Страница - 30

***

Отец бая Сержана был прозван «Черным кобы-зистом». Правда или нет, но поговаривали, будто богатство принесла ему игра на кобызе. Когда стали

разбирать байское имущество, в пестром инкрустированном ларе нашли старый кобыз. Сержан попросил подать его. Никто в ауле не помнил, чтобы бай когда-нибудь играл, а тут вдруг заиграл, да так, что все только рты разинули. Казалось, даже ветер затаил дыхание. Сразу же со всех сторон потянулись к нему старики, старухи, дети и, не осмеливаясь близко подходить к баю, завороженно встали в сторонке. А древний кобыз выводил протяжный, глухой старинный кюй, источал скорбные звуки, проникавшие в самую душу, навевавшие печаль, тоску, уныние, словно зовущие куда-то в топь, в пучину, в бездну...

Курумбай выбежал из юрты, выхватил из рук бая древний кобыз и застыл, держа его за гриф, как палку, Сержан отшатнулся. Курумбай подскочил к чурбану и размахнулся кобызом, чтобы разнести его вдребезги, но тут кто-то схватил его за руку. Он обернулся. Это была Берен. Она улыбалась.

- Зачем же разбивать кобыз? - спросила она. - Ты лучше сам поиграй. Пусть послушают.

- А что играть?

• - Новый кюй.

Курумбай быстро перестроил кобыз, крепче натянул струны и заиграл. И над землей полились новые звуки. Слетела со струн старого кобыза не слыханная до того песнь. Не гнусавая, тоскующая по старому, отжившему миру, а ликующая, бурная и вольная. В ней слышалась радость победителей и поступь миллионов. Ветром пронесся этот вольный кюй, и ливнем пролились на степь его упругие и вдохновенные звуки.

Люди плотным кольцом окружили Курумбая, жадно слушали новую песню. Всплыла луна и щедро залила окрестности молочным светом. Она тоже словно радовалась людскому счастью...

***

Улбике не находила себе места. Никто из аулчан близко не подходил к ее юрте. Еще вчера пополз слух, что Ергали сняли с должности председателя аулсовета. Правда, сам он еще не вернулся домой. А «узун-кулак» -«длинное ухо» - распространял все новые вести. Судачили, будто Ергали не только сняли, но даже и посадили. А тут еще Улбике узнала, что и родители ее тоже подверглись конфискации. Верно замечено: пришла беда - отворяй ворота. Столько ударов посыпалось сразу, что и голову не поднять. Семья Сержана всецело надеялась на Ергали, а теперь над ним самим нависла кара.

Сержан успел вовремя упрятать часть имущества у знакомых и скот свой угнал было подальше, но постепенно, понемногу обнаружилось и то, и другое. Более того, вместе с имуществом и скотом бая захватили и верных дружков Еркинбека. Но не оттого убивалась Улбике, что байских прихвостней изловили: жалко было богатства, да и страшно было за собственную судьбу.

Когда вошли Кайролда в Курумбай, Улбике сидела растерянная и удрученная. Она смутно почувствовала, зачем пришел Курумбай. Однако страх свой не выдала, не засуетилась, не забегала, улещивая незваных гостей, а приняла неприступный и вызывающий вид.

• -    Улбике-женге, вот мы потерю нашу ищем, - сказал один из вошедших.
• -    Да будут благополучны ваши поиски, - ответила Улбике.
• -    В таком случае откройте сундуки.
• -    Нет, этого не ждите!
• - Ну, заставим!

Собрались аулчане, столпились у двери, смотрели с любопытством, точно ждали чего-то. Улбике сидела, насупив мрачно брови.

- Брось, деверек, не лезь к сундуку.

- Дайте ключ.

- Не дам!

Кайролда сжал мощный кулак и одним ударом проломил крышку сундука. Улбике вскочила. В руках ее блеснул нож...

***

Был обычный поздний ноябрьский вечер. В окнах домов слабо мерцал свет. Из труб словно нехотя струился сероватый дымок. Первозданная тишина висела над аулом.

