывание, скудный завтрак; до полудня — занятия; затем — скромный обед. После обеда — небольшой перерыв и снова занятия — уже до вечера. И так — в течение четырех лет за исключением каникул, во время которых Турару приходилось быть и пастухом, и работником в семье дяди. Для Турара жизнь в интернате была лучше, чем у дяди или в тюрьме с ее баландой с мякинным хлебом и постоянными окриками надзирателей, понукающими Турара на бесконечную уборку конюшни.

Турар учился легко и с удовольствием, учился хорошо, даже очень хорошо, по отзывам учителей. Любил читать, проявлял любознательность по всем предметам. Особенно любил он дополнительные занятия, которые проводил его любимый учитель — директор школы-интерната скромный российский интеллигент либерального толка Иван Владимирович Андреев.

В русско-туземных школах ученики — сыновья ремесленников, крестьян, мелких торговцев — втягивались постепенно и под воздействием русских учителей в культурную жизнь. Из среды выпускников выходили противники феодально-клерикальных порядков, защитники интересов народных масс, прежде всего интересов крестьянства и ремесленников. Среди них были учителя новометодных школ, организаторы различных кружков, пропагандисты новых светских знаний, сторонники реформ быта и семейных отношений, почитатели прогрессивных идей. Многие из них в своей практической деятельности все более и более проявляли оттенок революционно-демократического характера.

Но нет смысла превозносить значимость русско-туземных школ. Не следует забывать, что одно из их главных назначений состояло в осуществлении не только миссионерства, но и политики русификации. И это делалось не случайно прежде всего потому, что формирование казахской интеллигенции, в том числе и ее революционно-демократического крыла, шло двумя различными путями. Первый путь был тесно связан с русской ориентацией, с русской системой образования и воспитания. По этому пути и начал делать свои первые очень сложные и трудные шаги молодой Турар. Положительное воздействие русских он видел в своем нелегком детстве сироты, особенно в годы обучения в школе-интернате.

Второй путь ориентирован на воспитание будущих интеллигентов в мусульманских школах (татарских, башкирских и др.). Здесь учителя пытались направлять своих учеников в духе пантюркизма, панисламизма.

Турар Рыскулов, волею судьбы определивший первый путь приобщения к казахской интеллигенции, путь русской ориентации, успешно окончил школу-интернат. Именно успешная учеба, высокая степень интернатской подготовки, а главное — рекомендация директора школы-интерната стали причиной определения Турара на работу после окончания школы. Он стал работать помощником судебного следователя в Мерке.

Начальник Турара — следователь уезда — Семашко Андрей Павлович относился к тому межсословному слою российского общества, которое вошло в российскую историю как разночинцы. Это были люди “разного чина и звания”, выходцы из разных сословий, занимавшихся умственным трудом. Они являлись носителями буржуазно-демократической и революционно-демократической идеологии. Семашко, независимо от желания, постоянно общаясь с Тураром, не мог не оказывать на него воздействия. Это воздействие распространялось на все, что касалось работы, быта, взаимоотношений. Разумеется, не могло не сказаться и на формировании взглядов юного Турара, Семашко не был ни революционным демократом, ни революционным народником. Но идеи справедливости и равенства были присущи ему как интеллигенту, работавшему в области культуры, идеологии. Поэтому Турар, конечно, не мог сформироваться под воздействием своего начальника в революционно-демократического борца. Но то, что он, работая у уездного следователя, получил, а точнее увидел первые уроки классовой борьбы,— несомненно. В самом деле, повседневная работа, ведение различных бумаг и переписка по судебным вопросам и следствию непрерывно сталкивали Турара с несправедливостью и обманом существовавшего общества, с пороками этого общества, присущими всем слоям населения, независимо от национальной или классовой принадлежности.

Прослужив некоторое время у местного судебного следователя, “поступил в Пишкекское сельскохозяйственное училище, где учились исключительно дети бедных крестьян”,— писал Рыскулов в автобиографии. В факте поступления в училище проявился весь молодой Рыскулов, его целеустремленная натура цельного человека. Конечно, работая помощником следователя, молодой Турар мог бы и не сделать хорошую служебную карьеру, но был бы в состоянии обеспечить себе и своей будущей семье сносную и безбедную жизнь мелкого чиновника царской администрации. Но это — не для Турара. Рыскулов мечтал не только выжить и вырваться из тяжелейших оков своего сиротского детства, но и получить, как он писал, “европейское просвещение”.

Пишкекское сельскохозяйственное училище было одним из реальных училищ, распространенных в царской России в конце XIX — начале XX вв. Эти училища давали общее среднее образование, основу которого, в отличие от классического образования, получаемого в гимназиях, составляли естественно-математические науки. Реальные гимназии в России были упразднены в 1864 г., а с 1872 преобразованы в реальные училища. В отличие от гимназий с их гуманитарным направлением, в реальных училищах давали большой объем знаний по математике, физике, биологии.

Турар Рыскулов в своей биографии называет это учебное заведение училищем. Точное же его название: Пишкекская сельскохозяйственная школа первого разряда. Сюда молодой Рыскулов поступил в октябре 1910 года и проучился четыре года. Учеба в сочетании с практикой была не из легких. Не случайно в своей биографии он писал, что “в качестве сельскохозяйственного батрака 4 года натирал мозоли, выполняя всякую черную работу (по садоводству, хлебопашеству, огородничеству и т. д.) ”.

Естественно, было нелегко, но здесь Рыскулов преувеличивает трудности, особенно в аспекте сельскохозяйственного батрачества. Хотя порядки в школе действительно были суровыми. Здесь дух благочестия и послушания всегда шел вместе с духом полицейщины. Учителя и воспитатели следили за времяпровождением и образом мыслей воспитанников, Меры взыскания выражались в грубых выговорах, в двойках по поведению, грозивших крушением надежд и, наконец, в изгнании из училища. Удивляться не приходится — попечителем школы был надворный советник, имевший военное звание подполковника. Впрочем, аналогичные порядки практически внедрялись во все российские учебные заведения.

Но, как и в интернате, Турар Рыскулов учился легко и хорошо. По-прежнему много читал. В школе он увлекается произведениями Пушкина и Толстого, Достоевского и Гоголя, Шекспира и Шиллера; познакомился с трудами Белинского, исследованиями радикального публициста Писарева. Наиболее сильное впечатление на Турара произвели тогда народные произведения акынов. Когда удавалось, с восхищением слушал выступления народных певцов-ыргы.

Составленная весьма разумно и целесообразно, учебная программа школы предусматривала изучение общеобразовательных, естественных и специальных дисциплин. Турар отдавал предпочтение общеобразовательным дисциплинам. Среди них: русский язык, история, география. На “отлично” учился математике. Столь же успешно усвоил физику, химию и зоологию. Из специальных дисциплин почему-то отдавал предпочтение виноградарству и пчеловодству. Хорошо учился землеведению и земледелию, скотоводству, огородничеству, садоводству. Учитывая магометанское вероисповедание, закон Божий (православный) не изучал, но хорошо знал “главнейшие законы, относящиеся к крестьянскому быту”.

Блестяще окончив школу (в аттестате одни пятерки и четверки), молодой Рыскулов стремится к продолжению образования. Ему уже почти 20 лет. Он полон сил и энергии, но нет средств к дальнейшей учебе. И Турар решился на отчаянный шаг: обратился за помощью к своим наставникам-учителям, к руководству школы. В своем прошении, поданном на имя руководителя, Турар пишет:

“Илья Павлович!

