Страница - 29

Разговор был закончен. Базаралы, прежде чем встать, сказал:

-У меня нет никаких дел с Балагазом. Что будет с ним, то пусть и будет. Не о нем речь. А вот вы - всю жизнь словом и делом загоняете людей в страх, все силы свои тратите на это! А народ тратит все свои силы, чтобы угодить вам и смягчить ваше отношение к себе. И все тщетно! Видно, вам с народом никогда не сойтись добром. И нам с вами не сойтись Судьба бросила между нами одно лишь поле раздоров. - Так сказал Базаралы и надел тымак на голову.

Его последние слова остались без ответа. Он встал, учтиво простился и неторопливо направился к выходу. Нурганым и Кунанбай провожали его взглядом. Сдержанный, сосредоточенный и спокойный, Базаралы вышел, не проявив никакого смятения или смущения.

Кунанбай продолжал смотреть на закрывшуюся дверь, за которой исчез Базаралы. И старик сказал, обратившись к Нурганым-

- Славный Базаралы! Какой красивый джигит, как могуч духом! Нет другого такого в наших краях! Думается, что душа у него полна сокровенного света Иншалла! Только почему судьба судила ему родиться от этого короткорукого Каумена!

Так сказал Кунанбай, одновременно выражая в своих словах и восхищение, и зависть, и какое-то невольное сожаление .

Нурганым весь разговор прослушала с огромным интересом и вниманием. Доводы Базаралы для нее были убедительны. А только что произнесенные слова ее мужа пробудили таившийся в ней большой, искренний интерес к этому красивому батыру. Из зависти и восхищения, выраженных Кунанбаем к Базаралы, сердце молодой женщины выбрало восхищение, И встрепенулось, и сладко заволновалось.

4

Народ известили о предстоящих выборах Кунанбай вызвал к себе Абая.

Всю осень Абай провел наЖидебае, в добровольном уединении, ни с кем не встречался и много времени отдавал домбре, играя известные кюи, также и сочиняя свои мелодии Его любимая, бархатно звучавшая выразительная домбра научилась рассказывать о многом, самом сокровенном Стоило ему заиграть «Желтую реку Саймак» или «Плач двух девушек», а то и замысловатое «Пение жаворонка», как знакомые, уже много раз игранные мелодии вдруг открывались новой стороной, уводили в новую увлекательную историю Асан Печальник одиноко ехал по степи, погоняя верблюда. Апшагир, уединившись под скалой, играл горестный кюй. Все они метались по белу свету, гонимые мятежной душой, не соглашаясь примириться с тем, что видели вокруг себя - с печалью в сердце, не имея возможности осуществить свою мечту

Все чаще мысли Абая возвращались к летней встрече с Кадырбаем, к его словам: «Прошлое оставило нам много своих неискупленных печалей, безысходных горьких размышлений.» И советовал «Постарайся услышать все это в творениях акынов, в мелодиях песен, в искусном рассказе кюйши, когда домбра и вздыхает, и плачет за него » И Абай, играя на своей старенькой домбре, старался уловить в ее звуках голос глашатая прошлых лет.

В своем уединении Абай забыл, казалось, обо всех развлечениях, играх и похождениях, присущих молодости

Недавно приезжал Ербол, звал Абая с собой в поездку по аулам, пытаясь соблазнить его обещанием самого веселого времяпровождения Напомнил ему о некоторых прошлых похождениях, с игривым видом назвал имена нескольких красавиц. Но Абай и тут не загорелся. Ербол пробыл у него несколько дней именно в эти дни и была сочинена изысканная по звучанию песня «Сап-сап, конилим», что означает - «Угомонись, душа» Так он ответил на предложение Ербола, и когда Абай исполнил ее, под готовый аккомпанемент на домбре, друг его начал пенять ему 

- Оу, Абай, ты решил, никак, совсем проститься с молодым баловством? Не рано ли, Абайжан! Тебе же нет и двадцати пяти! Карагым, тебя никто не поймет, над тобой будут смеяться!

На это Абай лишь коротко рассмеялся, забавляясь озабоченным видом друга, и снова склонился над домброй. Теперь он так и жил: в часы одинокие доверял словам и музыке все тайны своей души. Он полюбил песенную форму терме, много работал в ней. Именно напевный речитатив в сопровождении мелодии домбры позволял ему высказать многие сокровенные мысли. «Угомонись, душа!» он тщательно отрабатывал несколько дней.

