Страница - 2

Шубар в ошеломлении уставился на Абая.

– Абай-ага, это не состязание, это истязание! – вскричал он.

Но в ту же минуту Дармен, скакавший по другую сторону от Абая, без всякого предварения, вдруг начал громко читать… У молодого степного поэта мгновенно пробудилось вдохно­вение импровизатора. Его полет был стремительнее полета ловчего ястреба. Все товарищи, забыв про охоту, устремили взоры и слух на Дармена. Сам Абай, сняв с головы тымак и

держа его в руке, склонился к нему на скаку и слушал с за­стывшей на лице улыбкой одобрения.

Есть много на свете акынов таких, Кто быстро слагает заданный стих, Но много быстрей полет мыслей моих – Ястреба крылья нынче у них!

Следите, друзья, как стих мой летит В зимнюю ночь, где вьюга свистит, Где лютый мороз за стеною трещит, Где старая бабушка с внучком сидит, Где тихая песнь над ребенком звучит:

Спи, ягненочек, мой, спи, Вьюга рыщет там, в степи, Не залезет к нам в окно, Не найдет нас все равно… Баю-баюшки, бай-бай, Спать нам, вьюга, не мешай, Зря ты внучка не пугай, Не возьмешь нас, так и знай! Уходи ты в степь – гуляй, На просторе поиграй, Никого ведь нет в степи! Спи, ягненочек мой, спи,

Ребенок под песенку эту уснет,

А бабушка тихо поет и поет, – Найду ей слова на сто лет вперед, Покуда мой ястреб окончит полет…

Продекламировав эти стихи на всем скаку, Дармен вдруг широко повел рукой перед собою и продолжил читать даль­ше:

Но ястреб мой в когти зажал врага!..

Победа! Стих кончен, Абай-ага!

Выкрикнув последнюю строку, Дармен хлестнул камчой коня и унесся вперед, не оглядываясь.

Абай восторженно посмотрел ему вслед и, качнув головой, молвил:

– Басе! Славно! Друзья, перед нами явился истинный акын!

И он мысленно благословил тот день и час, когда жатак Дар- кембай привел к нему подростка Дармена с просьбой взять его «в ученики и в товарищи».

Весь кружок акынов дружно последовал вслед за умчав­шимся Дарменом. Обогнав его на своем резвом коне, к тому месту, где охотничий ястреб упал на дрофу, первым подска­кал Магаш. Стащив с головы тымак и размахивая шапкой, он закричал:

– Дармен! Дарменжан! С тебя суюнши! Твоя птица взяла! Тебе писать про Енлик и Кебека!

Все подскакали к нему, встали кругом у бугорка, на котором ястреб, накрыв крупную, размером с козленка дрофу, терзал его и вырывал сверкающие бронзой перья.

На полном скаку Дармен подлетел к месту схватки птиц и кубарем скатился с седла. Хищно метнулся на помощь свое­му ястребу. Магаш, подскакавший Акылбай и расторопный Баймагамбет крутились на своих конях возле завершающего­ся боя благородных птиц.

Массивную птицу приторочили к седлу подъехавшего Ербола-аги, и круг всадников двинулся в ту сторону, где в оди­ночестве Шубар как-то суетливо, странным образом возился со своим ловчим ястребом.

Добычи что-то было не видать. Когда подобрались ближе, первым все понял и громогласно расхохотался Кокпай, указы­вая рукой на Шубара.

– Маскара! Ужас какой! Вместо того, чтобы взять дрофу, Шубарова птица сама стала жертвой! – вскричал Кокпай.

Шубар, с обреченным видом, взял на руки свою ловчую птицу. И перед всеми явилось, что она была вся мокра, изма­зана чем-то жидким, имела вид довольно плачевный, взъеро­шенный. И Кокпай, следуя своему обыкновению беспощадно язвить, вышучивая друга и сверстника, заорал срывающимся от восторга голосом:

– Глядите же, глядите! Апырмай! Да ведь дрофа обгадила ястреба с головы до ног! Точно в голову попал выстрел! Е, Шу- бар! Желая вступить в благородное состязание, ты заполучил через свою негодную птицу дурную примету, а?

Не нашелся, что сказать в ответ, Шубар, лишь молча от­вернулся от насмешника и, меча по сторонам презрительные, холодные взгляды, направился к своему коню.

Абаю хотелось как-нибудь утешить Шубара, и тогда Кокпаю было сделано внушение:

– Ты, Кокпай, не смей порочить ловчую птицу! Смотри, сколько ярости и достоинства в ее глазах! Так и пылают гне­вом! Какая бы неудача ни пала на ее голову, она готова до­стойно справиться с этим!