Я оканчиваю школу, находящуюся под Вашим педагогическим ведением и, будучи Вашим питомцем, желаю сообщить Вам свое пламенное желание.

Я, сын простого киргиза, когда-то бывший маленьким дикарем, благодаря влиянию культуры русских, получил маленькое образование, достаточное для того, чтобы распознать свое положение, разобрать, каким был прежде, каким (стал) сейчас и понять действительную жизнь, жизнь, которая развертывается передо мной во всей своей широте, со своими препятствиями и трудностями. Действительно, бороться за существование трудно потому, что я, лишившись с малолетства родителей, пережил много несчастья, много трудностей сиротского положения, которые сильно запечатлелись в моем детском уме. Но скоро я оправился, ибо я нашел опору в учении.

Я начал учение в Верненском приходском училище, но недолго, поступил в Меркенский интернат и хорошо (его) окончил.

...Поступая в Вашу школу (и обучаясь в ней), я увидел целый мир, увидел целую своеобразную жизнь, распознал природу и узнал, к чему ведет все это — под именем сельского хозяйства.

...Я пережил много несчастья, увидел трудную сторону  жизни и, чтобы не возвращаться к таковой, не имея в то же время возможность одолеть свое желание, решил продолжать учение и достичь человеческого положения, если на то будет Воля Божья, если на то будет возможность. Для помощи я не имею ни отца, ни матери, и единственной опорой теперь являетесь школа и Вы.

Теперь моя откровенная просьба: дайте, Илья Павлович, мне, Вашему питомцу-киргизу, возможность продолжить свое образование, ибо Вы теперь решаете мою судьбу, от которой зависит моя будущность, и какова (бы) она ни была — я должен покориться.

Я всегда относился к Вам и преподавателям откровенно, не изменчиво, почтительно — это мой характер, но в глубине сердца к Вам и ко всем преподавателям относился с почтением и уважением.

Мне кажется, что я вел жизнь в школе по правилу, по совести, как подобает ученику... Поэтому прошу у Вас прощенья, а также извинения за то, что утруждаю Вас чтением.

Ученик Ваш Турар Рыскулов".

Текст прошения приведен дословно, с сохранением особенностей написания подобных документов того времени. Произведены лишь незначительные поправки грамматического порядка и опущены фразы, детализирующие содержание прошения. Из приведенного документа очевидна целеустремленность, высокое желание и стремление Турара продолжить образование. Но, как писал Рыскулов в автобиографии, “нет средств и даже свои же учителя не хотят готовить потому, что им нужна плата”. Здесь Рыскулов имеет в виду частную подготовку к экзаменам в Самарское среднее сельскохозяйственное училище специализированного типа, готовившего агрономов.

Тем не менее, упросив дядю продать последнего барана, Рыскулов едет в Самару держать экзамен в училище. Там из 250 абитуриентов, державших экзамен, единственным инородцем далекого Семиречья оказался только один — Турар Рыскулов. Трудно сказать, что случилось, но хорошо подготовленный Рыскулов “проваливается” на экзамене, как он впоследствии писал — “из-за буквы ”ять". “Проваливается”, разумеется, условно. Несмотря на то, что он успешно выдержал вступительные экзамены, Рыскулов не проходит в училище по совершенно другим, а именно — имперским законам. Его не приняли потому, что он — казах, инородец.

Но самарский вояж, несмотря на отрицательный итог, сыграл и свою положительную роль: впервые Рыскулов увидел не только азиатскую часть России, но и европейскую, имевшую весьма серьезные отличия от патриархальных устоев казахских степей. Кроме того, он получил, уже не первый раз, очередной предметный урок классовых, да и национальных отличий.

Оказавшись без средств к Существованию, Турар едет в Ташкент и поступает на работу садоводом на сельскохозяйственную опытную станцию. Работая на станции, вновь готовится (уже в который раз) для поступления в новооткрывающийся Учительский институт в Ташкенте.

Обрати внимание, уважаемый читатель, на всепоглощающую тягу к образованию, к совершенству, к пополнению своих знаний. Казалось, есть специальность, есть спокойная работа, но желание учебы и новых знаний оказываются сильнее. И вновь — отказ. Отказ потому, что в институт принимали только православных. Для представителей магометанского вероисповедания двери института были закрыты. Очевидно, представители российского просвещения боялись доверить дела просвещения православных просвещенному магометанину, хотя и неверовавшего в аллаха. Впрочем, неверие в аллаха тоже являлось большим грехом.

Словом, куда ни кинь — везде клин. Этот “клин” Турар пытался разбить, обратившись с просьбой о поступлении в Институт к инспектору училищ Туркестанского генерал-губернаторства Соловьеву. Но ничего не вышло. Более того, во время спора логически мыслящий Рыскулов сбил с толку догматического инспектора своим заявлением о том, что “русский чиновник просвещения, занимаясь миссионерством, закрывает дорогу туземцу к просвещению”. Инспектор посчитал себя оскорбленным и пытался принять меры к задержанию и аресту Рыскулова. Но ни задержания, ни ареста не последовало из-за отсутствия элементарных причин и повода для задержания, тем более ареста.

Вообще-то Рыскулов уже был интеллигентом, к тому же революционно настроенным и демократически подготовленным. В этой связи отметим, что, как известно, В. И. Ленин относил к интеллигенции “всех образованных людей, представителей свободных профессий вообще, представителей умственного труда (brain worker, как говорят англичане) в отличие от представителей физического труда”. Интеллигенты — это люди, для которых умственный труд является основным занятием. Интеллигент должен иметь определенный уровень образования, полученного в высшем или среднем учебном заведении, в отдельных случаях — путем самообразования.

В. И. Ленин указывал, что демократическая интеллигенция выступала союзником рабочего класса в борьбе с самодержавием. Помимо профессионального состава (интеллигенции, занятой в промышленности, сельском хозяйстве, торговле и на транспорте; интеллигенции, работавшей в области культуры, науки и идеологии; интеллигенции, служившей в государственных структурах и т. д.) в условиях Российской империи отчетливо проявлялось и ее политическое деление. На политической арене выступали три лагеря интеллигенции. Идеологами первого и второго лагеря были монархически и либерально-монархически настроенные интеллигенты. Идеологами демократического лагеря были широкие круги демократически настроенной интеллигенции, во главе которой стояла революционная социал-демократия, включавшая в себя рабочую и нерабочую интеллигенцию.

В период империализма в России происходил бурный рост численности интеллигенции, увеличение ее доли в по 1913 г. возросло вдвое, а студентов в вузах — почти втрое. При этом наблюдался процесс постоянного увеличения доли интеллигенции, вышедшей из мелкобуржуазных слоев населения: детей крестьян, казаков, мещан, сельского духовенства, мелких служащих, народных учителей и др. В, И. Ленин отмечал в 1913 г., что появлялась новая, “крестьянского звания”, интеллигенция, которая была “тысячами нитей связана с массами бесправного, забитого, темного, голодного крестьянства”.

Рыскулов относился к числу представителей этой интеллигенции, указанной В. И. Лениным.

