Страница - 31

5

Уже давно Абай и Ербол находились в городе. Обычно Кунанбай и его сыновья, приезжая в город, останавливались в доме свата Тыныбека, и Такежан, прибывший намного раньше, уже находился там. Вместе с ним были Майбасар, атшабары. Абаю пришлось снять квартиру у знакомого бездетного купца по имени Карим.

В городе не принято было разъезжать верхом, и Абай, с детских лет привычный к городской жизни, быстро приспособился и сейчас: достали сани, впрягли в них серенького конька, на котором приехал Ербол, и во всю раскатывались в санном возке по Семипалатинску. Дни стояли ясные, при ярком солнце мороз стоял изрядный. Снег на улицах был плотно укатан и звучно скрипел под санными полозьями.

Они поехали к известному в городе адвокату Андрееву, которого казахи назвали - «Акбас Андреевич», Белоголовый Андреевич, то бишь,

Абай взялся за дело защиты Балагаза грамотно, решив привлечь к нему адвоката, В городе было уже много приезжих тобыктинцев, в основном степняков Иргизбая и Жигитек. Такежан прибыл со своей свитой и очень старался показать всем, какой он теперь большой и важный начальник, какую большую власть заимел - беспощадно наказывать виновных. Он завалил уездное начальство и суд грудами бумаг, в которых доказывал вину тридцати жигитеков, внесенных в разбойный список.

До приезда Абая делами жигитеков пытался заниматься сын Божея, но ни он сам, ни его люди представления не имели про канцелярскую волокиту, о подаче бумаг и ходе документов. Степняки ничего не соображали в том, как же на самом деле выглядит положение обвиняемых в суде. Уже довольно долго пробыв в городе, они никаков успехов не добились. Но с приездом Абая дело повернуло на правильный путь.

Были поданы жалобы от семей Балагаза, Адильхана и других, без суда и следствия посаженных в тюрьму. Во все инстанции, куда были засланы обвинительные бумаги волостного старшины, направлены и заявления жигитеков.

Сам Такежан так же плохо, как и все степняки, знал законы и не разбирался в бумажных делах, но у него был хороший советчик, сват Тыныбек. перед которым были открыты двери всех канцелярий. И обвинение Такежана преодолевало ведомственные пороги намного быстрее, чем запоздалая защита жигитеков. Тогда Абай сам обратился к Тыныбеку, послав к нему человека с посланием: «Пусть Такежан - сын Кунанбая, а ведь я из того же корня. Наш новый управляющий впутался в дела, которые позорят не только его, но и его отца. Бай Тыныбек был всегда добрым другом нашего очага. Пусть он не поддерживает на этот раз Такежана, который сводит дело на ложный путь. Если Тыныбек на самом деле желает добра Такежану, пусть не помогает ему совершать неблаговидные поступки от имени нашего дома».

Абаю удалось привлечь внимание Тыныбека: тот сам пришел к Абаю, имел с ним многочасовую беседу и убедился, что младший брат прав. После этого он резко охладел к Такежану.

Теперь Абай сделал второй крупный шаг. решил привлечь кзащите жигитеков крупного адвоката Андреева. Пусть возьмет на себя всю последовательность дела и собразует бумажные ходы.

Сани подъехали к одноэтажному красивому дому на высоком берегу Иртыша и остановились у ворот. Абай с Ерболом вошли во двор.

С Акбасом, Седоголовым, они встречались сегодня первый раз. Красивое лицо «Акбаса Андреевича» было еще моложавым, но вся голова и полбороды были побиты белейшей сединой Он был высок, осанист, с крупной головою, с доброжелательным взглядом больших, ясных глаз

В приемной адвоката сидел толмач, черноусый курносый джигит, весьма болтливый и суетливый городской казах. Он мог довольно бойко говорить по-русски, за что и держали его переводчиком при городском суде.

Первое, что бросилось в глаза Абаю, когда он вошел в комнату адвоката и поздоровался с толмачом, - это были многочисленные полки с книгами, стоявшие вдоль стен. О, никогда еще Абай не видел в одной комнате столько книг! Он даже предположить не мог, что такое количество самых разных и, наверное, очень ценных книг могло принадлежать одному человеку! В продолжение всего разговора с адвокатом Абай то и дело обращался взглядом к высоким и плотно заставленным, на все четыре стены, книжным полкам.