Но, обернувшись к остальным акынам, Абай все же уточ­нил:

– Е, право на песню про Енлик и Кебека за Дарменом! Дар- мен, достойно воспользуйся этим правом. Сочини хорошую песню!

На радостях Дармен, еще совсем юный и ребячливый, не смог сдержать своих чувств и, не найдя им другого выхода, крепко натянул поводья своей белой горячей молодой кобы­лицы и одновременно дал ей шенкелей, отчего лошадь взви­лась на дыбы и стала перебирать в воздухе передними но­гами, словно разделяя радость своего хозяина. Любо-дорого было посмотреть на такую красивую картину: юный джигит на белом коне, с ловчей птицей на руке, весь словно устремлен-

ный к быстрому полету, навстречу солнцу, – осиянный светом своей молодой радости жизни!

Еще не развеялось светлое настроение Абая, только что с улыбкой на устах любовавшегося этой чудесной картиной, как вдруг он услышал тревожный, частый топот конских копыт, обернулся в седле и увидел приближавшегося к ним во весь опор верхового. Подскочив почти вплотную к стоявшей группе, тот осадил своего мелковатого гнедого конька, сплошь зали­того темным потом. Джигит с коротко подрезанными торчащи­ми усами, с маленькими острыми темными глазами оказался Абди из рода Жигитек.

Он еще издали, не обращая на остальных внимания, по­здоровался с Абаем, напрямик подъехал к нему:

– Ассалаумалейкум, Абай-ага!

По голосу, по запыленному серому лицу с красными вос­паленными глазами Абай сразу понял, что джигит сильно воз­бужден и весь клокочет от гнева.

– Уагалейкумассалам, джигит! Е, что за спешка, куда ле­тишь, сломя голову?

Тут Абди, вспомнив о приличиях, обернулся в сторону старших, в первую очередь к Ерболу, и коротко отдал салем. Потом, вновь обратив взор на одного лишь Абая, низким го­лосом прогудел:

– Уай, Абай-ага, с жалобой к вам, меня народ послал! Дело срочное, а я на своей кляче еле смог догнать. Только на вас и надеемся!

– Что за дело? Говори! – Абай с беспокойством вглядывал­ся в джигита.

– Семь аулов пострадали. Меня отправляли к вам всем ми­ром. Мы жигитеки из урочищ Азберген и Шуйгинсу.

– Знаю ваши аулы. И что у вас?

– Все семь аулов терпят унижение и насилие, и насильник – Азимбай!

При этом имени Абай сразу помрачнел. Азимбай был из­верг в молве народной, упрямый и злобный человек, но он

приходился племянником Абаю и, по обычаю, назывался его младшим братом. Оттого и пала тень уныния на его лицо, из груди вырвался невольный вздох. Всматриваясь в Абая, при­скакавший джигит Абди почувствовал, что в нем он найдет понимание. Это придало ему смелости, и он заговорил уве­реннее:

– Захватили у нас половину сенокосных угодий, начали ко­сить. И в прошлые годы насильно занимали наши луга и вы­кашивали их, и нынче, уже третий раз, считай, послали своих косарей! Нет житья от насильников! Но раньше они объедали аулы по отдельности, выманивали корма у них обманом и ле­стью, под лживые обещания. Своего скота у нас не было, и мы брали у соседних богатых аулов истощенный скот, на зимний откорм, для чего и заготавливали сено на своих угодьях. Тем и жили кое-как до следующего лета… А тут приходят и насиль­но забирают все сено! Как же нам быть? Собрались люди из семи аулов и хотели высказать Азимбаю свое недовольство, так он нас и слушать не стал, прогнал прочь! Теперь противо­стоим, как накануне схватки, – косари Азимбая и наши джи­гиты. Кончено, мы унижений больше терпеть не желаем! Рас­суди нас по справедливости, Абай-ага, ведь не только они, но и мы – твои родичи, твой народ. Слезно молим тебя, – помоги нам! А то ведь хуже врага лютого – свои же родственники, свои властители! Куда нам деваться? Совсем задавили нас притеснения и злодеяния, света белого не видим! Придет ли конец всему этому?

Высказав это, Абди сразу поник, плечи его обвисли и вздрогнули, в глазах сверкнули слезы.

Шубар отозвался первым – ткнул в бок кнутовищем камчи сидящего рядом на коне Кокбая и с насмешкой сказал:

– Ты смотри! Как жалобно поет!