Вместе с тем, необходимо учитывать и особенности Казахстана и Туркестана. Здесь с зарождением местной буржуазии, националистическая интеллигенция стремилась возглавить революционное движение народных масс, разумеется, в своих интересах. Но все это происходило в рамках “законности”. Одна часть казахской интеллигенции, получившей воспитание в мусульманских школах, группировалась вокруг журнала “Айкап”. Несмотря на целый ряд ошибок, в частности, неспособности занять принципиальные позиции в отношении национальной буржуазии, журнал все же оказал существенное влияние в пробуждении казахов от вековых пережитков и вредных традиций. Другая часть казахской интеллигенции, воспитывавшаяся в русских школах, группировалась вокруг газеты “Казах”.

Рыскулов не примыкал ни к той, ни к другой части казахской интеллигенции. Более того, взгляды “айкапов-цев” в части, касающейся борьбы с вредными пережитками Рыскулов воспринимал положительно, но что же касается “алашевцев”, то здесь точек соприкосновения не было.

Рыскулов сблизился с радикальными слоями студенчества и учащихся, с отдельными представителями казахской национально-либеральной интеллигенции. Он внимательно следил за публикациями журнала “Айкап”. Ему импонировали материалы, обличавшие колонизаторские порядки, казнокрадство царских чиновников, продажность представителей местной администрации — выходцев из зажиточных казахов. Но он не мог мириться с материалами националистического, пантюркистского, панисламистского характера. Особенно он зачитывался информацией, в которой бичевалась феодальная верхушка аула и кишлака за ее смыкание с самодержавием и российской империалистической буржуазией. Такой информацией Рыскулов делился со своими товарищами, высказывал свои взгляды, резко отличавшиеся от взглядов своих оппонентов. Он не мог смириться с позицией мелкобуржуазных слоев, постоянно колебавшихся и проявлявших непоследовательность в своих выводах и обобщениях. И еще одна особенность формировавшегося политического мировоззрения молодого Рыскулова: он никогда не ставил знака равенства между классовым гнетом и религиозной дискриминацией. Для этого у него были все основания. Он осознавал могущество и силу духовенства как православного, так и мусульманского, но не связывал их с классовым расслоением. Вместе с тем следует отметить и то, что он подчас серьезно задумывался о истоках возникновения различных конфессий, религий, верований. Об этом, в частности, свидетельствует тот интерес, который проявил молодой Рыскулов к тезисам прогрессивно настроенного деятеля просвещенной части казахской интеллигенции К. Тогусова об общности судеб и задач многомиллионного мусульманства, о необходимости “тюркской автономии”.

Рыскулов познакомился с марксизмом накануне восстания 1916 года, тогда, когда многие, подобно ему, молодые люди начали вступать в общественную и политическую жизнь; когда народническая идеология уже полностью была смята торжествующим марксизмом. Предыдущие поколения легальных и нелегальных марксистов подняли знамя новой идеологии. Рыскулову и ему подобным оставалось лишь стать под его знамя.

Что же толкало Рыскулова и ему подобных стать под это знамя?

Прежде всего то, что его увлек социалистический и экономический оптимизм марксизма. Увлекла фактами и цифрами свидетельствуемая крепкая уверенность, что развивающаяся экономика, развивающийся капитализм, разлагая и стирая основы старого общества, создадут новые общественные силы, которые обязательно повалят самодержавный строй со всеми его колониальными и имперскими мерзостями. Свойственная молодости оптимистическая психология искала и в марксизме находила концепцию оптимизма.

Но в отличие от национальной революционно-демократической настроенности, Рыскулова в марксизме привлекало и другое; его европеизм. Он шел из Европы, от него веяло не домашней плесенью, а чем-то новым, свежим, а потому заманчивым. Марксизм был вестником, несущим обещание, что родной Казахстан не останется кочевым краем, а станет страной с культурой, убеждениями и атрибутами, представляющими свободный народный политический общественный государственный строй. Европеизм манил ценностями уже в нем существующими (парламентом, свободой слова, собраний, печати и т. д.). Он знакомился с историей западной цивңлизации и тщательно искал элементы западной струи в российской истории. Запад манил его и тем, что оттуда шел зарождавшийся (пока теоретически) социализм, силу и распространение которого Рыскулов сильно преувеличивал. Это преувеличение шло прежде всего оттого, что ясно еще не представлял ни его теоретической основы, ни практических путей его установления.

Рыскулова строй буржуазный, хотя бы и культурный и относительно свободный, его, конечно, как впрочем и других, ему подобных, не удовлетворял. Не удовлетворял потому, что он не видел в нем социального равенства, социальной справедливости. А Рыскулов-то по себе знал — что это такое! Для него неопровержимой истиной было то, что только социализация всех средств и орудий производства изменит коренным образом положение. Отсюда следовал вывод о том, что от самодержавного, капиталистического строя можно перейти к социализму, минуя промежуточный этап буржуазно-капиталистического общества.

Политическая атмосфера самодержавия, положение народных масс, нищета крестьянства волновали Рыскулова. Он уже не мог спокойно читать о телесном наказании крестьян, взяточничестве чиновников, самодурстве царской администрации, баев и манапов. Все это обличало различные стороны самодержавного строя Российской империи. К тому же, отказ в поступлении в Институт как инородцу, уязвлял его самолюбие.

И Турар пишет прошение на имя министра просвещения России о разрешении поступить в Учительский институт. Может быть, сказалась настойчивость Турара и убедительность его прошения, а может быть, помогла и сложившаяся обстановка в России, но Турар получил от Министерства просвещения России разрешение на поступление в институт.

А обстановка в России была тяжелой. Второй год шла мировая война. Россия уже начала ощущать нехватку всего: от людских резервов до вооружения и продовольствия. Война оказала решающее влияние на все слои населения, на все планы российского общества, его политические партии и организации. В то же время война вызвала дальнейшее расслоение классового общества. Особенно проявило себя казахское байство. Достаточно обеспеченное землей, оно не только не поддержало недовольство казахских народных масс против изъятия земли, особенно проявившихся в годы мировой войны, но и рассматривало это изъятие как дополнительный источник своего обогащения. При этом байство вкупе с местной коренной администрацией хорошо подзарабатывало на посреднической роли в земельном вопросе. Байство выдвигало по-прежнему из своей среды царскую местную администрацию и получало солидные дивиденды от проводившейся налогово-податной системы царской власти.

Усиление классовой борьбы было такое, что межродовая и межплеменная борьба отступила на второй план. Рыскулов писал: “Открытые столкновения между трудящимися местных национальностей, с одной стороны, и русским переселенческим кулачеством, байством и царской администрацией — с другой, стали обычным явлением для того времени”. Двойным гнетом “пришлых” и “своих” эксплуататоров трудящиеся массы были доведены до нищеты, что и явилось главной причиной всенародного восстания в 1916 г. против царизма и местных эксплуататоров.

Поводом к восстанию стал приказ царского правительства от 25 июня 1916 г. о привлечении на время войны “к работам по устройству оборонных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии инородцев Российской империи, освобожденных от воинской обязанности, и, в частности, туземного населения Туркестанского края”.

Выполнение данного приказа для правительства высвобождало десятки тысяч русских солдат для фронта и русских рабочих от тыловых работ, приносило огромную экономию рабочей силы для строительства фортификационных сооружений. Но эти, вроде бы целесообразные государственные меры практически почти полностью разоряли основные крестьянские хозяйства Туркестанского и Степного генерал-губернаторств. Чаша народного терпения переполнилась — началось всенародное восстание, одним из активных участников которого стал двадцатидвухлетний Турар Рыскулов, вставший впервые на открытый путь борьбы против самодержавия и его колониальной политики.