Абай положил на стол бумажный лист с жалобой. Переводчик устно довел до адвоката ее содержание, изложенное арабским письмом. Услышав, что жалоба исходит от Кунанбаева, Андреев вскинул удивленные глаза на Абая и спросил, отчего у него такая же фамилия, как у тобыктинского волостного старшины. Узнав, что они родные братья, адвокат еще больше удивился:

- Твой брат представляет обвинительные материалы, а ты приходишь за оправданием. Что все это значит?

Толмач перевел Абаю слова адвоката. Абай ответил:

- Да, мы с волостным родные братья. Но именно поэтому, находясь близко к делу, я знаю его другие стороны, тщательно скрываемые обвинителем. Я не могу молчать, когда вижу несправедливость и насилие над людьми. Я не начальник, и я не ходатай за вознаграждение. Ни я, ни мой друг Ербол, мы не состоим в родстве ни с Кауме-ном, ни с другими ответчиками. Мы приехали как беспристрастные свидетели со стороны От своего имени жалобу подаем. Если начальство и царский суд хотят узнать истину, пусть спрашивают таких, как мы, посторонних. Мы просим, чтобы вы в точности изложили эти слова в нашей бумаге.

Адвокат внимательно, с большим интересом смотрел на Абая. Перед ним был молодой выходец из дикого племени тысячелетнего кочевого народа, который вдруг внятными словами заговорил об истине, справедливости, несправедливости!

Андреев был человеком образованным, с широкими взглядами и имел большой опыт жизни, но в степь к казахам он приехал недавно и народа этого еще не знал. В молодости он жил и получал образование в Петербурге, но за участие в некоторых вольнодумных кружках и обществах был выселен из столицы и в дальнейшем вынужден был скрываться от слежки. В далекой провинции он смог вернуться к своей адвокатской практике и зажил спокойно. До Казахии он пожил на верхней Волге, и на Урале, побывал и в Сибири. Сторонник просвещения, человек любознательный, он в последнее время начал собирать материалы о жизни и обычаях киргизов. Его влияние среди городского общества было велико, с его мнением считались, хотя официально он никакой высокой должности не занимал.

Отвечая на вопросы Андреева, Абай то и дело оглядывал полки с книгами, не скрывая своего уважительного отношения к тому, что он видит. Наконец не удержался от восхищенного замечания:

- Вот они, самые великие сокровища мира! И в какой же красивый наряд одеты здесь мудрые мысли!

Толмач перевел его слова Андрееву. Тот улыбнулся.

Абай увидел на ближайшей полке несколько роскошно переплетенных книг.

- Это что? Книги государственных законов? Что в них написано? -с почтительным любопытством спросил он.

Седовласый хозяин ответил:

- Нет, это не законы. Это книги, написанные поэтом. Книги Пушкина. - И он с безнадежным видом махнул рукой. - Но тебе не понять. И объяснить я не смогу. Это надо читать.

Ему представлялось, что у киргизов, не имеющих своей письменности, нет своих писателей и поэтов, и, стало быть, такое понятие, как поэзия, им неизвестно.

Но Абай стал допытываться у переводчика, о чем столь серьезно говорит седоголовый Андреев, и когда толмач, дойдя до слова «поэт», не стал особенно утруждать себя и перевел его как «акын», - книги акына - Абай с настойчивостью продолжал спрашивать:

- Ты спроси у него: книги какого акына? Как его имя?

Толмач попытался остановить поток праздного, как ему показалось, любопытства, и он сказал Абаю:

- Ты знаешь, Седая Голова считает, что ты все равно ничего не поймешь.

- Вот странно! . Ведь он человек, потому что он мыслит. И я тоже человек, и я тоже мыслю. Так почему же мы, два мыслящих человека, друг друга понять не сможем? Или наши мысли блуждают в наших незнакомых друг для друга словах, как в густых дебрях чужого леса блуждают звери? Если это так, то мы, значит, стоим рядом действительно как два зверя, а не как два мыслящих человека. И он пугается меня, какдомашний конь пугается дикого верблюда-нара...

Ербол, выслушав это, от всей души расхохотался. Адвокат, глядя на его заразительный смех, невольно заулыбался сам и спросил у толмача, чем вызван этот смех. Абай с угрозой посмотрел на толмача с усиками и приказал:

-Ты передай ему слово в слово!

Адвокат выслушал и рассмеялся.