Надменно поглядывая на потного жигитека, Шубар брез­гливо морщился. Абай метнул на него недовольный взгляд. Он-то воспринял слова Абди совсем по-другому. На минуту

тяжело задумался. Потом вскинул голову и произнес резким, жестким голосом:

– Эй, люди! Вы что, не слышите? Совершается произвол, народ безжалостно грабят. Допустимо ли это?

Ему ответил первым опять-таки Шубар:

– Они соседи Такежана. Между соседями чего только ни бывает. Ссорятся, потом мирятся. Пусть и разбираются между собой по-соседски. Не к вам надо им обращаться с жалобой, а к мирзе Такежану, отцу Азимбая.

Абай тяжелым взглядом оглядел Шубара.

– К Такежану, говоришь? К тому, от которого исходит оби­да? Плохие твои слова, – ведь бедняки обращаются к нам, чтобы мы помогли им и защитили от обид сильного бая.

– Такежан нам тоже родственник, и он тоже может обидеть­ся… А вам зачем это нужно, Абай-ага? Зачем тяжбы, хлопоты, ссоры? Вы лишитесь покоя, не сможете работать над стиха­ми. Боюсь, все это нанесет урон вашим занятиям.

– Апырай! Да пропади они пропадом и стихи, и творчество, если рядом люди проливают слезы! Они будут плакать от горя и страданий, а я – потихоньку писать свои стихи? Что за глупости, Шубар?! – Абай сердито уставился на него. – Ты что, только на это и способен при виде того, как обирают людей и по-злодейски обходятся с ними?

– Воля ваша, поступайте, как знаете! – с недовольным ви­дом буркнул Шубар.

Абай решительно обернулся в седле к Магашу и Дармену.

– Немедленно поезжайте вместе с Абди, – распорядился Абай. – Передайте от меня Азимбаю: пусть прекратит косьбу. Не стоит людей доводить до отчаяния!

Магаш и Дармен тотчас поскакали вместе с Абди, в обрат­ную сторону. Абай с остальными отправились дальше...

Когда Магаш со спутниками подъехал к месту происше­ствия, восемь косарей Азимбая уже вовсю размахивали ко­сами, подчищая участок семи бедняцких аулов. Покос в этом

году сильно запоздал, трава стояла рослая, густая, но пере­зревшая – уже пожелтевшая, жесткая. Проезжая краем об­ширного покоса, Дармен заметил:

– Чего же они не скосили раньше? Ведь трава перестояла.

– Мимо наших зимовок проходило на осенние джайлау много караванов. Мы стерегли свои покосы от потравы, днем и ночью сторожили их, не косили, а то ведь сено скошенное могли и унести. Оставили покос на более позднее время, – видишь, что получилось! Так и налетели! Косят вовсю! А ведь сказано было им: подождите, посредников позовем, рассудят нас по справедливости! Но есть ли для Азимбая суд? Он сам для себя суд и расправа!

Маленькой толпой, человек в десять, стояли жигитеки из бедных аулов и молча наблюдали, как лихо работают восемь пришлых косарей. Среди жигитеков, кроме двух-трех караса- калов среднего возраста, с побуревшими бородами, осталь­ной народ был весь молодой – крепкие джигиты, такие, как Сержан, Аскар. Их лица ничего хорошего не обещали. На по­косе присутствовал и сам Азимбай – он единственный был верхом на лошади. Кони косарей были, видимо, отогнаны по­дальше.

Молодой еще бай, отпустив поводья, вольготно распахнув чапан на животе, шагом ехал по краю поля, давая коню время от времени похватать траву на ходу. Приближавшимся путни­кам Азимбай вначале был виден со спины, широченный рас­пахнутый чапан его надувало ветром, и сзади тучный Азим- бай выглядел поперек себя шире. Такого жирного бая ничем не прошибешь, жалости от него не жди, – думалось каждому, кто глядел на него.

Трое путников сравнялись с косарями одновременно с Азимбаем. Тотчас подошли и жигитеки семи аулов. Все теп­ло поздоровались с Магашем, с Дарменом, косари сдержанно смотрели на жигитека Абди. Жигитеки догадывались, что мо­лодой Абаев сын послан отцом для улаживания их раздора с иргизбаями, с Азимбаем, и потому заметно приободрились.

Магаш начал без предварения, прямо и открыто:

– Что же ты, Азеке, позволяешь себе? Зачем вступил в тяж­бу с бедными родичами, притесняешь их? Разве это дело?

– Ничего особенного тут не случилось! Подобрал то, что они сами бросили. Не нужен был им покос, вот я взял да и на­чал здесь косить! Какие дела, Магаш?

Беднота жигитекская так и взвилась, заполошилась:

– Е! Е! Кому это не нужен?

– Как это – бросили?

