Страница - 30

Над шеей Балагаза постоянно висел кинжал самого Изгутты - он лично охранял главаря шайки.

Отряд захвата, снаряженный Кунанбаем, завершил дело и спешным ходом возвращался с Чингиза.

Из десяти плененных в тот же день одному удалось бежать, это оказался Абылгазы. Он пошептался с напарником, сидевшим сзади, и незаметно стал придерживать коня. Охранявший джигит Кунанбая, еще со вчерашнего дня мотавшийся в седле, дремал в седле, уронив голову на грудь. Его лошадь догнала, пошла рядом. Уснувший джигит свой шокпар держал не в руке, а зажатым под коленом. Дорога вела вниз по дну извилистого каменистого оврага. Абылгазы молниеносно нагнулся к спящему охраннику, вырвал у него шокпар и разом, сильным толчком в поясницу, сбросил его с коня, а сам перескочил в его седло. Упавший на землю джигит пришел в себя, ухватил повод хилой игреневой лошадки, на которой везли пленных, и заголосил, призывая на помощь. Абылгазы тем же мгновением круто развернул захваченного коня, с места пустил его вскачь, и был таков.

Пока были оповещены передние в цепочке всадников, шумели, галдели, принимали решение, беглец уже был недосягаем. Ночная темень угрожающе сгущалась. Изгутты побоялся, что могут сбежать и остальные, и приказал отряду не останавливаться, двигаться дальше. Теперь Изгутты сам ехал в конце всей колонны

Сбив ее плотнее, зычным голосом подгоняя людей, ему удалось благополучно провести отряд через перевал Бокенши. Далее надо было пройти мимо Кунанбаевского зимовья Карашокы. Приблизившись к нему, Изгутты послал туда джигита Толепберды, с посланием Кунанбаю' желает он смотреть пойманных, допросить их? Кунанбай через того же Толепберды дал ответ:

- Отвести их в Мусакул. Передать Такежану пусть, не мешкая, сегодня же ночью отправляет всех, в сопровождении толмача, прямо в Семипалатинск. Пленных посадить в арбу, придать им большую охрану, отвезти сразу в городскую тюрьму По дороге зря нигде не задерживаться. Пусть скорее получат то, что заслуживают!»

Такежан на этот раз в Семипалатинск не ездил. Выполняя волю отца, скрытно от всех отправил пойманных в город, и люди еще не скоро узнали, что Балагаз схвачен. А когда узнали, он и его лихие товарищи были уже в тюрьме.

Кунанбай и новый волостной, его сын, напоминали того кота, который, поймав мышь и, крепко зажав его в когтях, никак не успокоится и продолжает урчать, ощетинив усы, поджав уши и огненно сверкая глазами. Нагоняли волну возмущения против разбойников, которые были уже не страшны им, и обвиняли их в самых злостных кознях, направленных против нового волостного старшины.

-Так поступают самые злейшие и коварные враги! Они разграбили казенную почту, хотели подвести под суд волостного старшину Такежана!

-Они хотели погубить Такежана! Видно же по их делам!

Вся эта шумиха разгонялась ими с одной целью: отвлечь степной народ от сострадания и жалости к тем, кто попадал теперь в железные капканы царской власти. Ибо для кочевника тюрьма, лишение степной свободы и угон на каторгу означали - исчезновение из жизни и прямую дорогу в ад В степи извечно, сколько стоит она, случались вражда и распря, и взаимные обиды и кражи - но никогда кочевник поверженного врага не отправлял в тюрьму или ссылку в неведомые края. Это было немыслимо, запредельно' И Кунанбай с его людьми понимали, что, когда казахи опомнятся и поймут суть происшедшего, для них тюрьма и ссылка, куда попадут их родичи-разбойники, будут во сто крат ужаснее всего того, что они натворили перед своими богатыми родичами. Как бы ни шумели иргизбаи про обиды, нанесенные новому начальнику волости, Такежану, им трудно будет оправдать столь жестокое, неслыханное в степи наказание.

При своей, почти ханской, власти Кунанбай никогда не прибегал к такого рода наказаниям, но в отношении Балагаза и его шайки он вынужден был пойти на это. Ибо разбойники разгулялись настолько, что своими дерзкими грабежами и безнаказанностью могли подорвать давно сложившееся в степи незыблемое представление о безграничной силе и власти Кунанбая Вот и вынужден был он направить Такежана на такой опасный путь.

