Страница - 2

ПЯТЬ ТЫСЯЧ ПИСЕМ

Само собой разумеется: жизнь и литература у Снегина не замыкались на одной только Семиреческой земле, Панфиловской теме или на выступлениях о проблемах правильных (или неправильных) топонимических переименований. Круговерть Бытия активно сводила его с новыми географическими координатами, с новыми социально-экономическими проблемами, с новыми людьми. Но каждый из этих людей, опять-таки говоря точными словами Надежды Федоровны о ее брате, был Снегину интересен и дорог. Рядом с ним и поодаль жили и трудились многие художники слова, видные деятели культуры и прочая и прочая. Но, право, ведь далеко не каждому другие люди писали такие письма, какие ее родной брат получал всю свою жизнь.

О! Кто только не обращался к нему!

Бывшие красные партизаны Великой Гражданской Смуты. Строители Беломорканала и Турксиба. Герои Хасана и Халхин-Гола, Китая, Испанской эпопеи, Финской кампании, Отечественной войны, Афганской и Чеченских войн. Увеченные воины. Вдовы-красноармейки. Маршалы почти всех родов войск. Командующие военными округами. Узники ГУЛАГа. Другие жертвы сталинских репрессий. Мусульманские авторитеты. Раввины. Католические и православные священники. Партийные, советские, профсоюзные, комсомольские работники. Акыны и шаманы. Ударники коммунистического труда. Новаторы и консерваторы. Начинающие стихотворцы и прозаики. Физики и лирики. Капитаны дальнего плавания. Мастера графики и живописи. Изобретатели вечных двигателей. Жрецы Мельпомены. Классики мировой литературы. Эмигранты и реэмигранты...

Обращались чаще всего с настоятельными просьбами помочь в чем-то существенно значимом, а то и в самом главном. С тайной исповедью или душевным приветствием. Реже — с искренним желанием в чем-то поддержать или, наоборот, подлым стремлением уязвить подколодно. Добрых и светлых писем, разумеется, неизмеримо больше, чем завистливых и вздорных.

Вот строки одного из их превеликого множества, с которым довелось ознакомиться мне в Центральном Государственном Архиве Республики Казахстан в личном фонде Дмитрия Федоровича при содействии опытных архивистов ЦГА РК М.Ж. Ха-санаева, Б. Т. Жанаева, Г. В. Воротынцевой, Ж. Н. Бахтыга-лиевой, других хранителей древностей, с полного благословения его сына Дмитрия Дмитриевича:

"Вы умеете всегда так написать сердечно, что Ваши письма для меня — несколько одинокого и замкнутого в себе человека всегда светлый луч" (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 1, д. 550, л. 2).

Или другое признание:

"… После Вашего убытия я живу под впечатлением нашей встречи и не могу не выразить доброго чувства, которое, видимо, надолго сохранится в моей памяти.

Ваша обаятельная простота и человеческая скромность подкупают душу, проникая в глубь ее и оставляют милый след, по которому идешь вновь при воспоминании и чувствуешь, что ты обогатился… "(ЦГА РК, ф. 1965, оп. 2, д. 348, л. 24).

Еще одно признание — из превеликого множества подобных:

"Я бесконечно Вам благодарен за теплое сердечное письмо… Вы первый, разбирая мой несовершенный рассказ, заговорили со мной как с товарищем" (ЦГАРК, 1965, оп. 1, д. 567, лл. 3, 5).

Восточноказахстанский шахтер Николай Гниденко выражал благодарность Снегину в девяти звучных четверостишьях, а фронтовик Борис Максименко — в своеобразной поэме, пусть не шибко совершенной с точки зрения профессионального мастерства, зато преисполненной самого искреннего чувства:

"Стихи Твои в потрепанной книжонке Носил я в сумке полевой И на привале, где-нибудь в хатенке Читал их — видел город мой, Край необъятный и навеки вольный И арыки с хрустальною водой, Сребристый тополь стройный, Джамбула старого с домброй..." (ЦГА, ф. 1965, оп. 1, д. 546, лл. 1-2).

А добродетельная москвичка-писательница, удачно разыскав по всей послевоенной столице позарез нужное тяжко увеченному на фронте Снегину целительное снадобье (кальцит), отправляла оное в Алма-Ату (тогда говорили и писали несклоняемо — в Алма-Ата) по железной дороге с проводником международного вагона, неким Василием Никифоровичем. В приложенной большой записке давала краткие аттестации, житейские советы, делилась союзписательскими новостями, вспоминала Алма-Ату и алматинцев:

"… он (т.е. Василий Никифорович. — В. В.) немного жулик, но с ним Вы можете вступить в благотворный контакт и получать через него из Москвы если не сахар, за которым нужно чуть-чуть постоять в очереди, то конфеты и "духовитое" мыло, которого здесь завались… Союз ушел в летний долгосрочный отпуск. Фадеев — на три месяца… Об Алма-Ата и алма-атинцах думаем и говорим часто и нежно. Город Ваш, друзья, прекрасен, а люди все больше в нем -родственники. Желаю Вам хорошего лета, хороших стихов. Будете в горах, поклонитесь, пожалуйста, им от меня..." (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 1, д. 546, л. 1).

