Бет - 9

НА БЕЗЫМЯННОЙ ВЫСОТЕ

— Огня! Огня! Я «Ласточка», требую огня по квадрату...— с надрывом кричит в трубку старший лейтенант Meвенцев.

— Даем огня, даем. Продержитесь еще час. Слышишь меня, Мезенцев? Нужно продержаться еще один час. Любой ценой,—доносится из трубки голос командира полка.

— Вас понял. Делаем все, что в силах. Большие потери. Огня, скорее огня!

Западный склон высоты покрылся густой сетью разрывов. Гитлеровцы залегли и стали окапываться.

Передышка длилась недолго.

Вой пикирующих бомбардировщиков, глухие взрывы бомб, дым, визг осколков, земляной дождь сверху. Затем барабанная дробь минометного налета, и снова атака.

Короткими перебежками, стреляя на ходу, немцы упрямо продвигались вперед.

Сколько уж раз эта безымянная сопка, с вершины которой просматривался участок железной дороги Великие Луки — Невель, переходила из рук в руки! Только сегодня утром мы вновь овладели ею. И, кажется, ненадолго.

Фланговые пулеметы умолкли. Лишь в центре небольшой группе еще удается автоматным огнем сдерживать фашистов. Но расстояние между противником и нами неуклонно сокращается.

Охрипшим голосом Мезенцев продолжает требовать огня, но уже ясно, что артиллерия не в силах помочь нам. Снаряды проносятся над головой и рвутся на склоне, не причиняя вреда гитлеровцам. Артиллеристы явно боятся накрыть своих.

— Пора отходить, товарищ гвардии старший лейтенант,— пытается вставить свой совет Кузьма.— Фриц нас обходит.

— Успеешь, сержант, к теще на...— осекся Мезенцев на полуслове.— Что? Куда дать залп эрес?—переспросил он в трубку. Мгновение помолчал и совершенно спокойно сказал:—На меня.— Затем громко повторил.— Да, огонь ка меня!

Холодные мурашки поползли по спине. Непреодолимое желание бежать отсюда, с этого страшного места вдруг охватило меня. Казалось, еще секунда, и я не совладаю с собой.

Ободренные нашим молчанием, фашисты ринулись вперед. Совсем близко замелькали зеленые шинели.

— Эх! Помирать, так с музыкой!— будто выдохнул Кузьма. Дружный залп автоматов грянул навстречу гитлеровцам. До боли в пальце вдавливая спусковой крючок, я Поливал мечущиеся фигуры, торжествуя над собственной слабостью.

— Ложись!—внезапно крикнул старший лейтенант.

Разнотонное шуршание... Пронзительный, беспощадный

свист, и по земле ударили сотни молотов. Пламя. Ураган огня. Все вокруг свистит. Боль в ушах... Ни жив, ни мертв лежу на дне траншеи, прижимаясь к Кузьме.

И вдруг... глухой приниженный звук — знакомый, родной. Ближе, громче и рядом...

— Ура-а-а!— многоголосо несется над головой.

Это батальон, которого мы так долго ждали, с ходу бросился в атаку, преследуя гитлеровцев, уцелевшим от залпа «катюш».

Где-то далеко впереди продолжался бой. Легко раненые по ложбине тянулись цепочкой в тыл. У свежей могилы молча прощались мы с погибшими товарищами. Среди них был и наш командир.

Они с честью выполнили свой долг. Нас долг звал дальше по неизведанным путям войны.

ЖИЗНЬ ЗА ЖИЗНЬ

В группе разведчиков, возвращающейся с задания, нас было четверо: Сержант Василий Чуешев, шахтер из Караганды, веселый и задорный парень двадцати двух лет, общий любимец разведроты. Старшина Гордеев с Алтая молчаливый мужчина лет сорока, Кузьма Пильгук и я. Сержант и старшина—по фронтовым понятиям были давнишние друзья, несмотря на различие в годах и характерах. Говорят, под Москвой Василий вынес Гордеева через линию фронта и спас ему жизнь.

Стоял густой туман. Не задерживаясь, мы пересекли пустую горящую деревушку, лежащую в нейтральной зоне, и уже собрались выйти за околицу, когда услышали пронзительный женский крик. Василий осторожно направился к крайней избе. Вскоре он высунул голову из окна и с умиленной миной тихо позвал: «Хлопцы, сюда, кажется, мы будем акушерами».

В тесной избушке, на лежанке огромной русской печи, маялась женщина. Как она осталась в селе, мне до сих пор не ясно.

Бросить ее никому из нас даже в мысли не приходило. Что делать? Нести с собой в таком положении нечего было и думать. Оставалось ждать время, определенного природой. Но сколько оно продлится?

Первый очнулся старшина. Он молча залез на лежанку и оттуда приказал нам с Кузьмой встать к окнам и вести наблюдение, Василию искать тряпье и готовить воду. Потянулись напряженные минуты. Сколько прошло времени, трудно сказать. Я всматривался через окно на улицу, но вокруг был туман. Где-то справа ясно слышался шум танковых моторов, а впереди редкие автоматные очереди.

Внезапно... дверь распахнулась и через порог, слегка пригнув голову, переступил немец. Рукава у него были закатаны по локоть, а указательный палец лежал на спусковом крючке автомата. Мой автомат повернут к окну. Василий стоял с горшком воды в руках. Малейшее движение и гитлеровец пришьет нас очередью из автомата.

Спас нас Кузьма. Сбоку он прыгнул на гитлеровца и, сбив его с ног, коротким взмахом финки завершил дело. В сенях показался второй, я дал туда очередь через голову Кузьмы. Одновременно заглушая стрельбу раздался дикий крик с печи.