Берен вышла из школы, постояла, полюбовалась зимним вечером. Мысленно она еще была на только что прошедшем комсомольском собрании. Перед закрытием прочитала характеристику Курумбая; в ней писалось, что Курумбай комсомолец, активист и что он хочет продолжать учебу. Сегодня молодежь прощалась с ним и говорила напутственные речи. Берен сидела печальная, задумчивая. Ребята чувствовали ее состояние и к ней не подходили. Подошел только один пучеглазый Рахим, хохотнул и спросил:

- С чего это ты расстроилась, Берен?

- Оставь, пожалуйста! - отмахнулась она.

А ей было отчего загрустить.

Во-первых, очень неожиданно надумал Курумбай ехать на учебу; во-вторых, перед началом собрания он подошел к ней и, смущенно улыбаясь, сказал:

- Берен! Не сердись. Мне нужно тебе что-то сказать... Поговорим после собрания?

- Поговорим, - ответила Берен.

О чем же хотел говорить Курумбай?.. Она с нетерпением поджидала его, а Курумбай что-то задерживался. «Конечно, - думала она, - разве он

уйдет, разве он успокоится, пока не напишут в его присутствии протокол комсомольского собрания? Небось затеяли теперь с Абитаем нескончаемый спор из-за какой-нибудь формулировки».

Думая о Курумбае, она живо представила все, что произошло за последнее время. За очень короткий срок аул стал неузнаваем. Его перенесли на новое место. Деревянный дом бая Сержана отобрали под школу. Правда, хлопот с этим домом было немало. Пришлось его разбирать, перевозить и собирать на новом месте. Всей этой работой руководил Курумбай. В ауле создали артель. Председателем избрали Жауке. Рослый, грозный, решительный Жауке наводил ужас на смутьянов, мешавших спокойно жить. Его недруги разбежались - кто куда. Даже Ергали - и тот исчез с глаз долой.

Берен улыбнулась, вспоминая все это. Однако улыбка тут же сменилась тревогой. Уже около месяца, как вышел из больницы Еркинбек. Сейчас он слоняется по аулу, держится тихо, но никто не знает, что у него на уме. На комсомольском собрании Берен завела о нем речь, и молодежь приняла решение выслать байского племянника из аула. Это, пожалуй, правильно. Так ему и надо...

Берен вздохнула и медленно пошла одна домой. Она шла, думала, и мысли, роясь, сменяли друг друга, и под их налетом она то хмурилась, то улыбалась, - это когда в темной ночи ее прошлой жизни вдруг ярко вспыхивали радужные огоньки будущего. Школа оставалась далеко позади.

Берен вздрогнула, застыла на месте. Спереди и сзади промелькнули тени, послышался шорох шагов.

- Кто это?!

Вместо ответа шею Берен затянул волосяной аркан. Кто-то затолкал ей в рот платок... На исходе был 1928 год.

...Дорогой читатель! Если помнишь, в начале нашего рассказа говорилось о том, как на берегу оврага «где погиб черный пес» отдыхали женщины из бригады косарей. Одна из них, устроившись в сторонке, писала заявление в районный комитет партии. Это была Берен. А шел тогда июль 1935 года.

В ту ночь, когда Курумбай уехал на учебу, банда Еркинбека схватила Берен. Каким образом удалось ей вырваться из рук убийц, какие события последовали за этим случаем - обо всем этом Берен подробно рассказала в своем заявлении. Правда, пока она еще пишет его, и потому к содержанию заявления мы вернемся как-нибудь в следующий раз...

...Черные кудлатые тучи постепенно развеялись, расползлись, точно растеребленный клок шерсти, и между ними настойчиво пробивались лучи солнца. Одна из туч, клубясь, опустилась ниже, брызнул мелкий дождичек, и на заявлении Берен появились темные пятна. Она, не обращая внимания, продолжала писать, и вдруг невольно вздрогнула, услышав неподалеку удивленный возглас:

- Апырмай, не Курумбай ли?!

Берен сама не заметила, как вскочила. Перед ней стоял Курумбай!..

Читатель, конечно, помнит, как в начале рассказа Кайролда и его спутник проезжали овраг «где погиб черный пес», тщетно отбиваясь от встревоженных слепней и оводов. Вот этот спутник и был Курумбай.

Словно отодвинув пушистое облачко, выглянуло солнце. В его лучах дождинки превратились в коралловые бусы. Налетел шаловливый ветерок, потрепал траву, тетрадку на траве.