Ерболу суть самой песни не очень нравилась, но слова ее запоминались легко, и он невольно подпевал Абаю, сидя рядом с отсутствующим видом. И если кто-нибудь, с чутким и умным сердцем, посмотрел бы на них в эти дни, то мог бы подумать, что двое друзей с грустью прощаются с навсегда уходящей от них первой молодостью: «Кош! Кош!»

Пришла пора Ерболу возвращаться домой. Абай перед прощанием сказал ему взволнованным, проникновенным голосом:

- О, я не призываю старость, мой Ербол! И с молодостью расставаться не спешу! Разве есть в нашей жизни что-нибудь лучше молодости? Ничто не заменит ее. Я это знаю, Ербол. И не желаю ее терять так рано. Просто вместо пылкой жеребячьей юности я хочу иметь молодость умную, содержательную. Я открыл для себя этот путь - о, какие радости ожидают на этом пути! Душа замирает! Я не могу тебе все объяснить, ноты когда-нибудь узнаешь, дружище! Когда-нибудь я смогу тебе все сказать...

Вызов Кунанбая пришелся именно на тот день, когда уехал Ербол. Абай тут же сел на коня и отправился в Карашокы.

Он подъехал туда к часу, когда люди отходят ко сну. Приближаясь к отцовскому зимнику, Абай увидел едущего навстречу по тугаю огромного всадника, с непомерно широкими плечами. Приблизившись, Абай узнал в нем младшего брата Оспана и, натянув повод, остановил лошадь. С ним Абай давно не встречался, тот жил в ауле отца, но никак не думал старший брат, что Оспан за это время может вымахать в такого детину - настоящий великан! Он был намного выше Абая и шире в кости. Ему было восемнадцать лет.

Оспан быстро приблизился к Абаю и затем резко остановил коня. Широко улыбаясь, сразу же начал рассказывать:

- Сегодя зашел к отцу, а он давай меня допрашивать, словно ангелы Мункир и Нанкир у грешной души: «Постишься ли в ура-зу? Читаешь пятикратный намаз? Отправляешь ли все, что положено по мусульманскому уставу?» Хотел я по-честному признаться, что чист от всего этого, как дикий степной кулан, но не решился. Скандал бы поднял батюшка. Отвечаю: да, отец, все отправляю, как положено. А он обрадовался, давай меня нахваливать, и поучать, и мудрые вещи высказывать. Одним словом, проторчал я возле него весь вечер. Куда денешься? Пришлось и впрямь намаз читать, и притвориться, что держу пост. Так и получилось, что дождался я до ауыз ашар, чтобы потрапезничать, словно правоверный. Быстро съел всю горячую еду, приготовленную на вечерю, и поехал домой. А тут вот, - тебя встречаю! Ассалаумага-лейкум! - Так завершил свой рассказ Оспан и захохотал от всей души.

Невольно заразившись весельем брата, Абай тоже рассмеялся, однако не преминул поддеть Оспана.

- Е-е, разве был бы такой веселый, если не обманул родного отца' Вот ты какой, Оспанжан! - сказал, улыбаясь, Абай и, отпустив поводья, стронул коня с места. Оспан по своей неповоротливости не нашелся, что ответить старшему брату, и тоже, хлестнув темно-серую лошадь камчой, сразу пустил ее рысью.

По прибытии в Карашокы Абай не пошел сразу к отцу, а сначала отправился в дом старшей матери, Кунке. У нее жил Кудайберды, ее сын, - самый любимый старший брат Абая. Он в последнее время сильно прихварывал, и Абаю вперед всего остального хотелось справиться о его здоровье.

Кудайберды лежал на высокой постели, влажно покашливал. Он был очень рад приезду Абая. На бескровном лице появился слабый румянец. Его черная, как смоль, борода была запущена, спутанными косицами лежала на груди. Ключицы и крупные мослы на руках устрашающе выпирали. Под сухой прозрачной кожей читались вздутые синие вены.

Увидев, в каком плачевном состоянии находится брат, Абай внутренне содрогнулся. Быстро, стоя поодаль, разделся и затем подсел к постели больного.

Грозная болезнь сделала свое дело. Абай приезжал две недели назад. Тогда еще не проявлялись эти страшные признаки... Кудайберды ласково взял в свои ладони руку Абая и, поглаживая ее, молвил:

-Хорошо, что приехал...

Младший брат молча, обеими руками охватил костлявую руку больного, поднял и прижал к своей груди. Оба ничего больше не сказали. Печаль двух искренне любящих душ, их скорбное предчувствие скорой вечной разлуки никакими словами нельзя было выразить. Спустя долгое время Кудайберды заговорил первым. Голос у него был совсем слабым.

- Заходил к отцу?