Гитлеровцы не решаясь больше подходить к избе, осторожно прощупывали наши 1 силы и предпочитали вести огонь на расстоянии из-за укрытия. А Василий шутил: «Держись, хлопцы, нас теперь прибыло одним солдатом».

Предстояло вынести из дома мать с новорожденным и пересечь метров семьдесят простреливаемого участка до оврага. Да и по оврагу можно пройти к своим лишь в том случае, если кто-нибудь задержит немцев и прикроет отход остальных. Не слушая наших возражений, сделать это решил Василий. Пока мы выбирались через заднее окно, он аккуратно раскладывал диски и гранаты, что-то напевая себе под нос. Затем открыл такой огонь, что немцам было не до нас. Туман стал рассеиваться, и все же мы благополучно добрались до оврага.

С трудом пробираясь сквозь заросли кустарника, отошли метров двести, поднялись на пригорок и, перевалив его, облегченно вздохнули. Опасность миновала. До наших было подать рукой. Стали ждать Василия.

С вершины пригорка сквозь редкий кустарник крайние избы деревни видны как на ладони. Ясно доносилась частая дробь коротких автоматных очередей.

— Давно пора бы ему отходить,— глухо произнес старшина. И, помолчав, добавил.— Увлекается, как бы не завяз.

В его голосе мне почудилось осуждение. Обидевшись за Василия, я резко бросил: «Видно оторваться не может...», но осекся, взглянув на него. Как-то весь собравшись в комок, он, казалось, сейчас сорвется с места и бросится на помощь другу. В его глазах было столько тревоги, что я невольно устыдился своей мысли и стал напряженно всматриваться в то, что происходило вокруг оставленного нами домика на краю села.

Женщина лежала под кустом на «поблекшей осенней траве, опершись на локоть. Длинные волосы ее беспорядочно спадали на плечи. Свободной рукой она осторожно держала ребенка, кое-как завернутого в лохмотья. На ее бледном, измученном лице, трудно было что-либо прочесть, кроме страданий от перенесенных мук. Но темно-голубые глаза не мигая смотрели в сторону села, а запекшиеся покусанные губы чуть слышно шептали: «Господи, помоги ему».

Более тридцати лет прошло с того дня, а то, что мы видели с пригорка сохранилось в памяти до мелочей. Видно, такие вещи до конца дней не забываются. Как сейчас помню.

Утренний туман поднялся над селом. Тяжелые тучи низко нависли над землей. На востоке они оторвались от горизонта и в образовавшуюся щель хлынул яркий сноп лучей восходящего солнца, озарив окрестность многоцветными. переливами. Черный дым от горящих изб, стелившийся над селом, и подсвеченные снизу тучи запламенели кровавым отблеском. Казалось, все и небо, и земля покрылись смесью из гари и крови.

А возле оставленной нами избы события стали развиваться быстрее. Автоматная дробь участилась и порой переходила в сплошной треск. Видно к немцам подошло подкрепление. Внезапно один за другим последовали разрывы гранат. Василий прикрывал свой отход. Стрельба мгновенно умолкла, а из окна дома выскочил человек и пригибаясь к земле зигзагообразными скачками бросился к оврагу.

Затишье длилось всего лишь несколько секунд. Гитлеровцы открыли частую стрельбу вслед бегущему. У каждого из нас нервы напряглись до предела. Еще, еще несколько шагов и он будет спасен. Но вдруг... почти на самом краю оврага Василий резко остановился и выпрямившись во весь рост, странно заломился назад. Ярко освещенный косыми лучами солнца он казался огромным. Какое-то мгновение стоял неподвижно, как исполин. Затем медленно повернувшись, шагнул навстречу врагам и дав бесконечно длинную очередь с автомата, упал на землю.

Женщина вскрикнула, уткнувшись лицом в завернутого ребенка. Старшина Гордеев медленно стянул с головы пилотку и слеза прокатилась по его окаменевшему лицу.

А солнце, ярко пламенея, разгоралось огромным заревом в нависших над землею черных тучах, будто взывая к жизни.

Долго мы стояли молча, мысленно прощаясь с товарищем.

— Как звали его,— едва слышно спросила она.

— Василием,— так же тихо ответил старшина.— И, помолчав, повторил громко:— Василий Чуешев! Слышишь мать? Запомни это имя. И пусть твой сын будет таким же Человеком, каким был он.

В медсанбате нас встретили шумно. Наплыва раненых не было и все кто был свободен окружили нашу роженицу. Каждый старался сказать что-нибудь приятное. Одна из медсестер постарше спросила: «Как назвали мальчишку?» Мы выжидательно посмотрели на мать. Она молчала, взор ее, подернутый дымкой, был устремлен куда-то вдаль. Наконец, как бы очнувшись, она решительно сказала: «Василием»,— и тихо добавила,— «Смертью крещеный, сильный будет».

Вскоре их эвакуировали в тыл. О дальнейшей судьбе ее и мальчугана я ничего не слыхал. Кузьму через месяц тяжело ранило, затем и я попал в госпиталь.

Война нас свела, она же нас и разбросала. Но когда я смотрю на нашу счастливую, жизнерадостную молодежь, я вспоминаю ту ненастную пору и фразу простой русской женщины: «Смертью крещеный, сильный будет». И думаю. Сегодняшнее поколение должно быть сильным и счастливым. За их счастье уплатили ценой своей жизни многие советские люди старших поколений. И это не забывается.