Страница - 25

С ПОЛИЧНЫМ

П. КИМ

Долгий телефонный звонок прервал мои приготовления ко сну.

— Слушаю,— отозвался я.

— Приезжайте немедленно в управление. Машина к вам послана.

Я посмотрел на часы. Было далеко за полночь. На улице не слышно было гомона, только изредка проезжавшие машины да отдаленные паровозные гудки нарушали ночную тишину. На столе лежала стопка газет, скопившаяся за командировку, которые собирался перед сном просмотреть. «Что случилось? Ведь о поездке должен доложить утром как было условлено»,— подумал я, но тут же рассудил, что не стоит ломать голову, потому что через нее колько минут все станет и без того ясным.

...Я вошел в большой кабинет, поздоровался. Начальник управления молча кивнул головой и протянул мне листом бумаги:

— Читайте.

Это была расшифрованная телеграмма, в которой со общалось, что все сотрудники гоминдановского консульства в Семипалатинске должны были переехать в Читу для продолжения службы в тамошнем представительстве, но не все они прибыли. В шифровке нас просили срочно проверить, не остановился ли кто из выехавших в Караганде и нет ли среди них китайца Хан Янина, работавшего поваром в ныне упраздненном гоминдановском консульстве.

«Странное совпадение», — подумал я. Только вечером в старом городе мне сообщили о приезде вчерашним ночным поездом из Новосибирска трех неизвестных людей км тайского происхождения: двух мужчин и одной молодой женщины. Они остановились в старом городе по улице Тринадцатой-загородной.

Улица эта проходила недалеко от городского рынки. Дома там стояли каждый как-то по-своему, беспорядочно и не имели номерных знаков. Даже сами жильцы не всегда знали номера соседних домов. Это был один из самых неуютных районов города. И поэтому люди называли его «Шанхаем».

В «Шанхае» в то время проживали многие китайцы. Большинство из них формально значились сборщиками утильсырья, а фактически занимались спекуляцией галантерейными товарами и другой дефицитной мелочью. Шел четвертый послевоенный год, и большое жилищное строительство только намечалось. Район этот по генеральному плану застройки подлежал сносу, а пока «славился» темными комбинациями махинаторов и дельцов. Немало хлопот доставляли и хулиганы. И если приехавшие были теми, о ком речь шла в шифровке, то можно было не сомневаться, что здесь они сумели найти себе приют. Я поделился своими мыслями и сомнениями с начальником о неизвестных, прибывших ночным поездом из Новосибирска, и спросил:

— Нет ли каких сообщений из областного управления милиции?

— Нет,— ответил он.— Но эти залетные птицы попали не случайно. Может среди них и находится интересующее нас лицо.—Он помолчал и затем продолжал.— Займитесь этим делом. Медлить нельзя. Помните, что вам, наверняка, придется иметь дело с опытным и хитрым врагом, прекрасно владеющим нашим языком и хорошо знающим нравы и обычаи местного населения. Думаю, что иностранную разведку очень интересует наш промышленно-экономический район.

...Спустя 5 дней после приезда неизвестные явились в областное управление милиции. Двое из них — мужчина и женщина — встали на учет в отделе виз и регистрации иностранцев. При этом мужчина рассказал сотруднику милиции, что он с женой служил в гоминдановском консульстве в Семипалатинске. Но консульство упразднено, поэтому они приехали в Караганду на постоянное жительство.

Второй мужчина, по внешности больше похожий на монгола, документы на оформление не сдавал, хотя пришел вместе с супружеской парой. Сотрудник, беседовавший с этими китайцами, сказал, что второй мужчина присутствовал при разговоре и внимательно слушал его. Но была в его лице какая-то настороженность, во время беседы он молчал и так же молча ушел.

Почему же этот, третий, не встал на учет? Кто он такой и зачем сюда прибыл? Эти вопросы необходимо было решить и как можно быстрее. Не представило труда узнать, где он живет. Хозяйке он заявил, что пробудет у нее в доме не более пяти дней. Он рано уходил из дому и возвращался затемно. Где он пропадал с утра до вечера и чем занимался целые дни, оставалось неизвестным.

Прошло еще некоторое время и установленным наблюдением было выяснено, что не вставший на учет в милиции человек и есть тот самый повар бывшего гоминдановского консульства в Семипалатинске Хан Янин, который не доехал до Читы, но оставалось неизвестным, почему он скрывал свою прошлую работу в консульстве.

На наш запрос Семипалатинское управление госбезопасности прислало довольно интересный ответ. Бывший повар консульства Хан Янин характеризовался общительным и довольно разговорчивым человеком. Каждый день он выходил из здания консульства с корзиной в руках и шел на городской базар, где покупал различные продукты, Там, на базаре, он часто встречался с неизвестными людьми и о чем-то подолгу разговаривал с одними и обменивался краткими фразами с другими. В письме из Семипалатинска было также сообщено, что, прописываясь там на жительство, Хан Янин сообщил о себе следующее: родом он из Китая, в 1939 году нелегально перешел государственную границу СССР со стороны Маньчжурии, был задержан пограничниками и осужден за нарушение границы на два с половиной года лишения свободы. После освобождения из заключения проживал в Коми АССР и Карело-Финской АССР, а затем переехал в Семипалатинск.