- Нет еще. Вначале к тебе.

Вошли в дом трое мальчишек, увидев из соседнего двора, что приехал Абай. Все трое были сыновья Кудайберды. Старший - лет двенадцати, Шаке, второй - восьмилетний Шубар. И самый младший -от другой матери, токал, звали его Нуртаза...

Подозвав ребят, Абай всех расцеловал в щеки. Шаке и Шубар уже начали учиться, в каждый свой приезд дядя интересовался их учебой. Дети были сильно привязаны к нему. И сейчас он сгреб разом всех троих в объятии. Глядя на то, какую радость им принес Абай, Кудайберды разволновался до слез и отвернулся лицом к стене

Заметив это, Абай немного повозился с детьми, затем сам проводил их до выхода. Вернувшись, снова сел возле больного брата.

Кудайберды движением головы показал в сторону двери и тихо заговорил:

- Вырастут ли? Станут людьми?.. Они как младшие братья тебе. Я уже не буду знать, кем станет каждый из них... Что выпадет в жизни на их долю? - Так говорил Кудайберды, он будто прощался со своими детьми.

Из глаз Абая выкатились две крупные слезы, упали на грудь. Голос его задрожал:

- Мой долг, Баке, - это насколько хватит сил, воспитывать их и помогать в учебе.

Теперь Кудайберды стал успокаивать Абая:

- Не плачь, Телькара! Прошу тебя, не плачь.

Снова они смолкли и замерли, не глядя друг на друга. Вскоре Кудайберды. успокоившись, лег на бок, лицом повернувшись к брату И при этом, самом незначительном, движении зловещий кашель вырвался из его груди Абай подтянул выше стеганое корпе и укутал им плечи брата 

Кашель утих, теперь Кудайберды спокойно заговорил о разном, братья повели тот непринужденный, доверительный разговор, какой всегда бывал у них при встречах.

-Абай, ты имеешь представление, зачем тебя вызвал отец?

- Нет, Баке.

- В таком случае, слушай меня. Сегодня из дуана прибыл торе, выборщик. Отец велел принять его в ауле Жакипа. Люди, окружающие торе, проговорились, что есть одно свободное место на новую должность - старшины нашей, недавно созданной, новой волости. Отец собирается на эту должность выдвинуть тебя. Что ты скажешь на это?

-Аты что скажешь, брат, что посоветуешь?

- Если хочешь послушать меня, то скажу: не соглашайся! - Кудайберды глубоко задумался. Потом продолжил. - Быть во власти -это не самое лучшее занятие для человека. Мы же видели своими глазами, Абай... Власть бека, власть бия, - любая власть портит человека, никогда не приводит его к счастью, а только вызывает на его голову людское проклятие. Не растрачивай попусту свою молодость, Абай!

Абай ответил, даже не задумавшись:

- Все, что ты сказал, Баке, это истинная правда!

- Такежан чуть ли не на коленях вымаливает у отца эту должность. Ох, как ему хочется власти! Ну и пусть себе получает. - Сказав это, Кудайберды словно споткнулся и умолк...

До самой ночи, когда люди уже отошли ко сну, Абай не покидал больного. По его просьбе взял домбру в руки и играл много любимых кюев брата. Когда снова пришли домой дети, Абай пересказал одну главу из «Тысячи и одной ночи». Дети, окружив его, не отрывая горящих глазенок от дяди, с огромным вниманием слушали сказку. Потом все трое, счастливые и радостные, легли спать рядом со своим обожаемым дядей, который так хорошо играл на домбре и был самым лучшим сказочником на свете.

Нуртаза и Шубар заспорили:

- Я лягу с этой стороны возле Абая-ага!

-Нет, я1 Почему ты?

- А потому! Не толкайся давай!

Дети возились около Абая, обнимали его, тянули на себя с двух сторон, пока не угомонились и не уснули.

Кудайберды сказал правду. Кунанбай намеревался выдвинуть Абая на должность волостного управителя. Об этом уже было немало разговоров Кунанбая с торе, выборщиком

С тех пор как вышел новый закон, и большую округу разделили на три дуана, Кунанбай не захотел быть начальником маленькой волости и решил себя не выставлять на выборах. Когда-то была должность ага-султана, правителя больших округов Найман и Тобыкты, и это было по нему Затем, после упразднения большого дуана и ага-султанства, он получил должность старшины рода Тобыкты. Атеперь, когда край Тобыкты разделили на три части, власти стало еще меньше, и она стала ему не нужна. Но как бы там ни было, он по-прежнему хотел, «чтобы все у него было на руке, а когда сожмет ее, оказалось в кулаке». И для того, чтобы так и было, лучше оставаться в стороне, независимым владетелем, и влиять на других старшин Тобыкты. Это, во-первых.