В делах Балагаза и Абылгазы сам Кунанбай видел прежде всего не разбой и воровство. Недавние слова Базаралы, сказанные ему, а также вызывающе открытые действия Балагаза - речи и поступки братьев, несмотря на их взаимную вражду, имели общие корни. Базаралы говорил о неправедности богатых, из-за чего страдают бедные, Балагаз грабил одних лишь богатеев, преимущественно из Иргизбая. Поэтому сочувствие к разбойникам в народе только возрастало.

Что может получиться, если весь тот кочевой люд, что голодает сейчас и нуждается, полностью отложится на их сторону? В степи настанет беспредел голодных и власть нищих. Кунанбая всего трясло при одной этой мысли. Надо было действовать против такой опасности немедленно и беспощадно. И Кунанбай знал только один самый верный способ борьбы с народом - запугать его, жестоко наказывая бунтарей.

Но как ни глубоки были его тайные замыслы - о них уже некоторые стали догадываться Степь не принимала тюрьму и ссылку для своих детей, какие бы проступки они ни совершили Такую неслыханную жестокость по отношению к ним народ не допускал, Кунанбая люди еще раз осудили, назвав его действия бесчеловечными Даже Байсал и Суюндик, много пострадавшие от барымтачей, в душе ненавидевшие их, не могли гласно одобрить решение Кунанбая. И они затаились в своих аулах.

Кунанбай настороженно ждал вестей из Жигитек, особенно из аула Байдалы.

А жигитеки впали в сильнейшее негодование! Услышав о том, что пойманные тайно, поспешно отправлены в тюрьму, Байдалы решительно и со всей прямотой своей натуры высказался в осуждение властей и открыто стал жалеть пойманных джигитов.

- Никогда не было и не будет того, чтобы Кунанбай посчитался с народом или постыдился народа! Да излови он и накажи разбойников сам, своими руками - кто бы осудил его? И за них бы - кто осмелился заступиться? А теперь что он скажет народу? Он ведь как волк, который сам убивает и пожирает своих волчат. Молодежь Жигитек будет считать его убийцей.

Байдалы говорил так совершенно открыто, ничего не боясь, много раз и перед многими людьми. Пусть услышит его слова Кунанбай!

И Кунанбай услышал.

- Род Жигитек склонен к воровству и скрывает разбойников. Значит, жигитеки все должны понести наказание' - Такие слова он велел передать Такежану.

На это волостной с Майбасаром ответили тем, что немедленно увеличили разбойный список, довели его до тридцати человек. Теперь в этом списке оказались Караша, Каумен, Уркимбай и все те, у кого в прошлую карательную меру, с участием стражников, забирали скот, - который потом, после вмешательства Базаралы, был возвращен им. И мало этого: в список добавили имя самого Базаралы!

При составлении бумаг произошел следующий разговор.

- Ты теперь понимаешь, как была ограблена почта? - обратился Майбасар к Такежану - И кто навел на это? А вот, вспомни-ка... Когда готовили список, Базаралы был здесь и все видел. Полетел в аул к себе и рассказал Адильхану. Я не забыл, что говорил тогда Базаралы при всех... Он зачинщик всего! Хорош на людях - а на самом деле враг, коварнее всех наших врагов!

Такежан тоже многое вспомнил из прежних обид и шуточек Базаралы. Базаралы всегда недоволен, он всем перечит, над всеми смеется. Никого не признает, кроме себя. Если Балагаза сошлют, а Базаралы останется, он назавтра же начнет мутить воду, мстить и склонять народ на защиту своего брата... Такежан понимающе переглянулся со своим дядей.

- Маке, вы правы,- сказал он. - Надо прижать его.

Так Базаралы попал в разбойный список.

