Страница - 35

Глава тридцать шестая

Резкий холодный ветер дул с косогора, рвал низко на­висшие тучи и гнал их в сторону Заилийского Алатау.

Аул Айна-Куль оживал после пожара. Медленно воз­водились саманные постройки. Переехали в новые дома старый акын Нашей и кузнец Токей. Часть беженцев переселилась в станицы Кастек и Узун-Агач, другие по­ставили себе новые дома в Айна-Куле.

Жунус слез с коня, снял малахай и долго смотрел на снежные вершины Алатау. Слезы бежали по его мор­щинистым щекам.

Родина!

Жунус не мог оторвать глаз от зубчатой, всегда оку­танной сизым туманом горы Прохладной, оттуда, умеряя жар, дул обычно ласковый ветерок. С подножья гор до озера Айна-Куль расстилались альпийские луга. Сейчас они не радовали сердце Жунуса семиреченскими тем­но-красными маками, нежно-голубыми незабудками, бе­лыми колокольчиками лилий. Кругом лежал снег. Он прислушался к шуму бурной, вечно говорливой речки Кастек и взглянул на озеро Айна-Куль — опрокинутую чашу в горах.

От аула на гранитный берег озера вела тропинка. Сколько раз по ней ходил маленький Жунус вместе с матерью за водой, цепляясь за подол ее платья!

Жунус закрыл глаза, живо представив свое детство, счастливое, невозвратимое... Ему почудилось, что он ус­лышал голос матери, вечно хворой, безропотной. Разве можно забыть протоптанную ею тропинку на озеро Айна- Куль!

Родина! Милая, любимая родина!

Жунус подъехал к аулу со смятенным сердцем. Чер­ноглазый карапуз, оседлав палку, носился между юр­тами.

— Сынок!

Увидев незнакомого седого старика, карапуз умчал­ся. У кого же теперь спросить, где юрта Нашена?..

Словно в ответ, залаяла собака и побежала к нему навстречу. Жунус прищурился — черная с белым пятном на лбу.,. Да это же его кобель!

— Қарагаска! Карагаска!

Собака навострила уши, перестала лаять. Он еще раз позвал ее. Она завиляла хвостом и легла у ног коня.

«Верный мой пес! Узнал, узнал меня! Не ты ли один сохранил мне верность!»

Жунус наклонился и камчой ласково погладил Кара- гаску по спине. В родном ауле первым его встречает пес. Как посмеялась над ним судьба! Всеми уважаемый человек в Айна-Куле — теперь он никому не нужен. За­были! Навстречу не бегут детишки с криками. Никто не взбирается к нему на седло, не обхватывает его шею ру­чонками.

С озера шла молодая женщина с полными ведрами воды. Она остановилась, уступила дорогу. Жунус по­здоровался. Чья она? Силился вспомнить — и не узнал. Робко спросил, где живет Нашен. Молодуха показала рукой, и он направил коня к саманным домам. Они были выстроены на скорую руку, низенькие, с плоскими кры­шами. Из труб валил дымок.

Внимание Жунуса привлек белый пятистенный дом с двумя застекленными окнами. Жунус узнал руку куз­неца Токея. Все сработано умело и с любовью, даже за­бор отличается от соседних.

Жунус привязал коня к старой рассохшейся двухко­лесной арбе и торопливо вошел в дом. Потолок низень­кий, но зато стены белые, чистые. Пол застлан. Справа в углу — деревянный сундук, на нем аккуратно сложены старые одеяла и подушки.

У окна на кошме дремал Нашен. Он недавно вернулся из Узун-Агача. Жунус встал у дверей и по-восточному поздоровался. Нашен приоткрыл глаза. Он старался при­подняться на локтях, услышав знакомый голос.

— Неужели Жунус?

— Да, акын, это я — блудный сын! — Жунус упал на колени и, схватив руки Нашена, припал к ним губами.

Плечи у Нашена вздрогнули. Тяжелые капли слез пролились на белую бороду.

— Вернулся?— как бы не доверяя себе, еще раз спро­сил акын и сам же ответил:—Хорошо, что вернулся.

Жунус подсел к Нашену.

— Да, дорогой мудрец, я вернулся, как охотник, по­гнавшийся за хромой серной. Он гнался за ней по пу­стынной степи днем и ночью. Наконец догнал, а вместо серны оказался... мираж. Потряс сумку — ничего, все выпало. Қоня загнал. И остался один в пустыне — пеший, без пищи и воды... Разве я не похож на него?

— Похож. Ты растерял свою славу, оторвался от На­рода... Мне жаль тебя!

Заиндевевшая за годы блужданий голова Жунуса упала на грудь.

— Зачем ты приехал к нам?