Во-вторых, надо учесть незаметные, но глубокие изменения в народе. Народ уже не тот, не боится власти. Появились бунтари и возмутители спокойствия, такие как Балагаз и другие. С ними бороться труднее, чем с противниками, равными себе. С таким, например, как покойный Божей. Ушел Божеке, - и как будто стало пусто вокруг Кунанбая. А воевать с зеленой молодежью, наказывать бабье и детвору жигитеков за воровство, это не по нему. На них надо напустить начальство из молодых, с крепкой рукой, пусть гоняются друг за другом. Да молодежь такая уже подросла. Сидя на покое, он своими советами, через детей своих, будет по-прежнему управлять людьми. И, в-третьих, возраст Кунанбая уж близится к семидесяти. Пора готовить из выросших сыновей достойную смену себе.

Он продумал все и решил, что власти достоин Абай. Здесь у Кунанбая тоже был особый расчет.

Абай воспитывался не под влиянием и властью отца. Наоборот, -в его характере, в его взглядах, в поступках явно виден строгий судья Кунанбаю. В последние годы это особенно стало ясным. С последней женитьбой отца на Нурганым, взятой третьей токал, Абай стал резко чуждаться его, открыто судил Кунанбая. А тот винил Улжан, что это она настраивает сына против него и «ребенка воспитала холодным к родному отцу».

Однако, несмотря на все эти тяжелые, серьезные расхождения, отец прекрасно знал, что за кладезь ума, знаний и высокой нравственности представляет собою Абай. Тем более и надлежало приложить все силы, чтобы удержать сына возле себя и ввести его во власть. Когда тяжесть власти ляжет на его плечи, ему и понадобятся помощь, опыт и советы отца, и сын сможет оценить его в том, чего еще он не понимает. Если Абай настроится и возьмется за дело, он способен справиться с трудностями, которые не по зубам никому другому из современной молодежи. Кунанбай никогда не сомневался в уме и способностях Абая. И решение Кунанбая явилось результатом его многих раздумий о незаурядном сыне.

Когда на другое утро Абай пришел к нему, отец заканчивал утреннее чаепитие. В комнате было прибрано и чисто подметено. Дастархан перед отцом еще не был свернут. Оказалось, что раньше Абая в дом пришел Такежан. Он сидел в сторонке, поджав ноги, словно школяр медресе перед учителем. Кунанбай удалил из комнаты всех, кроме сыновей, и приступил к разговору.

Он обращался к обоим сыновьям, но слова его были предназначены только для Абая. Начал с того, что напомнил о своей старости. Жизнь свою, какая бы она ни была, хорошая или плохая, прожил он в постоянной, тяжелой борьбе. Боролся он ради благополучия и хорошей жизни своих потомков. Теперь они выросли, и настала пора им взяться за достойные дела, которые окажутся им по плечу. И верных друзей, и врагов своих они обретут только из среды сверстников. Голос нового времени они услышат лучше, чем старики, найдут новые способы добиваться победы. И на этот путь они должны выйти вместе. Если сегодня один будет впереди, то второй - завтра. Спорить за первенство не нужно. Сейчас выбор отца падает на Абая. Он должен стать волостным старшиной.

Кунанбай давно уже не говорил так серьезно и долго с Абаем.

Сын посидел некоторое время молча, как бы в раздумье, наконец, откашлялся и ответил:

- Благодарю, отец, за ваше доверие. Вы правы, желая переложить бремя жизни на нас, сыновей. Вам надо уйти от всех забот и жить на покое... Но вы сказали, что я должен стать волостным. И мне приходится отвечать прямо: я отказываюсь, отец, должность начальника волости не для меня. Это не лицемерные слова. Тем более, что на эту должность вполне подходит Такежан, и он старше меня, и способностей в нем не меньше моего. Пусть он и будет волостным!

Заканчивая говорить, Абай бросил взгляд на Такежана - и чуть не рассмеялся. Тот, хотя и сидел по-прежнему в смиренной позе, словно школяр медресе перед муллой, но стал меняться прямо на глазах. Лицо его залилось краской, сразу поглупело от радости. И через минуту смиренный школяр стал превращаться в хитрого и жадного хаз-рета, который, словно кот, облизывается при виде весьма аппетитного пидия, приуготовленного для него при чтении заупокойной молитвы.

Но Кунанбай не мог так сразу отступить, тем более что отказ сына явился для него полной неожиданностью. Он дважды переспросил у Абая о причине отказа.