Берен стояла в объятиях Курумбая. По лицу ее скатилась капля - то ли слеза, то ли дождинка...

- Кончил учебу? - спросила она.

- Кончил.

- И кто ты теперь?

- Агроном.

Берен вытерла глаза, улыбнулась:

- Я ведь тоже выучилась.

- На кого?

- На учительницу...

Из оврага выехал Кайролда. Пристяжная шла боком, пофыркивала. Рядом ехал верховой. Сивая борода его развевалась на ветру, лица видно не было.

- Оу, не почтенный ли Жауке это?

- Он, - ответила Берен, закидывая руки на плечи Курумбая и пристально вглядываясь в его глаза.

- Слушай, в ту ночь, когда ты уезжал... ты хотел мне что-то сказать?.. Но так и не сказал...

- Так, может, теперь скажу? Или... уже опоздал?..

- Нет, не опоздал...

Лица их светились от радости. Оба были так взволнованы встречей, что сердца их бились на весь мир.

Курумбай подошел к верховому, взял коня под уздцы и помог Жауке спешиться. Старик, по старому казахскому обычаю, долго не выпускал Курумбая из объятий. По сивой его бороде текли слезы.

- Как я рад за вас, мои дети! Да сбудутся все ваши желания! Моя же мечта уже сбылась...

Жауке, взволнованный, долго разглядывал Курумбая.

- Колхоз готовится встретить тебя. Большой той будет. А я вот не усидел... поспешил тебя увидеть первым.

Жауке, оглядываясь, улыбался.

Где-то рядом работали косари, пели, и песня их -радостная, светлая - взмывала к небу, где, разогнав тучи, щедрыми лучами заливало землю солнце.

1935 г.

ВОЛОСТНАЯ КУЛЬТАЙ¹

После двух лет супружеской жизни Культай стала вдовой. Хозяйство у нее было скромным: одна лошадка, корова с теленком, землянка, летняя лачужка, coxa-борона, ну и разный немудреный скарб. Когда Культай впервые переступила порог этого дома, она узнала, что у мужа есть брат, однако видеть деверя ей не приходилось. Жумабай ни разу не приезжал, чтобы хотя бы познакомиться с молодой женге. Странно было и другое: муж никогда о своем брате не рассказывал. Вроде и не существовало его вовсе. Лишь осенью, когда нужно было позаботиться о мясе на зиму, а тут еще и аулнай прямо-таки за глотку хватал, требуя уплатить налог, муж отправлялся к Жумабаю, который батрачил у какого-то богача, получал за него плату, заключал с хозяином договор еще на год и возвращался домой. И Культай иногда думала о своем бессловесном девере: «Или он очень добр, или просто глуп».

Охотников до молодой вдовы оказалось предостаточно. Первым начал обхаживать ее Бирмаганбет. Был он хотя и женат, однако самоуверенно полагал, что среди родичей покойного он самый близкий и самый видный, а значит, и на вдову имеет несомненные шансы. Мырза Ажигерей, жена которого недавно умерла, также имел определенные виды, и хотя родственник был он дальний, однако он не без основания считал, что следует только угодить почтенному аксакалу Нурпеису - и все соперники тут же исчезнут. В спор вмешался и двоюродный брат

Культай, Абдол, громогласно заявивший, что он никому не позволит делать из его сестренки половую тряпку и что тот, кто намеревается заполучить ее, будет иметь прежде всего дело с ним. О том, что где-то существует Жумабай, родной брат покойного, которому - по мусульманским канонам - и должна достаться вдова, никто во всей округе и не подумал^

Абдол находился с Нурпеисом в отношениях, которые у казахов определяются так: «кишки сплелись, потроха смешались». Если Нурпеис - матерый волк, то Абдол - волчонок, идущий по его следам. Куда Нурпеис поедет, туда потрусит и Абдол. Поэтому он стал, подговаривать сестренку выходить непременно за Ажигерея-мырзу.

- Печали-горести знать не будешь. Все окажется в твоих руках: сама себе - би, сама себе - хан!

Однако Культай ответила:

- Апырмай, но ведь есть же человек, которому этот дом не чужой...

- Ойбай, того и не поминай! - всполошился Абдол. - Он тебе не ровня. С ним ты не проживешь!

