Страница - 31

Этого оскорбленный муж никак не ожидал. На лице его появилось такое выражение, будто его невзначай ткнули шилом. Он быстро надел шапку и почти выбежал на улицу.

Неожиданное повышение Культай выбило Жумабая из привычной колеи. Он остался дома один, и ухаживать за ним было некому. Языкастые бабы посмеивались и сочувствовали «беде» покинутого мужа.

- Ой, бедненький! Не теряйся, устраивай теперь и свою жизнь. Баба твоя вон как высоко вознеслась.

Приехал как-то аулнай, доложил:

- Тебя волостная зовет.

Жумабай оскорбился, глаза выкатил. У, ехидина! Сказал бы просто: «Культай зовет» или «Баба твоя просит зайти». Так нет... «Волостная зовет!..»

Поехал Жумабай. Увидел волостное правление -большой деревянный дом под голубой крышей. Подошел к двери, робко заглянул в щель. Культай сидит за столом, перед ней лежат бумаги и перо. Одета чисто, по-городскому. Вошел председатель Седьмого аулсовета, джигит достойный и уважаемый, а Культай вдруг как обрушится на него:

- Все это - ложь! - кричит. - И документы ваши -подлог!

Хотела еще крикнуть что-то, но через приоткрытую дверь Культай увидела растерянного мужа.

- Эй, ты что там стоишь? Заходи! - сказала она. Жумабай, надувшись, набычившись, осторожно вошел в комнату. Культай усадила его рядом, улыбнулась.

- Ну, как дела-то? Небось скучал, голодал один дома? Я ведь наказывала, чтобы ты приехал.

Председатель Седьмого аулсовета, который после неприятного разговора со строгим волостным все еще отдувался и обливался потом, вдруг с завистью взглянул на Жумабая.

А ведь до этого даже и взглядом его не удостаивал!

ТУЛИБАЙ

Летовка нашего аула находится неподалеку от болота под названием Коржун-томар. А называется оно так потому, что и вправду имеет форму коржуна -переметной сумы. Разделяет это болото небольшой открытый островок. Посередине его - озерцо, заросшее кураком. Отсюда второе его название -Куракты. Наш аул располагается на восточной части. Из-под бугра бьет родник. С утра до вечера возятся у родника ребята, купаются, плещутся, а самые смелые и рослые, бывает, добираются ручьем до озера, где курак стоит сплошной стеной. В этих зарослях прямо на воде чайки строят из хвороста и сухого камыша плоты-гнезда. Вместе с братом - он хотя и старше года на два, но ростом ничуть меня не выше - мы часто шастаем в камышах. Там совсем неглубоко. Мы высматриваем яйца в самой чащобе, больше всего встречаются заброшенные гнезда и скорлупки.

• -    Видно, уже вылупились птенцы, - говорим мы.

Но иногда нам везет, и мы находим в плывущем гнезде маленькие, продолговатые и пестрые-пестрые яички.

Ныне аул поздно откочевал на джайляу. За два-три дня мы успели обшарить весь Коржун-томар. Яиц раздобыли, однако, немного.

К западному побережью болота примыкает крохотное озеро Кара-куга. Оно тоже неглубокое. Между камышами, из-под топи, торчат, точно верблюжьи горбы, маленькие островки - грудки. На них гнездятся утки-чирки. Они откладывают яйца

поздно, и поэтому, когда бы мы ни приезжали на джайляу, мы находили их всегда свежими. Немало мы их собираем каждый год. Гнезда строят утки в неприметном месте, где-нибудь на краю грудков, а яйца прикрывают травкой или камышом.

От аула до Кара-куги вроде бы совсем близко, однако версты три все-таки будет, так что домой вернешься только к вечеру. Раньше мы, ребята, ватагой и на весь день уходили туда, но нынче не до этого.

Всех нас решили учить уму-разуму. А учитель у нас байский мулла, черт его поймет, кто он - не то ходжа, не то сарт. Серолицый, остробородый. Усы аккуратно подбриты, брови насурмлены, и от этого кажется он четырехглазым.

Я еще не знал тогда, что такое - мулла хороший и что такое - мулла плохой. Но те ребята, которые уже учились, поговаривали: мулла этот очень строг.