-А ведь так оно и есть! Он верно заметил! Лошадь шарахается от верблюда, верблюд сторонится лошади. Мы и на самом деле похожи на них! Однако не только мы с тобой одни такие. . Вот эти книги - это и есть свод российских законов. А вон там, за окном, киргиз-кайсац-кая степь со своими натуральными законами и естественным правом. И эти два закона смотрят друг на друга с полным взаимным непониманием. Ты хорошо подметил!

С этого дня пошли их дальнейшие частые встречи.

Между тем из аулов приходили тревожные вести. Несколько человек, внесенных Такежаном в новый разбойный список, были арестованы и без суда отправлены в тюрьму. Дошли слухи, что охотятся за Карашой и Базаралы, и они вынуждены скрываться.

Дело зашло так далеко, что старшина рода Жигитек Байдалы вынужден был приехать в город, чтобы как-то хлопотать за своих. Он обошел все канцелярии и, наконец, встретился с Абаем.

-Абайжан, айналайын! На городских улицах даже кони наши робеют. Тесно нам здесь. Зайдешь в дом, полы гладкие, ноги наши скользят. С начальством заговоришь, так, мычишь только, как глухонемой, да руками размахиваешь... Никакого толку нету! Видно, кочевнику город, - что крутое бездорожье для коня, ни пройти, ни проехать. Вот он и стоит, раскорячившись, словно старый верблюд на льду!-Такжаловался Байдалы Абаю, и все, кто были рядом, невольно рассмеялись, хотя в его словах слышалась невольная горечь.

С этого дня Абай всюду сопровождал ходатаев от Жигитек.

Он сблизился с Андреевым, а тот разобрался в делах жигитеков и стал умело продвигать их.

Такежан тем не менее продолжал хватать людей, но с того времени, как Андреев вмешался и сделал заявление о самовольстве волостного, дело жигитеков повернулось в лучшую сторону. Абай сумел собрать и представить новые материалы, которые совсем по-новому осветили дело.

А в своих беседах с Андреевым он доказывал, что угоны скота Балагазом и его людьми нельзя однозначно считать грабежом и разбоем, потому что они воровали не для того, чтобы нажиться, нет, они делали это для того, чтобы спасти голодающих людей от смерти. Весенний джут и массовое падение скота выбили все у бедных, а у богатых, утех, кто отнял у других их земли и сумел на них выстоять в дни бедствия, потери отнюдь не привели на край гибели. Абай рассказал Андрееву, что джигиты угоняли скот только у кучки самых крупных богачей и не трогали бедных. Узнав об этих подробностях, Андреев с удивлением услышал в них отголоски других разбойных историй, памятных в жизни совсем других народов и на другом краю света: легенды о Робине Гуде, Карле Мооре, о Жакерии, о Дубровском. Пораженный таким великим сходством, адвокат Андреев до глубокой ночи не отпускал Абая, продолжая расспрашивать его о подробностях и деталях уже сугубо степных вариантов этих историй.

Вскоре тяжкая судьба многих жигитеков, посаженных в тюрьму, значительно облегчилась. Адвокат умело направил поток просьб и жалоб от бедствующих и по-прежнему голодающих жен и детей обвиняемых. И по прошествии совсем недолгого времени с Каумена, Уркимбая, Базаралы и многих других были сняты все обвинения, и они были вычеркнуты из разбойного списка. В степь к аулам жигитеков помчались гонцы с радостными вестями.

Такежан в бешенстве послал Абаю салем: «Пусть уймется! Почему он старается мне навредить?»

Абай отвечать ему не стал. Он только сказал перед своими тобык-тинцами:

-Да, мы остаемся родными братьями перед отцом и матерью. Но перед смертью и погибелью, на что он обрекает своих родичей, он мне не брат, он чужой.

Такежан отправил к отцу срочного гонца с жалобным посланием, в котором передал слова Абая и рассказал обо всех его действиях против решений волостного. На что вскоре пришел ответ от Кунанбая: «Передать Абаю: пусть немедленно возвращается. Не сам ли он решил отказаться быть волостным управителем? А теперь зачем мешает и старается подставить ногу?»

Но его послание пришло тогда, когда Абаем уже были предприняты все возможные меры для благоприятного исхода дела. Судопроизводство дошло до той черты, когда уже ничего нельзя было ни остановить, ни убрать.