“Подавление восстания царским правительством приняло характер настоящей войны метрополии с восставшими массами колоний. Военные действия охватили территории Туркестана и нынешнего Казахстана”,— писал Т. Р. Рыскулов.

В самом деле, по сведениям генерал-губернатора Туркестана, небезызвестного Куропаткина, для усмирения восстания было направлено 14 с половиной батальонов, 33 сотни и 69 пулеметов. В эти данные не включены многочисленные дружины добровольцев из числа русского переселенческого кулачества.

Первыми в вооруженную борьбу вступили узбеки и таджики. Они начали с разгрома учреждений царской администрации и органов местной власти. Так было в Ходженте, Намангане, Маргелане, Катта-Кургане, Самарканде и других городах. Избивались полицейские, громились железнодорожные станции, обрывались телеграфные провода, разбирались железнодорожные пути.

Такие же выступления были и в сельских районах Казахстана и Туркестана.

Карательные отряды проходили по местам восстания “огнем и мечом”, разрушая кишлаки и аулы, истребляя и расстреливая людей. Не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей. Военно-полевые суды приговаривали к смертной казни и к каторжным работам сотни и сотни людей.

К тому же, продолжался земельный грабеж. Так, в конце августа 1916 г. в Джизаке генерал Куропаткин объявил о конфискации в городской черте двух тысяч десятин земли местного населения со всеми строениями в наказание за участие в восстании.

Восстание казахов и киргизов в Семиречье началось в августе 1916 г., значительно позднее, чем в узбекских и таджикских районах, что не могло не сказаться на его ходе. Более позднее начало восстания дало возможность местным властям заранее подготовиться к отпору восставших и в конечном итоге к разгрому восстания. Областной военный губернатор Фольбаум, находясь в Верном (Алма-ты), заблаговременно составил стратегический план подавления восстания. Его суть состояла в том, чтобы, истребляя по дороге восставших, оттеснить их к узким горным проходам и уже в горах окончательно разгромить. Область была разделена на 17 военных участков, в которых военное командование разместило свыше пяти тысяч пехотинцев и около тысячи кавалеристов. Помимо регулярных войск действовали и вооруженные отряды русского населения. Наряду с данными силами, к началу восстания из других районов генерал-губернаторства были направлены военные отряды, насчитывавшие в общей сложности четыре артиллерийских батареи и 24 пулемета.

Восстание в Семиречье приняло такой широкий размах, что краевое начальство вынуждено было направить в дополнение к ранее отправленным войскам еще два казачьих полка с батареей и двумя пулеметными командами. В этой связи 21 августа 1916 г. Куропаткин телеграфировал Фольбауму: “...Вместе с формированными вами частями по приходе отправленного вам подкрепления, не считая двух казачьих полков и конной батареи, вы будете располагать 35 ротами, 24 сотнями, 240 конными разведчиками, 16 орудиями, 47 пулеметами”. И далее, сомневаясь в военных способностях военного губернатора Семиречья, сообщал, как на настоящей войне: “Черняев, Романовский, Кауфман, Скобелев завоевали области Сыр-Дарьинскую, Самаркандскую и Ферганскую меньшими силами” .

Но к этим военным силам необходимо приплюсовать еще и русские кулацкие вооруженные дружины, и городских “добровольцев” из торгово-чиновничьих элементов.

Официальные сообщения того времени пестрили сообщениями о “подвигах” карателей по уничтожению восставших. Так, в одном из сообщений говорилось о том, что “Покровский сжег, между прочим, стойбища около 800 юрт; 28.VIII Берг рассеял скопища, уничтожил до 800 отчаянных борцов и отбил огромное количество скота и баранов”. Каратели захватили сотни тысяч голов скота, особенно у отступающих к китайской границе. Русский консул из китайского Кашгара сообщал, что в Западном Китае скопилось до 120 тысяч казахов и киргизов — беженцев от погромов карательных отрядов. Их судьба была ужасной: они потеряли все имущество, почти весь рогатый скот, до 90 процентов лошадей, 75 процентов баранов; матери оставляют своих грудных детей, продают подростков. Несколько тысяч человек (главным образом женщин и детей) были проданы в рабство.

Наиболее организованными были вооруженные выступления казахов Тургайской области под руководством Амангельды Иманова. Его войска в октябре 1916 г. осадили г. Тургай, но были вынуждены отступить; в январе 1917 г. вновь пытались взять город, затем ушли в степь и продолжали вести бои с карателями вплоть до победы Октябрьской революции.

В Меркенском районе Аулие-Атинского уезда активное участие в восстании принял Турар Рыскулов. После окончания Пишкекской сельскохозяйственной школы он работал под Ташкентом на Красноводопадском опытном поле. Как только узнал о волнениях, еще в старом городе Ташкенте, сразу же уехал к своим родным. Но приведем лучше высказывание самого Рыскулова о своем участии в восстании Меркенского района Аулие-Атинского уезда.

“Мой приезд,— пишет Рыскулов,— совпал с начинавшимися брожениями казахских масс в Меркенском районе и Аулие-Атинском уезде.

Ко мне обратились ямщики и батраки, работавшие у русских кулаков в Мерке, и казахи из аулов, спрашивая, как быть. Предвидя неизбежность восстания, я посоветовал им организоваться, а неорганизованно, небольшими группами не выступать. Советовал главным образом нападать на царскую администрацию, вынуждая ее отказаться брать рабочих-казахов на тыловые работы, но остерегаться столкновений с русским крестьянством. Я чувствовал опасность того, что царизм может направить русское переселенческое крестьянство на казахов и тогда последние могут очутиться в тяжелом положении. Но дело так и вышло. Повстанцам не удалось избежать столкновений с русским крестьянством (вернее кулачеством).

О том, что у меня происходят секретные совещания с казахами, по доносу одного лица, узнал меркенский участковый пристав Лундин, который арестовал меня и после допроса предложил немедленно выехать обратно в Ташкент, угрожая в противном случае выслать этапным порядком".

Так скромно оценивает Рыскулов свое участие в начавшемся восстании. Между тем, очевидно, нужны были и природный ум, и знания, и, наконец, возможно, и классовая интуиция, чтобы молодому Рыскулову правильно оценить политическую обстановку в целом, конкретную обстановку в районе и уезде, в частности, давать правильные советы. Именно поэтому уже с первых же дней приезда, Рыскулов силой обстоятельств и своей деятельностью стал выдвигаться в число руководителей восстания, как впрочем и всего национально-освободительного движения на юго-западе современного Казахстана. Он уже в то время представлял опасность (и физическую, и политическую) для царской администрации. Своим врагом его считала и местная феодальная байско-манапская верхушка с их прихлебателями из числа местной казахской администрации. Именно поэтому был донос и последовавший за ним арест. И лишь отсутствие серьезных улик спасло молодого Рыскулова от печально-трагической участи его отца.

К счастью, или несчастью, это пусть судит и определяет читатель, Рыскулов тяжело заболел и целый месяц был прикован к постели. Между тем, события стремительно разворачивались и проходили примерно так, как разъяснял восставшим Рыскулов.

Казахи убили лесообъездчика Кореча, оказали сопротивление администрации. Эти действия были сравнительно легко подавлены карателями. Но дальше казахи стали действовать организованнее: они прервали телеграфную связь, предприняли ряд наступательных операций на кулацкие поселения. Были случаи поистине специфичные для казахской действительности: казахи пускали вскачь конные табуны, которые создавали панику в рядах карателей.

