Страница - 8

VII. Бой под Ак-Булаком

Дело касается известного боя под Ак-Булаком (иначе Алтынтюбе), происходившего 15 июля 1864 года между армиею муллы Алимкула и отрядом генерального штаба капитана Мейера и едва не кончившегося гибелью последнего.

Сведав о том, что кокандцы, собрав большие силы в Ташкенте, двинулись к Чимкенту, откуда намеревались половину войск послать в Аулие-Ату, а другую половину к Туркестану, генерал Черняев сам выступил навстречу, к Чимкенту. В то же время он просил начальника Сыр-дарьинской линии, полковника Веревкина, оказать ему содействие. Отряд был послан под начальством капитана Мейера, который встретил неприятеля за р. Арысь к вечеру 13 числа. По донесению капитана Мейера, позиция, занятая з сумерки в этот день, была очень неудачна; она предоставляла только возможность действовать картечью и имела воду, которую кокандцы, впрочем, сумели впоследствии отвести в другую сторону. По частным сведениям известно, что офицеры отряда требовали перемены позиции, но что требование не было удовлетворено и отряд был окружен превосходящими силами кокандцев, занявших окружающие высоты. Атаки их начались в 8 час. утра на другой день.

Капитан Мейер доносит об этом следующее.

«Густые толпы конных и пеших кокандцев заняли высоты и скоро начали спускаться вниз, осыпая нас фалько-нетными и ружейными пулями. С начала утра мы занялись устройством покрытия из имевшихся у нас тяжестей и провианта, разместив орудия по углам каре, а в один угол, к которому небольшие барханы подходили особенно близко, поставили, кроме того, ракетный станок. Из фасов каре один, занятый казаками, был прикрыт мокрым рвом, а около двух других пролегали небольшие сухие канавки. Еще до занятия позиции кокандцами я распорядился сделать фуражировку и собрать сено и солому для корма скота, что было успешно исполнено на виду неприятеля есаулом Савиным, равно как запрудил канаву, чтобы сохранить начавшую убывать воду.

В таком положении находился отряд, когда со всех сторон бросились на него толпы неприятеля. Сперва мы встретили их гранатами и ядрами, а потом картечью и ружейным огнем. Натиск был отбит, но кокандские стрелки засели в неровной местности и завязали с нами весьма живую перестрелку. Чтобы прекратить ее, охотники из линейных войск и из казаков под начальством прапорщика Овчинникова и хорунжего Павлова бросились на ура и выбили стрелков из ближайших оврагов. Этому наступательному движению много способствовало то обстоятельство, что кокандская кавалерия, бросившись на выручку своих стрелков, попала под огонь орудий. Нижние чины так ожесточились, что не было никакой возможности воротить их ни голосом, ни сигналами; наконец, хорунжий Бороздна сам вызвался идти один догонять цепь, чтобы отозвать ее, что исполнил с полным успехом, так, что мы не потеряли ни одного человека. На другом фасе кокандские стрелки почти так же беспокоили нас своими выстрелами; охотники с тем же хорунжим Павловым и здесь выгнали их из рва штыками, но при обратном движении был ранен один казак. Эти два наступательные покушения с нашей стороны освободили нас на весь день от неприятельской стрельбы на близком расстоянии, но зато высоты и дальние рвы были заняты фальконетами и крепостными ружьями, поддерживающими неумолкаемый огонь.

После полудня кокандцы поставили три орудия на высотах и первый снаряд, пролетевший через наш лагерь, произвел поражающее моральное впечатление: его взорвало, и все увидели, что мы имели дело с неприятелем, какого сырдарьинские войска еще не встречали. Тотчас мы начали принимать меры к улучшению нашего прикрытия, сняли седла с верблюдов и самих этих животных положили снаружи, а убитый скот и вообще все, что попало, врывали в возводимый нами бруствер. Хотя вскоре прапорщику Тихонову удалось заставить замолчать одно орудие, но гранаты неприятеля ложились и рвались весьма удачно; сбить же орудия, по высокому их положению, и сберегая наши снаряды, не было никакой возможности. Угрожавшая явная опасность от пожара побудила сотника Крымова, несмотря на усиленный огонь неприятеля, принять меры к скрытию зарядных ящиков, сняв их с колес и зарыв по возможности в землю. Для исполнения этих работ и устройства бруствера и траншей у нас имелось во всем лагере 8 лопат (из коих четыре негодных) и 4 мотыги. Падший от гранат скот послужил нам в пользу: его укладывали рядами для составления закрытия наших стрелков и казаков. Трудность положения вызвала необыкновенные меры: мы закладывали в бруствер даже наших убитых.