Да, именно через Снегина соприкасавшиеся с его чистой душой люди сами страстно и навсегда влюблялись в Алма-Ату и Казахстан, влюбляли в них других.

"Вы — хороший человек, Дмитрий, близкий по духу поэт, мне не хочется прерывать нити нашего живого общения. Казахстан, видимо, прочно входит в мою судьбу. Вы повернулись ко мне той стороной своего душевного облика, который не забывается. Ия вам за это благодарен. Хороших и созвучных людей не так уж много встречается на пути. В годы своей легкомысленной молодости я не берег таких встреч, а сейчас они для меня — крупицы золота", — писал Снегину из Ленинграда еще до Великой Отечественной уже тогда широко известный поэт Всеволод Александрович Рождественский (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 1, д. 580, л. 33).

Магически очаровывали Рождественского сокровищницы казахского фольклора, героические деяния легендарных повстанцев Исатая Тайманова и Махамбета Утемисова, философская поэзия Абая Кунанбаева. Уже в Тридцать шестом году вышли "Избранные стихи" Абая в русском переводе Рождественского.

"Вот и пришел праздник на улицу казахской поэзии!” — восторженно сказал об этом Ауэзов. В журналах "Звезда" и "Ленинград" Рождественский ведал поэзией. Пережил блокаду Ленинграда. По уже преклонному возрасту его не брали в Действующую Армию. Тогда он по жестокому морозу прошел 23 километра и добровольцем записался в Народное Ополчение. Связей со Снегиным не терял. Воевал отважно. Гордился этим. Работал в боевых газетах. А после войны снова в журналах "Звезда" и "Ленинград", вскоре накрытых зубодробительным постановлением ЦК ВКП(б), инициированным Сталиным и оранжированным Ждановым-старшим. (Был еще и его сын — Жданов-младший, заведовал Отделом науки ЦК; яблоко от яблони далеко упало — плохо о младшем мало кто отзывался). Пережил Рождественский и этот свинцовый сталинско-ждановский удар. В самые трудные дни и годы Снегин и он взаимно поддерживали друг друга.

Творец известного на весь мир "Броненосца 14-69" Всеволод Иванов в трудный послевоенный год доверительно сообщал своему земляку (по рождению Иванов — казахстанец): "Получил Ваше письмо и книгу стихов "Голубые широты ". За то и другое — спасибо. Книгу прочел с удовольствием. Мне особенно понравились "Абай" и "Россия"… Жизнь (в Москве) дорогая… Семейство мое расширяется. Дочь вышла замуж и уехала с мужем в город Горький (мужу нее молодой ученый, физик, читает курс лекций в Горьковском университете). Старший сын тоже в ближайшие месяцы женится… и, представьте себе, обе пары требуют свадебного путешествия в Казахстан, который я расхвалил на свою голову" (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 1, д. 553, л. 2).

Сам Иванов, толстенно-очкастый и на вид округло-неуклюжий, увлекался еще и (кто бы подумал!) альпинизмом. Бывая в Алма-Ате, он непременно гостил у Снегиных и однажды оставил у них в шкафу на много лет свои огромные буцалы с шипами. Об этом 29 сентября 2001 года поведал мне Дмитрий Дмитриевич, когда мы с ним несколько часов кряду, не отрываясь, просматривали у меня дотемна материалы о его отце и очень-очень о многом тогда вспомнили.

Прекрасный поэт Ленинграда и всего Союза, Герой Социалистического Труда Михаил Александрович Дудин признавался: "Казахстан стал мне родным, и доблесть его души и мудрость его, слава всегда со мной, в моей душе, как мужество и благородство, и я поворачиваю голову в ту сторону, где поднимается солнце, и соколы моей любви летят туда, в ту сторону моей памяти" (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 2, д. 208, л. 12).

Начавший печататься еще в Четырнадцатом году в большевистской газете "Правда" (рассказ "Кормилец") и поддержанный Горьким, писатель Николай Иванович Анов (Иванов), будущий лауреат Государственной премии Казахской ССР (за историко-революционный роман "Выборгская сторона"), писал из Москвы:

"Милый Дмитрий Федорович!