Поговорила Культай с соседками про Жумабая-деверя, расспросила, что и как он, и те ответили: да, давно, как он от нас уехал. А так смирненький был, тихий.

И потом чем больше Абдол старался уговорить сестру выйти за мирзу Ажигерея, тем упорнее она отказывалась.

Впрочем, она еще в детстве не больно считалась с его мнением. Родной брат Культай в то время учился в городе. Культай он очень любил и еще в детстве научил ее грамоте. В его отсутствие Абдол просватал Культай еще девочкой за одного бедняка и взял калым. Прошло несколько лет, и вдруг Абдол заявил: «Я передумал. Жених твой бедняк, и лет ему уже под сорок. Не годится он для тебя. Подыщу другого». Но против этого решительно возразил родной брат Культай - он все еще

учился. «А зачем же бедняку столько лет голову морочил? - спросил он Абдола. - Калым зачем брал?» Сестре же твердо посоветовал: «Выходи за своего бедняка. Ты ведь не скотина, чтоб продавать тебя сегодня одному, завтра другому!» Так Культай и вступила в дом бедняка полной хозяйкой.

Судьба молодой вдовы стала главной темой аульных пересудов. Женихов прибавлялось с каждым днем. И тогда Культай решительно заявила:

- Я выйду только за своего деверя!

- Барекельде! - восхитились старики и старухи. -Вот молодчина! Дорожит честью мужа и родным очагом.

- Эта баба с Жумабаем и дня не проживет, - говорили незадачливые женихи и раздосадованные свахи.

Послали за Жумабаем.

- Пусть приедет и сочетается браком с женой покойного брата.

Но бай не отпустил батрака.

- Он мне задолжал, - ответил бай. - Пока не отработает всего, не пущу.

И Жумабай так и не приехал.

Культай разозлилась и на скаредного бая, и на беспомощного батрака, который сам над собой не волен, и в сердцах подумала даже: «А вот возьму и назло тебе выйду за кого-нибудь из этих!»

Однако только подумала, а сделать не сделала. И вовсе не из уважения к деверю, а просто потому, что не желала больше зависеть от двоюродного брата и аульных воротил.

Она придумала другое.

Отправилась за Жумабаем сама. Ее жених оказался рыжеватым, сероглазым, взъерошенным, с кустистыми бровями парнем. Тихий, квелый, безответный, он молча стоял перед ней. Культай оглядела его с головы до ног, украдкой вздохнула да и пошла к баю.

Разговор с ним у нее получился коротким.

- Муж мой умер, - сказала баю Культай. - Осталась я дома одна. Прошу отпустить моего деверя.

Бай смутился. Вдовой была краснощекая молодая женщина. К таким обычно, как мухи, липнут богатые мырзы, да и аксакалы тоже стремятся не уступить такую добычу. И вдруг эта вдова, преступив все обычаи, сама приезжает за деверем - этим ничтожным слюнтяем. И так поразился бай, что отпустил батрака без слов.

Жена бая, правда, подняла шум:

- А... и подлые же мысли у тебя на уме, - сказала она. - Так растаял перед смазливой бабенкой, что батрака отпустил.

Но как бы там ни было, Культай вышла замуж за Жумабая, и зажила она, как большинство бедняков. И сразу прекратились все кривотолки. Даже завистники, еще недавно утверждавшие, что она вышла за это ничтожество лишь для того, чтобы прикрыть кое-какие грешки, и те сразу же умолкли.

После революции брат Культай, разъезжая по аулам, неожиданно заехал к ним. Встреча была радостная. Брат оказался коммунистом, и занимал он в их краю высокий пост. Уезжая, он оставил сестре много книг, а потом отовсюду стал присылать газеты и журналы. Теперь Культай постоянно читала. Аульные грамотеи, вроде Касымжана, приходили к ней каждый божий день.

- Дорогая сноха, дай-ка новую газетку.

Жумабай, приходя с работы, по обыкновению, заваливался отдыхать на подстилку, Культай же, управившись с домашними делами, присаживалась к нему.

- Устал небось? Ну, ладно, хочешь, стихи почитаю?