Первый раз Абай коротко ответил: «Не смогу быть волостным». Но когда отец, не удовлетворенный этим, попросил толком объясниться, Абай дал пространный ответ. Для того чтобы руководить народом, вождь должен быть вполне зрелым человеком. Абай же не чувствует себя таковым. А власть в руках незрелого человека, что острая бритва в руке ребенка. Он или себе навредит, или же навредит другим. Абай не о себе беспокоится, а ему жаль народ, который возложит на него надежды, и ничего доброго не сможет получить от неумелого правителя. Если когда-нибудь Абай почувствует, что он готов, то сразу же даст согласие - даже и без настояний отца.

-А пока, отец, не принуждайте меня,-закончил он.

Кунанбай резко отвернулся от него и посмотрел на Такежана. Предложил ему должность. Того долго упрашивать не пришлось: «Куп!», -поспешно произнес он слово согласия.

Спустя недели две Такежан уже сидел в начальниках волости и осваивался в новом положении. Советников у него хватало. С одной стороны, это был его отец Кунанбай, с другой стороны - дядья Майбасар, Жакип и их окружение.

Новоиспеченный волостной старшина успел побывать в Семипалатинске. По просьбе Кунанбая, заранее переданной нарочным, согласился быть советчиком по городским делам сват Тыныбек. Благодаря ему, сам аким Семипалатинского уезда стал принимать Такежана, и в уездном дуане он стал известен. Воспользовавшись столь большими связями, Такежан в первую уже поездку в город сумел спроворить много своих и не совсем своих дел. Самым значительным было - решение насчет преследования барымтачей Балагаза, Абылгазы и иже с ними.

Приступив к должности, Такежан прежде всего начал с того, что взялся за преследование шайки скотокрадов. Он привел особой из города отряд стражников в пять солдат, придал им с десяток своих джигитов и отправил в горы Чингиз на ликвидацию бандитов. Жумагул, которого Такежан поставил своим атшабаром, повел отряд в качестве проводника. Вторым атшабаром у волостного был молодой джигит Карпык. С отрядом джигитов-ликвидаторов отправился Толеп-берды.

Только в самых исключительных случаях в Тобыкты приходили царские солдаты. Чтобы зря не будоражить людей, их завезли в контору волостного приказа ночью. А когда наутро они, неуклюже держась в седлах, поехали верхом на лошадях через аулы, все казахи, стар и млад, с опаской смотрели на их серые шинели и на синевой отливающие стволы огнестрельного оружия.

В горах Чингиза отряд легко обнаружил шайку Балагаза, который ничего подобного не ждал. Произошла первая внезапная стычка. Барымтачи отбились и ушли в горы дальше. Началось преследование, которое затянулось. Солдаты, не очень часто выезжавшие из города, в степи и в горах чувствовали себя неуверенно, в седлах держались мешковато. Скакать стремительно, отпустив поводья, и джигитовать с ружьями в руках они не умели, а при необходимости быстро ехать по горному бездорожью цеплялись двумя руками за луку седла. И два разбойника, которых они преследовали, представлялись им неуловимыми дьяволами.

То и дело вытаскивая из футляров длинные подзорные трубы, они много раз на протяжении дня останавливались и подолгу осматривали дальние ущелья. Хорошо видевший беглецов своими невооруженными глазами и узнавший их по лошадям, Толепберды выходил из себя и кипел от злости, досадуя на эти задержки. «Дать бы ему по кадыку! - злился он, глядя на стражника, который смотрел в трубу, задрав подбородок. - Или взять соил да огреть бы его по башке!» Но делать было нечего. Приходилось только скрипеть зубами от злости. Группа захвата не могла двигаться быстрее. Она растянулась длинной цепочкой, - и нетерпеливые казахи оказались впереди серых шинелей..

Абылгазы и Балагаз отправили своих товарищей по узкому ущелью, а сами, оставив при себе только Адильхана, схоронились в одном из боковых ответвлений, за отвесным выступом. На крутом повороте, сверху, они увидели, насколько вытянулась цепочка преследователей, и решили устроить засаду. Толепберды и другие казахи, далеко оторвавшись от стражников, скакали разрозненно, сильно растянувшись, совершенно уверенные, что барымтачи на много часов опередили их. Впереди всех ехали проводникЖумагул и джигит Елеусиз, на них и вылетели, пропустив их дальше, вперед, трое из засады Березовые соилы и черные шокпары успели скреститься в воздухе всего лишь по нескольку раз, - и все было кончено. Более ловкие и сильные, лихие джигиты быстро управились с Жумагулом и Елеусизом. Дажи крикнуть им не дали, позвать на помощь, сшибли каждого с седла на землю. Подхватили за поводья их коней - и были таковы.