К концу сентября в Меркенском районе восстание казахов было подавлено. Меркенское кулачество, вкупе с русскими чиновниками и узбекскими торговцами организовывались в отряды и с помощью карателей выезжали в аулы для грабежа. В целом же погибло огромное количество мирного населения. Только по пяти уездам Семи-реченской области было разорено и уничтожено 53 тысячи хозяйств (из 84 тыс. 854). В районах восстания осталось в среднем не более 30 процентов поголовья скота, имевшегося до восстания.

К февралю 1917 г. на тыловые работы было отправлено 110 тысяч рабочих, 10 тысяч было оставлено для работы в пределах Туркестана. До мая 1917 г. предполагалось отправить еще 80 тысяч человек. Но помешала Февральская (1917 г.) буржуазно-демократическая революция.

Давая политическую оценку восстанию, Турар Рыскулов писал: “Восстание носило явно выраженный антиимпериалистический характер, с отказом дать рабочих для фронта мировой войны. Его основной удар был направлен против самодержавной власти царизма, порабощавшего и угнетавшего народности Средней Азии.

Но восстание одновременно направлено было и против туземной эксплуататорской верхушки... восставшие расправлялись с первых же шагов со своими управителями, писарями, старшинами".

Но больше всего возмутило молодого Рыскулова поведение казахской интеллигенции во время восстания. Вот что он писал:

“Во время восстания казахских масс в Аулие-Атинском уезде ярко проявилась предательская роль не только байства и волостных управителей, но особенно верхушки казахской националистической интеллигенции. В то время у аулие-атинского уездного начальника Сулпатова помощником стоял Азимхан Кенесарин (из потомков известного хана Кенесары), который потом вошел представителем от казахского населения бывш[ей] Сырдарьинской области в партию казахской интеллигенции ”Алаш" и участвовал на первых съездах этой партии и Алаш-Орды. В архивных делах обнаружен документ, по которому этот Кенесарин совместно с уездным начальником Сулпатовым систематически доносили в особых сводках командующему войсками края и Сырдарьинскому военному губернатору о ходе восстания казахов в Аулие-Атинском уезде. Такую же предательскую роль во время восстания казахов в Меркенском районе сыграл учитель Карабай Адильбеков (тоже член алашской партии), который, помогая царской власти подавлять восстание и помогая за взятки освободиться байским сыновьям от мобилизации на тыловые работы фронта, накопил себе большое состояние. Помогали царским властям по подавлению восстания киргизов такие манапы, как Хашимбек Адильбеков и др.

Эта предательская роль верхушки националистической интеллигенции в Аулие-Атинском уезде соответствовала предательской линии всей казахской националистической алашской интеллигенции".

Интересна оценка Рыскулова. Интересна не только и не столько с классовых позиций, хотя эта позиция не может не играть значительной роли. Здесь нас интересует подход Рыскулова с общечеловеческих позиций и с точки зрения национальных интересов родного народа. В этом отношении непредубежденному читателю отчетливо видно отвращение Рыскулова к предательству, доносу, особенно за деньги и взятки.

Восстание 1916 г. сформировало твердое мировоззрение революционера, вышедшего из рядов прогрессивно настроенной казахской интеллигенции. Он стоял на позициях защитника интересов бедных и средних слоев казахского населения, носивших общее наименование кара-пухара (чернь или подданные). Сюда же входили и сельскохозяйственные батраки серик или уртакчил и кошчи (беднейший земледелец), и чарва (кочевой бедняк).

Если же принять во внимание число батраков малаев, всех занятых в казачьих, кулацких и байских хозяйствах, в кочевых и полукочевых районах, прибавить к ним огромный слой середняцких элементов казахского населения, то вся кара-пухара составит почти 75 процентов эксплуатируемого населения края. Их-то интересы и волновали молодого Турара.

После продолжительной болезни Рыскулов возвращается в Ташкент для учебы в Учительском институте. Но закончить институт не удалось — Февральская (1917 г.) буржуазно-демократическая революция целиком и полностью захватила его в революционную работу.

К революции царская Россия вплотную подошла к началу 1917 г. Этому подходу способствовало и восстание 1916 г. трудящихся Туркестанского и Степного генерал-губернаторств. Царизм оказался в состоянии глухой изоляции. Страна находилась в состоянии общенационального кризиса. В то время как “верхи” не могли больше управлять по-старому, теряли свои последние резервы, “низы” не хотели больше жить по-старому, мириться с ужасами войны и преступлениями царизма. Сложилась революционная ситуация.

Но самодержавие, разумеется, не могло рухнуть само. Требовалась сила, которая способна была бы использовать создавшуюся ситуацию. В этой связи, думается, что советская историография преувеличивает роль российского пролетариата в свержении царизма. Прежде всего отметим, что Февральская революция стала детищем народных масс, представлявшим все основные слои и классы российского общества. В борьбе за победу революции движение народных масс проторило себе дорогу независимо от тех или иных политических партий, которых в России к февралю 1917 г. насчитывалось несколько десятков. Причем, накануне революции практически ни одна партия к ее проведению не готовилась. Именно под ударом народных масс на крутом повороте истории рухнула веками стоявшая монархия. Она в несколько дней была сметена народной революцией.

Ленин указывал в числе основных причин быстрой победы революции не руководство большевистской партии, а образование в России накануне революции оригинальной исторической ситуации, когда “слились вместе... совершенно различные потоки, совершенно разнородные классовые интересы, совершенно противоположные политические и социальные стремления. Именно: заговор

англо-французских империалистов, толкавших Мамонтова и Гучкова с К к захвату власти в интересах продолжения империалистической войны... Это с одной стороны. А с другой стороны, глубокое политическое и массовое народное (все беднейшее население городов и деревень) движение революционного характера за хлеб, за мир, за настоящую свободу”.

Вслед за победоносным восстанием в Петрограде произошел революционный переворот по всей России. Повсюду в городах и уездах избирались Советы. Раскрылось одно из противоречий февральской революции — противоречие между буржуазией, образовавшей Временное правительство, и рабоче-крестьянскими массами, создавшими Советы, как свой орган власти.

В Туркестане и Казахстане, как и по всей России, известие о победе революции в Петрограде всколыхнуло широкие народные массы. Несмотря на попытки царской администрации скрыть сообщение о революции, уже 2-го марта оно стало достоянием трудящихся.

Трудовое население радостно встретило весть о свержении царя. В городах и селах, на железнодорожных станциях стихийно возникали массовые демонстрации и митинги; газеты с сообщениями из Петрограда покупались нарасхват. В революционных митингах и демонстрациях, наряду с русскими трудящимися, активно участвовали рабочие и крестьяне местных национальностей. Сразу же стали создаваться Советы: 3 марта — в Ташкенте; 6 марта — в Кзыл-Кие; 9 марта — в Чарджоу; 12 марта — в Верном. Представители казахского населения Перовского уезда Сыр-Дарьинской области на своем съезде 27 марта 1917 г. постановили: “Организовать Совет казахских депутатов в составе 35 человек”.

“Накопившаяся десятилетиями под гнетом царизма жажда к национальному самоопределению вырывалась наружу,— вспоминал Рыскулов.— Движение возглавляла буржуазно-националистическая интеллигенция, шумно приветствовавшая Февральскую революцию, оказавшая поддержку Временному правительству и возвещавшая в своих обращениях к населению о наступившей национальной свободе и равенстве для всех. Эта националистическая интеллигенция и туземская буржуазия быстро организовались во всякого рода союзы и политические партии, отражавшие интересы туземной буржуазии”,— вспоминал впоследствии Турар Рыскулов.