Областное начальство и городской суд далеко не во всем пошли навстречу ходатайствам известного адвоката. Были совсем освобождены только те, которые нив чем не были замешаны, а судьба Балагаза и Адильхана по-прежнему оставалась в цепких руках карающего правосудия. Приводимые защитой доводы, что причиной грабежей были разорение, голод и произвол богачей, возымели обратное действие. Наступило время, когда по России прошли голодные бунты и восстания, и перед генерал-губернатором стоял их грозный и зловещий пример, и он готовился принять у себя самые строгие меры по отношению к бунтовщикам.

Однако на эти крайние меры власти, все же, пойти не решились, потому что события происходили в степи, офомная часть которой была для властей еще малодоступна и неизвестна. Кроме того, они не могли не учесть такое огромное число ходатайств за обвиняемых. Приходилось быть чрезвычайно осторожным и политичным, чтобы не вызвать новых стихийных волнений в кочевнической глубинке. И тем не менее десять человек, из числа тридцати в списке, были отданы под суд.

Прошел страшный слух: Балагаза, Адильхана и джигитов их ватаги осудят на пожизненную каторгу.

Адвокат Андреев и Абай приложили все усилия, какие только могли, чтобы облегчить участь обвиняемых, и добились более мягкого приговора: джигитов приговорили не к каторге, а к высылке под Иркутск.

Их родичи, оказавшиеся в городе, прощались с ними со слезами на глазах, но это уже не были слезы прощания навеки. Оставалась надежда на будущую встречу в этой жизни.

- Кош! Кош! Возвращайтесь в родные аулы! Мы будем ждать! -при прощании утешали и старались укрепить дух у ссыльных опечаленные родичи.

Абаю уже надо было возвращаться домой. Он пришел к Андрееву проститься.

- Ты молод годами, но уже думаешь о своем народе, переживаешь и болеешь за него, - сказал ему Андреев. - Ты добрый человек, у тебя великая душа. Но чтобы по-настоящему служить народу, тебе надо получить много всяких знаний. Учиться тебе надо!

- Учиться! Да я только об этом и мечтаю! Но только - где? В школу не пойдешь, уже перерос .. А можно ли как-нибудь без школы учиться?

Адвокат уверил его, что возраст не помеха и что образовываться можно и самоучкой. Он привел примеры, назвал имена людей, которые за образование начинали браться к сорока годам и потом становились крупными учеными. «Акбас Андреевич» убедительно объяснил, как можно учиться и без школы, твердо пообещал, что сам найдет для него самых надежных учителей. Абаю нужно только решиться на это, засесть за книги и работать. И необходимые знания придут к нему.

Радость Абая была безгранична. Он почувствовал, что распался узел косной судьбы, завязанный на нем, - и перед ним раскрывались просторы совершенно новой жизни. Он с затаенным волнением на сердце возвращался в родные края, чтобы там, от самых близких и родных людей, получить благословение на эту новую жизнь.

ВЖидебае, по возвращении, молодой Абай задержался ненадолго. Дильда и мать Улжан сразу согласились с его решением, а остальных он и спрашивать не стал. Отправил в Семипалатинск Мырза-хана, который отогнал лошадь, чтобы там заколоть ее на согым. Необходимо еще было - достать денег, и Абай отослал в город невыделанные шкуры и несколько голов крупного скота на продажу. Отдав эти распоряжения, вскоре и сам собрался в дорогу.

Этим летом Дильда родила ему третьего ребенка. Крошечный Аб-драхман уже мог громко смеяться, и Абай почувствовал, что наконец-то у него проснулись отцовские чувства.

Все дети родились похожими на мать, волосами были рыжеватыми, кожа была не смуглая, как у отца, а светлая, как у Дильды, дочери степных аристократов. И этот последний ребенок, Абдрахманчик, тоже был светленький, с продолговатым тонким личиком, вполне аристократическим уже, - но лишь только с этим ребенком пришла в сердце Абая подлинная отцовская нежность.

Абай простился с Дильдой наедине. Прощание было немногословным. Меж ними давно установилось взаимное согласие, их связывало ровное, искреннее чувство доброго супружества. Всегда сдержанная, скупая на слово, Дильда и сейчас была не очень щедра в выражении чувств. Лишь сказала мужу:

-Дома утебя остаются старая мать и маленькие дети. Не забывай о них, а обо мне не надо тревожиться. Буду ждать, но постарайся долго не задерживаться, и навещай, если получится, чаще! - И она сдержанно улыбнулась.