Стражники не осмелились дальше преследовать шайку. Главному проводнику, атшабару волостного старшины -Жумагулу проломили голову Отряд повернул назад. На обратной дороге незадачливые преследователи - стражники и казахи - принялись грабить мирный народ Они набрасывались на аулы Караши и Каумена, чьи родственники были в банде, и отбирали у них весь скот. И не только у них

- грабежу подверглись еще несколько соседних аулов. Забирали все

- и последнюю лошадь, и единственную кормилицу-корову. Подобного бесчинства властей еще не знала эта земля. Искони, виновный сам отвечал за свои поступки: «сделавший руками, расплачивался головой». Такежан ввел, похоже, новую карательную меру: запускать смертоносные когти власти в беспомощных стариков и старух, в голопузых детей.

Весь Жигитек загудел, услышав эти страшные вести. «Что за времена настали! Неужели мир перевернулся? И теперь собака злобу свою вымещает на журавле!» Так возмущались люди Возмутились родственные Жигитекам Котибак и Бокенши. Особенно возмутило народ известие, что каре подвергся благородный Каумен. Все давно знали, что Каумен проклял беспутного сына Балагаза и прогнал от себя. Также и Уркимбай, и Каракан, разоренные карателями дотла, пострадали без всякой вины. И уже не зная, на что надеяться, люди в своих темных, душных зимниках испуганно шептались: «Беда! Снова пришла беда!»

Контору волостного приказа Такежан перевел в Мусакул, к себе на зимовье. Вокруг него собирались, помимо толмача, старшин и ат-шабаров, немало советников: Майбасар, Жакип и другие родственники. На сборах и собраниях всегда было шумно: крик и ругань. Тот сход, где обсуждалось последнее дерзкое нападение Балагаза на Жумагула, действия карателей в аулах Жигитек были признаны вполне уместными.

Через три дня отряд стражников ушел восвояси. Перед этим он помотался еще по округе, наобум пытаясь столкнуться с шайкой Балагаза. На самом деле отряду вменялась задача нагнать страху на недовольный властью народ и припугнуть шибко разгулявшихся разбойников.

Так, диким издевательством над людьми было отмечено начало правления нового главы волости Отправив стражников назад, он начал собирать так называемые «пигауыры», приговоры, то бишь, в которых заключались жалобы населения волости на те аулы, что были подвергнуты нападению и разорению. Такежан собирал и готовил бумаги для отправки донесения в город.

Абай был страшно возмущен тем, что Такежан вызвал военных, и тем, какие бесчинства были устроены с их помошью. Узнав обо всем этом, он тотчас вскочил в седло и выехал из Жидебая.

Прибыв в Мусакул, он застал там Базаралы. В присутствии Абая тот яростно набросился на Такежана:

- Ты что, хочешь сражаться? Так давай, нападай на тех, кто тебе может противостоять! Зачем же набрасываться на бедняков, которые и так уже дошли до края? Зачем кидаться на самых мирных и беззащитных? Если не хочешь, чтобы наши бабы и дети подохли с голоду, сейчас же возвращай все отобранное! Семьи кормятся всего от одной коровы, единственной кобылы -ты и этих отнял! Не будь для них хуже лютого врага, родственничек! - так говорил Базаралы.

Такежан ответно загорелся гневом: «Ты ничего не хочешь видеть, ничего не хочешь знать! Пока не изловлю твоего брата, не успокоюсь! Это Балагаз и Абылгазы заводят смуту в народе, а не я!» - кричал он.

Базаралы рассердился пуще прежнего:

- Выходит, ты будешь весь народ держать на аркане, пока не поймаешь Балагаза?

В ответ Такежан рявкнул:

- Откуда ты взялся, заступник народный? Кто тебя назначал бием? Почему не видишь моих родственных чувств, когда я не беру вас в заложники вместо Балагаза? И я тебе скажу как на духу: пока не смирится Балагаз, ты не жди от меня покоя ни днем, ни ночью! Земля будет гореть под твоими ногами! Никуда от меня не денешься!

