Страница - 24

ПАРОЛЬ УТРАТИЛ СИЛУ

Ю. ЛУЗЯНИН

До этого случая Люба Насыпайко в здании Майского районного отделения МГБ не бывала и вообще в органы госбезопасности на обращалась. И теперь, открывая входную дверь, заметно волновалась. Не потому, что боялась. Нет, она не из боязливых, да и не чувствовала себя в чем-либо виноватой. Ее одолевала совсем другая мысль: «А что, если Илья пошутил, и она своим заявлением в органы поставит себя и его, родного брата, в неловкое положение? Нет, все же пусть проверят...»

В заявлении Насыпайко писала, что ее мужа и брата Илью, рабочих Ангренсорской геологоразведочной партии, сманывает бежать за границу какой-то Николай Семенович, их приятель по работе, обещая подарить им за границей моторную лодку...».

Когда ее спросили, кто этот «приятель», она, не зная его лично, ничего о нем сказать не могла, кроме того, что, по словам брата Ильи, это очень богатый человек, но состояние у него находится за границей. Там же проживают его братья.

В геологоразведочной партии оказался всего один Николай Семенович, — это был реэмигрант из Китая Кришталь, прибывший в СССР в ноябре 1947 года. В личном деле Кришталя значилось, что в геологическую партию Кайнаминской геологоразведочной экспедиции он прибыл в апреле 1948 года по назначению карагандинского треста «Казуглегеология». Начав работу прорабом горных работ, Кришталь вскоре возглавил один из отрядов этой экспедиции.

«Смотри-ка, как быстро пошел вверх», — подумал Федор Степанович Полторацкий, ответственный сотрудник Павлодарского управления МГБ, которому была поручена проверка заявления Любы Насыпайко.

Просматривая документы личного дела Кришталя, Федор Степанович обратил внимание, что в нем подшита никем не заверенная копия диплома, выданного Харбинским промышленным училищем. «Документ» свидетельствовал, что Кришталь Николай Семенович окончил названное училище в 1929 году и получил звание горного техника. Вместо трудовой книжки к делу была пркрбщена справка о его работе в течение трех месяцев на Северо-Уральском бокситовом руднике.

«Только и всего? Чем же он занимался раньше, ведь ему уже около пятидесяти лет. Как и когда он оказался за границей?» Один вопрос тянул за собой другой, словно. ухватился Полторацкий за цепочку.

Вопросов было много, а ответов... Ответы надо искать, не откладывая дела в долгий ящик, потому что сигнал был острый и серьезный.

Подготовив несколько писем, Федор Степанович задумался. Телефонный звонок прервал его мысли.

— Слушаю вас, — поднял он трубку и услышал голос начальника отдела Александра Михайловича Малкова.

— Чем вы сейчас заняты?

— Поступил сигнал на реэмигранта Кришталя, товарищ майор, и я...

— Очень хорошо,— перебил его спокойный голос,— зайдите ко мне.

— Садитесь и читайте, а затем поговорим, — протянул майор исписанный листок Полторацкому.

Чуть не в первой же строчке в глаза бросилась фамилия «Кришталь», и Полторацкий посмотрел на майора. Тот молча кивнул головой, предупредив невысказанный вопрос, и Федор Степанович углубился в чтение письма.

«На вечеринке геологов,—читал Федор Степанович мелкий убористый почерк, —я познакомился с реэмигрантом Кришталем Николаем Семеновичем и был свидетелем его антисоветских суждений». Далее приводились многие дословные высказывания Кришталя. Геологи дали ему отпор, один из них, Зенков, даже полез с ним драться, но этому помешала сожительница Кришталя Ольга Васильевна Муратова. Извинившись перед гостями, она увела Кришталя домой...»

Когда Полторацкий закончил читать, Малков спокойно спросил:

— Что вы на это скажете?

— Не исключено, что он вынашивает мысль о побеге за границу,—задумчиво ответил Федор Степанович.— Очевидно, Насыпайко написала нам правду о нем...

Вернувшись от начальника к себе, Федор Степанович, ңе включая свет, постоял у стола, а потом раскрыл окно, Глубоко вдыхая всей грудью прохладу, он засмотрелся Hi тусклое зеркало Иртыша, на яркие светлячки бакенов, выстроившихся до излучине реки в две линии, образующие тупой угол. Над водой прокатился низкий гудок. Полторацкий посмотрел на север. Небольшой буксир, расцвеченный ходовыми огнями, медленно волок темную тушу баржи.

«Хорошо бы, — подумал Федор Степанович, —посидеть на берегу да искупаться...» Но надо было по всем вопросам, которые они обсудили с начальником, набросать план мероприятий, чтобы утром внести последние уточнения и представить для утверждения руководству управления. Вздохнув, он закрыл окно и сел за стол...

Сделав все, что было можно для проверки двух писем, и предусмотрев необходимые меры к предупреждению возможного побега Кришталя с территории Павлодарской области, Федор Степанович выехал в Майский район, чтобы обстоятельно побеседовать с Насыпайко, а также проверить ее мужа Николая Соловьева и брата Илью. Как они реагировали на предложение Кришталя о совместном нелегальном уходе за границу?

Проселочная дорога то прижималась к правому берегу Иртыша, то отходила от него в степь. Шофер Александр Иванович время от времени останавливался, осматривал машину, подливал воды в радиатор. Дважды в такие остановки они закусывали, а потом ехали дальше. Оставив позади две сотни километров, они под вечер увидели село. К нему через реку переправились, когда уже совсем стемнело.

Беседа с Любой Насыпайко была полезной для дела, Федор Степанович еще раз убедился в правоте ее заявления. Соловьев же и Илья Насыпайко, как показала проверка, от предложения Кришталя отказались тогда же, когда он говорил с ними. Узнав об этом, Полторацкйй решился па проведение личных бесед с Насыпайко и Соловьевым. Оба они подтвердили, что Кришталь обращался к ним с таким предложением.