На наши запросы из Перми и Петрозаводска ответили, что ничего предосудительного о Хан Янине сообщить не могут. Тем не менее все это выглядело теперь в совершенно новом свете. Наши подозрения о принадлежности Хаи Янина к разведке окрепли. Что же привлекло его в Караганду? Пока мы посылали запросы и анализировали ответы, сопоставляя их с теми крупицами сведений, которые удалось накопить о первых днях пребывания Хана в нашем городе, он переехал на другую квартиру, сняв комнату с отдельным ходом из коридора, встал на учет в отделе виз и регистрации иностранцев и прописался на постоянное жительство.

Дело принимало неожиданный оборот, осложнялось. Похоже было, что Хан собирался надолго обосноваться и Караганде. Он к этому времени завел знакомство со многими людьми. На его квартире по вечерам часто собирались китайцы. Здесь в длительных и обстоятельных разговорах они делились воспоминаниями, рассуждали о теперешней жизни и часто говорили о будущей.

Хан проявлял повышенный интерес К самым обычным, казалось бы, разговорам. С большим вниманием разбирался он в подробностях жизни каждого и особенно в настроениях и взглядах своих собеседников. А разговоров и споров каждый раз хватало. Некоторые китайцы, что называется, молились на генералиссимуса Чан Кайши. Другие, наоборот, осуждали его правление и благожелательно оценивали победу револции в Китае, мечтая вернуться на родину. Какова была цель Хан Янина, оставалось только гадать. Можно было предполагать, что он ищет единомышленников или выявляет сторонников гоминдана и его противников. Не исключалось, что кто-то из этого окружения был тем передаточным каналом, по которому Хан получал указания и передавал свои сообщения.

Через месяц Хан Янин предупредил хозяина дома, что выезжает на несколько дней, и просил, чтобы комнату его не сдавали. Действовать нашим товарищам предстояло в незнакомой обстановке, все возникающие вопросы решать самостоятельно.

На вокзале Хан взял билет на поезд, следовавший в Петропавловск. В вагоне он вел себя спокойно, но в Петропавловске пересел на поезд Москва — Владивосток, а по прибытии в Новосибирск неожиданно покинул вагон. Почти два часа бродил он по городу, меняя маршруты и выбирая малолюдные улицы, заходил в магазины, но ничего не покупал. Нередко Хан останавливался и озирался по сторонам и даже возвращался назад. Наконец он подошел к телефону-автомату и куда-то позвонил.

... Было около пяти часов вечера, когда Хан прошел через мост за Каменку и при входе в сквер сел на скамейку. Осмотревшись, он достал газету и уткнулся в нее. Мимо проходили люди, проезжали машины. Время шло. Хан кого-то ждал. Но вот рядом с ним сел человек в темных очках. Он также внимательно посмотрел по сторонам и перекинулся с Хан Янином несколькими словами. Хан что-то передал подсевшему к нему человеку. Поговорив, они разошлись.

Через три дня Хан Янин возвратился в Караганду. С этого момента он стал ежедневно выезжать в пригородные районы. Там он подолгу крутился по улицам поселков, примыкавшим к шахтам, делая вид, что кого-то ищет.

Прошло еще около месяца, и Хан вновь заявил хозяину о своем отъезде в гости к знакомым, сказав, что на этот раз, возможно, пробудет там долго. Но, если уезжая в первый раз, он просил не сдавать квартиру и дал хозяину задаток, то теперь ничего не сказал насчет комнаты. Дли нас это был многозначительный признак. Мы поняли, что медлить нельзя.

На следующий день Хан Янин явился на вокзал и купил билет. Но уехать мы ему не дали. Задержать его удалось без шума, так что никто не обратил внимания. При обыске у Хана обнаружили детальные данные о промышленных объектах Карагандинского бассейна, подробные записи бесед с китайцами и другие материалы, изобличающие его в принадлежности к гоминдановской разведке. На следствии Хан Янин признал, что направлялся и Новосибирск на очередную встречу с генеральным гоминдановским консулом Люй Туйлунем и вице-консулом Сей Чживенем для передачи им собранных материалов.

Выяснилось что в 1938 году, за год до перехода границы СССР, он добровольно поступил на службу в японский карательный отряд и не раз принимал активное участие в карательных экспедициях против китайских партизан. В феврале 1939 года японская разведка завербовала Хан Янина и его забросили на территорию СССР со шпионским заданием — собрать данные о дислокации частей Красной Армии в приграничных районах с Маньчжурией, ее личном составе, вооружении, техническом оснащении. Тогда он не смог выполнить задание: при переходе границы советские пограничники задержали его.