Базаралы:

- Оу, создатель! Я думал, что разговариваю с разумным человеком. Ошибка вышла! Даты, оказывается, совсем бестолковый! Мне лучше было бы поговорить с твоим посыльным, Жумагулом - и шабаш' - Сказав это, он встал и у вышел

Абай попытал сказать Такежану, что он неправ, но старший брат, ослепнув от ярости, совсем «по-кунанбаевски» рявкнул на него: «А ты не вмешивайся! Не встревай в мои дела!» Абай сдержался. Находясь в комнате приказа, он видел, как готовятся «приговоры»: пишутся челобитные, ставятся подписи и родовые знаки, на все на-шлепываются печати. И это - на беду джигитов рода Жигитек и в оправдание своих действий. Абай узнал, что этим же вечером будет отправлена в Семипалатинск большая нарочная «почта с пером».

Об этом он сообщил Базаралы, найдя его во дворе.

- Эти бестолковые ослы опять замыслили какую-то подлость, -сказал Абай. - Видимо, не успокоятся, пока не пожнут еще одну бурю, похлеще Токпамбета и Мусакула! Ох, лишь бы народ не отчаялся и не потерял последнее терпение! Но, слава Богу, дело пока не дошло до этого, Базеке!

Базаралы приходил к волостному по великой просьбе тех, кого он оставил без скота - считай, обрек кочевой люд на голодную смерть. Они просили Базаралы хотя бы поговорить с волостным и получить разъяснения, почему он обошелся сними так жестоко.

Попросив Базаралы подождать его, Абай вернулся к Такежану. Возле него сидели, как два истукана, Майбасар и Жакип. Абай с гневом обрушился разом на всех троих:

- В честной схватке ты слабак, а перед малыми детьми и бабами настоящий батыр! - начал он сТакежана. - А вы забрали последнее, что было у бедных, голодных людей, и сидите тут довольные, как победители. - и не стыдно вам? Тоже мне, советники! Да за это вы все головой ответите перед судом! Посмотрите, как вы взбудоражили народ. Если не отступишься, тебе не поздоровится, волостной! - припугнул он Такежана.

Такежан в душе был свирепо раздосадован резким тоном Абая, однако не посмел возражать. Он хорошо помнил, как настоятельно Кунанбай просил именно Абая занять место волостного. И теперь, если окажется, что действия Такежана-старшины неудачны, может статься, Кунанбай отберет у него печать волостного и передаст ее Абаю? Хотя бы узнать мнение отца насчет последних событий! Одобрит или не одобрит набег на Жигитек'? Пока неизвестно. Поэтому Такежан и не ответил Абаю, но сделал вид, что призадумался над его словами.

Но все равно слова Абая не прошли для них даром. Правда, Майбасар и Такежан решили и виду не подать, что они их задели, однако старый Жакип был мудрее их. Он подумал и сказал следующее: 

- Давайте, все же Балагаза и Абылгазы отправим в изгнание через дуан и начальство! Подготовим все бумаги, отправим в Семипалатинск- и через суд изгоним разбойников! Совсем изгоним! Аскот заложникам, все же, надо вернуть.

Таким образом, Базаралы успешно справился с порученным ему делом и увел с собой гурт скота, отнятый у неповинных жигитеков. Однако по возвращении он рассказал своим, каких только слов ни наслышался от Такежана.

Рассказал и о том, что на Балагаза в дуан ушла обвинительная бумага, подписанная многими аткаминерами и старейшинами аулов.

А через три дня все округи Причингизья облетела неожиданная весть: «Нарочная «почта с пером», отправленная в Семипалатинск, ограблена. Это произошло в местах обитания рода Уак, возле крутояра Мукыр».

Теперь надо было ожидать еще большей беды.

Многочисленные челобитные, жалобы, иски и прочая бумажная ябеда были отправлены через трех конных нарочных, в кожаных переметных сумках. Прикрепив спереди к шапкам перья филинов, в знак того, что они срочные гонцы, люди казенные, везут «почту с пером», Жумагул и Карпык, с ними вместе коновод Мусакул выехали на широкий степной тракт и помчались в сторону Семипалатинска. На пути, спешиваясь в аулах, чтобы подкрепиться или сменить лошадей, а затем, снова садясь в седла, они все время зычно выкрикивали: «Почта с пером! Нарочная почта!» С этими криками, которые взбудораживали встречных людей и возбуждали самих почтарей, они пролетали один аул за другим.

Скакали день, скакали ночь, оставалось ехать еще сутки и они будут в Семипалатинске. Но во вторую ночь на подъезде к крутояру известного оврага Мукыр они увидели перед собой трех грозных верховых. Лица у них снизу до глаз были обвязаны черными платками. Налетели на всех троих, похватали за шиворот и сбросили на землю с коней. Трое одолели троих. Забрали казенные сумки и ускакали.