— Я и сам хотел сообщить об этом куда следует, — сказал Соловьев, —но все не выдавалось подходящего случая. Мы ведь несколько месяцев безвыездно жили в степи. С этим предложением Кришталь обратился к нам не сразу, — рассказывал он далее,—Долгое время вертелся около нас, часто делился своими взглядами на жизнь в Советском Союзе, а когда узнал, что мы раньше работали в Южно-Атасуйской геологоразведочной партии, пытливо расспрашивал, что ищет в недрах земли эта партия, куда отправляли на анализ керны, имеет ли партия специальную технику и интересовался многими другими подробностями, которые в общем дают возможность определить направление поисковой работы...

Почти то же рассказал и Илья Насыпайко.

Выслушав доклад Полторацкого о результатах поездки в Майский район, Малков сказал:

— Собранные вами материалы очень ценны, оставьте их у меня для доклада руководству управления, а сейчас займитесь поступившим в ваше отсутствие еще одним сигналом по этому делу. Крищталь усиленно навязывается в близкие приятели к кассиру Кайнаминской экспедиции Губанову. Надо это срочно проверить. Не подбирается ли этот делец к кассе. Да, возьмите у секретаря еще один документ о поведении Кришталя в быту.

Полторацкому скоро удалось выяснить, что Кришталь действительно усиленно пытался установить близкие приятельские отношения с Губановым с целью получения от него рекомендательного письма к его сестре, которая проживала в Москве. И эта цель оказалась довольно подозрительной: муж сестры Губанова служил в Министерстве морского флота СССР и располагал некоторыми служебными и государственными секретами. Как-то Кришталь вновь начал разговор об этом. Тогда Губанов спросил, зачем ему нужно рекомендательное письмо.

— А так, — уклончиво ответил Кришталь, — на всякий случай, может, когда буду в Москве, остановлюсь у них...

В быту и семье Кришталь характеризовался сослуживцами и соседями по квартире весьма общительным. Он быстро освоился, сошелся с молодой женщиной Тамарой Качура, работавшей в его партии кладовщиком, обзавелся друзьями. По долгу службы часто приезжал в Павлодар на базу и много раз устраивал там коллективные попойки. Потом что-то случилось, и Качура рассталась с Кришталем, но он не растерялся, тут же свел знакомство с Ольгой Муратовой и перебрался к ней. Муратова вскоре стала жаловаться приятельницам, что не может понять мужа, похоже, что ни ее, ни Тамару Качура он не любил, что у него есть какая-то страшная тайна.

— Кришталь, — говорила она ближайшей соседке по квартире Татьяне Егоровне, — часто целыми ночами лежит без сна, иногда неожиданно вскакивает с кровати, бросается на колени перед иконой, истово молится и плачет. Да и выговор у него какой-то иностранный. Не чужие ли у него документы?

Но соседка и подруги успокоили Муратову, что Кришталь— человек вполне интеллигентный. А что боится, так он же долго жил за границей и наслушался там, наверно, всяких небылиц про нашу страну.

К концу рабочего дня, когда Федор Степанович собирался уходить домой, секретарь управления принесла материалы проверки Кришталя по месту рождения, поступившие из Нижнеудинска, и он сел за стол, хотелось узнать, что там пишут...

«...Кришталь Николай Семенович действительно родился в Нижнеудинске, в семье владельца мукомольного производства и убежденного монархиста, впоследствии ярого колчаковца,— читал Федор Степанович. — Отец, сестра и трое его братьев бежали в Маньчжурию. Сам Кришталь после службы у Колчака некоторое время оставался на Дальнем Востоке, где не раз принимал участие в антисоветских авантюрах, водился с фальшивомонетчиками, доставлявшими из Маньчжурии фальшивые советские деньги... Боясь ареста за эти преступления, в 1922 году нелегально бежал в Китай».

«Так вот как ты попал за границу,— подумал Федор Степанович,— а в автобиографии для отдела кадров Кайнаминской экспедиции указал совсем другое. Очевидно, сознательно это сделал, боится своей настоящей биографии...»

Розыск людей, знавших Кришталя по совместному проживанию в Китае, который так настойчиво вел Полторацкий, вскоре принес результаты. Бывший сотрудник департамента полиции и жандармского управления в Харбине Вагин рассказал сотруднику МГБ Узбекистана, что Кришталь в Харбине был связан с руководителем антисоветской монархической организации русской молодежи Борисом Гроссманом, последний действовал с благословения начальника третьего отдела японской военной миссии в городе Личуджене.

Александра Авдевнина, бывшая сожительница Кришталя в Харбине, а затем в Шанхае, показала, что Кришталь выдавал себя за горного инженера, но нигде не работал, был фальшивомонетчиком и был связан с японцем Мураи, а жил в основном на ее средства, которые, она «зарабатывала», выступая «танцовщицей» в ночном кабаре «Тройка». Как рассказала Авдевнина, в Харбине Кришталь поддерживал тесную связью руководителем русской фашистском партии Константином Родзаевским. После переезда в Шанхай Кришталь и там нигде не работал, он по-прежнему в основном жил за счет Авдевниной и другой своей сожительницы, Евгении Савченко, принудив обеих на «работу» в ночных кабаре и ресторанах. Сам же поддерживал близкую связь с эмигрантом Масловым и дважды — в 1938 и 1939 годах — выезжал в Чифу, где стояли в то время американские военные корабли. В эти поездки он брал с собой Авдевнину и Савченко и устраивал их там в кабаре, посетителями которого были американские моряки, а во вторую поездку помимо них брал еще свою родную сестру Анастасию и тоже заставлял ее «работать» в названном ночном кабаре. В 1940 году Кришталь выезжал с Авдевниной на отдых в Японию.