Тут бы, как говориться, и понять, что кривая тропка к добру не приведет, Однако Хан Янин предпочел путь шпиона.

ОДИН В ДВУХ ЛИЦАХ

Васильев уже собирался домой, когда позвонил заместитель министра Сакенов.

— Зайдите, Петр Викторович, — сказал полковник. — Есть дело.

Невысокого роста, подтянутый и обычно спокойный, Байзулда Сакенов на этот раз был чем-то встревожен. Он сидел за большим письменным столом и его слегка прищуренные, отливающие желтизной, темные глаза отражали озабоченность.

Подполковник Васильев поздоровался, сел на стул. Сакенов сказал:

— Вчера в полночь службой ВНОС было зафиксировано нарушение воздушного пространства Молдавии. Пройдя по курсу на Тирасполь, самолет возвратился обратно и западнее города Измаила ушел в сторону Румынии. Вскоре на железнодорожной станции Бендеры был задержан, а после выяснения личности арестован Умяр Деникаевич Юсипов. Он оказал сопротивление и пытался покончить жизнь самоубийством с помощью яда.

Юсипов, он же Измаил Ахметович Османов, оказался агентом иностранной разведки. Самолет, с которого был выброшен на парашюте Юсипов-Османов, стартовал из Афин. Вместе с агентом летел еще один человек. Его обнаружить пока не удалось, объявлен всесоюзный розыск. Возьмите шифровку, наметьте необходимые мероприятия на территории Казахстана.

Сакенов встал, подошел к карте, стал разглядывать надписи, где предполагалась выброска второго агента-парашютиста.

— Сдается, это задание—спланированная антисоветская акция из уже известной нам кампании, направленной на то, чтобы выведать наши государственные секреты.

Со слов Юсипова-Османова стало известно, что второй агент после приземления должен выехать в Казахстан. По данным органов госбезопасности Молдавии, собранным через поисковые группы, им, возможно, является некий Сергей Федоров. Ему около 25 лет. По паспорту проживает в Москве. При проверке документов работниками милиции Федоров, кроме паспорта и военного билета, предъявил справку, что работает на табачной фабрике «Ява», сейчас находится в отпуске.

— Я прошу,— сказал Сакенов,— позаботиться, чтобы наши мероприятия по розыску этого опасного преступника выполнялись четко. Держите меня в курсе дел.

Между тем Федоров, выйдя из опасной зоны, продвигался на восток, хотя и не быстро, но, как ему казалось, уверен но и без серьезных осложнений. Об аресте летевшего в самолете с ним парашютиста он не знал. Фальшивые документы, которыми был снабжен разведкой на территории ФРГ, сыграли свою роль. С помощью их, на первых порах, ему удавалось избежать разоблачения. И вот спустя некоторое время он попадает в поле зрения петропавловских чекистов.

* * *

...Было около полудня, когда уже немолодой мужчина в сером костюме несмело перешагнул порог кабинета начальника оперативного отдела областного управления майоре Кудрявцева.

— Я Горохов,— представился он.— Утром звонил, просил принять по неотложному делу. Но в конце месяца, как обычно, на заводе аврал. Вот начальник цеха и задержал малость. Извините...

— Конечно, план надо выполнять,— улыбнулся Кудрявцев, вставая из-за стола.— Проходите, Савелий Иванович, садитесь. Мне уже говорили о вас.

Кудрявцев позвонил. Вошел капитан Иванов с красными от бессонницы глазами.

— Я вам нужен, Александр Никитич?

— Да, очень!—Давайте, Василий Романович, послушаем, что скажет Савелий Иванович Горохов, который еще ночью приходил к сержанту милиции Каргину. Запишите все, что считаете полезным. Итак, слушаем вас, Савелий Иванович.

— Вечером в воскресенье,— сказал Горохов,— я был на футбольном матче и домой вернулся уже в сумерках, Жена предупредила: «Тебя ожидает фронтовой друг Сережа». Признаться, я никого не ожидал в столь поздний час. Прошел в комнату. За столом сидел мужчина и читал свежую газету. Я не сразу сообразил, кто этот человек. А он, улыбаясь, подает мне руку, здоровается. «Своих,— говорит,

— не узнаешь, Савелий. Нехорошо!»—«Ба! Кузьма Сараев. Да ты ли это?—невольно вырвалось у меня.—Какими судьбами? Домой едешь или как?»—«Тише, Савелий,— предупредил Кузьма, поглядывая на дверь.— Отныне называй меня Сергеем. Так надо. Да я к тебе не надолго. Сегодня же уеду». Лицо гостя как-то сразу изменилось, помрачнело. Его предупреждение насчет имени меня насторожило, но я не подал вида. Какой-то внутренний голос подсказывал: неспроста ты, брат, стал Сергеем.