Повесть о Плещееве у меня разрослась. Пишу седьмой лист и еще, видимо, листик набежит. Называется "Ак-Ме-четъ”… Меня тянет Казахстан. Я ведь его очень люблю… Предложил "Казправде" сделать ряд очерков о новостройках. Если согласятся использовать меня как очеркиста — тогда приеду и привезу Вам "Ак-Мечетъ "...

В другом письме Анов сообщал Снегину, что собирается судиться с киностудией, где его обидели материально — за полностью одобренный материал "уплатили только 25%". Просил помочь. (ЦГА, ф. 1965, оп. 1, д. 541, лл. 1-2).

Естественно, помог Снегин. И поддержанная им историческая повесть "Ак-Мечеть" тоже не прошла не замеченной, как и остальные произведения Анова, вскоре окончательно ставшего казахстанцем.

Читая эти и многие другие письма впервые, я невольно вспомнил — обстоятельствам было угодно (о, этот излюбленный Онегиным вослед за Пушкиным мотив странных сближений!), чтобы лауреатский знак и диплом Анову довелось вручать мне ему на дому, невероятно больному и немощному, с известным казахским писателем и давним моим другом Бе-кежаном Тлегеновым (Оба мы тогда были в инструкторах Отдела культуры ЦК Компартии Казахстана, которым курировал секретарь ЦК по идеологии Саттар Нурмашевич Има-шев, а заведовал Отделом Михаил Иванович Исиналиев). Нас поразили невероятная теснота ановского обиталища и, конечно же, сам никудышний вид седого и худого Николая Ивановича. Казалось, он был уже не жилец на этом свете. Но престижная премия его приободрила, а вскоре после нашего вручения Динмухамед Ахмедович Кунаев поспособствовал получить Анову новую квартиру, в которой писатель относительно благополучно прожил еще лет десять.

Повторю: никогда не похвалялся Снегин вслух такими письмами и вообще ничего не говорил о них. Ни мне, ни кому-либо еще. Будто бы их и не было в природе!

А они, нередко выжелтевшие от времени, и поныне одно другого краше. Ну к кому еще другому обращались так в письмах, как к Снегину: "Многоуважаемый, чуткий и незабываемый Дмитрий Федорович!" (ЦГА РК, ф. 1965, оп. 1, д. 661, л. 8)!

Читаю-перечитываю эти письма — становится жарко на сердце. Довоенные и послевоенные. С литерами армейской цензуры и без. Аккуратно отпечатанные на портативной машинке и неровно написанные от руки — карандашом ли, чернилами, взрослым или детским почерком. Сугубо деловые или оправленные в шутку.

Горестные или счастливые...

В один из дней великого бдения в архиве, захватив с собой электронный калькулятор, я с помощью его прикинул: если бы издать часть переписки Снегина только с ее Тридцать шестого года по Шестьдесят пятый, зафиксированной первой архивной описью, то вышел бы том объемом не менее 1240 страниц! Плюс 868 страниц периода Шестьдесят пятого -Семьдесят шестого годов. А ведь и во второй описи каталогизированы еще 2969 листов!

Стало быть, эпистолярное наследие Дмитрия Федоровича только на середину 70-х годов XX века превышает ПЯТЬ ТЫСЯЧ более или менее систематизированных. Причем многие из них, говоря сленгом архивистов, с оборотом, т.е. с текстом на обратной стороне страницы. Но ведь множество других рассеянных по белу свету писем и других документов, так или иначе относящихся к Снегину, никем и никак не учтено! А вообще Снегинский массив в Центральном Государственном Архиве Казахстана по количеству дел уступает разве что личному фонду его давнего друга и сомышленника, академика Каныша Имантаевича Сатпаева.

Богатство необъятное, поразительно-бесценное. И, повторяю, далеко не полное. Не полное уже хотя бы потому, что Снегин никогда не скупился на время, отдаваемое им другим людям. Для него не ответить на письмо было равносильно тому, что не пожать протянутую к тебе руку. Однако ни его писем, ни писем к нему годов после середины 70-х (считай еще за целую четверть столетия и даже более!), пока нет ни в ЦГА РК, ни (насколько знаю) в других архивах и хранилищах. Многие из документов рассеяны повсюду — корреспонденты у Снегина были не только в СССР, но и в европейских и азиатских странах, Новом Свете.

Исключение составляет Архив Президента РК — еще при жизни Дмитрия Федоровича я сдал туда, считаю, примечательные материалы, а также (Бог и архивисты тому свидетели!) рукописные фрагменты своего повествования "Мой Снегин".

Снегин не писал безразмерных эпистол — как правило, полторы — две страницы. Но зато почти всегда исключительно точных и емких.

Без каких-либо лишних фраз, ложной зауми, нарциссиан-ского самолюбования, без тщеславных расчетов на Историю.