К вечеру неприятель прекратил артиллерийский огонь, но тревожил нас до наступления темноты своими ружейными и фальконетными выстрелами. Потеря наша в этот день была весьма значительною, но солдаты не унывали и, по совету подпоручика Сукорко, в течение всей ночи рыли землю штыками, тесаками, а более всего руками. Ночь прошла без покушений со стороны неприятеля, и к утру наш маленький лагерь был обнесен небольшим валом, и орудия стреляли через банк.

С рассветом, 15 числа, очевидно стало, что неприятель хочет сделать решительный приступ. Он вскоре открыл огонь из орудий, но неудачнее первого дня: гранаты рвало слишком рано, серьезного вреда они нам не нанесли, так что пальба прекратилась. Вслед за этим стрелки его начали опять занимать рвы и неровности перед лагерем, а против одного из фасов сгруппировались сарбазы (иначе кызыл басы, гвардия) числом около 500 чел., с четырьмя значками. Появление этого правильно организованного, однообразно и красиво одетого и совершенно обученного войска произвело заметное впечатление на наших солдат. Между тем во время наступления кокандцев стрелки их поддерживали живейший огонь по всему лагерю, и только примерное хладнокровие и спокойствие наших офицеров удерживало солдат от бесполезной пальбы по скрытому неприятелю. Кавалерия в то время заняла ближайшие высоты, и очевидно стало, что наступила решительная минута. По всему лагерю строжайше приказано стрелять только в упор, вынуть патроны из сум и иметь снаряды у орудий наготове. Несколько выстрелов гранатами по лагерю показали нам момент приступа, который действительно начался со всех сторон с оглушительным криком. Как по команде, войска наши выскочили из ровиков и открыли такой убийственный огонь, что неприятель падал кучами; быстрое же действие картечью сделало то, что неприятель оставил груды трупов, причем с ними смешалось немало и живых, не могших подняться от испуга попасть под град пуль, летевших по всем направлениям. Лагерь наш около 10 минут стоял как в огне, наконец кокандцы побежали; только сарбазы, хотя и обратились назад, но снова заняли углубления против одного из фасадов и продолжали перестрелку. Этот не очень частый, но меткий огонь стоил нам сперва прапорщика Овчинникова, здесь вторично раненого, а потом сотрудника его, прапорщика Снегоцкого, раненого в то время, когда он уговорил солдат не тратить даром заряды.

При отбитии этого штурма нами взято одно шелковое знамя; один значок и некоторое оружие, которое я роздал взявшим его нижним чинам.

Несмотря на страшный урон, нанесенный неприятелем, выстрелы сарбазов не давали покоя и вызывали нас на перестрелку, которая была для нас тем не выгодна, что заряды надо было беречь донельзя. Понимая, что эта пальба имеет единственной целью облегчение уборки тел убитых, я предложил кокандцам прекратить пальбу и убрать своих убитых и раненых, что было немедленно ими принято; к этому меня побуждало еще то обстоятельство, что при настоящей знойной погоде, окруженные нашими убитыми животными, мы были совершенно не в состоянии выдержать зловоние от такого количества новых трупов; наконец, стоячая вода в нашей канаве, уже принявшая красноватый оттенок от крови, от гниения в ней убитых, сделалась бы окончательно негодною. Уборкою тел начальники кокандцев воспользовались, чтобы прислать мне письмо, которое мой переводчик киргиз принял адресованное ко мне и вообще перевел его неверно; вместе с тем они просили словесно объяснить причину моего прихода; я отвечал им, как видно из прилагаемой копии. К такому ответу побуждало меня много обстоятельств: во-первых, небольшое количество оставшейся у меня картечи и зарядов, во-вторых, дурное состояние воды и воздуха, в-третьих, значительные повреждения, начавшие показываться в деревянных частях орудий, и, наконец, неприбытие отряда полковника Черняева.