Я подумал, что гость сам скажет об этом. Кузьма вскоре прервал мои размышления. Спросил: «Как у тебя сложились дела после возвращения в Союз в 1946 году? Отсидел положенное или же сумел выпутаться?» Я ответил: «Дело мое оказалось не столь сложным. Разобрались, что к чему и через три месяца отпустили с миром. С тех пор живу вот в этом городе. Женился. Имею сына, Витей звать. Два года назад окончил техникум. На судьбу жаловаться не могу. Работаю на заводе сменным мастером. Отношение со стороны начальства и товарищей хорошее». Сараев поднял на меня удивленно глаза, со вздохом, заметил: «Тебе повезло».—«А у тебя что, неприятность какая?» Кузьма снова вздохнул: «Да, понимаешь, в историю одну попал. Связано с женщиной. Ты ни о чем не говори жене, другим тоже. Мы с тобой фронтовые друзья и наши личные секреты знать никто не должен».— «Ты о чем, Кузьма, речь-то ведешь?»— «Сергей я, — прошипел сквозь зубы Сараев.— Запомни! Если узнают, нас с тобой отведут куда следует». Наступила неловкая пауза. Мы оба молчали. Сараев наконец сказал: «Не обижайся. Мое предупреждение не лишнее. Ведь мы с тобой бывшие репатрианты, побывали в лагере перемещенных лиц. А то, что я Сергей, не удивляйся. По глупости своей пооткровенничал с одной девчонкой, но не женился. Так она наплела на меня, чего и во сне не приснится. Пришлось сматывать удочки, менять паспорт...» Открылась дверь, в комнату вошла Надежда, моя жена. Сказала, что ужин готов, но надо сбегать в дежурный магазин. «Не ходите — вмешался Кузьма. — Я знал, что будут излишние хлопоты и заранее прихватил с собой русскую да пару бутылок пива». Подав на стол, Надежда извинилась перед гостем, ушла укладывать сына. Мы остались вдвоем. За ужином Сергей, я буду называть его этим именем, рассказал: «Выбрался из Германии только осенью сорок девятого. Надоело скитаться на чужбине. Подался к своим. Сколько пришлось перенести лишений и мытарств, пока не приобрел документы. Об этом долго рассказывать, да и ворошить прошлое не стоит. Сделал это с одной целью: хотел спокойно жить и работать. Так я стал Сергеем. Но Светлана, о которой говорил вначале, спутала все карты. Как-то проговорился, что знаю немецкий язык. Девка за эти слова зацепилась, стала выпытывать: откуда, мол, знаю. Ну и началась между нами перепалка. Потом письмо от друга нашла: его забыл уничтожить вовремя. Узнала, что не Сергей я, пригрозила милицией. Не раздумывая, снялся с якоря, чтобы быть подальше от греха. У меня есть друзья. Отсижусь у них, пока не успокоится эта взбалмошная бабенка...» «Из рассказа я понял, что он умалчивает о главном. Но я не мог об этом сказать Сараеву прямо. Очевидно, уловив мои мысли, он спросил: «Ты что молчишь, Савелий? Или в чем сомневаешься?»—«Замечтался просто. На ум пришли события тех лет: плен, немецкие лагеря, издевательства». Сергей оживился: «Да, не сладко мы с тобой жили. Хлебнули горя, что и говорить. Об одном хочу предупредить: весь разговор должен остаться между нами. Ты слышал о выступлении Черчилля в Фултоне? Теперь бывшие союзники по коалиции перешли на другой курс и в скором времени надо ожидать больших перемен. Не исключены и военные действия. Нам об этом забывать нельзя». Вероятно, Сараев проверял меня. И я ответил: «Не искушен в тонкостях международной политики и поэтому не могу обсуждать такие вопросы. Но, думаю, сейчас войны быть не должно»,

— Сараев сказал, где он жил до ссоры со Светланой? — спросил Кудрявцев, внимательно слушавший Горохова.

— Кажется, на Украине. У моря, — ответил Савелий Иванович.— Да, да, вспомнил! В Николаеве жил. Работал на судостроительном заводе «Океан», большие деньги получал. Еще он выпытывал, какую продукцию выпускает завод, на котором работаю, нет ли конфликтов между рабочими и администрацией. Не придавая этому значения, я ответил: выпускаем, мол, станки для народного хозяйства, коллектив у нас хороший, администрация заботится о рабочих. «Выходит, там обманывали нас, репатриантов, когда говорили о конфликтах в СССР между рабочими и руководителями?»— заметил Сараев. Беседа затянулась. Мы несколько раз выходили на свежий воздух. Было темно. По небу плыли редкие облака. Свежий ветерок перебирал на деревьях листья. «Так ты мастером работаешь? Это неплохо,— сказал Сараев, когда я намекнул, что пора спать.— Послушай, Савелий. Не смог бы ты съездить в поселок, где живут мои родители? Матери деньги передать надо». «А ты разве не едешь к своим?»— спросил я.—«Не могу сейчас. Столько лет дома не был — и вдруг заявлюсь. Ты уж не откажи в любезности. Расходы, связанные с поездкой, оплачу, — достал из внутреннего кармана пиджака сверток, перевязанный черным шнурком. — Вот здесь пятьсот рублей. Вручи матери без посторонних. От Кузьмы, мол. Привет передашь... Скажи жив, здоров. Предупреди, чтобы молчала».