Я у мамы меньшой. Последыш. Наверно, потому она и балует меня больше других. Когда мы из зимовья перебрались в юрту, она отвела меня к мулле и сказала:

• -    Молдеке¹, вот он, мой младшенький. Такой пугливый, робкий. Вы уж не больно наказывайте его...

По четвергам, если есть топленое масло, мама стряпает тонюсенькие лепешки и приглашает муллу. Звать его всегда посылают меня. И когда он приходит, мама каждый раз сует ему медный пятак и ласково говорит:

• -    Молдеке, благословите своего ученика...

Конечно, после этого аллах меня миловал от побоев. Другие ученики приглашали муллу по пятницам.

И только единственный Тулибай никогда его не приглашал. Отец Тулибая батрачит в соседнем ауле у бая Ермаганбета. А жена и двое детей живут в нашем

ауле в прокопченной, дырявой юртишке. Все мы друг другу сродни.

Мама Тулибая доит коров у Ермаганбета. Тулибай своенравен, шалун, неслух, матери почти не слушается. Наверно, она хотела наказать за непослушание, поэтому когда впервые привела его к мулле, то сказала:

• -    Станет баловать - бей, не жалей! Мясо - твое, кости - мои¹.

Мы сидим с ним рядом. Способности у Тулибая были не хуже наших. Но почему-то мулла невзлюбил его с самого начала. Ругал его как только мог, по всякому поводу: «Дурак!», «Скотина!» Потом принялся драть за уши. Первый, кто из почти двадцати учеников испытал побои муллы, был именно Тулибай. К. вечеру мы долго и громко зубрили наизусть. Гул стоял на весь аул.

В час предвечернего намаза, когда с привязи отпускали дойных кобылиц, мулла проверял уроки. Первым спрашивал Тулибая. Если он отвечал, то все обходилось благополучно. В противном случае мулла стегал его камчой. Но у Тулибая было одно хорошее свойство: сколько бы его ни били, он не унывал, да и плакал совсем недолго.

На летовке аулы располагаются недалеко друг от друга. Аул моей старшей сестры находился всего лишь за перевалом. Как-то съездили мы туда с мамой, заночевали и вернулись на другой день. Приехали бы чуть позже, я мог бы и не пойти на занятия. Но время было обеденное, и мама сказала:

• -    Сходи поучись.

Я не стал возражать, все же денек отдохнул от зубрежки, очухался малость. Взял замусоленный молитвенник под мышку и, не торопясь, отправился к мулле. Вдруг кто-то окликнул меня. Обернулся: Тулибай!

- Что, к мулле идешь? - Он подбежал, тяжело перевел дыхание. - Мама захворала сегодня, а тут теленок пропал... Еле разыскал...

У муллы была привычка бить опоздавших. Мне-то бояться нечего: мама вчера меня отпросила. Но у Тулибая причина сомнительная, и мы оба хорошо представляли, что его ожидает.

Я посмотрел ему в глаза:

- Мулла ведь бить тебя будет!

Он не ответил. Идем, молчим. Разноголосый гул доносится, то усиливаясь, то угасая. Даже слышать его муторно. А что поделаешь-то?

Вошли. Я впереди, Тулибай - за мной. Учтиво поздоровались. Мулла сидел на пятках и, положив книгу на колени, что-то строчил гусиным пером. Он взглянул на нас исподлобья и вкогтился в Тулибая. Когда мулла злился, кончики его подстриженных и выбритых посередке усов топорщились и шевелились. Так произошло и теперь. Он отложил книгу на сундук, спросил:

- Почему опоздал?!

Тулибай молча опустился на колени, согнулся, приняв покорную позу, открыл молитвенник. И чем больше он молчал, тем сильнее распалялся мулла:

- Что молчишь, свинья?! А ну, ложись сюда!

Камчой с раздвоенным кончиком мулла указал на место возле сундука.

Тулибай не шелохнулся. Мулла с остервенением огрел его камчой. Я сидел рядом. Один кончик камчи угодил мне по плечу, и я вскочил, взвизгнул. Тогда во весь голос заревел и Тулибай: «Молдеке-е!»