Об отправке «почты с пером» с жалобами узнал Адильхан, отдыхавший в своем ауле. Это был небольшой, плотный джигит, весьма решительный и проворный. Он ничего даже не стал спрашивать у Еалагаза-Абылгазы, а сам тотчас же вскочил на коня и двинулся наперерез большому тракту - перехватывать почту. Когда Жумагул со спутниками задержался за чаем в доме Кушикпая, Адильхан с дружками - их тоже было двое - опередил почту и, добравшись до оврага Мукыр, схоронился в засаде. Его спутниками были два джигита из рода Найман. Вся троица, быстро и легко справившись со своим делом, помчалась обратно на Чингиз.

Лихой и дерзкий, Адильхан не знал, что грабеж казенной почты намного увеличивает тяжесть их преступлений и ничего не дает им. Но что бы там ни было, дело было сделано

За одним из перевалов Чингиза, на границе джайлау родов Сыбан и Тобыкты, были расположены три нищих аула жатаков, обитавших в землянках, не имея даже юрт. Одним из убежищ Балагаза и его людей были эти аулы. Голодавшие по-черному с этой осени, ставившие ловушки на сусликов, они дали приют беглецам барымты, и впервые досыта наелись свежего мяса. Кжатакам барымтачи пригнали дойных коров, верховых лошадей.

Когда Адильхан с товарищами добрался в один из этих аулов, там находились Балагаз и Абылгазы. Они лежали в самой дальней землянке. Выслушав Адильхана, джигиты похвалили его, назвали храбрецом. Но рассудили: «Теперь волостной опять призовет войско. Пусть! До этого времени никакая собака не станет ждать! Дадим отдохнуть коням дня два-три, соберем харчей, подготовимся - и направимся в край Найман! На днях должен окрепнуть снег. И до лета не будем показываться здесь. К лету же дело наше забудется».

Но хитрее их оказался старый Кунанбай. Он пригласил к себе Такежана и всех аксакалов рода Иргизбай. Пригласил также Байсала, Суюндика с их людьми.

- Смотрите, как вознесся этот вор! Я Балагаза скину на землю, и кто осмелится мне помешать сделать это? Никто не посмеет вырвать его из моих рук! Я не буду знать покоя, пока не загоню этих выродков на каторгу! Пусть они сгниют там! И я не буду Кунанбай, если не сделаю этого! - рявкнул он и весь затрясся в бешенстве гнева.

Кунанбай не стал дальше мудрствовать перед гостями. Он созвал их только для того, чтобы призвать их к объединению усилий для общего дела. Тут же приказал Такежану: «Вели скакать в город. Пусть пришлют стражников. Да увидят свою погибель эти подлые воры!»

Аткаминеры и старейшины разъехались. Все ждали приближения вооруженного отряда. Однако коварный Кунанбай говорил о них только для отвода глаз. В ту же ночь, сохраняя полную тайну, он собрал и отправил в поиск отряд из тридцати самых надежных джигитов. Это была та самая ночь, когда лихой Адильхан явился в убежище к Ба-лагазу, принеся разграбленную почту

Кунанбай придал своему отряду пять-шесть гончих собак. Приказал хорошенько укрыть оружие и скрытно двигаться на Чингиз

Ни Такежан, ни другие, носившиеся по всей округе, знать не знали о том, где мог скрываться Балагаз. Знал Кунанбай, полеживавший у себя дома.

Посланные Кунанбаем ночью джигиты группы захвата с первыми лучами утренней зари бросились к окруженным со всех сторон трем зимовкам жатаков Дозорный, поставленный на ночь Балагазом, увидев людей с собаками, принял их за охотников. Так и бывало: на склонах Чингиза в пору, когда снег еще не затвердевал, появлялись охотники, гонявшие отменных лисиц этих отдаленных мест. Дозорный и подумал' охотники на лис.

Так, дерзкий, отважный, ничем не уступающий другим в хитрости и коварстве, неуловимый Балагаз легко и просто попался в ловушку.

Когда глава группы захвата Изгутты, обнажив громадный кинжал, ворвался со своими джигитами в низкую темную землянку, Балагаз спал беспробудным сном. Его джигиты тоже спали. Всех было - десять человек. Изгутты ударом кинжала плашмя по ягодице разбудил Балагаза, тот мгновенно вскинул голову, все понял и вскрикнул, томясь:

- Уа, Создатель! Как же я так попался! За что мне такое наказание!

И это были последние его слова. Больше он ничего не говорил. Другие тоже молчали. Взяли всех десятерых, вывели наружу.

Рассадили попарно на коней. Вокруг каждой лошади с пленниками образовался конвой по три-четыре джигита.