Сараев ушел. Ночевать у меня отказался, сославшись на то, что собирается уехать. Я проводил его квартала два, и мы расстались. Он обещал написать, как устроился на новом месте. Когда вернулся домой, жена упрекнула, что не уговорил фронтового друга остаться ночевать. Было около одиннадцати часов вечера. Меня тревожило поведение Сараева. Хотелось узнать, куда же он поедет, на ночь глядя. Я оделся, пошел на вокзал, он недалеко от нас. Среди пассажиров, у касс Сараева не было. Я понял, что он ловко провел меня. Тотчас разыскал сержанта милиции, дежурившего на вокзале, коротко рассказал ему обо всем. Вместе обошли залы ожидания, привокзальную площадь, заглянули в ресторан, в комнату отдыха железнодорожников... Из дежурки сержант милиции Каргин по телефону доложил о моем заявлении и, повесив трубку, сказал, что будут приняты необходимые меры.

Оставив свой домашний адрес, назвав место работы, я ушел. Но до утра не сомкнул глаз. Перед мысленным взором стоял Кузьма Алексеевич Сараев. Один в двух лицах. Теряясь в догадках, я невольно возвращался к прошлому...

Кузьма и я родились в одном районе, так что земляками доводимся. Сараевы жили богато. В коллективизацию их раскулачили и выслали на восток. В село вернулись в тридцать пятом. Об этом Кузьма рассказывал мне, когда вместе учились в механическом техникуме. Учеба Сараеву давалась легко, он с пренебрежением относился к сокурсникам, преподавателям. В январе 1943 года нас, третьекурсников, призвали в армию. Оба попали в пулеметное училище, которое находилось в одном из городов Средней Азии. Весной всех направили на фронт, под Воронеж. Служили в одной из рот 184-го стрелкового полка. В его составе участвовали во многих боях. В одной из жарких атак возле деревни Долиновка, что под Кременчугом, он пропал без вести. А вскоре и меня ранило осколком снаряда в бедро. Ночью подобрали санитары, но не наши, а немецкие. Почти месяц лежал в лазарете на окраине Кривого Рога. После выздоровления меня перевели в общий лагерь. Здесь я вновь встретился с Кузьмой Сараевым. Он дружески похлопал меня по плечу, спросил: «Что, Савелий, на фюрера будем работать?» Я удивился вопросу Кузьмы, был возмущен его поведением. Но, пересилив себя, сказал: «Мы с тобой один хлеб ели, из одной кружки пили чай. Да как ты можешь?.. Бежать надо к своим или к партизанам, бороться против фашистов!» Кузьма усмехнулся, с упреком заметил: «Знаешь, Савелий. Выбрось ты эту дурь из головы. Отсюда не убежишь, а под расстрел попадешь».—«Так что ж, по-твоему, мы должны делать?»—«А ничего. Будем ждать лучших времен. С немцами надо жить в дружбе. Наше время впереди». Позже военнопленные мне говорили, чтобы я не связывался с Кузьмой. Продажная, мол, он шкура. Почти всех военнопленных выгоняли на рытье окопов, ремонт дорог и мостов. Сараев же, я заметил, отсиживался в лагере. Ему доверяли вывозить со станции грузы, отправлять ценности, награбленные захватчиками. Вначале я опасался, что он донесет на меня. Но этого не произошло. Когда же обо всем сказал старшине Феоктисту Захаровичу, которого знал как советского патриота, он предупредил: «Прихвостень он немецкий, твой Кузьма. Будь с ним поосторожнее». В начале лета сорок четвертого большую группу военнопленных, среди которых был и я, погрузили в вагоны и под усиленной охраной отправили в Южную Германию. Так я потерял Сараева из виду.

— Остановимся пока на этом,— сказал Кудрявцев.— Вы, Савелий Иванович, можете пойти пообедать. Мы также сделаем перерыв, затем продолжим беседу. В вашем распоряжении полтора часа. Встретимся здесь же, в кабинете...

Горохов ушел. Чекисты, посмотрев друг на друга, улыбнулись. Кудрявцев позвонил дежурному, спросил о новостях. Их не было. Положив трубку, Александр Никитич спросил:

—Василий Романович, как по-вашему?

— Кузьма Сараев и Сергей Федоров,— ответил Иванов,— пожалуй, одно и то же лицо. Об этом говорят сообшения чекистов Молдавии. Только Савелию он не назвался Федоровым, побоялся. Версию о возвращении в СССР в 1949 году и Светлану придумал, чтобы морочить голову.