Остальные ученики, вначале притихшие, с любопытством поглядывали на нас, но как только засвистела камча над головами, уткнулись в книгу и загнусавили.

Тулибая душили рыдания. На этот раз он никак не мог их сдержать.

- Читай! - рычал на него мулла и больно крутил ему ухо, хлестал по щекам, но Тулибай проплакал до самого вечера.

К. вечеру мулла начал проверять уроки и заставил читать наизусть. Я, конечно, ничего не выучил. «Дурак!» - закричал мулла и замахнулся камчой. И тогда я так уж заревел! Думал: вылетит душа вон... Бить мулла меня, однако, не стал. Всех отправил домой, а меня с Тулибаем оставил.

Сидим мы и оба плачем... Лишь перед заходом солнца отпустил нас мулла. Побежали мы от радости, словно избавились от страшной беды. Тулибай все еще всхлипывал. Возле аула он вытер глаза рукавом:

- Ты завтра придешь?

- А ты? - спросил я.

- Я ни за что! Крещение приму, а к мулле не пойду!

Сказав это, он опять зарыдал. У меня от жалости тоже слезы брызнули из глаз.

***

С тех пор Тулибай и близко не подходил к мулле. Неделю-другую он слонялся по аулу, потом приехал за ним отец и сказал: «Ну, раз учиться не желаешь, пойдешь пасти овец!» По слухам, отдал отец Тулибая в подпаски.

Быстро пролетело безмятежное лето. Начался сенокос. Каждый, кто имел возможность, ставил лачужку и выезжал в степь. У нас такой возможности не было. Во время сенокоса мы каждый год перебирались к реке. Стали и нынче было собираться. Но тут всплыл вопрос о моей дальнейшей учебе. Некоторые советовали: «Оставь его у бая. Пусть доучится». Но маме - я чувствовал - это было не по душе. Тогда и я заупрямился, завопил. В конце концов решили меня забрать с собой.

Попросили мы у бая пару быков для переезда. После полудня разобрали юрту. Вместе с нами ехало еще сорок пять семей. К. вечеру кочевье выступило в путь. Оседлал я гнедка-трехлетку, которого мне еще жеребенком подарил зять, и вместе со стариком Танирбергеном погнал стадо коров. Стояла жара. Пыль вздымалась столбом. Вскоре добрались до равнины Алакуля. К востоку от дороги небольшим островком росла черная куга. Там врассыпную паслась отара овец. Мне наскучило ехать унылым шагом за лениво бредущими коровами, я ударил пятками гнедка и помчался туда. Овцы на краю отары испуганно шарахнулись, и тут со стороны озера показался чабан. Он размахивал руками и покрикивал на овец: «Шай-шай!»

- Тулибай!.. - крикнул я.

Как же мы обрадовались друг другу! Был он пеший, босой; губы опухли, потрескались. На плечах болталась какая-то ветошь - остатки чапана из лоскутов.

Стал Тулибай расспрашивать про аул, про мальчишек. Разглядывал и похваливал моего гнедка. Были в его глазах и боль и зависть. «Да-а... ты, конечно, счастливчик!» - прочел я в них.

И вдруг вспомнил: таким же взглядом он посмотрел на меня и тогда, когда мы, оба наказанные муллой, возвращались перед заходом солнца домой. И тогда он не произнес этих слов. Но все равно я угадал их.

Долго я стоял у островка черной куги. Кочевье уже ушло далеко. А мы ни о чем толком так и не поговорили. Однако, казалось, и расставаться не решались.

- Почему ты не пасешь овец верхом? - спросил я.

Мне в это мгновенье вдруг показалось, что нам было бы очень весело, если бы мы поскакали с ним наперегонки.

Он вздохнул:

- Не дали лошадки-то...

И я понял: не дав лошади, бай обидел Тулибая не меньше, чем мулла. Однако тогда он мог сказать: «Окрещусь, но к мулле не пойду!» А сказать теперь: «С голоду подохну, а пасти байских овец не буду», - он, конечно, не мог. На это у него не хватило духа...

Я поехал за кочевьем. Вскоре поднялся на хребет перевала и посмотрел назад. За отарой, медленно шедшей к озеру, понуро плелся Тулибай и грустно глядел мне вслед ...