Ночь с 15 на 16 "мы употребили для сбора нашей разбросанной и поврежденной клажи и на устройство фур для раненых; с великим трудом мы собрались к 9 часу утра и тронулись обратно. Но между тем стало ясно, что со стороны Чимкента подходит отряд полковника Черняева, а потому я решился остановиться на первой позиции с водою, куда после полудня прибыл посланный из отряда полковника Лерхе, шедшего на соединение со мною. Посланный этот привез мне приказание присоединиться к этим войскам, что я и исполнил в тот же день.

Лучшим доказательством нашей опасности служит параллель между силами и потерей неприятеля и нашей. У кокандцев было на поле сражения, по моему исчислению,

10.000 чел., а по их собственному сознанию — 12.000 человек; потеря их, по их же словам, только во время последнего нападения одними убитыми была 513 человек, так что общий итог выбывших в эти два дня из строя можно полагать до 2.000 чел.; у нас же было всего с офицерами и нестроевыми 405 чел.; потеря ранеными 2 офицера и 37 нижних чинов, контуженными 2 офицера и 21 нижний чин и убитыми 13 нижних чинов; кроме этого, ранено у нас 5 киргиз, т. е. всего 80 человек».

Из этого донесения не видно причины, почему именно кокандцы прекратили свои нападения на изнемогавший отрад и дали ему возможность если не отступить вовсе, то по крайней мере переменить позицию, что впоследствии дало повод к толкам о том, что начальник отряда, будто бы, был недалек от мысли сдаться неприятелю. По словам некоторых участников дела, ничего подобного не было. Общая неудача дела, происшедшая от дурно выбранной позиции, больших потерь, гранатного огня, впервые встреченного у кокандцев войсками Сырдарьинской линии, многочисленности неприятеля, поставившего отряд в отчаянное положение своими энергичными атаками, и, наконец, сношения с Алимкулом, допустившим отступить отряду, все это невольно поставилось в укор и осуждение начальнику, которого с 400 чел. необдуманно выдвинули против всей кокандской армии. Во всяком случае, если Алимкул и одержал победу, заставив отряд отступить, то это была победа Пирра и по своим результатам равнялась одержанной им впоследствии победе над уральскою сотнею под Иканом, т. е. повела не к укреплению духа среди кокандских войск, а к деморализации.

Между тем причины прекращения атак отряда капитана Мейера Алимкулом объясняются следующим: а) огромною потерею, понесенною нападавшими; б) обязательством капитана Мейера отступить к Туркестану, в чем, собственно, и нужно видеть результаты победы больше нравственной, а потому и особенно обидной, и в) действиями отряда Черняева, наступавшего с севера, во фланге расположения армии Алимкула.

В своем донесении от 8 августа 1864 г. генерал Черняев, между прочим, говорит: «В ночь с 12 на 13 июля посланный мною в Туркестан почтарь возвратился с письмом от генерального штаба капитана Мейера, командовавшего отрядом, высланным из Туркестана к Чимкенту. Узнав о малочисленности отряда капитана Мейера, я немедленно двинулся правым берегом Арыси к нему на соединение, делая по 45 верст в сутки и вместе с тем послал ему уведомление, чтобы он или ожидал моего прибытия, или же, если представится возможность, двигался ко мне навстречу, дабы нам соединиться вне расположения кокандских сил.

В ночь с 14 на 15 число мною получена была записка капитана Мейера с уроч. Ак-Булак. Но имея достоверные сведения о численности неприятеля, я тотчас же отправил к нему на рысях всю имеющуюся в отряде конницу, состоящую из 75 конных стрелков и 50 казаков с двумя конными орудиями под начальством войскового старшины Катанаева, который, пройдя более 30 верст, был в свою очередь атакован кокандцами при верховьс Бурджара, не допустившими его верст на 5 до капитана Мейера.

Услыхав довольно частую пальбу из орудий, я с другим взводом конной артиллерии, при 25 конных стрелках и 30 чел. киргизской милиции, отправился по следам Катанаева и, приблизясь к нему версты на полторы, действием артиллерии заставил кокандцев отступить, после чего также замолчали и слышанные доселе нами выстрелы со стороны туркестанского отряда. Но спустя некоторое время показались новые неприятельские колонны, которые после нескольких удачных выстрелов приостановились. Прибывшие ко мне 30 чел. стрелков на лошадях наших милиционеров и на обозных повозках, а также подоспевшая вслед за сим стрелковая рота № 8 батальона дали мне возможность перейти в наступление и принудить неприятеля бежать к кургану Алтынтюбе, верстах в 8 от Чимкента.