– Разве мы вам сказали: не будем косить, давайте косите вы? С чего взяли! И не договаривались ни о чем! – Сержан, Аскар и Абди грудью пошли на Азимбая. Его конь попятился. Широколицый Азимбай уставил свои глазки, в красных узел­ках распухших вывернутых век, на джигитов, переводя взгляд с одного на другого. Не отвечая жигитекам, Азимбай загово­рил с Магашем:

– Ту-у! Да они тут наплетут тебе всякой чепухи! Только тог­да, когда я начал косить, они и запричитали: «это наше до­бро», «не отдадим», «заплатите» – словно последний кусок у них изо рта вырывают. Эти хитрецы хотят продать то, что само выросло в степи. А ведь смотрите, – до сих пор и не думали косить траву, вон, она вся побурела! До осенних холо­дов трава оставалась стоять некошеной!

– И ты решил сам косить на нашем урочище? Взять чужое? А ведь отлично знаешь, мырза, в чем дело! Знаешь, что мы сберегли траву от проходящих караванов. Для нас, которые без скотины, нет спешки, чтобы скорее заготавливать сено, – и это ты тоже знаешь, мырза! Останови своих косарей! Давай разбираться! – напирал со своей стороны Сержан.

Азимбай начал клокочущим от злости голосом грозить:

– Е! Ты собираешься мне указывать? Шире раскрой глаза: кто перед тобой?

– Стой! Прекращай косить! – протяжно крикнул Абди, ми­гом спрыгнул с коня. – Не давайте косить! А вы, косари, оста­новитесь!

– Не останавливаться! Не слушать его! А я посмотрю, что они будут делать! – заорал Азимбай, выпрямившись в седле, угрожающе поднял камчу, крепко сжимая ее в руке.

В эту же секунду Аскар, Сержан и Абди бросились вперед и встали перед косарями.

– Трава выросла на нашей земле, что волосы на нашем теле! Хочешь косить траву, коси наши тела! – крикнул черно­усый Абди и, сбросив с себя чапан, предстал перед крайним косарем нагим по пояс, во всей ладной красе своего крепкого молодого тела.

Этим крайним косарем оказался джигит огромного роста, ширококостный, жилистый – сын вдовы Ийс из аула Такежана, имя джигита было – Иса. Он перестал косить, поднял косу, по­ставил ее концом косовища на землю.

– Не останавливайся! Коси! – рявкнул Азимбай, оскалив­шись, привставая на стременах, с поднятой камчою в руке…

Высокорослый Иса не послушался приказа бая. Два других косаря, оказавшиеся перед преградившими им путь Аскаром и Сержаном, тоже остались стоять. Продолжал махать косой, испуганно поглядывая на Азимбая, лишь один чернобородый приземистый его табунщик. Все остальные стояли. Азимбай налетел на них, с поднятой камчой, вначале на высокого, ши­рокоплечего Ису. Грязно выматерил его:

– Почему не слушаешь меня? Отца твоего… тещу!

– Эй, мырза, я что, человека должен убивать? Он такой же бедняк, как я! – отвечал Иса, и тогда бай с налету два раза, на­перекрест, хлестнул его по плечам камчой.

Глаза Исы словно метнули искры в сторону Азимбая, схва­тив за косовище, он далеко отбросил косу.

– Не буду косить! Сам убивай человека, кровопийца! – взбун­товался работник и решительными шагами ушел в сторону с покоса.

Бай на его место поставил чернобородого табунщика. Ука­зывая ему на Абди, стоявшего перед ним, с яростным хрипом выкрикнул:

– Секи его по ногам! Тварь поганая, вздумал перечить мне!

Ошалевший, перепуганный табунщик, заворотив черную бороду в сторону бая, не глядя перед собой, завел в сторону косу, собираясь махнуть ею. И тут Магаш и Дармен одновре­менно подскочили к нему.

– Стой!.. Башка дурная!

– Апырай! Ты что делаешь?

Лезвие косы свистнуло над самой землей, под ногами Абди, он быстро шагнул вперед и придавил стальную косу ногою. За­тем, вырвав ее из рук чернобородого работника, разъяренный Абди в два счета переломил косовище и короткий конец его, вместе со стальным лезвием, взял в руки и выставил перед собой, как некое страшное оружие.

Мгновенно Сержан и Аскар, последовав его примеру, ото­брали косы еще у двоих косарей и, выставив их наперевес, лезвиями вперед, двинулись на Азимбая.

Теперь уже Магаш и Дармен стали громко кричать на них:

– Эй, неразумные! Что вы делаете? Бойню тут хотите устро­ить? Придите в себя – обе стороны! Азимбай, останови своих! Абди, брось сейчас же косу!