СТАРШИЙ ДЕВЕРЬ ОШИБСЯ

С тех пор как председателем избрали Досмаганбета, Восьмой аул вовсе потерял покой. Когда аульными правителями были Закир и Зальман, все дела с приезжим начальством решались у них на дому. Так что аулчане узнавали о приезде волостного или уездного только после их отъезда.

Эту новость обыкновенно приносили первыми гуляки, пришедшие в какой-нибудь байский дом побаловаться дармовым кумысом, да вволю почесать языки.

- Оказывается, к аулнаю-то приезжал из города уполномоченный, - говорили они. - Погостевал, ярку слопал да и убрался восвояси.

Кем был этот уполномоченный, зачем приезжал -этим никто не интересовался. В представлении аулчан, уполномоченный на то и существовал, чтоб разъезжать, гостевать у баев, есть мясо, пить кумыс и «тянуть» аульное начальство.

Сделался председателем Досмаганбет - и сразу все переменилось. От уполномоченных людям просто покоя не стало. Где ни встретят, обязательно начнут расспрашивать, лезть в душу. И чуть не каждый день начали вызывать людей на собрания.

- Апырмай, что-то уж больно беспокойно стало жить на свете, - вздыхали старики удрученно, теребя почтенные свои бороды, - нехорошо!. Молодежь баламутится.

И однажды в погожий летний денек, когда почтенные люди после кумыса вкушали заслуженный покой в

тени юрт, вздумалось этому Досмаганбету переполошить весь аул. Именно переполошить, потому что, когда среди бела дня спешно сгоняют всех девушек и молодок, - иным словом это и не назовешь.

А некий Артыкбай - шалопут из аулсовета - еще ходил да покрикивал:

- Девки! Девки! Молодухи, молодухи! А ну давай все на собрание!

- Собрание! Чтоб все до единой пришли! Уполномоченный из волости приехал! Речь скажет!

- А что будет, если не пойдем? - поинтересовалась баба Демесина.

- А не пойдешь - протокол составим, под суд отдадим! - быстро ответил Артыкбай.

- У, чтоб язык твой поганый отсох! Чтоб змея во рту твоем яйца откладывала! - зашептали бабы ему вслед.

Однако на собрание пришли почти все. Одни действительно протокола испугались, другим было любопытно послушать человека из волости.

- Где же этот начальник, который созвал нас? Э, вон тот, что ли?! - переговаривались языкастые молодухи. - Этот коротышка-сморчок?!

- Скажи, сношенька, зачем мы ему понадобились? -шамкали беззубые старухи, теребя прихваченный с собой клок шерсти. - Боже, что творится на свете?! Даже бабам уже спокойно жить не дают...

Белобородые старцы, чернобородые джигиты, безусые юнцы, ловкачи, бездельники в рубахах навыпуск, в холщовых штанах-дамбалах и кожаных галошах-кебисах на босу ногу, почесывая тугие от кумыса животы - все-все притащились на собрание. Тень от покосившейся убогой лачуги Дуйсенбая оказалась явно недостаточной и для половины собравшихся. Пришлось многим расположиться на солнцепеке, укрываясь от жгучего солнца халатом или безрукавкой.

Черноглазая разбитная молодуха с каплями пота на кончике носа что-то бойко тараторила и смешила окружавших ее женщин.

- Ну, хватит тебе, Бикасап, - одернула одна, как будто самая благоразумная молодица. - Стыдно же... Услышат.

- Э, что стыдного?! - не унималась Бикасап. - Мы же на их собрания не ходим. В жизни раз придумали для баб собрание, так и туда полезли!

Лица у стариков хмурые, недовольные. Будто разбудили и сонных приволокли сюда.

- Где же этот аулнай? Почему не начинает? -пробурчал кто-то из них.

- Не волнуйтесь, Байеке... Еще не все женщины тут, - с усмешкой заметил Артыкбай.

Вот до чего ведь дожили: какой-то Артыкбай, шантрапа, а позволяет себе делать замечание самому Баймаганбету. Почтенный Байеке гневно на него воззрился. Была бы его воля, стрелой пронзил бы он нечестивца!..