Беспощадный вопрос Нашена окончательно обеску­ражил Жунуса.

— Я приехал с повинной головой!

Нашей не ожидал услышать из уст тщеславного Жу- нуса правдивый ответ. Он усмехнулся и промолвил:

— Я думал, как разочарованный Қоркут¹, ты не най­дешь ничего, кроме несправедливости. На днях в Узун- Агаче меня встретил казах из Среднего Жуза. Он сказал: «Где же ваш Жунус? Мы вместе с ним начали большую жизнь. Куда он пропал?» Я ему ответил: «Жунус отстал, ушел обратно с полдороги». Разве это неправда?

Жунус молчал.

— Ты был у своих?

— Нет еще!

— Иди домой. Обрадуй Фатиму. Она сейчас одна. Доставил же ты им горя!..

Жунус вышел от Нашена растерянный. К дому его привела собака. Фатима сидела в юрте у очага и, на­дув щеки, разжигала огонь. Щупленькая, сгорбившаяся, она походила на подростка. Горе придавило ее и со­гнуло.

' — Фатимажан! — позвал Жунус еле слышным дро­жащим голосом.

Жена не услыхала.

— Фатима! — вскричал Жунус.

Она оглянулась и упала на кошму. Жунусу пока­залось — от слабости.

Он кинулся к ней, прижал к груди и долго безмолвно слушал ее всхлипывания к ощущал трепет ее маленького тела. Фатима не смогла даже заголосить, как принято в таких случаях. У нее словно отнялся язык. Сколько Жу­нус доставил ей горя! Одиночество и тоска замучили ее. А дети? Их упреки и скрытая неприязнь ложились на ду­шу бедной Фатимы тяжелым грузом. Неужели теперь, с возвращением Жунуса, настанет хорошая жизнь?!

За чаем Фатима не сводила глаз с мужа, словно со­мневалась, точно ли он сидит перед ней.

Она рассказывала про детей:

— Сахажан в городе, женился...— Фатима прикусила язык. «Сказать ему, что на русской? Ах, не все ли рав­но — русская или казашка, лишь бы Сахажану было хо­рошо. Отцу не жить вместе!» Но она все же не сказала, заговорила о другом сыне:

— Асхаржан тоже в городе, у брата, учится. А Гуль­жан вышла замуж. Живет в Кастеке.

— В Кастеке? За русского вышла? — сверкнул гла­зами Жунус.

— Вы знаете, что было здесь без вас. Теперь в Кас­теке живут и казахи. Бакен тоже там!

— Бакен. Он вернулся?

— Все вернулись!

Жунус опорожнял пиалу за пиалой. Густой чай с мо­локом вприкуску с куртом — что может быть слаще для вернувшегося в родной дом блудного сына... Нет, только не сына, а отца.

А Фатима, глядя на повлажневшее лицо Жунуса, ду­мала: «Вспотел, видно, совестно!»

На другой день рано утром, никому не показываясь в ауле, Жунус уехал в Кастек.

Узнав от Нашена необычайную новость, все аксакалы аула собрались проведать Жунуса. Каково же было их удивление, когда они узнали от Фатимы, что ее муж с утра уехал в Қастек. Все недоумевали и безмолвно смот­рели друг на друга.                                                            .

Нет! Жунус неисправим, конченный человек. Он не только не уважает других, но и себя.

Старики перестали говорить о Жунусе, допустившем дерзкую выходку и непочтение к обычаю.

Гульжан и Бакен встретили Жунуса с радостью, за­резали барана. Бакен привез и Фатиму из Айна-Куля — устроили той.

Жунусу было обидно, что подобной встречи не было в своем ауле, в Айна-Куле. Видно, такая уж ему цена!

За два дня, проведенных среди близких сердцу лю­дей, Жунус отдохнул душою и телом. Как мало нужно человеку! Жунус словно не скитался по Средней Азии, по Западной Бухаре. Все пережитое осталось позади, как тяжелый сон! На бледном лице его появился румянец.

Два года — небольшой срок, но за это время много изменилось в Айна-Куле. Гульжан не узнать. Взбалмош­ная гордая девушка превратилась в спокойную, трудо­любивую женщину, умеющую взвешивать каждое свое слово. Она не сказала отцу ни единого упрека, умолчала о неприятностях, пережитых Сахою из-за Жунуса.

Жунус не предполагал, что бывший соратник Бакен станет его зятем. Ну, что ж, он хороший джигит. Жаль только, что не излечился от своей горячности и по-преж­нему любит спорить. Вчера Жунус крепко схватился с Ба­кеном. Если бы не вмешательство Гульжан, дело могло бы кончиться разрывом.

Рассказав о жизни беженцев в Китае, Бакен за­кончил: -

— Мне кажется, мы сделали ошибку, уйдя за гра­ницу.