Как показала проверка рассказанного Авдевниной, Маслов Илларион Николаевич был известен в кругах белой эмиграции как бывший офицер, служивший с 1917 по 1921 год в контрразведке атамана Семенова. Затем бежал и Китай, где вступил в члены русской фашистской партии и вскоре стал сотрудничать с японской разведкой в Харбиие. Были получены дополнительные данные и о Криштале. В 1931 году он, являясь агентом японской разведки, поддерживал связь с секретарем японского консульства в Харбине. Будучи в интимной связи с некой Татьяной, работавшей в детском саду при советском консульстве, Кришталь получал от нее сведения о служащих представительства СССР в Харбине и передавал их японцам...

Внезапный стремительный разгром Красной Армией Квантунской армии был для Кришталя полной неожиданностью, и он, боясь возможного ареста, долгое время скрывался, а затем в октябре 1947 года появился в Шанхае и стал готовиться к возвращению в Советский Союз.

В ноябре 1947 года в порту Находка вместе с другими реэмигрантами Кришталь сошел на берег и, пока оформлялись документы, он неоднократно оставлял своих товарищей, приехавших вместе с ним из Китая, уходил в город. Позже многим реэмигрантам стало известно, что Кришталь отлучался не ради прогулок. Он разыскал здесь одного из японских военнопленных, прибывших в Находку для дальнейшего следования пароходом в Японию, и, узнав от этого военнопленного о готовящейся отправке большой группы японских офицеров, активно заинтересовался ими. Воспользовавшись тем, что военнопленным была предоставлена возможность свободного общения с советскими гражданами, Кришталь встретился с одним из них. Реэмигрант, случайно оказавшийся свидетелем этой встречи, показал, что вечером в тот день Кришталь зашивал что-то в борт пиджака. Вскоре этот свидетель тяжело заболел и лег в больницу, однако сделал об изложенном устное заявление лечащему врачу. По заявлению этого врача оперативным работникам местных органов МГБ удалось установить личность военнопленного японца. Это был бывший жандармский полковник Сэйичи Мориясу. B прошлом он руководил японской жандармерией в районах Северного Китая, а затем был организатором агентурной работы вдоль советской границы на Дальнем Востоке. Добытые сведения он передавал штабу Квантунской армии. Найти тогда у Кришталя описанный свидетелями пиджак не удалось. Он якобы продал его в Находке.

Немногим меньше года проработал Кришталь в Кайнаминской геологоразведочной экспедиции. В феврале 1949 года он вдруг уволился по собственному желанию. Некоторое время нигде не работал, затем стал оформляться старшим по смене ЦЭС завода «Октябрь» в городе Павлодаре. Было похоже на то, что Кришталь готовился незаметно покинуть Павлодар, а затем нелегально уйти за границу. В целях недопущения этого и пресечения враждебной деятельности 19 сентября 1949 года был решен вопрос о его аресте...

Майор Алейников, которому было поручено дальнейшее следствие по делу Кришталя, оторвавшись от чтения незаконченного протокола допроса, внимательно посмотрел на Кришталя. Он перечитывал этот протокол уже второй раз, но пока не решил, когда же лучше всего предъявить подследственному изъятый у него во время ареста серьезный компрометирующий документ. Документ — небольшой лоскуток с иероглифами, надо думать, давно волнует Кришталя, потому что ни в Павлодаре, где первое время велось следствие по его делу капитаном Кириленко, ни здесь, и Алма-Ате, он еще не предъявлялся.

Следователь понимал состояние арестованного и умышленно не спешил. Перед ним сидел человек, у которого за душой как будто не осталось уже ничего святого. А Кришталь молчал, воспользовавшись затянувшейся паузой в допросе. Внешне он старался казаться спокойным. Это был немолодой уже мужчина с крупными чертами лица. На вид ему далеко за шестьдесят, хотя на самом деле не было и пятидесяти. На остриженной под машинку голове выделяются оттопыренные уши; широкие густые брови и прямой мясистый нос делают лицо грубым и непривлекательным.

А не так давно это был выхоленный и самоуверенный человек, пользовавшийся вниманием окружающих, умевший увлекательно рассказывать о прошлой своей жизни, о виденном, об интересных встречах, склонный немного и прихвастнуть, но в меру, правдоподобно. В разговоре он мог щегольнуть словечками, которые возносили его в представлении собеседников на уровень человека весьма интеллигентного и широко образованного. В нем действительно было что-то загадочное, это очаровывало женщин экстравагантных и быстро увлекающихся... Но все ушло в прошлое. Сейчас он выглядел усталым и жалким, волновался, по изо всех сил старался скрыть свое волнение от следователя.

Мысли в голове Кришталя теснились и путались. Как вести себя дальше? Что известно чекистам о его зарубежной жизни и связях? Что рассказать о себе? От этого зависит многое. Настораживало, что следователь глубоко интересуется родственниками и периодом жизни до ухода за границу. Выспрашивает даже подробности. А ведь с тех пор прошло уже двадцать семь лет и ровно четверть века из них

за кордоном. Конечно, вряд ли кто сможет уличить его во лжи и опровергнуть данные им показания: маловероятно, что остались в живых те, кто знал по Нижнеудинску его отца, трех братьев — колчаковских офицеров и его самого. В анкетных данных он указывал, что происходит из семьи железнодорожного рабочего, в 20-х годах служил в Красной Армии, был в рядах партизан, боролся против иностранных интервентов и белогвардейцев на Дальнем Востоке. А затем немного «заблудился» и ушел за границу. В собственноручных показаниях он написал об этом так:

«В 1922 году из любопытства побывать за границей и не придавая большого значения своему поступку, я, по своей юношеской беспечности и бесстрашному характеру, решил нелегально перейти границу, побывать у отца в Харбине и вновь через станцию Пограничная вернуться во Владивосток. Пробыв там два года, в 1924 году я обратился в Харбине в советское консульство, чтобы получить советский паспорт, но мне ответили, что я должен вер-

нуться обратно в СССР, где понесу наказание за нелегальный переход государственной границы. Боясь этой ответственности, я остался за границей и перешел на положении эмигранта». Объяснено как будто все: юношеская безрассудность, желание видеть родных привели его за границу, а боязнь наказания вынудила остаться там... Но почему здесь не поверили и продолжают ворошить именно эти объяснения? Неужели докопались до истины? Он почувствовал, как лоб покрылся холодной испариной.