— С вашими доводами согласен, Василий Романович. Я доложу обо всем в Алма-Ату товарищу Васильеву, а вы срочно проверьте в военкомате. Надо узнать, когда Сараев был призван в Красную Армию. Да и милицию побеспокойте. Подготовьте письмо нашим соседям-омичам и кокчетавцам. Повторно сориентируйте нашу оперативную группу, посты милиции о тщательной проверке подозрительных лиц. Если Федоров не уехал поездом, то крутится где-то поблизости. Ну, а сейчас следует перекусить.

...К начальнику отдела Иванов пришел без пяти три. Горохов уже сидел на стуле у двери кабинета и читал книгу. Александр Никитич пригласил его к себе.

— Ну что же, Савелий Иванович. Продолжим нашу беседу.

Горохов сказал:

— Семь месяцев я пробыл в Людвигсбургском лагере V — А Штутгартского промышленного района. На одежде носил номер 99912, работал на руднике и на соляных шахтах Хейльбронна, а также на химическом заводе в Халле. После болезни с группой советских военнопленных, насчитывающей более ста человек, был отправлен в лагерь VII—А Верхней Баварии. Числился в рабочей команде 2699, что находилась в районе Моосбурга. Примыкал к подпольной антифашистской организации БСВ, существовавшей в лагере.

Перед самым концом войны, во время налета авиации, мне и еще девяти узникам удалось бежать. К побегу готовились заранее. БСВ снабдило нас гражданской одеждой. Разделившись на две группы, стали пробираться на восток. Шли ночью, днем прятались на болотах, в скирдах прошлогодней соломы. У крестьян, работавших на полях, выпрашивали корки хлеба. Весна была холодная, дождливая, и мы с трудом проходили за ночь 7—10 километров. На четвертый день обессиленные, голодные наткнулись в лесу на власовцев, которые сказали, что пробиться к Красной Армии нам не удастся: впереди немецкие войска. Кто-то заметил: «Попадете в руки СС или гестапо, вас расстреляют. Надо сдаваться союзникам». У нас не было выбора, и мы остались у власовцев.

Первого мая советские войска взяли Берлин, а четвертого мы сдались на милость передовым частям американской армии. Около месяца жили в палатках, затем перебрались в лагерь Фольцгофен. Здесь я встретился с Сараевым. Он был в гражданской одежде, а я в форме, выданной власовцами. — «Каким ветром тебя сюда занесло?— спросил Кузьма.— Ты что, воевал против своих?»—«Нет,— говорю,— не воевал». И рассказал все, как было. Он ухмыльнулся в ответ: — «Судить нас будут, если попадем к нашим». Я понял: не поверил он мне.

Был Кузьма со мной вежлив. Подарил костюм, давал на мелкие расходы немецкие марки. А однажды предложил поехать на заработки в Мюнхен. Я отказался. Вскоре Кузьма и его друг Кузнецов из лагеря уехали. Вернулся Сараев в лагерь Пассау в начале осени. Один... Западные пропагандисты были щедры на посулы, стремились отговорить нас от встреч с представителями командования советских войск. В своих лекциях они называли нас не иначе, как «перемещенные лица», клеветали на Советский Союз, с предубеждением отзывались о послевоенном переустройстве Европы и, в частности, немецкого государства. С Кузьмой Сараевым мы виделись ежедневно, ибо жили в одном большом трехэтажном корпусе. Он уговаривал меня не возвращаться в Советский Союз. На родине нас якобы ожидают тюрьма, пытки в НКВД. «Ты отказываешься,— как-то сказал мне Сараев.— Смотри, чтобы потом не пожалел. А я уже заполнил анкету и фотокарточку сдал. Уеду на запад».

Почти год жили мы в лагере для перемещенных лиц, а в мае сорок шестого я уехал домой. Здесь меня ждала печальная весть: мой отец, гвардии сержант Иван Анисимович Горохов, водитель танка, погиб под Кенигсбергом незадолго до окончания Великой Отечественной войны...

Вы спросите, почему Сараев остановился в нашем городе, зашел ко мне? Во-первых, Кузьма знал меня много лет. Считал, что я, как и он, побывал в плену, совершил преступление перед Советской властью. Кроме того, Сараев, очевидно, полагал, что я скомпрометировал себя связью с власовцами. Между прочим, у него здесь живут старушка-мать, сестры. Приехав в наши края, он в последний момент раздумал навестить родственников. Желание же дать матери знать о себе привело Кузьму ко мне. Это, конечно, мое личное мнение. Может, в чем ошибаюсь...

Савелий Иванович умолк. Было видно, он глубоко переживает неудачи в своей жизни. Спохватившись, Горохов спросил:

— Товарищ майор, что я должен делать с деньгами Сараева?