Выждав при арыке Кызылсу прибытия остальной части отряда, мною был выдвинут против находившихся перед нами кокандских колонн дивизион батарейной батареи с двумя ротами под начальством подполковника Лерхс, который, разогнав новые скопища, прибывшие со стороны позиции капитана Мейера, занял весьма выгодную позицию при упомянутом кургане, куда стянут был весь отряд.

Совершенное изнеможение людей от усиленного перехода по безводному пространству при жаре 40 не позволяло мне в этот же день соединиться с капитаном Мейером, тем более что наступила уже ночь, а прекратившаяся канонада и потянувшиеся оттуда к Чимкенту скопища убедили меня, что они вне опасности. С рассветом же 16 числа в виду отряда открылись два неприятельские лагеря: один от 2 т. до 3 т. под начальством Мынбая, одного из главных пред-1 ставителей кыпчакской партии, а с другой — от 4 т. до 6 т. под начальством самого регента ханства муллы Алимкула.

Так как последний лагерь был на пути нашего соединения с туркестанским отрядом, то мною приказано подполковнику Лерхе с 3 ротами пехоты, при 2 конных и 2 горных орудиях и сотнею стрелков разогнать этот лагерь, дойти до капитана Мейера и, по соединении, вместе с ним немедленно возвратиться в отряд». Подполковник Лерхе соединился с капитаном Мейером и 17 числа возвратился в лагерь отряда генерала Черняева.

VIII. Рекогносцировка гор. Чимкента

Дело, очевидно, касается одного из эпизодов рекогносцировки Чимкента, произведенной генералом Черняевым 22 июля. В своем донесении от 8 августа генерал Черняев говорит: «22 июля, окопав лагерь рвом и оставив там для прикрытия обоза и больных туркестанский отряд под командою капитана Мейера, я с вверенными мне войсками и 50-ю оренбургскими казаками двинулся для рекогносцировки Чимкента. Чтобы воспрепятствовать в этом, выслана была против нас почти вся неприятельская конница в числе от 15 до 18 тыс. при нескольких десятках Фальконетов. Окруженный со всех сторон этой массой скопищ, отряд наш, казавшийся горстью, прочистил себе дорогу к Чимкенту и подошел на такое расстояние, с которого можно было обозревать его.

Чимкент состоит из небольшой, но довольно высокой цитадели и города, обнесенного рвом и невысоким бруствером. Вблизи города, с западной стороны, есть командные высоты. Во время обозрения Чимкента для того, чтобы обнаружить расположение неприятельских батарей, выдвинут был мною сажен на 150 вперед отряд и на 400 от крепости дивизион батарейной батареи с двумя ротами под командою подполковника Лерхе. Неприятельская батарея из 8 орудий открыла немедленно огонь по дивизиону, но вскоре два орудия были подбиты, а выстрелы остальных сделались заметно реже.

Окончив рекогносцировку, я предпринял обратное движение, сопровождаемый со всех сторон неприятельской конницей, которая, наткнувшись два раза на картечь и потерпев при этом сильный урон, оставила нас в покое, не доходя 3 верст до лагеря, где во время отсутствия отряда все было благополучно. В движении этом не потеряно ни одного человека, ранены весьма легко трое, оставшихся в строю. Неприятель же по сведениям, доставленным бежавшими из Чимкента киргизами, потерял в этот день до 400 чел., в числе которых Мынбай, а во все время действий под Чимкентом потеря их доходит до 3 т. Простояв еще на Алтынтюбе сутки, я двинулся со всеми войсками, для безопасности капитана Мейера, по туркестанской дороге до Арыси, дал ему в помощь стрелковую роту № 5 батальона с горным орудием под командою артиллерии поручика Абрамова и, сделав в этом месте для их прикрытия дневку, двинулся обратно к Аулие-Ате правым берегом вверх по Арыси как для снятия этой местности, так, и для того, чтобы пройти среди кочевьев кокандских киргиз рода сер-гали, разбивших наши почты и вообще принимавших весьма деятельное участие в помощи кокандцам. На пути этом мною были получены сведения, что часть скопищ кокандских, состоявших также из киргиз, уже начала расходиться».