- Что значит, «не все собрались»? - подал голос Кекебай и протянул вызывающе босые ноги. - Вон, сидят же... Всех длиннополых все равно не соберешь. Давай, давай, начинай!

Из лачуги Дуйсенбая стремительно вышел Досмаганбет. Переглянулся с молодыми, подмигнул им незаметно, а потом стариков увидел и насупился.

- Мы звали на собрание одних женщин. Если старикам жарко, то пожалуйста, пусть идут домой, -сказал он.

- Э, выходит, ты нас прогоняешь?! - огрызнулся Кекебай, готовясь затеять перепалку, но председатель аулсовета ответил сдержанно и спокойно:

- Я говорю тем, кто спешит. А кто желает, может сидеть хоть до вечера.

- О, аллах!.. Чего только не приходится выслушивать?! - вздохнул Баймаганбет.

Шальной ветерок, колобродивший между домами, вдруг дунул и растрепал холеную бороду Баймаганбета, словно тоже захотел посмеяться над ним вместе с ехидным аулнаем.

Досмаганбет объявил собрание открытым и предоставил слово уполномоченному из волости. Серолицый молодой человек с огромным портфелем вышел на середину и хмуро, исподлобья обвел взглядом толпу, будто спрашивал самого себя: ««А кто из них мне, собственно, нужен?» Повернувшись лицом к женщинам, он порылся в портфеле и достал какие-то бумаги. Молодки, сидевшие поодаль, придвинулись к нему ближе и стали жадно рассматривать нового уполномоченного.

- До чего бесстыжи стали наши бабы, - заметила надменная, гладколицая женщина и отвернулась.

- Чего она нас ругает? - зашумели молодухи, окружавшие Бикасап. - Нас позвали - мы и пришли...

- Товарищи, - сказал уполномоченный. - «Ученье -свет, неученье - тьма» - так говорят в народе. А наш великий учитель Ленин завещал, чтобы любая домохозяйка, кухарка умела управлять государственными делами...

Отметив все преимущества, которые дает образование, уполномоченный сказал далее, что в аулах будут созданы школы для ликвидации неграмотности и посещать их будут обязаны все мужчины и женщины. И сейчас он составит список всех желающих.

- Все понятно? Вопросы будут?

- Нам-то давно все понятно, - раздался смешок среди мужчин.

- Эй, спросите у него, обязательно ли все должны учиться или по желанию? - подал голос юркий, чернолицый мужичонка с краю.

- А ты сам спроси! Что, язык отсох, что ли?

- Да нет... я просто так... любопытствую...

- Силком учиться никто не заставляет. По желанию.

- Тогда... моя младшая жена и сноха учиться не желают.

- Э, откуда вы знаете?

- Знаю, раз говорю. Если говорю, не пожелают, значит, не пожелают.

Уполномоченный с досадой принялся все снова растолковывать.

- Нет, милейший, - упорствовал юркий мужчина, -если силком потащишь - то твое дело, а так они не пойдут.

- Товарищ! Разреши мне! - обратился к уполномоченному рослый смуглый мужчина.

Он закрутил кончики пышных усов, посмотрел на толпу и улыбнулся:

- Я свой аул, товарищи, знаю. И кто что думает, и кто что еще только желает сказать, - тоже знаю. Конечно, вас, товарищ уполномоченный, прислали, и мы, разумеется, ничего против не имеем. Однако, насколько я знаю, в этом ауле таких, кто горит желанием сесть за парту, нет. Но в каждом доме наверняка найдется голопузый сорванец. Вот если б таких обучить грамоте, - мы спасибо бы сказали. Не так ли, старики?

Он пристально оглядел всех, и мужчины, рассевшиеся полукругом, разом закивали, загудели.

Женщины, однако, молчали. Поблескивая глазами, они взволнованно переглядывались. Интересно, кто еще выступит? Кто что скажет?

- А что это женщины, будто языки проглотили? -спросил Досмаганбет. - Или в самом деле не желают учиться? Тогда прямо так и скажите.

- К чему на баб-то нажимать? Что они сказать могут? - презрительно пробубнил бывший бий-судья.

Молодки зашевелились, заерзали, зароптали. Некоторые откровенно подталкивали Бикасап. Она поправила жаулык, откинула его по краям назад, а сама вся подалась вперед.