— Вы не беспокойтесь об этом, —сказал Кудрявцев.— Как с ними поступить, мы подумаем. Для начала сдайте деньги, нашему кассиру и получите от него приходную квитанцию.

— Хорошо.

Едва Горохов вышел из кабинета, как Иванов сказал:

— Кажется, вернулись оперработники, которым я давал задание о проверке Сараева. Разрешите на некоторое время отлучиться?

— Выясните, что им удалось узнать. Это для нас важно.

Через десять минут капитан Иванов докладывал Кудрявцеву:

— Призыв в армию Сараева городским военкоматом подтверждается. В учетной карточке имеется запись: «Пулеметчик второй роты первого батальона 184-го стрелкового полка Сараев Кузьма Александрович в бою за село Долиновка 21 декабря 1943 года пропал без вести». Случайно или преднамеренно он оказался в плену, мы этого не знаем. На войне все могло случиться.

— Это так,— согласился Кудрявцев.— Но Горохов говорил, что гитлеровцы ставили Сараева в пример как добровольно перешедшего на их сторону. Не верить ему у нас нет оснований. Ясно, что Сараев изменник, сотрудничал с фашистами. Кстати, вы получили сведения из милиции?

— В паспортном столе городского отдела милиции нашелся бланк на Сараева Кузьму, заполненный при получении им паспорта. Вот посмотрите.

Иванов положил на стол пожелтевший от времени небольшой листок с наклеенной в верхнем правом углу фотокарточкой. Внизу стояла дата: 27 декабря 194L года.

— Так вот он какой, этот Сергей, он же Кузьма Алексеевич Сараев,— задумчиво произнес Кудрявцев, разглядывая фотокарточку.

На него смотрел юнец с оттопыренными ушами, большим ртом и невыразительными глазами.

— Придется еще раз пригласить Горохова.

Савелий Иванович, вызванный на другой день, просмотрел фотокарточки, наклеенные на белом листе бумаги.

— Кузьма Сараев,— сказал он,— внешне изменился, раздался в плечах. На фотографии он выглядит худым, теперь лицо у него полное, лоснящееся, бычья шея. На голове густые русые волосы. На верхней губе шрам от пореза или ранения.

— Савелий Иванович, вы свободны. Спасибо за проявленную бдительность. Если понадобитесь, мы непременно обратимся к вам за помощью. До свидания!

— Удрал, Василий Романович, от нас этот прохвост? Как вы думаете?—спросил Кудрявцев.

Иванов развел руками.

— Выходит, удрал. Но обязательно появится через несколько дней.

— Конечно появится. Но где? Вот вопрос.

— Разберемся!

* * *

В годы войны капитан Власик служил в 510-м артиллерийском полку. Летом сорок второго на Калининском фронте Власик получил ранение, но остался в строю. Этот случай, а возможно, что-то другое, свел солдата-топографа с начальником отдела контрразведки 29-й армии. Вскоре Алексей Власик стал армейским чекистом. Помогал разоблачать вражеских лазутчиков, вел агитационную работу в войсках, был на хорошем счету в коллективе. После войны чекиста Власика перевели в Алма-Ату.

Всего час назад Васильев напомнил Алексею, что Федоров может появиться неожиданно и надо быть готовым ко всему. Капитан решил сходить к Раисе Антоновне Носковой, которую хорошо знал. Девушкой в девятнадцатом году Раиса стала бойцом Красной Армии и сражалась на Туркестанском фронте. По заданию штаба 1-й Революционной армии она дважды ходила в Актюбинск и Гурьев в самое логово белых банд Дутова и Толстова. Задача, поставленная командованием, была выполнена успешно. Смелости девушки завидовали кадровые военные разведчики. Сейчас Раиса Антоновна работает дежурным администратором гостиницы Дома колхозника. Щуплая, невысокого роста, с живыми глазами, излучавшими тепло, она добросовестно относилась к своим служебным обязанностям.

— Что же я должна делать?— настороженно спросила Носкова, когда Власик в разговоре намекнул о необходимости оказания помощи в розыске опасного преступника.

— От вас, Раиса Антоновна, требуется совсем немного: своевременно сообщить об этом человеке. Если, конечно, он появится в гостинице.

— Вы знаете, кто он?

— Не очень. Узнаем больше, когда задержим. Сейчас же я вам нарисую, так сказать, словесный портрет этого субъекта. Кстати, его фамилия по документам Федоров.

Власик рассказывал, а Раиса Антоновна старалась запомнить приметы Федорова, его одежду, с какими документами он может появиться в гостинице.

— Этот человек,— говорил Власик,—имеет деньги и может пойти на подкуп. Будьте осторожны.

— Это очень заманчиво, Алексей Афанасьевич. Вы так говорите, будто вместе жили с этим человеком. Он обязательно приедет в Алма-Ату?