А в Павлодаре он думал, что арестован за антисоветскую «болтовню». Правда, «болтал» он будучи пьяным, по все равно мог попасть в поле зрения советской контрразведки. Конечно, глупо вел себя, непростительно глупо, Вспомнилось, как на одной из вечеринок в Павлодаре геолог Зенков, в прошлом фронтовик, набросился на него с кулаками, услышав одну такую глупую фразу. Этот случай стал известен многим сослуживцам и мог дойти до органов государственной безопасности. Но почему тогда следователь не упоминает об этой вечеринке и Зенкове? Да и зачем тогда привезли его, Кришталя, в Алма-Ату? Что кроется за этим? А вдруг им известно еще и другое? Страшно даже подумать, что они давно знают, кто такой Кришталь, и до поры до времени не беспокоили его, а тщательно следили за каждым шагом. При этой жуткой мысли сердце будто сдавило чем-то тяжелым...

Кришталь, как и всякий преступник, страшился грядущего возмездия. На воле, еще до приезда в Павлодар, по ночам его преследовали кошмары, а потом сон вообще пропал. Ольга Васильевна заметила это и как-то сказала, что ей за него страшно. Она была недалека от истины.

Кришталь прекрасно понимал, что одинокая и старше его по возрасту Ольга Васильевна полагала устроить с ним; жизнь. Добросердечная, доверчивая и наивная женщина! Она приютила Кришталя, когда он остался в одном лишь поношенном костюме да в зеленых парусиновых сапогах, она взяла его на свое полное содержание, но чем он мог ей ответить? Он не намерен был оставаться в Советском Союзе... Как-тө он проговорился, что боится ареста, и увидел неподдельный ужас на лице Ольги Васильевны. Пришлось обратить все в шутку, сославшись на нелепый сон. Она многое прощала ему, потому что видела в нем интеллигентного и слишком несчастного человека, оставившего за границей огромное состояние и всех родных. Правда, ей неясно было, почему и он не остался там.

Хорошо, если следствие располагает только материалами по антисовтской «болтовне». Вот только злополучный лоскуток с японскими иероглифами... Во время ареста и обыска следователь, перечислявший в протоколе изымавшиеся вещи, не обратил внимания на небольшую белую тряпочку, найденную в чемодане, но присутствовавший помимо понятых гражданин в штатском настойчиво попросил занести лоскуток в протокол. Это сразу насторожило Кришталя: так мог поступить человек, понявший назначение лоскутка. А теперь вот никто об этом лоскутке и не вспоминает. В чем дело? Забыли или хитрят? Неизвестность угнетала, снижала волю к сопротивлению, и Кришталь решил предельно собраться. Надо установить, где и когда он мог «наследить». Достаточно, что на первых допросах в Павлодаре он не выработал общего плана поведения и очень легко признал перед следователем, что уход за границу в 1922 году можно рассматривать как выражение враждебного отношения к Советскому Союзу. Вот теперь они и копаются в прошлом. Выходит, не поняли назначения лоскутка, не разобрались... Надо быть осторожным, очень осторожным. «Болтовню» можно признать и надо объяснить ее тем, что длительное время проживал в условиях капиталистической действительности и потому многого не понимал в советской жизни, вообще нужно показать себя человеком аполитичным, недалеким и даже наивным...

— О чем вы сейчас думаете, гражданин Кришталь?— вдруг услышал он и вздрогнул от неожиданности этого вопроса.

Он не ответил, сделав вид, что вопроса не слышал. Болезнь ушей, уже много лет донимавшая его, в последнее время обострилась, и Кришталь пользовался этим, иногда уходя от неожиданных вопросов. Но от внимания следователя не ускользнула эта грубая уловка Кришталя, однако он вопрос не повторил, а протянул исписанные листы.

— Прочтите и подпишите протокол, если не имеете никаких дополнений. На сегодня, пожалуй, хватит.

Кришталь быстро встал, взял протокол и сел на свой стул. Внимательно прочел, некоторое время сидел молча, а затем подошел к столу и подписал все страницы протокола. Он был уверен, что сегодня не сказал ничего лишнего ни о своих родственниках, ни о прежней жизни до уходи за границу.

Когда Кришталя увели, Алейников по телефону пригласил к себе прибывшего из Павлодара оперативного работника Полторацкого, который был вызван в министерство для подробного доклада по собранным материалам.

— Ну, как, лейтенант, готов к докладу?— спросил Алейников.— Давай совместно обсудим, как использовать собранные материалы в процессе следствия. Дело Кришталя не совсем обычное. По всем данным, перед нами агент, к не одной, а нескольких иностранных разведок. Однако гадать не будем. В деле еще много неясного. Общаясь с ним ежедневно, читая поступающие от вас и из других мест протоколы опросов знавших его людей, я пришел к убеждению, что с Кришталем еще немало придется повозиться. Ведь он, едва успев вступить на советскую землю, начал готовить путь для ухода за кордон. Я имею в виду получение пароля от японского жандармского полковника на случай перехода государственной границы с Японией. Он настойчиво просил председателя государственной комиссии по распределению прибывших из Китая реэмигрантов направить его на жительство во Владивосток, Хабаровск или Магадан. Получив отказ, он стал проситься в Ленинград, Мурманск, Прибалтику. Как видите, что-то тянуло его и морские порты. К вашему сведению, нами получены, наконец, копии двух телеграмм, отправленных Кришталем из Свердловска в Шанхай: на имя Сосвил Евгении и в адрес некой Сюй. Сосвил — та самая Евгения Савченко, которую Кришталь принуждал торговать собой в ночных кабаре; она вышла замуж в Шанхае за младшего офицера штурманской службы американского военно-морского флота Сосвила Генри Кларенса. Есть данные о том, что в последнее время Евгения Сосвил поддерживала связь с лицами, причастными к американским разведывательным службам в Китае. Тексты телеграмм наводят на размышления. В одной Кришталь сообщает, что выезжает в Москву за назначением на работу, а в другой — что назначение получил, едет в Казахстан. Но ведь телеграммы были отправлены в разные адреса и разным лицам, а между тем вторая телеграмма как бы продолжает первую, — очевидно, Кришталь таким способом сообщал о своих перемещениях по территории СССР. Чтобы не привлечь к себе внимания, он отправил их из крупного города — Свердловска.