Сам он, не искушенный в политике, с первых же дней после победы революции, прервав учебу, уезжает домой с тем, чтобы на месте, в Аулие-Атинском уезде разобраться в сложной обстановке, когда, по словам Ленина, произошел гигантски быстрый переход от “дикого насилия к самому тонкому обману”. Этот обман он разглядел в деятельности прежде всего организаций мусульманского духовенства “Джамиаты улема” и “Махама-и-шарья”. Еще находясь в Ташкенте, Турар обратил внимание на политическую активность, особенно в старом городе, духовенства, ранее притворявшегося аполитичными. Он видел, как уже в середине марта 1917 г. джадиды создали свою организацию под названием “Шуро-и-Исламия”. Она открыто выступала за национально-религиозную автономию в составе России, призывала к проведению реформ в области просвещения и быта. Несколько позднее, летом 1917 г. из “Шуро-и-Исламии” выделилось общество “Улема”, объединившее в своих рядах наиболее реакционные феодально-клерикальные элементы. Процесс создания различных союзов, обществ и организаций был настолько мощным, что на первых порах трудно было отличить их границы. Но среди них постепенно стали создаваться и организации по признакам отдельных национальностей. К примеру, казахская интеллигенция организовала в Туркестане отделение партии “Алаш” под названием “Бирлик туы”.

Ни в одну из указанных выше организаций, равно как и в организации казахской интеллигенции, Турар Рыскулов не вступал и не входил, не принимал никакого участия в их деятельности. И неслучайно. На его глазах обострялись противоречия между прогрессивной интеллигенцией, стоявшей на позициях просветительства и связанной с организациями трудящихся и руководителями “Шуро-и-Исламия” и “Улема”. Рыскулов не верил их лозунгам и программам. Более того, он все больше убеждался, что классовые интересы выступают выше национальных. Так, Рыскулову было очевидно, что в начале споров об автономии местная буржуазия и национальная интеллигенция встречали со стороны русских буржуазно-либеральных организаций Туркестана и Казахстана известное сопротивление, но с дальнейшим обострением классовой борьбы в связи с назревавшей пролетарской революцией местные имущие элементы стали находить общий язык с русской буржуазией.

По этой причине все с большим вниманием Рыскулов присматривался к социал-демократам и их организациям.

Их лозунги о прекращении грабительской империалистической войны, о переходе власти в руки Советов, установлении рабочего контроля над предприятиями промышленности, национализации земли и передачи помещичьих земель в распоряжение земельных комитетов были близки ему. Он видел как эти лозунги воспринимались трудящимися массами. Да и многих социал-демократов большевиков Рыскулов знал лично. Среди них: Николай Чернышев, Даниил Цыганков, Степан Хмелевский. Они располагали к себе не только своими политическими взглядами, но и импонировали в общечеловеческом аспекте своей душевностью и отзывчивостью.

Но Рыскулов столкнулся и с другими организациями европейского населения Туркестана и Казахстана. Прежде всего с эсерами, которые отличались от большевиков своей демагогией, политической трескотней. Рыскулов убедился в этом на примере лидера местных эсеров (он же уездный комиссар Временного правительства) И. Филиппова, неустанно повторявшего, что его партия стоит за широкую территориально-национальную автономию.

Для Рыскулова было очевидно, что для народа ничего конкретного не делали деятели “Шуро-и-Исламия”. Газеты пантюркистов и исламистов “Туран”, “Турк-эли”, “Киджай”, как убеждался Рыскулов, все больше писали о священной собственности баев, о недопущении “классовых распрей” среди мусульман.

В то же время для Рыскулова стало очевидным и другое: генерал-губернатор Туркестана Куропаткин и областные военные губернаторы всячески старались помешать Советам брать на себя исполнение каких-либо функций государственных структур. Но это было тщетно. Советы все больше и больше выступали органами революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства.

Старые органы власти бывшего самодержавия не устояли в конце концов перед революционным натиском народных масс. Перед ним было вынуждено отступить и Временное правительство, с тревогой увидевшее, что его шовинистическая колонизаторская политика отвергается не только местными, но и русскими трудящимися в Туркестане и Казахстане. В конце марта 1917 г. начальники областей (военные губернаторы) вынуждены были уйти и их заменили областные комиссары Временного правительства.

Дольше всех удержался генерал-губернатор Туркестана Куропаткин. Стремясь расколоть единый фронт трудящихся, он пытался разжечь вражду между коренным и русским населением. Куропаткина поддерживала буржуазия в лице исполнительных комитетов Временного правительства. Но марта 1917 г. совместным решением Ташкентского Совета солдатских и рабочих депутатов, представителей Совета мусульманских депутатов и Крестьянского Союза Куропаткин был смещен и арестован.

Рыскулов с самого начала решительно отказывал национальной интеллигенции и местной буржуазии в политическом доверии. Он не отделял их от бывшей царской администрации, равно как и от новых исполнительных комитетов Временного правительства. Он с недоверием относился к каждому слову, появившемуся после победы революции, “революционной демократии”. В условиях революционной эйфории это слово-определение включало в себя и мелкую буржуазию, и рабочих, и крестьян. Таковыми считали себя и эсеры, и кадеты, и алашевцы. Все соглашательские организации, в которых Рыскулов видел непримиримых противников народных масс, в рассматриваемое время относили себя к революционным демократам.

Рыскулов не сидел без дела: он зорко следил, всматривался в обстановку, расспрашивал с пристрастием друзей и знакомых, прощупывал жизненный пульс народных масс путем анализа публиковавшихся в газетах различного политического направления материалов. И это была не случайная, а целеустремленная работа. Дело в том, что открыв широкую арену демократии, революция дала “революционным демократам” несоизмеримо больше, чем народным массам (солдатам в окопах, крестьянам в деревнях и аулах, рабочим на военных заводах). В сознании “революционных демократов” основные классовые противоречия, породившие революцию, начали как бы таять в лучах демократического солнца. Между тем в окопах и деревнях, на заводах и тыловых оборонительных работах застарелые антагонизмы все более и более отражали характер политического развития после победы революции. Движение различных слоев и классов многонационального российского общества все более и более приходило в острое противоречие.

И это хорошо видел Рыскулов в Ташкенте. И это он сразу же увидел в Аулие-Атинском уезде, приехав в родные места. И не только увидел, но и принял самое активное участие в революционном брожении народных масс родного Мерке. /

“В день приезда,— вспоминал Рыскулов,— я попал на площадь базара в Мерке, где были собраны многочисленные представители всех семи волостей Меркенского района (участка). На одном холме собрались казахи до тысячи человек, а на другом холме заседал местный комитет Временного правительства, окруженный меркенским кулачеством. Семи волостям казахов был предъявлен ультиматум об уплате к определенному сроку огромной контрибуции скотом и деньгами в возмещение за убытки, понесенные русским населением во время восстания 1916 года. Посредничали упоминавшиеся уже предатели — учитель Карабай Адильбеков и некоторые волостные управители, которым был обещан определенный процент от контрибуции в вознаграждение за услугу. Атмосфера была до крайности накалена. Казахов запугивали тем, что говорили о войсках, прибывающих в район по приказу Временного правительства, которые разгромят казахов, если они не уплатят контрибуции”.