Ни вздохов, ни слез не было, о глубоком волнении говорили только ее дрожащее дыхание и тихий голос. Натура открытая, смелая, она не таила в себе ничего невысказанного, подавленного, и высказывалась всегда прямо, во всеуслышание. Но сейчас она была тиха и немногословна. Абай с участием взглянул на нее, ласково тронул за плечо.

- Я еду не развлекаться, Дильда. Я хочу добыть самое ценное, что только есть в этой жизни. Хочу уважать себя, запомни это...

Он сам одел теплее маленького Абдрахманчика, взял его на руки, и вместе с женой пошел в дом матери.

Улжан заметно постарела за последние годы. Когда сын вошел, она, обернувшись кдвери, смотрела на него большими, все еще прекрасными глазами. Взяла из рук Абая ребенка, прижала его личико к своему лицу, затем передала мальчика Дильде. С грустным видом притянула к себе сына, опустившегося рядом, и поцеловала его в голову. На бледном ее лице выражалось глубокое материнское волнение.

- Свет мой ясный, покойная бабушка тебя называла - «единственный мой»... Все остальные дети для нее были одно, а ты - другое. Помнится, как во время твоей болезни она молила Бога: «Огради, Кудай, душу светоча моего от зла, жестокости и беспощадности, присущих другим...» Она ушла от нас с этим благословением тебе...

Улжан замолчала.

Абай хорошо помнил те слова молитвы Зере: мать немного изменила их...

- Вот и пришло твое время, - заговорила она далее. - Перед тобою лежит поле сражения. Иди и сражайся, будь батыром, сынок! Как тебе добыть победу - ты сам знаешь лучше нас. И не быть нам никогда путами на твоих ногах, сын мой! Да благословит тебя Аллах!

Абай, как и в детстве, простился с нею молча, обняв и поцеловав ее

Весь аул вышел, чтобы проводить. Абай уже сидел в седле, когда мать снова окликнула его.

-Абайжан, ты бы заехал по пути в аул Тойгулы! Отец поехал туда главным сватом, взял всех своих, просил и наш очаг присоединиться к нему. Но мне это трудно, а если и тебя не будет там, отец может обидеться, Поезжай, сынок, погостишь немного - и дальше поедешь! - попросила Улжан.

Абай обещал заехать. Попрощался и тронулся в путь.

Аул Тойгулы, о котором говорила Улжан, был не совсем по пути Абаю. Он лежал в стороне, на склоне горы Орда, расположенный чуть ближе к Семипалатинску, чем Жидебай.

Бай Тойгулы был из племени Мамай. Этой зимою Кунанбай решил с ним породниться. Зима прошла спокойная, на тебеневках скот отменно поднялся, поэтому Тойгулы условился, не откладывая, назначить срок сватовства. Вот и поехал Кунанбай сговариваться насчет невесты в Мамай, с большой толпой родичей. Его сопровождали Каратай, Жумабай, Жакип и другие почтенные старики. Абай и Ербол прибыли туда вместе с ними. Все три дома Тойгулы были полны гостей, повсюду стоял веселый шум, раздавался смех, шли разговоры. И как всегда - больше всего было слышно премудрого Каратая, его уверенный бойкий голос не умолкал.

Потолковав о самых разных вещах, старики, как и положено им, стали сравнивать прежние времена с днями нынешними, и нашли их никуда не годными. Каратай говорил о годах своей молодости, вспомнил, как славно жили отцы и деды, и заметил, что в настоящем все стало хуже: люди мельчают и, словно скот во время джута, теряют все главное в своих достоинствах...

Абай усмехнулся и, не выдержав, стал возражать:

- Прежние времена были, наверное, хороши тем, что соседние роды могли сколько угодно устраивать набеги на мирные аулы и вволю грабить друг друга! Старики, женщины и дети не могли ни спать спокойно, ни есть без страха. На дорогах между Сыбаном и Тобыкты, между Тобыкты и Семипалатинском одинокому путнику небезопасно было ездить. Могли отнять коня, ограбить, убить! Ничего себе, хороши были прежние времена, что и говорить! - Так говорил Абай в ответ на слова велеречивого Каратая

Но старики возмущенно загудели, слушать не захотели молодого Абая Прошлое представлялось им в немеркнувшей славе и красоте, в неиссякаемом степном изобилии и богатстве 

- И народ наш был крупнее и завиднее! - покачивая седыми бородами, говорили аксакалы.