На днях ему будет предъявлено обвинение в измене Родине, сборе разведывательных данных на территории СССР о местонахождении и добыче стратегического сырья в Казахстане, в попытках склонить к измене Родине других советских граждан и в проведении антисоветской агитации...

Они долго обменивались известными сведениями, а когда Полторацкий ушел, Алейников сделал пометки в своем служебном блокноте, задумался, припоминая детали обсуждения и советы оперработника, затем достал полученное накануне из архива следственное дело Бедрина, недавно разоблаченного агента японской разведки, работавшего в Китае, и углубился в чтение. Майора интересовали данные о японских разведчиках, действовавших на территории Китая, их агентура из белой эмиграции, в частности, Маслов, о связи с которым Кришталя Бедрин говорит в своих показаниях. Были и другие моменты, которые можно было использовать при разоблачении Кришталя...

Прошло несколько дней. За это время следствие значительно продвинулось. Кришталю было предъявлено обвинение в измене Родине и антисоветской агитации. Выслушав обвинение, он растерялся и долго не мог произнести ни слова, затем каким-то сдавленным голосом сказал, что шпионажем на территории СССР не занимался — это было, но только на территории Китая, а к Советскому Союзу никакого отношения не имело. Алейников предложил Кришталю изложить все собственноручно, тот согласился.

В своих показаниях Кришталь изобразил дело так: он действительно непродолжительное время поддерживал связь с Илларионом Масловым и другими людьми, сотрудничавшими с японской разведкой, но сам прямого отношения к японцам не имел, а обвинение в антисоветской агитации готов признать полностью...

Предположение следствия о том, как поведет себя Kришталь, оправдывалось. Тогда ему зачитали показания свидетеля Петра Ивановича Елизарьева, бывшего соседа Кришталей в Нижнеудинске, хорошо знавшего всю их семью.

Этого Кришталь никак не ожидал: оказались живы свидетели белогвардейских карательных операций, активное участие в которых принимали отец и братья Кришталя, Елизарьев плохо помнил, участвовал ли в этих операциях младший Кришталь, но уверенно утверждал, что Николай служил у колчаковцев и сотрудничал с контрреволюционными Чехословацкими частями, одно время находившимися в районе Нижнеудинска. Старик говорил правду, отрицать его показания было невозможно, к тому же чекисты могли найти и других свидетелей. Кришталь понял это, как понял и то, что следствию известны действительные причины его бегства за границу...

На следующем допросе Алейников спросил Кришталя:

— Вы имели контакты с представителями японской разведки на территории СССР?

— Нет.

— А кто такой Мориясу Сэйичи? Разве с ним вы не встречались в порту Находка?

Кришталь заметно смешался и решил притвориться, что не расслышал так долго ожидаемого вопроса, который, тем не менее, прозвучал совершенно неожиданно. Кришталь уже почти успокоился, полагая, что в МГБ не обратили внимания на лоскуток с иероглифами, а тут вдруг назвали не только имя жандармского полковника, но и место встречи с ним. Как быть дальше?

Алейников проговорил с явной иронией:

— Мы знаем, что у вас действительно болят уши, но почему-то вы не слышите только тогда, когда вам задают неприятные вопросы. Почему бы это, а?

Кришталь заговорил, заговорил так, что майор едва успевал записывать его показаний. Он подробно рассказал, как был завербован японцами, как служил им...

В период советско-китайского конфликта на КВЖД в конце 1928 начале 1929 года в Харбине начались массовые аресты советских граждан и русских эмигрантов. Кришталя предупредили, что начальник политического отдела по русским вопросам в китайской полиции Шишкин установил за ним слежку и собирает уличающие материалы, подозревает в нем заброшенного в Китай советского шпиона. Обстановка была сложной, полиция с расправами не медлила и не особенно отягощала себя заботами, чтобы доказательно обосновать обвинение. Надо было срочно что-то предпринимать. Кришталь обратился к работавшему в японском генеральном консульстве в Харбине эмигранту. Рязанцеву, вместе с которым когда-то служил у Колчака. Рязанцев посочувствовал ему и свел с японцем Кубато, который пообещал похлопотать кое-где за Кришталя, если тот выполнит незначительное поручение в Шанхае. С этого времени началась систематическая работа Кришталя на японскую разведку: он выполнял задания полковника Ямадзи из японской военной миссии в Харбине, капитана первого ранга Ватанабе из военно-морской разведки в Шанхае и других. Японцы использовали Кришталя в основном для сбора данных о военно-морских силах других государств. Так, в 1939 году он специально выезжал в Чифу, Циндао и на Филиппины, где базировались корабли американского флота, на английскую военно-морскую базу в Сингапуре. Для выполнения шпионских заданий Кришталь привлекал других эмигрантов, не раскрывая, однако, перед ними, кому и для какой цели требуются те или иные сведения; лишь очень немногие знали, на кого он работает. Большую помощь оказывали Кришталю сожительницы Евгения Савченко (впоследствии Сосвил) и Александра Авдевнина по прозвищу Щурка-солдат.

Удалось привлечь к сотрудничеству и американского офицера Карла Шмидта, австрийца по происхождению, служившего на флагманском крейсере «Агаста». Шмидт постоянно шатался по ночным кабаре, азартно играл в карты, а для этого нужны были деньги... Он не скрывал, что военная служба у американцев мало его интересовала, и потому не проявлял особой щепетильности при выполнении заданий Кришталя. Но в декабре 1941 года Шмидта перевели в другое место.