В этой связи следует обратить внимание читателя на то, что преследование повстанцев восстания 1916 г. и их семей продолжалось и после победы Февральской революции. Это было одним из веских доказательств продолжения Временным правительством колонизаторской политики, Рыскулова же еще раз убеждало в правильности своего отношения к “революционной демократии” Временного правительства.

Но продолжим воспоминания Турара Рыскуловича о событиях в Мерке после победы Февральской революции. “Я в сопровождении своего дяди (Молдабека Джилкайдарова) двинулся на базар и решил вмешаться в это дело,— вспоминает Рыскулов.— Я вполне сознавал, какая опасность ожидает меня, но возмущенный до крайности происходящим, внутренне твердо решил: если нужно — пожертвовать своей жизнью, но не дать осуществиться этому грабительскому плану. Я направился прямо к собравшимся казахам, которые, узнав меня, окружили, прося совета”.

Турар Рыскулов сообщил собравшимся казахам, что перед выездом из Ташкента местными властями была получена телеграмма за подписью министра юстиции Временного правительства Керенского, в которой разъяснялся порядок восстания. Рыскулов пояснил, что убытки должны возмещаться государством и никакой контрибуции платить не следует. После такого разъяснения Рыскулов был схвачен полицейскими. Пока вели к заседавшему рядом местному комитету власти, русские кулаки чуть не растерзали Турара.

“Провокатор! Бунтовщик!”— под такими истеричными криками кулаков Рыскулов предстал перед членами комитета. Сославшись на распоряжение центральных российских властей, Рыскулов объявил незаконными действия местного комитета. Более того, Рыскулов объявил незаконным и сам комитет, коль скоро в его составе нет ни одного представителя от казахского населения.

Следовательно, названный комитет не имеет права приказывать казахскому населению.

Пока суд да дело — казахи сели на лошадей и, удовлетворенные исходом спора, ускакали. Ну, а жизнь Турара в сложившейся накаленной обстановке оказалась в серьезной опасности: кулаки грозили расправой, местные власти — заточением в тюрьму. Лишь широкая известность и популярность среди народных масс позволили Рыскулову отделаться домашним арестом с полицейским надзором.

На следующий день Турар был вызван в комитет на допрос. По дороге в комитет оголтелая толпа русских кулаков сопровождала Рыскулова и с выкриками “Бей его!”, пыталась устроить самосуд. Спас сопровождавший Рыскулова прапорщик Бекчурйн. Властным окриком “Стой!” прапорщик приостановил начавшийся было самосуд и отвлек внимание нападавших. Это помогло Рыскулову избежать расправы разъяренной толпы.

Но на этом мучения Турара не прекратились. Днем позже на улице к нему подошел из местных буржуев Карабай Адильбеков и потребовал срочного отьезда Турара обратно в Ташкент. “Пока жив!”— добавил при этом. Угрожал, если Турар будет заступаться за казахский народ, по его словам, невежественный и испорченный, который может предать того, кто заступается за него, ему самому придется туго. Разумеется, общий язык не был найден.

Результативность революционной деятельности Рыскулова в Аулие-Атинском уезде была весьма высока. Он разъяснял положение, проводил беседы среди народных масс, выезжал в окрестные аулы, устанавливал контакты с различными слоями населения. Под его давлением и с помощью организованных им молодых казахов Рыскулову удалось ввести в местный комитет меркенских властей несколько представителей от казахов, что позволило не только знать о деятельности членов этого комитета, но и способствовать улучшению правового положения казахского населения.

В обстановке непрекращающегося кулацкого террора, байско-манапского предательства и интеллигенствующе-го двуличия среди казахского населения Рыскулов создает “Революционный союз киргизской (казахской) молодежи”. Это был один из первых в стране, а в среднеазиатском многонациональном регионе — первый Революционный союз национальной молодежи. Каким же чудом в условиях отсталой колониальной окраины бывшей Российской империи удалось Рыскулову создать одну из прогрессивных молодежных организаций, которых не было даже в более передовых регионах России? Ведь Союзы рабочей и крестьянской молодежи, созданные после Февральской революции, явились предшественниками комсомола.

Первые союзы рабочей молодежи были созданы в Петрограде и Москве на промышленных предприятиях. Вопросами их организации занималась Н. К. Крупская. К осени 1917 г. Союзы рабочей молодежи (под разными названиями) были созданы почти во всех пролетарских центрах. К октябрю 1917 г. в их рядах в целом по стране состояло около 50 тысяч человек. На селе первые революционные Союзы молодежи начали создаваться лишь осенью 1917 г. И те и другие находились под влиянием большевиков. Основной формой движения пролетарской молодежи стали организационно-самостоятельные и работавшие под руководством большевистских партийных комитетов. На селе революционные союзы молодежи создавались большевистскими ячейками, солдатами-большевиками, рабочими-агитаторами. И те и другие принимали активное участие в подготовке к проведению Октябрьской революции. Прошедшие в конце 1917 г. — начале 1918 г. съезды и конференции Союзов рабочей и крестьянской молодежи на Урале, Дальнем Востоке, в Центрально-промышленном районе, в Донбассе и других местах показали их сплоченность вокруг большевистской партии. Их объединение и сплоченность проходили в борьбе с эсерами, меньшевиками, анархистами, пытавшимися столкнуть союзы на рельсы “культурничества” или превратить их в узко-сектантские ультрареволюционные организации.

В чем же состояли причины возникновения Союза революционной молодежи из представителей кочевого и полукочевого населения, забитых царской и местной администрацией бедняков-казахов и киргизов, возникновения даже значительно ранее других аналогичных союзов в европейской части России?

Думается, что разгадку нужно искать одновременно в двух направлениях: в объективной обстановке революционного подъема и сравнительно свободной деятельности политических и иных организаций, начавших активно-создаваться после победы Февральской революции и в личных качествах молодого и энергичного Рыскулова. Турар был силен не только тем, что лучше других своих сверстников и соратников понимал и чувствовал сложившуюся обстановку. Он умел поднимать народные массы (качество, свойственное не каждому руководителю). Уже в первые же дни деятельности Союза взгляды и революционные чувства его членов полностью поддерживались и разделялись Рыскуловым. Его авторитет не был абсолютен, но он был огромен, ибо подтверждался жизненным опытом и личными человеческими качествами. Революционер такого склада, как Рыскулов, мог быть революционным руководителем только наиболее прогрессивной части молодежи, которая свои цели и намерения доводит до победного логического конца. Как руководитель Союза Рыскулов ориентировался быстрее, оценивал обстановку глубже, видел дальше, решения принимал ответственнее. В этой связи следует отметить, что преимущества Рыскулова-руководителя в известной степени тормозили самостоятельность развития действий его соратников и единомышленников. Но это ни в коей мере не означало, что Рыскулов был “все” и что Союз без Рыскулова был ничто.

В Союз при его начальной деятельности вошло десятка три революционно настроенных молодых казахов и киргизов. Среди них Сарымулдаев, братья Нуршаковы, Тур-далы Токбаев, Асимов, Мамыров. Одним из первых членов Союза стал русский учитель Андреев. Несколько позже в Союз вступили аулие-атинцы Кошмамбетов, Абланов, Мынгабаев — всех не перечесть. Главная задача Союза заключалась в организации и проведении борьбы против комитетов Временного правительства, против насилия кулачества и байства, сплочение революционной молодежи и казахских трудящихся для организации власти и государственного управления, в интересах трудящихся.