Жумабай не отвечал определенно, а лишь добродушно улыбался. Культай быстро изучила все привычки мужа и не обижалась на его молчание. Зато сосед, старик Ибрай, большой любитель книжного

слова и чтения, всегда с удовольствием слушал Культай. Однако в отсутствие хозяина заходить стеснялся. Но только появлялся Жумабай и Культай приступала к чтению, как, смущенно улыбаясь, приплетался и почтенный Ибеке, а вслед за ним вваливались соседние мальчишки.

• -    Эй, Макен, иди сюда, стихи послушай, - приглашали они, бывало, соседку, пришедшую попросить огня, а та, улыбаясь, отвечала:
• -    Да я раньше уже все прослушала.

Ровесник хозяина Проныра-Актам, балагур и весельчак, особенно часто бывал у них. И на правах сверстника постоянно подшучивал над молчуном-хозяином. Заигрывал он и с Культай.

• -    Ну, подожди, - говорил он не раз. - Как будут выборы, непременно выдвину тебя аулнаем.
• -    Да нет уж, оставь меня в покое, - отшучивалась Культай. - Чинов ведь и на вас, мужиков, не хватает.

Когда начались выборы в аульный совет, Актам и в самом деле внес такое предложение. Однако никто его всерьез не принял. А кое-кто заявил:

• -    Знаем, знаем, почему Актам так расшибается...

В аульные правители в то время метили двое -Байгаска и Нуркожа. Аулы разделились. Началась предвыборная возня: строились планы, делались предположения, взвешивались шансы, затевались интриги. Выборы проходили в русском поселке. Соперничавшие стороны расположились в разных его концах. Вскоре выяснилось, что кандидатура Нуркожи берет верх. Уступить сопернику в открытой борьбе для Байгаски было равносильно смерти. Поэтому он пустился на хитрость.

• - Выберем в волостной совет сноху Культай. Пусть Восьмой аул примкнет к нам, - заявил он.

Рекомендателем и руководителем шести выборщиков Восьмого аула был мырза Ажигерей. Остальных

выбрали из «неизвестных», туда попала и Культай. Считалось, в какую сторону свернет руко-водитель, туда послушно пойдут и выборщики.

Узнав о предложении Байгаски, мырза Ажигерей с издевкой рассмеялся:

- Ну, мы до этого еще не докатились, чтобы бабу себе на шею посадить!

Однако с его мнением остальные шесть представителей не согласились.

- Эй, почему вы так считаете? - возразили ему. - С какой стати мы будем отказываться?

Тут неожиданно проявил активность Актам. Он начал исподтишка подговаривать представителей:

- Если мырза Ажигерей не согласен, то пусть катится восвояси. Важно, чтобы остальные были единодушны, тогда Культай станет волостным.

Среди выборщиков Восьмого аула находился пожилой Досакай. Пожалуй, после Ажигерея он был самым влиятельным в этой группе.

- Слушайте, детки, - сказал он. - Что мы выгадаем от того, что выберем Нуркожу? Что хорошего он для нас сделал?.. Если они будут голосовать за Культай, то неразумнее ли и нам присоединиться?..

После долгих рассуждений выборщики во главе с Досакаем примкнули к группе Байгаски. Таким образом, было решено председателем волостного Совета избрать Культай, а заместителем - кого-то из ставленников Байгаски.

- Главное - провести голосование, - поговаривали ловкачи. - От бабы все равно никакого толка не будет. Так пусть она считается волостным, а делами заправлять будет наш человек.

Так и вышло. Волостным правителем стала Культай, а заместителем шустрый Бекбосын, в свое время немного походивший в русскую школу.

Пришла Культай в контору принимать дела, а бывший волостной Дуйсенбай укатил в аулы.

- Дела сдай сам, - наказал он своему секретарю.

Заместитель Культай - Бекбосын - принял у секретаря дела да и сел править волостью. Народ валом валил в контору, но все обращались только к Бекбосыну, а Культай, растерянная и смущенная, целых два дня одиноко проторчала в углу за столом. Бекбосын вроде ее и не замечал. А люди косились на нее и насмешливо улыбались: «Ну, и волостным наградил нас аллах!»

Два дня ломала себе голову Культай: «Что делать?» Она уже жалела, что впуталась в это мужское дело. В мыслях ее досталось и Актаму, ведь больше всех он старался ее продвинуть.