Пришлось Кришталю в кабаках подсаживаться к пьяным морякам и выуживать нобходимые сведения. Японцы за все платили неплохо.

В конце 1942 года по специальному заданию Ватанабе Кришталь выезжал в Америку, в Сан-Франциско, где жил старший брат Михаил. Визу оформлял через швейцарского вице-консула Руфа, исполнявшего одновременно обязанности преставителя Общества Красного Креста в Шанхае»

В Сан-Франциско Кришталь жил около трех месяцев, с помощью брата возобновил дружеские отношения со своей бывшей приятельницей по Шанхаю Марией Николаевной Арказановой, муж которой был офицером американского военно-морского флота. От нее Кришталь узнал о дислокации на Марсианских и Жемчужных островах главных сил американского военно-морского флота. Беседы с друзьями брата и информация американских газет и журналов позволили ему составить представление об эффективности действий японских «смертников». Кришталь получал и выполнял задания японцев и по линии экономической разведки.

— Когда вы последний раз виделись с японскими разведчиками и какое при этом получили задание?—спросил Алейников.

— Последний раз я встретился с Ватанабе в августе — сентябре 1945 года. Никаких заданий от него я тогда не получил. Не исключено» что Ватанабе и сам не знал, что это наша последняя с ним встреча. Вскоре японская администрация, в том числе и военная, спешно покинула Шанхай.

Далее Кришталь назвал известных ему сотрудников японской разведки. Жандармского полковника Сэйичи Мориясу он охарактеризовал как человека широко эрудированного, умного и хитрого, по натуре весьма подвижного и жизнерадостного. Полковник увлекался живописью, ему прекрасно удавались пейзажи. О себе Мориясу рассказывал, что располагает большими связями в Токио—в правительстве, что после назначения на работу в Китай Мориясу будто бы имел личную аудиенцию у микадо — императора Японии.

Происхождение лоскутка с иероглифами Кришталь объяснил так: перед расставанием Мориясу в знак хорошего расположения написал на лоскутке свой токийский адрес.

— И только?— спросил Алейников.

— Да,— твердо ответил Кришталь.

— Больше ничего не хотите добавить о полученном от Мориясу токийском адресе?

— Нет,— последовал ответ, но уже не столь уверенный.

— Впрочем, вполне возможно, что какие-нибудь незначительные детали встречи с Мориясу я упустил, но это от времени — память сдает...

— Дело не в памяти, гражданин Кришталь, речь идет не о незначительных деталях, а об очень серьезных вещах. Подумайте.

— Нет, ничего не могу вспомнить,— сказал Кришталь после продолжительного молчания. Он уже понял, куда клонит следователь. «Кажется, я много лишнего рассказал им о своих отношениях с японцами,— думал Кришталь.

— Что же дальше-то делать? Все говорить или остановиться на сказанном? А если они знают больше? Как же быть-то?»

— Вы расскажите, с какой целью, для чего вы взяли у Мориясу служебный адрес, именно служебный, а не иной? Мы хотим услышать по этому вопросу правдивые показания.

— Хорошо,— глуховатым, изменившимся голосом сказал Кришталь.— Да, адрес не домашний, а служебный, и я сам попросил его у Мориясу, чтобы при необходимости воспользоваться им, если придется иметь дело с японскими пограничными или административными властями.

— Следовательно, вы, узнав о нахождении в порту Находка лагеря японских военнопленных, умышленно искали встречи с кем-либо из разведчиков? Так?

— Да,— еще глуше ответил Кришталь,— я действительно сам искал такой встречи.

— Для чего?

 Точно я не знал, но думал, что в будущем мне это

может пригодиться.

— Следовательно, едва вернувшись на Родину, вы тут же начали искать путь для вторичного побега из Советского Союза. Следствие правильно поняло ваши ответы, гражданин Кришталь?

— Да.

Кришталю показалось, что он проваливается в какую-то страшную черную бездну. Сердце закололо, стало душно. Алейников встал, налил воды из графина и подал Кришталю. Тот взял стакан, выпил воду, немного помолчал:

— Я все расскажу, все, только разрешите мне сейчас отдохнуть... Я плохо себя чувствую...

В камере Кришталь размышлял долго и мучительно. Он чувствовал, что запутался, что теперь следователь, кагс за ниточку, будет вытягивать из него все новые и новые сведения, а он вынужден будет говорить и говорить сам против себя... И черт дернул сюда ехать. Вон в Шанхае был Кожевников, звали его еще и Ховансом, и Пиком. И на японцев работал, и на немцев, и на американцев. Японцам выдал немало китайских подпольщиков, многие из них были расстреляны. И вот японцев прогоняют, Кожевникову грозит смертная казнь, но американцы берут его под защиту и дают возможность уехать в Америку... Или, вот Сулович, американский шпион, попал в руки японцев, сидел, ему грозила смерть, но победили японцев, и американцы освободили его из японской тюрьмы, а потом в Шанхае он открыл торговлю... А здесь... Так попал, что хуже некуда. И кто знает, что грозит дальше... Вот разве что... Сейчас ведь многие разведки не торопятся расправиться с разоблаченными профессионалами, а перевербовывают их и используют в своих интересах. Если бы предложили такое, но ведь не предложат, не поверят. Чтобы поверили, надо рассказать все без утайки. Вдруг и тогда не предложат? А я мог бы работать, русский же все-таки. Перебросили бы обратно за гранцу... В деньгах бы только не стесняли. Сведения бы мог доставать очень серьезные. А как быть со старыми хозяевами? Пришлось бы работать, наверно, на тех и на других, те ведь тоже шутить не любят... За кого до конца-то был бы? Однако, за тех. Ох, не поверят эти, не поверят... А вдруг?..