Кунанбай решительно поддержал их и привел неоспоримые доводы

- Каждое новое поколение все ближе подходит к концу света. Люди вырождаются, человечество чахнет, восходя к своей старости и приближаясь к смерти. Наше время было ближе к временам Пророка, а потому и люди были лучше, чем сейчас.

Абай и на это немедленно отозвался. Он воспрянул, чувствуя подъем души, словно акын перед словесным поединком. И он жаждал открытой борьбы.

- Добро и благодеяния человеческие не привязаны ко времени или определенному месту, - возразил Абай. - Вершина Алатау близка к солнцу, но на ней лежит вечный снег, а у подножия горы цветут цветы, зеленеет трава, висят на деревьях ароматные плоды. И все живое благословляет тепло долин. Абуталиб, дядя пророка, был еще ближе к нему, чем вы, а ведь в вере был не сильнее вас! - Так сказал Абай.

И все гости, бывшие вокруг них, невольно рассмеялись, а старики, сидевшие рядом с Кунанбаем, выжидающе посмотрели на него. Тот потемнел лицом и сердито прикрикнул на сына:

-Замолчи! Довольно!

Абай развел руками и смолк, потупившись. Смех вокруг мгновенно оборвался, в комнате наступила неловкая тишина.

Премудрый Каратай в душе восхищался Абаем. Он ткнул кулаком в колено рядом сидящего Жакипа и шепнул ему:

- Гляди-ка, и шагу ступить не дает! Берет мертвой хваткой...

Вскоре подали мясо. После трапезы Абай с Ерболом стали одеваться, готовясь отправиться в путь. Когда они пошли к лошадям, вслед за джигитами вышел из дома Кунанбай. Он окликнул сына, повел его за собой к каменистому холмику. Отец с сыном остались наедине после долгого-долгого перерыва.

Кунанбай холодно посмотрел на сына.

-Ты учился, приобрел знания, с тобой занимался наставник. Мы росли невеждами. Но почему знания твои и воспитание твое отнюдь не внушают тебе проявить уважение к отцу в присутствии посторонних? Какие достоинства в себе ты выказываешь, заставляя отца спотыкаться и падать через твои подножки?-дрогнувшим голосом спросил Кунанбай.

Это означало, что отец с горечью признавал свое поражение.

Абай с какой-то внезапной робостью и невольной жалостью посмотрел на старого отца. Властное, каменное лицо властителя и владетеля теперь словно сморщилось и уменьшилось. Массивный, как каменная глыба, Кунанбай сгорбился и словно высох. В упреках сыну звучало что-то беспомощное, почти детское. И Абаю в душе предстало: почтение к старшим - долг молодых; почтение к отцу - долг сына.

- Отец, ваши слова справедливы. Я виноват. Простите меня!

Абаю было тягостно. Он надеялся, что на этом их разговор закончится. Но Кунанбай хотел говорить дальше. После недолгой паузы он начал:

- Я давно при случае собирался поговорить с тобой. Выслушай меня. Я замечаю в тебе три недостатка.

- Говорите, отец, - сказал Абай и поднял глаза на Кунанбая.

- Первое - ты не умеешь различать, что по-настоящему дорого, а что есть ничего не стоящая пустяковина. Все, что сам имеешь, не ценишь. Расточаешь свои сокровища на легкомысленные пустые развлечения. Ты слишком прост и доступен, как озеро с отлогими берегами. Воду в таком озере и собаки лакают, и скотина ногами мутит. Второе - ты не умеешь разбираться в друзьях и врагах, ты не относишься к друзьям как друг, а к врагам как враг. Ты ничего не можешь утаить в себе, ты слишком открыт. Человек, который должен вести людей за собой, не может быть таким. Он не сумеет держать в руках народ... Итретье-ты начинаешь липнуть к русским. Твоя душа постепенно склоняется к ним, а это значит, что вскоре каждый мусульманин станет чуждаться тебя. - Так говорил Кунанбай сыну.

Абай насторожился. Вдруг со всей ясностью осознал, на что обрушивал свои удары Кунанбай: на то, что определилось для Абая как самая заветная мечта всей жизни. Теперь, осознанно избрав свой новый путь, Абай видел опору для себя именно во всем том, что так яростно осуждал отец.