Услышав, что готовят обвинения жигитекам, Байдалы пригласил к себе Базаралы При разговоре с глазу на глаз Байдалы сделал признание:

- Оу, как меня подводит моя беспечность! Ну, сколько раз приходилось мне гореть синим огнем из-за коварства Кунанбая! А ведь в следующий раз он все равно застигал меня врасплох) И сейчас повторяется то же самое. Просто беда! Разве это не я подпевал ему, называя Балагаза и его джигитов ворами, и помогал гоняться за ними? Это я сейчас понимаю: не воровали они, а совершали смелый поступок ради других, рискуя собой. Они мстили за ограбленных и униженных. .. Встречал ли ты хоть одного из голодающих бедняков, который проклинал бы Балагаза? Нет, я теперь не хочу называть ворами близких мне смелых джигитов! Змеиный поступок Кунанбая раскрыл мне глаза. Он брызнул ядом на Каумена и Уркимбая! И что же? Думаешь, он хоть кого-нибудь оставит без своей ядовитой клеветы? Апырай! Видно, снова придется выходить на тропу вражды! Он хочет повторить зверства Такежана и Майбасара над жигитеками! Скачи сейчас же к Кунанбаю и скажи об этом. Скажи ему, что ты привез салем от Жигитек. Ты хорошо можешь говорить, передай, чтобы все ему было ясно. Если он не отступится от своего, то ему несдобровать. Выскажи ему все, не щади его!

Базаралы отправился к Кунанбаю. Но сначала направился в Мусакул, чтобы наверняка узнать в волостной конторе о тех именах, которые попали в разбойный список. Каумен и Уркимбай были названы в нем только по слухам.

Не доезжая до Мусакула, Базаралы решил заскочить к Абаю в Жидебай. Абай оказался дома. Он тоже узнал о новых бесчинствах Такежана с Майбасаром и был сильно возмущен.

- Они, бестолковые, словно одержимы бесами! - воскликнул он. -Снова весь народ всколыхнули!

Абай уже послал в Мусакул расторопного Ербола, чтобы он уточнил имена тех, что попали в список. Базаралы как раз беседовал с Абаем, как вернулся из Мусакула Ербол. Вернулся хмурым, расстроенным. Абай просил рассказать Ербол смущенно глянул на Базаралы и отвел глаза. Абай настаивал:

- Рассказывай все, как знаешь. Ничего не скрывай.

Тогда Ербол обо всем подробно доложил. Он перечислил тех, что были в списке там оказались и старики, и самые мирные джигиты, -все, которым по своей немощности попросту не осилить воровские дела' но больше всего поразило Абая, что в разбойном списке оказался сам Базаралы!

Абай весь побелел от едва сдерживаемой холодной ярости,

- Как?! О, эти тупые, безмозглые подлецы! - бросил он сквозь стиснутые зубы.

А Базаралы лишь рассмеялся. Он только впервые в жизни узнал, что его, оказывается, можно было и в разбойники занести. Но минуту спустя осознал всю тяжесть клеветы и нанесенного оскорбления - и румяное, обрамленное короткой бородой, светлое лицо его на глазах стало меняться, темнеть от гнева. Абай и Ербол молча, с удивлением смотрели на него, не представляя, что воспоследствует дальше от их старшего друга.

- Сегодня я слышал, как Байдалы каялся, что дозволял Кунанбаю провести себя. Сейчас пришел мой черед каяться. Я ведь разговаривал с ним, соглашался и отрекся от своего родного брата, назвав его вором. А ведь он не вор! И джигиты его не воры! Воры - другие! А я, выходит, одинокий конь, отбившийся от своего табуна! Скажите, родные мои, - так воры они или не воры? - с мучительным сомнением спрашивал Базаралы у своих молодых друзей.

- Нет, не воры, - сказал Абай.

- Не воры. Так! И не разбойники, - подтвердил Ербол.

- И я о том же!.. Но если это так, то почему я сейчас не с ними? Почему не дрался рядом с ними против настоящих воров? Почему не разделил с ними их горькую участь? - И Базаралы замолчал, опустив голову.

У Ербола тоже оказалось свое тайное недовольство и сожаление. Сегодня, побывав в волостном приказе, посмотрев на недобрые физиономии Такежана, Майбасара и иже с ними, Ербол укрепился в своих чувствах. И теперь он негромко, с упреком сказал Абаю:

- Эх, Абайжан! А зря ты отказался, когда отец предлагал тебе стать волостным! Мог бы, на худой конец, хоть за народ постоять. Не дал бы совершиться подобному ужасу... А что теперь? На кого мы похожи? Сидим дома, сгораем от стыда, ничего не можем поделать. Как же терпеть все это, Абай? Ведь ты бы мог, наверное, как-нибудь вмешаться и воздействовать?