Смятение, охватившее Кришталя, стало проходить, перед ним забрезжил слабый луч надежды, правда, настолько слабый, что он боялся вспугнуть его, но все же на что-то можно было надеяться. Настроение немного изменилось к лучшему. Это отметил про себя следователь, когда вызвал Кришталя на очередной допрос.

Кришталь дал более подробные и откровенные показания: да, в Советском Союзе он оставаться не был намерен и выпросил у жандармского полковника лоскуток с адресом, чтобы воспользоваться им как паролем в случае ухода через границу в Японию. Он обязательно хотел уйти в Японию или какую-нибудь любую другую капиталистическую страну. План у него был такой: попытаться получить из Министерства геологии СССР назначение на работу куда-нибудь поближе к южной границе. Но для нелегального перехода через госграницу нужны люди, поэтому он решил увлечь идеей богатой и беззаботной жизни за рубежом двух малограмотных рабочих Насыпайко и Соловьева (мужа Любови Насыпайко). Конечно, уходить за границу надо было не с пустыми руками, и Кришталь разными способами добывал и запоминал сведения о местонахождении, добыче и запасах стратегического сырья и редкоземельных металлов на территорий Урала и Казахстана. Находясь в Северо-Уральске и Свердловске, он собрал довольно подробные данные о промышленном потенциале всего Урала, работе отдельных заводов-гигантов — Иижне-Тагильском, Златоустовском и о других крупных промышленных предприятиях. На этом допросе полностью подтвердились имевшиеся в распоряжении следствия показания свидетелей, что Кришталь собирал секретную информацию. Казалось, подследственный выложил все, неявно было лишь, для кого предназначались собранные сведения. Из ответов Кришталя само собой вытекало: сведения эти специально ни для кого не предназначались, он готов был их продать любой разведке, которая подберет его после перехода границы. Однако следователь не забыл о телеграммах, отправленных Қришталем из Свердловска в Шанхай. Это были явно условные телеграммы и служили они для связи. Но как заставить подследственного рассказать все? Возможности использования лоскутка с иероглифами как улики уже исчерпаны, надо идти дальше, а для этого нужно новое средство психологического давления на Кришталя. На следующих допросах Алейников, убедившись что Кришталь новых показаний давать не намерен, неожиданно спросил:

— А вы знаете, что у нас находится ваша бывшая супруга Авдевнина? Вы хотели бы увидеть Александру Георгиевну?

Кришталь вскочил, потом сел, растерянно оглянулся и, недоверчиво глядя на следователя, чуть заикаясь, спросил:

— A-а вы, что, намерены сделать мне с ней очную ставку? Так я не хочу ее видеть. Это — опасная женщина!

— Может быть, вы боитесь, что она отомстит вам за свою поруганную девичью честь?

Далее Алейников сказал то, о чем мог узнать только от самой Авдевниной и ни от кого больше:

— Она уже давно простила вас, Кришталь, простила даже то, как вы ее, тогда юную девушку, взяв к себе в горничные в Харбине, жестоко обманули, а потом долгое время преследовали...

Кришталь виноватым тоном сказал следователю:

— Я все понял, но я действительно не хочу ее видеть! Я верю, что она здесь или вы располагаете ее показаниями, но ведь она так озлоблена против меня! Я хотел бы сам сделать кое-какие признания...

— Хорошо, гражданин Кришталь, я слушаю вас.

И Кришталь разоткровенничался. Он рассказал, как и начале 1940 года через бывшую свою сожительницу Евгению Савченко познакомился с управляющим шанхайским отделением английской фирмы «Осбори стил компании Шефилд» Джоном Скотт-фыном. Частые встречи с ним у нее на квартире постепенно перешли в весьма дружеские отношения. В 1942 году по приказу японского командования отделение фирмы «Осбори стил компани Шефилд» было закрыто, а к концу 1942 года Джона Скотт-фына, как и и всех почти англичан и американцев, живших в Шанхае, интернировали и поместили в отдельный лагерь. кришталь имел туда доступ и навещал бывшего управляющего. И вот однажды Джон Скотт-фын сказал, что знает о сотрудничестве Кришталя с японской разведкой, но надеется, что Кришталь окажет некоторые услуги и англичанам. Однако «оказать услуги» пришлось лишь спустя два года. Джои Скотт-фын находился тогда в госпитале на положении «больного». Кришталь навестил его, и тот тихонько попросил установить местонахождение бывшего итальянского парохода «Конте Верде» захваченного японцами. За правдивые сведения о судьбе парохода Джон Скотт обещал хорошо заплатить. Кришталь согласился выполнить задание. С помощью одного из своих агентов он изготовил анонимное письмо, в котором содержалось сообщение, что пароход «Конте Верде» собираются взорвать. Письмо он передал японскому разведчику капитану Ватанабе и тот поручил Кришталю вместе с японским офицером выехать к месту стоянки «Конте Верде» и на месте проверите Всех, кто работает на ремонте парохода. Возвратившись, Кришталь сообщил Джону Скотт-фыну, где находится пароход. Через два дня «Конте Верде» был разбомблен американскими самолетами, а Кришталь получил крупное вознаграждение — пять тысяч американских долларов.

...Допрос продолжался. Алейников интуитивно чувствовал, что подследственного нужно подтолкнуть к еще большей откровенности, у него еще есть, что сказать. И майор предложил расшифровать смысл двух телеграмм, отправленных из Свердловска в Китай, Кришталь, помолчав, ответил:

— Гражданин следователь, я вижу, что вы располагаете такими сведениями обо мне, что просто теряюсь: не опоздал ли я признаться в главном — в том, что вернулся в Советский Союз не по своей воле...