Неожиданно приехал в волость какой-то молодой человек, спросил Культай, познакомился. Казалось, он был в курсе всего, что происходило здесь в последнее время. Приглядевшись, молодой человек сказал, что он хочет поговорить с Культай наедине. Она сразу же насторожилась. «Бабник, должно быть... Ишь, уединиться ему захотелось!» Однако никаких дурных намерений молодой человек не проявил. Он оказался секретарем волостного комитета партии.

- Я ночью приехал из города, - сообщил он. - Узнал о вашем избрании. Ваш брат Смагул поручил мне непременно встретиться с вами и поговорить.

Услышав имя брата, Культай чуть не расплакалась. Ведь будь Смагул сейчас рядом с ней, он помог бы ей наладить все дела, объяснил, что к чему...

Секретарь волкома долго беседовал с молодой женщиной. Дал много полезных советов и обещал и впредь не забывать. В контору Культай вернулась уверенная и решительная.

Посмотрела.

Аульные воротилы и их прихвостни окружили Бекбосына и громко обсуждали свои бесчисленные жалобы и претензии. Секретарь бывшего волостного

так и увивался вокруг Бекбосына. Культай вызвала его и строго сказала:

- Товарищ секретарь! Сделайте вот что: во-первых, поставьте в этой комнате для меня отдельный стол. Во-вторых, пошлите за Дуйсенбаем. Пусть немедля придет и сдаст дела. В-третьих, начиная с этого часа, не выпускайте ни одной бумаги без моей подписи!

Секретарь сконфуженно посмотрел на Бекбосына. «Что это значит?» - было написано на его лице. Бекбосын слегка покраснел:

- Так дела ведь все приняты! Мы уже работаем, -осторожно заметил он.

- Я не поручала вам принимать дела, - отрезала она. - На себя дуйсенбаевские грехи я принимать не буду. Как вы считаете, это верно? - спросила она уж совсем холодно и опять приказала: - Срочно сюда бывшего волостного!

Бекбосын опустил голову, уставился в какую-то бумагу. Толстобрюхие посетители, толпившиеся в конторе, недоуменно переглянулись, не понимая, к какому же начальнику им следует теперь обращаться.

- Вот так, Раха, - пробормотал Бекбосын, не глядя на сидевшего перед ним просителя. - Зайдите как-нибудь попозже. При случае все для вас сделаем.

Культай с усмешкой покосилась на него, подумав: «Ничего-то ты, голубчик, отныне без моего согласия не сделаешь».

Весть о том, что Культай стала волостным, быстро распространилась в аулах. Толковали ее по-разному.

- Это Бекбосын и Актам для смеха ее протолкнули, - утверждали многие.

Никто, конечно, не предполагал, что Культай способна руководить волостным советом, все были убеждены, что повода все равно окажутся в руках Бекбосына.

- Джигит он хваткий, шустрый. Он сразу все повернет по-своему.

Однако те, кто надеялся с помощью Бекбосына обделать свои делишки, придя в контору, увидели такую картину. За столом председателя, уткнувшись в бумаги, сидит молодая, миловидная женщина с аккуратным жаулыком на голове. На стене за ее спиной - большой портрет Ленина. Пожилой секретарь, в очках, с проседью, подает женщине какие-то документы, а она, нахмурившись, перечеркивает их.

- Сколько же раз говорить вам, что это не пройдет, - морщится она, - неужели все еще не понятно?

И секретаря передергивает так, словно не по бумагам, а по его лицу проходит это острое перо.

Пришел мужчина с заявлением. Постоял, потоптался у порога, потом сунул шапку под мышку и подошел к столу. Культай прочитала его заявление, насупилась и спросила:

- Выходит, вашу младшую жену увел ваш же батрак?

- Да... Потому и жалуюсь... Обнаглел...

- Сколько лет он на вас работал?

- Ойбай, не спрашивайте! С детства. Считайте, я его вырастил, в люди вывел, а он...

- Ладно, идите домой, - сказала Культай.- Если вашу жену увел батрак, значит, он полюбил ее, а она его. Если он при этом еще и прихватил кое-что из вашего добра, так не задарма: достаточно он на вас гнул спину. Надо было ему еще через суд сполна потребовать с вас плату за все годы работы.