Но Кунанбай верно определил душевные свойства своего сына. Не сказал только об одном - Абай никому, никакой чужой воле не хотел подчинять свою волю. Никому в мире. И отцу тоже. Абая охватило волнение, как недавно в доме, и он решил говорить, не молчать -даже из жалости к старому отцу.

- Я не могу принять ни одного из ваших упреков, отец. Я убежден, что я прав. Вы говорите, что я как озеро с отлогими берегами. Но разве лучше быть водой из глубокого колодца, которую может достать только тот, у кого есть веревка, и есть сильные руки, способные вытянуть полное ведро? А я предпочитаю быть доступной водой для всех детей, стариков и для всех, у кого слабые руки. Во-вторых, вы сказали, каким должен быть человек, который сможет удержать народ, если он поведет его за собой. А по-моему, народ некогда был, как стадо овец, которому пастух крикнет: «Айт!» - и он побежит, потом крикнет: «Шайт!» - и он начнет пастись. Впоследствии народ стал похож на стадо верблюдов. Кинут камень перед ними, крикнут: «Шок!» - они остановятся, оглянутся, и только тогда повернут в ту сторону, в какую захотят их направить. А теперь у народа не осталось прежнего послушания и покорности. Теперь народ стал как табун степных лошадей - они послушны только тому, кто готов разделить с ними все невзгоды: и мороз, и снежный буран, кто ради них забывает про свой теплый дом, для которого постелью станет снег, а подушкой - кусок льда. В-третьих, вы сказали о русских. И для народа, и для меня самого, я думаю, самым дорогим, бесценным является знание. Свет разума, свет искусства - самый яркий свет, и он горит там, у русских. И если я могу получить этот свет от них, то почему я должен чуждаться их, отец? Если я откажусь стремиться к свету, то чести мне это не прибавит, я так и останусь невеждой. Кому от этого станет легче? - Так сказал Абай.

Выслушав его, Кунанбай сделался, необычно для него, тих и печален. Он грустно вздохнул. Впервые сын почувствовал в нем обычную человеческую слабость. Однако ни тот и ни другой не вымолвили ни слова.

Абай попрощался и ушел. Кунанбай остался в одиночестве, сидел на верху каменного холмика, погрузившись в тяжелую думу. Он снова проиграл. И поражение потерпел на этот раз от родного сына. Жизнь со всех сторон наступает на него, говорит ему без всяких обиняков: «Эй! Ты ослабел! Пришла пора твоей старости». И выталкивает на обочину дороги.

Слова сына, которые только что пришлось услышать, несли в себе и другой, невысказанный, зловещий и суровый салем: «Твое время навсегда прошло».

Абаю по необходимости надо было сначала заехать в Карашокы. Выехав из Орды, он с Ерболом отправился туда напрямик по бездорожью. Снег на земле лежал тонким слоем. Выбравшись к подножию Есембая, они вышли на торную дорогу возле становища Такырбулак.

Это была та холмистая степная долина, по которой он когда-то возвращался домой после учебы в городе - истосковавшийся по родному аулу бледный школяр медресе. Тогда степь зеленела свежей весенней травой, сейчас ровная снежная пелена укрывала ту же землю, эту же степь. Гладкие безлесые холмы однообразно белели в окружающем просторе, словно безучастные ко всему, заблудившиеся во времени призраки минувших дней. Или это были призраки всей миновавшей безрадостной, однообразной, тоскливой кочевой жизни его тысячелетнего народа? Когда-то школяр медресе безостановочно скакал по этой степи, в нетерпении сердца стремясь поскорее добраться до прекрасного, как рай, милого родного аула, в котором он найдет блаженную радость. Теперь он едет назад в город, и все с той же надеждой в сердце.

Ему уже двадцать пятый год. Многих лет вереница проходит перед его внутренним взором. Его жизненная дорога то уходила в глухие темные лесные дебри, то взбегала на высокий перевал. Теперь он держит путь к новой невиданной вершине.

Дорога жизни привела его на эти выси.

Здесь некогда слабый росток пробился сквозь каменистую почву на верхушке каменного утеса. Появился в мире маленький саженец чинары. И вот с годами она выросла, окрепла - стоит на скале молодая чинара, вся в цвету, полная жизненных сил. И теперь уже ей не страшны ни зима, ни морозы, ни даже свирепые горные ураганы.