Теперь уже внутренне вздрогнул Алейников. И возможно, что другой следователь тут же начал бы «раскручивать» подследственного, воспользовавшись его замешательством и торопливыми, плохо продуманными вопросами насторожил бы его, а потом и позволил незаметно уйти от откровенного разговора и запутать следствие. Нет, майор хотел вызвать у Кришталя ощущение, что следователь знает все или почти все и потому уверен в своих силах. Поэтому он не стал торопить с признаниями, а спокойно сказал;

— Нет, пока еще не поздно, но опоздаете, если будете спускаться так же медленно, на тормозах, как спускались до этого... Идите, отдохните и соберитесь с мыслями. Я вас вызову, но предупреждаю; сегодня вы должны рассказать все, иначе действительно будет поздно.

Кришталь вернулся в свою камеру взволнованный. Он тщательно анализировал детали последнего допроса, вспоминал предыдущие свои показания и убеждался, что следователь знает много. Как наивно рассчитывал он вначале, что удастся прикинуться всего лишь политически незрелым и уйти от разоблачения и наказания... А следователь не торопился, он вообще как будто никогда не торопился. А вопросы его? Иногда будто и незначительные, и тоном вроде бы безразличным заданы, а оказывается, следователь знает о неприятных для Кришталя фактах и именно потому задает такой вопрос. А что он сказал в конце допроса; «...если будете спускаться так же медленно... как спускались?» На что намекал? На то, что признавался не сразу, а только, если уличали? А может, и не на это? «Спускался... спускался...» Откуда же спускался? Да, однажды спускался в Харбине со второго этажа поводосточной трубе на балкон своей квартиры, когда не смог открыть ее. Сгоряча выбрался на трубу, взглянул вниз — и жутко стало. Но вернуться уже нельзя — вверх не поднимешься, а тут еще мелькнула мысль: вдруг кто-то есть в квартире, притаился * там? Ведь не может замок ни с того, ни с сего испортиться?.. Вдвойне страшно стало от этой мысли. Долго тогда просидел на трубе, спускался так медленно, как мог. Когда попал в квартиру, оказалось, что замок заело... Да, сейчас положение — как на трубе: возвратиться невозможно, а дальше спускаться страшно. Не на это ли намекает следователь? А откуда он знает случай с трубой? Впрочем, может и знать. Известно ведь им про Шурку-солдата. Что говорить, разведка у них поставлена, много знают. Да, пожалуй, лучше рассказать все, пока не уличили... Запираться бесполезно, только накажут строже...

Вскоре Кришталь был вызван к Алейникову. Много вопросов задавать не пришлось — подследственный старался дать исчерпывающие показания, в частности, рассказал следующее:

— В 1946 году гоминдановские власти стали арестовывать как военных преступников тех, кто сотрудничал с японской разведкой. Боясь ареста, я обратился к мужу Евгении Савченко, американскому офицеру Генри Сосвилу — не поможет ли мне выехать в Японию. Я не стал скрывать от него, почему хотел покинуть Китай. Через несколько дней Генри сказал, что говорил обо мне в американской морской разведке. На следующий день Сосвил познакомил меня с капитаном первого ранга Джоном Беккером. После разговора на общие темы Беккер заявил, что все знает, но ввиду того, что я не являюсь американским подданным, а прошлая моя деятельность относится к разряду военных преступлений, помочь уехать в Японию он не может, но все-таки постарается что-нибудь сделать. На этом первый разговор был окончен. Назавтра мы с Генри вновь посетили Беккера, и мне было сказано, что единственный способ избежать наказания в Китае — это выхлопотать советское гражданство и выехать в Советский Союз. Беккер пояснил, что время моего пребывания в Шанхае до отъезда в Советский Союз он обезопасит полностью. Затем мне предложили заполнить нечто вроде анкеты-договора, добавив, что, подписав этот документ, я буду числиться военным агентом № 22 и регулярно получать денежное довольствие —250 долларов. Другого выхода не было, и я согласился. После этого пришлось расписаться на трех листах бумаги (объяснили, что таков порядок), на эти же листы сняли отпечатки пальцев. По окончании процедуры Беккер сказал: «С этого момента вы находитесь на американской службе», — и мы перешли к официальному разговору о работе, которая от меня потребуется в Советском Союзе.

— Какое же задание дала вам американская разведка?

— Беккер поручил мне по прибытии в СССР устроиться во Владивостоке и установить, где находятся постоянные стоянки подводных лодок и торпедных катеров, выяснить типы катеров, их мощности, вооружение и скорость хода. Особое внимание нужно было обратить на радиус действия подводных лодок и торпедных катеров, определить районы маневров. После этого предстояло собрать аналогичные данные по Черноморскому и Балтийскому флотам. Для выполнения заданий Беккер рекомендовал устанавливать знакомства с портовыми служащими, моряками военных И торговых кораблей, посещать закусочные и рестораны. Ни случай, если бы не удалось выполнить указанное, следовало устроиться по специальности в геологоразведочную партию и путем наблюдений и бесед с сослуживцами собрать данные о поисковых работах на урановую руду, установить, где находятся ее месторождения. Беккера интересовали также сведения о молибдене, хроме, никеле и алюминии. Было и запасное задание: установить пропускную способность Транссибирской железнодорожной магистрали. Максимальный срок пребывания в СССР Беккер установил в четыре года. По его словам, примерно через два года могут произойти события в Корее, а затем возможен удар и по Советскому Союзу. Все это. должно случиться не позже 1951 года.

— Как рекомендовал вам возвратиться за границу Джон Ііеккер?

Он сказал, в случае необходимости границу лучше всего перейти в районе Батуми: скоро, мол, в Турции будет много различных американских миссий, через них легко установить связь с американской разведкой.

— Как вы должны были поддерживать связь с Беккером?

— Мне рекомендовалось вести переписку через Евгению Сосвил: я должен был периодически в телеграммах или письмах сообщать условными фразами о своих перемещениях по территории СССР, местах работы и полученных сведениях.

Далее Кришталь полностью подтвердил показания свидетелей о сборе им разведывательных данных.

Так, тщательное изучение личности арестованного, тактически правильное использование собранных компрометирующих материалов позволили чекистами полностью изобличить и обезвредить опасного государственного преступника.