- И то правда! Слова Ербола вполне уместны, Абай! - одобрил Базаралы. - Мог бы, наверное, ты выступить на стороне невинно пострадавших?

Абай долго молчал, не отвечая. Он тоже жалел - но не о том, что отказался стать волостным начальником. Нет, - он не мог простить себя за то, что сам советовал отцу назначить Такежана на должность

Такежан ему единоутробный брат, от одного отца они и от одной матери, - но нет на свете человека, который был бы для него более чужд и враждебен. Они с детства сталкивались, в юности стали безразличны друг к другу, а сейчас между ними легла нетерпимость, и стало ясно, что они когда-нибудь должны вступить в открытый бой. Может быть, бой уже начался. Абай должен быть на стороне Базаралы и других людей, обиженных его братом, Абай не может не вмешаться - это и есть его борьба, его бой.

Обдумав все это, Абай, наконец, сказал:

- Базеке, я не мог бы называть себя человеком, если бы ушел в сторону и не стал защищать вас Такежану силу дает не степь, а город, где чиновники и начальство. Что же, попробуем бороться с ним в городе. Завтра поеду в Семипалатинск. И пока дело не кончится, останусь вашим ходатаем.

Базаралы радостно вскинулся, с благодарностью посмотрел на Абая и сразу же засобирался уходить Он ждал, конечно, что Абай не останется безучастным, но его ясно высказанное решение придало Базаралы уверенности и силы. Он заторопился ехать на переговоры к Кунанбаю, не оставшись даже на полдневную трапезу. Сел на коня и отправился в Карашокы.

В аул он прибыл поздно вечером. В доме Нурганым гостей не было, Кунанбай не разрешил войти туда Базаралы, велел отвести его в гостевой дом и там подать угощение.

Базаралы долго просидел один. Старая прислужница подала ему чай. Он выпил чай, затем решительно поднялся и пошел к Кунанбаю, не дождавшись его приглашения. Джигит даже не стал одеваться, вышел из гостевого дома в одном бешмете, без шапки.

Кунанбай полулежал, облокотившись на подушки. Нурганым растирала ему ноги, при этом рассказывала какую-то сказку. Известно было, что Нурганым славится как сказительница.

Кунанбай холодно ответил на приветствие Базаралы, однако джигиту это было все равно, ибо слишком много горячей боли и возмущения принес он в своем сердце. Он сел и сразу заговорил о деле. Говорил уверенно, твердо, с полным сознанием своей правоты. И каждое слово его речи словно оттачивало с обеих сторон обоюдоострый меч его правды. Нурганым не сводила с джигита глаз, слушала его, то вспыхивая, то бледнея, впервые в жизни столь потрясенная силой и красотой правдивого слова

Начал Базаралы с решений и поступков Такежана.

- Связал одной веревкой дряхлых стариков и зеленых юнцов и грозится учинить над ними кровавую расправу. Видимо, Кунанбая, своего отца, считает слишком старым, чтобы мог он услышать о его преступных делах и остановить их. Или считает, что, уйдя с должности, отец лишился своего человеческого достоинства и величия? Как осмелились Такежан и Майбасар пойти на свои подлые дела, пока на нашей земле еще жив такой человек, как вы? - Так говорил Базаралы.

Но ответ Кунанбая был сдержан и скуп:

-Ты был у Такежана, говорил с ним?

Базаралы ответил, что не был, не разговаривал. Но узнал обо всем достоверно и сразу направился сюда. Он перечислил людей, попавших в список. Донес салем, отправленный с ним старшиной рода Жигитек Байдалы: «Такежан на глазах у всех превращается в волка, способного съесть своих волчат». Все плененные и отправленные в тюрьму и на каторгу явно обречены на смерть. Такежан может быть уверен, что навсегда избавится от этих родичей. Только пусть позаботится о том, чтобы с ними отправили их смертные саваны, а для детей их, которые умрут голодной смертью, заранее вырыли могилы. Неужели он не понимает, что народ никогда не простит ему этих злодеяний? И что такое зло не останется без возмездия? - Так закончил Базаралы и умолк.

Кунанбай все выслушал, спокойно вник в суть сказанного, но ему не понравилась угроза, которую он почувствовал в конце речи Базаралы.