- Старший деверь не знает! Никто из нас не заявлял, что не желает учиться. Грамота... она нужна, лишь бы учитель нашелся. Все эти женщины хотят учиться... Но пусть они скажут сами, языки у всех есть.

Женщины покраснели, смутились, глаза потупили, головы опустили. Но чувствовалось: слова дерзкой Бикасап всем им пришлись по душе.

Аксакалы, старухи, аульные заправилы вскинулись, оскорбленно и гневно вытаращили на нее глаза.

- Что она мелет?

- Откуда взялась эта бесстыдница?

- Где ее муж?

Многие повернулись к крючконосому, черному, как чугун, рябому джигиту и впились в него злыми взглядами. Послышалось:

- Эй, куда твоя баба прет?..

- В люди, вишь, выйти захотела!..

- Значит, в нашем ауле одна такая нашлась!

Рябой опешил, растерялся. Пот струился по его чугунному лицу. Насмешки задевали его очень больно. Он вскочил, сердито буркнул:

- Эй, баба, айда домой!

- Что, уже соскучился?! - игриво поинтересовалась Бикасап. - Мы ведь только что из дому...

Оскорбленный муж вконец рассвирепел. Но в то же время и потерялся. Обычно мужья в таких случаях с женами не церемонятся, то есть попросту лупят их. Ничего другого и рябой сейчас придумать не мог.

- У-у... - Он скверно выругался и, стиснув кулаки, кинулся было к жене, но чья-то сильная рука оттолкнула его.

- Эй, эй, потише! Сейчас бить не положено!

- Как это не положено?! Ты что меня в грудь толкаешь? - заорал обиженный супруг. Удерживал его Артыкбай. И теперь зашикали на него со всех сторон.

- Эй, ты-то чего лезешь? Баба-то его, а не твоя!

- Нет такого закона, чтобы бабу бить!

- Аллах! Аллах! Вот срам! Вот срам! Как можно в дела мужа и жены вмешиваться? - возмущались и щипали себя за щеки старухи.

- Пусти, Артыкбай, - побледнев, крикнул Досмаганбет. - Посмотрим, как он ударит... Ну, ну, попробуй!..

Гнев рябого сразу погас, схлынул. Он застыл, заморгал, замигал, как обиженный ребенок, который вот-вот заплачет, и, отвернувшись, поплелся домой.

Тогда Досмаганбет оглядел собравшихся.

- Это что еще такое? Почему человека науськивают, как собаку? - крикнул он. - Кто звал сюда смутьянов-стариков? А уж коли пришли - так сидели бы, не рыпались.

- Эй ты, Досмаганбет, не шибко-то ори! Небось не единственный начальник... - начал было Баймаганбет, но на этот раз председатель аулсовета оборвал его бесцеремонно.

- Ладно, почтенный! Знаем, что и ты когда-то судьей был. Но это ведь при Николае было. Такие судьи теперь нам не нужны. Довольно вам мутить народ, пошли бы домой подобру-поздорову.

- Слушай, Досмаганбет! Кому ты это говоришь?

- Вам говорю! Поняли? Идите, идите, почтенный. Здесь не место для словоблудия.

Уполномоченный сурово нахмурился и, поглядывая на Баймаганбета, приготовился что-то записать. Бывший судья, ни перед кем в жизни не робевший, тут вдруг заметно осел. Он почувствовал, как толпа вдруг странно замолкла, никто даже не пытался заступиться за него. Если председатель аулсовета захочет, так эта толпа запросто перекинется на его сторону. Сейчас бывший бий это понял особенно ясно.

Он молча встал и пошел. За ним потянулось несколько старичков, точно верблюды на выпас.

Уполномоченный начал записывать желающих.

- Эй, Калампыр, ты записываешься?

- А ты, Кумисай?

- Запиши, пожалуйста, и моего благоверного, -улыбнулась Бикасап.

- Э, он же ведь ушел злой на весь свет!

- Ничего, помиримся. Он у меня отходчивый...

Через несколько дней в ауле Сакен открылась школа по ликвидации безграмотности. На первое занятие пришло около сорока человек...