— А что надо было делать?

— Пойти на соединение с Амангельды. Недавно мне рассказывали, как в Тургае он спасся от карательного отряда.

Бакен подправил волосы, закрывавшие рубец на виске.

— Если ты такой умник, почему молчал тогда?

— А разве вы слушали нас?

— Не нужно блеять, как хромая овца после полу­дня! — с раздражением сказал Жунус.

Этого Бакен не смог вытерпеть.

— Мы тоже убедились в вашей прозорливости! — желчно заметил он.— Отдал нас на съедение волкам, а сам сбежал!

Жунус побагровел от гнева и порывисто вскочил. В этом доме он больше не останется. Но тут подоспела Гульжан.

— Хватит вам! После драки кулаками не машут. За это пострадали не только вы, отец.

Жунус притих. Ему теперь нельзя спорить даже с род­ной дочерью!

На другой день рано утром Жунус поехал в город к Сахе, взяв с собой кузнеца Токея.

Вечерний сумрак опустился на город. В домах заж­глись огни. Ветви деревьев опустились под тяжестью пу­шистого снега, как крылья подстреленной птицы.

Сагатов, по обыкновению, приехал в обком на вечер­нюю работу. Завтра он едет в Ташкент на пленум ЦК партии Туркестана — надо подготовиться. В соседней комнате энергично стучала на «Ундервуде» машинистка, спешила перепечатать необходимые сведения, нужные для Сагатова.

Саха, не торопясь, снял пальто, меховую шапку, акку­ратно повесил их на вешалку и сел. за письменный стол. Не успел он раскрыть папку с бумагами, как позвонила Глафира.

— Приехал гость из аула, Токей... Может быть, вер­нешься пораньше? Он сидит у меня и говорит, что есть очень важное дело.

По взволнованному голосу Глафиры Саха понял, что Токей приехал неспроста.

— Что случилось?

Глафира молчала, видимо, не хотела говорить. Тогда Сагатов сказал:

— Скажи Токею, чтобы он пришел ко мне в обком.

Токей не заставил себя долго ждать. Он появился че­рез полчаса и сказал просто:

Саха! Вернулся Жунус.

— Где он? В Айна-Куле?

— Нет, здесь, в городе. У знакомого...

— Ну, что же, дорогой Токе. Привезите его ко мне на квартиру. А я приду через час.

Оставшись один, Саха задумался. Как поступить с от­цом? Может быть, позвонить Басову, посоветоваться? Он отогнал эту мысль. Надо увидеть Жунуса и посмотреть ему в глаза. Надо самому узнать и понять все.

Саха взволнованно курил папиросу за папиросой. Он вспомнил все пережитые из-за отца обиды и оскорбления. Каждый негодяй старался плюнуть ему в лицо, козыряя именем беглого Жунуса. А если в самом деле Жунус враг?

Саха вынул револьвер и задумчиво посмотрел в дуло. Тогда, тогда... Он вспомнил, как Тарас Бульба убил из­менника-сына. Для него счастье народа было выше всего на свете, выше любви к Андрею.

Саха сунул револьвер в карман и снял с вешалки- пальто.

...Придя домой, он застал мирную семейную картину, Жунус и Токей забавлялись с Асхаром. Глафира накры­вала на стол, перетирала полотенцем чашки.

Увидев вошедшего сына, Жунус поднялся и шагнул ему навстречу.

У Сахи дрогнуло сердце, но он только крепче сжал зу­бы. Жунус не выдержал сурового взгляда сына и заплакал.                                                                         -

— Зачем вы вернулись? — глухим голосом спросил Саха.

Старик не ответил. Он вытирал слезы, обильно стру­ившиеся по морщинистым щекам.

— Откуда вы едете? — продолжал допрос сын.

— Из Ташкента. Пришел в Чека и сдался сам. Проси­дел два месяца в тюрьме. Выпустили. Я просил, чтобы меня судили, но прокурор сказал: «Пусть тебя судит сам народ!»

— Садись, отец! — просто сказал Сагатов, почувство­вав, как тает лед в его сердце.

Всю ночь напролет Жунус рассказывал о своем двух­годичном скитании по бухарской земле. Перед сном он

вместе с Сахой и Токеем вышел подышать свежим возду­хом.

— Смотрите, уже утро! — Сагатов показал рукой на светлеющее небо.

— Да, скоро выглянет солнце! — подтвердил Токей.

Тихая радость наполнила сердце Жунуса. Он всегда любил семиреченское утро. Тысячи раз он мечтал о нем р далеких краях.

За грядой каменных гор еще пряталось солнце, но не­бо становилось все светлее и светлее... Наступило утро.