— Этого я сказать не могу, Раиса Антоновна. Мы визитной карточки от него не получили. Но известно, что Федоров под видом москвича разъезжает по стране. Его видали в Молдавии и других местах. Не исключено его появление и на территории Казахстана.

Любознательная Раиса Антоновна готова была еще расспрашивать Власика, но он сказал, что задерживаться не может. И ушел.

Прошла неделя. Власик несколько раз заходил в гостиницу к Носковой. Как-то она сказала, что вечером из Актюбинска приехал Сергей Емельянович Федоров, сорокапятилетний агроном.

— Вашего Федорова, —заметила Раиса Антоновна, -нет и в помине. Да едва ли он прельстится нашей гостиницей. Скорее всего найдет частную квартиру.

* * *

Стоял сентябрь. В одно из воскресений Раиса Антоновна, как всегда, приняла дежурство, просмотрела записи о тех, кто поселился в гостинице, но ничего нового не обнаружила. Утром оформила документы на вновь прибывших. К обеду осталось два свободных места в общем номере. Во второй половине дня к администратору подошла девушка приятной наружности. Спросила: не найдется ли одно место в гостинице для мужчины. И очень обрадовалась, когда получила утвердительный ответ. Через некоторое время она появилась с молодым человеком. Увидев его, Раиса Антоновна невольно вздрогнула, но, поборов волнение, стала оформлять документы...

Определив Федорова в номер, Носкова на минуту задумалась. Нет, ошибки быть не могло. Все приметы, названные Алексеем Афанасьевичем, сходились. Раиса Антоновна стала звонить Власику. Но трубку никто не поднимал. Наконец, послышался голос:

— Вас слушают.

— Это вы, Алексей Афанасьевич?

— Да! А что случилось, Раиса Антоновна?

 — Новость! В гостинице остановился Сергей Федоров. Вам надо немедленно приехать Мне думается...

Но Власик перебил ее вопросом:

— Когда он пришел к вам?

— В пятнадцать часов ноль пять минут. Место в гостинице ему предоставила, а документы оставила у себя.

— Где он сейчас?

— Находится в номере. Кажется, готовит вещи, чтобы сдать их в кладовую на хранение...

Власик доложил Васильеву о телефонном разговоре с Носковой и получил указание тотчас направиться в Дом колхозника.

Петр Викторович предупредил:

— Как только ознакомитесь на месте с личностью Федорова, остановившегося в гостинице, его документами, незамедлительно доложите лично мне. Кто он? Если окажется тем лицом, которое мы ищем, дадим вам помощь. Все документы Федорова привезите в отдел.

— Где «гость», Раиса Антоновна? - спросил Власик, когда закрыл дверь комнаты дежурного администратора).— Есть ли возможность увидеть или понаблюдать за ним со стороны?

— А его уже нет! Пошел гулять с барышней по городу.

 — С какой еще барышней?!—удивился Алексей.

— А с той, что привела его, в гостиницу. Я сразу решила, что это тот Федоров, которого вы ищите. Серые колючие глаза, маленький рубец на верхней губе, хромовые сапоги. Смахивает на заправского купца, только без усов и бороды. Приметы, о которых вы говорили, сходятся. На лице ни тени волнения. Спокойный такой. Раскрыла паспорт — точно Федоров! Сергей Павлович. Чуть не вскрикнула. Спрашиваю: «Вы в командировке или как?»—«В отпуске,—говорит,— нахожусь. Приехал к родственнице».—«У вас отпускное удостоверение имеется, другой какой документ?» Гражданин порылся в бумажнике, подал справку табачной фабрики «Ява» о том, что находится в отпуске, Вижу, слово «Ява», как и говорили при встрече со мной, отпечатано красной краской. Нам с вами повезло... Поселила его в номере на четыре человека. Вы, Алексей Афанасьевич, подождите Федорова. Он, как я поняла, скоро вернется. А пока .посмотрите его документы.

— Знакомая его тоже поселилась в гостинице?—спросил Власик.

— Что вы! Даже не знаю, откуда она.

— Интересно! — Не успел приехать, а уже знакомую завел...

Через каких-нибудь полчаса Федоров появился со свертком в руках. Власик увидел широкоплечего, несколько развязного молодца и подумал: «Это он!». Федоров пошел в номер, переоделся. Теперь на нем были шерстяные серые брюки, коричневые туфли. Одежда несколько изменила внешность: Федоров стал более строен и, кажется, выше ростом. Он вышел на улицу, взял под руку девушку ждавшую его у подьезда, что-то сказал ей. Та кокетливо улыбнулась, и они зашагали по улице М.Горького. Потом были в ресторане «Алатау», пили вино.

Вечером Федоров и его знакомая долго бродили по аллеям парка имени 28 гвардейцев-панфиловцев, затем вышли на улицу Карла Маркса и любовались снежными вершинами Заилийского Алатау, четко проступавшими на темном, усыпанном яркими звездами небе.