- Ты пришел, выходит, чтобы показать свою силу. Но мне ее не надо показывать! Этим меня не убедишь. Ты хочешь обвинить Такежана? Так и скачи к нему, на нем покажи силу свою! - сказал Кунанбай.

Разговор сам собою быстро подошел к концу. Говорить больше было не о чем. И Базаралы закончил холодно, со сдержанным вызовом:

- Такежан выбрал путь зла - не щадить никого. Пусть будет так. Но этот путь известен, на этом пути встречаются ненависть, вражда и месть - и это будет переходить из поколения в поколение. Жигитеков вынудят пойти по этому пути, но не они будут виноваты. Имя того, на которого ляжет проклятье потомков, уже и сейчас известно...

Кунанбай, выслушав Базаралы, непонятно уставился на него единственным своим глазом.

-Жа! Ты свое уже высказал! Пора остановиться.

Базаралы вышел. Кунанбай нахмурился, прикрыл свой глаз, надолго задумался. Сказку свою Нурганым не стала продолжать. Весь вид его напомнил молодой жене суровую снежную зиму. Облик мрачной старости проступал в каждой черточке его окаменевшего лица.

Не сказав жене ни слова, он подобрал ногу, которую разглаживала и проминала Нурганым в присутствии гостя. Этот джигит позволил себе в разговоре с Кунанбаем то, чего не осмеливался ни один человек в Тобыкты. Высказав все, чего ему хотелось, он ушел с полной уверенностью, что победил в словесном поединке... Но если подумать - то ведь прав Базаралы. Этот Такежан переходит всякие границы. Не знает меры. Замахивается даже на такого человека, как Базаралы. Никогда не любивший жигитеков, сам Кунанбай, однако, ни за что не стал бы враждовать с Базаралы. И сейчас ему хотелось стать на его сторону, вступиться, защитить его - но он быстро победил свою минутную слабость. Напомнил себе, что Базаралы приходил к нему от рода Жигитек, вновь объявившего ему вражду, противостояние и месть.

Вернувшись в гостевой дом, Базаралы поужинал в одиночестве и сразу лег спать. Предыдущие дни и ночи были полны беспокойства и душевного разлада. Но сейчас, открыто высказав Кунанбаю все, что хотелось, Базаралы улегся в постель с чувством великого удовлетворения на сердце и мгновенно уснул, как только голова коснулась подушки.

Он внезапно проснулся в темноте, почувствовав неясную тревогу. Не сразу понял, где он, и какое время ночи сейчас. В комнате кто-то находился, стоял рядом с его постелью.

- Кто тут? - спросил он.

- Не бойся, это я,-тихо ответили ему. Он узнал голос Нурганым.

-О, алла... ты что надумала, сумасшедшая, - шепотом произнес

Базаралы. приподнимая голову с подушки.

Тихо засмеявшись, Нурганым тепло навалилась на него, склонилась лицом к лицу к нему и тоже зашептала:

-Жаным дорогой мой, ты уже давно владеешь моим сердцем... Его сам мырза отдал тебе.

И она со стоном прижалась к нему и слилась с ним в жарком, бесконечно долгом поцелуе.

Голоса умолкли, слова больше не звучали. Два молодых, сильных тела сплелись в любовном объятии.

После Нурганым хотела встать и уйти. Но джигит не в силах был расстаться с ней.

-Жаным, душа моя! Ты пробудила во мне бурю! Побудь со мною еще немного! - и джигит, приподнявшись, вновь крепко обнял Нурганым.

Однако она мягкими, сильными руками отстранила его. И сказала дрогнувшим голосом:

- Где бы ты ни был на этом свете, Базеке, моя душа и мои помыслы всегда будут рядом с тобой, любимый!

Еще раз она поцеловала его и быстро, бесшумно вышла из комнаты. Джигит остался один. Она пробыла с ним, казалось ему. всего одно мгновение, но оно перевернуло весь мир, всю его жизнь. Нурганым ушла и унесла в себе радость великой женской любви, выплеснувшей через край ее сердца. И в этой радости было торжество истинного женского счастья, испытанного ею впервые.

Расхвалив недавно мужественную красоту и статность Базаралы и воздавая должное его уму и лучшим свойствам души джигита, старый и многоопытный Кунанбай не предполагал, что, говоря все это при Нурганым, поступает весьма неосмотрительно и неразумно.