Эффективность революционной деятельности Союза была высока и плодотворна. Союз сосредоточил власть в Мерке в своих руках, деятельность представительных органов местной власти от имени Временного правительства была полностью парализована. Союз расширил свое политическое и общественное влияние на весь Аулие-Атинский уезд. Сразу установил близкие связи с военным гарнизоном Мерке. Здесь впервые члены Союза соприкоснулись с солдатами большевиками. А в августе 1917 г. в Мерке прибыл представитель Ташкентского Союза рабочих и солдатских депутатов, который разъяснил руководству и членам Союза сущность программы, цели и задачи большевиков. Союз стал работать вместе с местными большевиками. Среди них: Федоров-Завадский, Карев, сыгравшие немалую роль в формировании большевистских убеждений молодого Рыскулова.

Успешно проводилась борьба с голодом. С этой целью был создан даже Продовольственный комитет Союза, который оказывал посильную помощь уже начавшей голодать казахской бедноте. Дело в том, что в 1916—1917 гг. в результате войны и восстания, вызвавших разруху государственного хозяйства вообще, железнодорожного транспорта в особенности, резко сократился привоз из хлебородных губерний России продуктов первой необходимости, в частности хлеба. Сказался и неурожай 1917 г. Дефицит хлеба в Туркестане в 1917 г. составил 50 миллионов пудов, в результате чего спекулянты взвинтили цены на хлеб с 2 руб. 50 коп. в 1916 г. до 81 руб. в 1917 г. за один пуд. Все это не могло не вызвать голода. Под руководством Рыскулова продовольственный комитет Союза устраивал на базарах митинги, где не только предупреждал о надвигавшемся голоде, но и призывал жертвовать деньги для закупки продуктов голодавшему населению.

Политическое расслоение, начавшееся среди местного населения, сближало казахов и русских. Среди русского переселенческого крестьянства также росло недоверие к Временному правительству. Отказываясь сдавать хлеб, крестьяне нередко создавали свои караулы и запрещали вывозить хлеб из сел и деревень. Июльские события в Петрограде и последовавший за ними разгул контрреволюции (запрещение демонстраций, усиление военно-гарнизонного контроля и т. д.) вызывали ответную реакцию дальнейшего подъема революционного движения. Большевизация масс особенно усилилась в дни борьбы с корниловщиной.

В Туркестане центром борьбы с корниловщиной стал Ташкент. Именно здесь широко развернулось забастовочное движение рабочих железной дороги, хлопковых, маслобойных и мыловаренных заводов. Ташкентские большевики стали настойчиво требовать передачи всей полноты власти Советам рабочих и солдатских депутатов.

13 сентября 1917 г. власть в Ташкенте фактически перешла в руки Совета рабочих и солдатских депутатов в лице его исполкома и ревкома. Среди активно поддержавших этот переход были и участники 15-тысячного митинга трудящихся коренного населения старогородской части Ташкента у мечети Шейхантаур. Аулие-Атинский Совет телеграфировал Ташкенту: “Выражаем товарищеское доверие”. Телеграммы поддержки были практически со всего Туркестана.

Но напуганные размахом всенародного движения все контрреволюционные силы Туркестана начали наступление на завоевание масс. К тому же призывали вооруженные силы Временного правительства. Телеграммы с требованием срочной посылки в Ташкент правительственных войск послали член эсеро-меньшевистского ВЦИК правый эсер В. Чайкин и член краевого Мусульманского совета М. Чокаев.

Карательную экспедицию возглавил командующий Казанским военным округом генерал П. А. Коровиченко. 19 сентября 1917 г. глава Временного правительства А. Ф. Керенский направляет ему телеграмму, в которой просит выехать в Ташкент “с возможной поспешностью для подавления мятежа вооруженной силой”.

В эти тяжелые для революции дни Турар Рыскулов принимает для себя решение о вступлении в ряды большевистской партии. Он стал одним из первых казахов, которые еще по победы Октября вступили в партию для того, чтобы помочь большевикам еще теснее связаться с народными массами аула, и кишлака. Более того, кристально чистый по человеческим качествам, он не изменил своим политическим убеждениям и симпатиям. В решающий момент, когда определялась судьба многих человеческих жизней и политических партий, Рыскулов выступает на стороне большевиков. Он выступил не во времена триумфа большевиков, а во времена, когда решалась во многом судьба большевистской партии в вооруженных боях с классовым противником. Ведь в случае победы Коровиченко партийный билет большевика становился визитной карточкой или в тюрьму, или под расстрел, или на виселицу. Тем не менее, Турар Рыскулов выбрал путь большевика. С сентября 1917 г. он — член большевистской партии, партии теоретического марксизма, научного коммунизма и строительства социалистического общества.

1917 год был самым важным в жизни Рыскулова, как, впрочем, в жизни того поколения людей, которые стали профессионалами-революционерами. К этому поколению принадлежали большевики с дооктябрьским стажем. Это и понятно, так как на оселке года испытывались идеи, народы, люди. Своим вступлением в партию большевиков Рыскулов окончательно определил выбор своего пути — пути профессионального революционера-большевика, ком-муниста-интернационалиста, преданного своему народу патриота, отвергнувшего националистические идеи либерально-буржуазного толка и поддерживавшего все новое и передовое, что есть и было у российского общества, составной частью которого являлись и казахи.

Между тем, антинародная политика Временного правительства продолжала обострять общенациональный кризис в стране. Война, разруха, голод, предательство правящих классов национальных интересов, готовых сдать часть страны немецким империалистам за помощь в удушении революции — все это доказывало “общенациональный крах революции, кризис ее, достигший невиданной силы, подход контрреволюционных сил к последней черте”.

С октября начинается усиленный процесс большевизации Советов Туркестана и Степного края. Не помогла и установившаяся в Ташкенте военная диктатура генерала Коровиченко. Осенью 1917 г. на сторону большевиков перешли Оренбургский, Перовский, Казалинский, Аулие-атинский, Челкарский и Туркестанский советы рабочих и солдатских депутатов.

Осенью 1917 г. усиливается и национально-освободительное движение. Характерным для его развития было обострение форм классовой борьбы среди коренного населения и начавшееся освобождение национальных трудящихся из-под влияния феодальной байско-манапской верхушки. Об этом, в частности, свидетельствует создание в Северном Казахстане мелкобуржуазной партии социалистического направления “Уш-Жуз”, именовавшей себя “Киргизской социалистической партией”. Мы не располагаем документами и материалами об отношении Рыскулова к данной партии. Но то, что отдельные положения программы “Уш-Жуз” (несогласие с алашордынцами, поддержка Советов) импонировали Рыскулову, несомненно. Рыскулов не мог не знать руководителя партии К. Тогу-сова по его публикациям в журнале “Айкап”, бичевавшего феодальную верхушку аула и кишлака за ее смыкание, а точнее, пресмыкание перед самодержавием и российской буржуазией. Несомненно также и то, что Рыскулов не мог разделять и поддерживать политические колебания ушжузовцев в сторону националистических и мелкобуржуазных частнособственнических устремлений, хотя и прикрытых социалистической фразеологией.

По мере приближения социалистической революции, в ходе классовой борьбы народных масс против русских и местных эксплуататоров, на основе общности классовых интересов происходило сближение трудящихся Казахстана и Туркестана с российским пролетариатом, усиливался отход коренного населения от “своей национальной буржуазии, пытавшейся играть роль защитницы "общенациональных" интересов, В этом сложном процессе все заметнее и существеннее играл свою роль молодой большевик Турар Рыскулов.