Абди и его товарищи косы опустили, но бросать их не ста­ли.

Азимбай соскочил с коня и стоял, темнее тучи, словно за­гнал весь гнев в себя. Приезжие тоже спешились, все стали большим кругом. Магаш намеренно повел разговор самым спокойным образом, в хорошем тоне. Это должно было по­придержать, приугасить ярость обеих сторон.

– Сородичи, меня послал к вам отец мой Абай… Он просил передать, чтобы вы разрешили спор мирно, без ссоры, руга­ни, драки. Азеке, в первую очередь отец имел в виду тебя. Вот его наказ: «Если хочет иметь сено, пусть покупает. Даст цену по обоюдному согласию. Бесчинствовать же ему не стоит! Мы не одобряем всякое его насилие!» Так передал Абай-ага, твой

старший родственник. И ты найди понимание его словам и приди с людьми к согласию!

После таких весомых, убедительных слов, высказанных с благородной сдержанностью, Азимбаю ничего не оставалось, – чтобы не выглядеть мелко и подло, – как отвечать в том же духе и тоне. Свою злобу, упрямство и строптивость он вынуж­ден был укрыть приличными словами.

– Раз Абай хочет так думать, пусть себе думает. Я ничего не имею против того, чтобы в наши споры вмешивался, как по­средник, мой старший родственник. Но если Абай приходится мне дядей, то его старший брат, Такежан, – мой отец! И что же мне делать? Абай повелевает «не коси!», отец приказывает «коси!» Он ушел в кочевье, оставив мой аул заготавливать сено. Магаш, дорогой, мырза Такежан не только отец мне, – он старший брат Абая, потому и для тебя – отец! И он приказал: косить здесь…

– Повеление неправедное, содержит произвол и бесчин­ство… Нас с тем и послал Абай, чтобы не допустить бесчин­ства.

– Так он считает наши действия несправедливыми? Что же, пусть так считает, но тогда он об этом должен сказать не мне, а своему старшему брату, пусть попробует сам остановить его!

– А ты, Азеке? Будешь косить, пока отцы наши станут вы­яснять дело?

– Конечно, буду косить. Я выполняю приказ, который дал мой отец. Магаш, ты когда-нибудь сам пробовал противить­ся воле своего отца? Не было ведь такого? Вот и я такой же. То, что Абай послал тебя ко мне со своим приказом, – это он зря! Не ко мне надо было обращаться, а к мырзе Такежану. Вот мои последние слова, и больше я ничего не скажу, знать ничего не хочу! Все, брат! Мои люди будут здесь косить! – Как отрезав на этом, он пришпорил лошадь и ускакал, оставив по­сланцев Абая стоять рядом с бедняками-жатаками.

Заговорил один из них, седоголовый, худощавый старик Келден:

– Уа, джигиты, мы увидели воочию и услышали своими ушами и теперь точно знаем, чего ожидать от Азимбая. Ма- гаш, жаным, расскажи Абаю все, что ты увидел и услышал. Мы хотим, чтобы он узнал всю правду. А насчет Азимбая мы сами разберемся… Пусть делает, что ему заблагорассудится, пусть косит наше сено. Поставит стога… Ну, и назавтра же мы перевезем сено в свои дворы. Потом возместим Азимбаю расходы на косарей. Что скажете на это, джигиты?

– Тому и быть!

– Верно!

– По-другому не выйдет!

Все возрадовались, найдя такой простой и, главное, до­стойный выход из унизительного положения. Один лишь раз­гневанный Абди никак не мог успокоиться:

– Аттен! Жаль! – вскричал он. – Жаль, нет с нами Базара- лы! Нет нашего батыра! Нам бы сейчас засучить рукава и без оглядки ринуться в бой, сойтись с врагом и расквитаться с ним за все многолетние унижения! О, могучий Базаралы, до­стославный наш джигит! С тобою рядом мы не оробели бы, – пустили кровушку из наших мучителей! Но без тебя дни наши проходят в унижениях и обидах, о, славный азамат наш!

Прокричав все это, словно плач, Абди сел на землю, поста­вил перед собой на землю косу, уткнулся головою в косовище. В молчаливой скорби, в унынии, он умолк надолго, и джигиты безмолвно стояли рядом с ним. Магаш высказался коротко:

– На Азимбая-агу и Божья воля не подействует, мы виде­ли… Расскажем все Абаю. Передадим и ваше решение. Но очень прошу, – повремените немного, подождите до ответно­го слова Абая!

Жатаки стояли молча. Они не знали, что сказать…

Магаш и Дармен сели на коней и собирались отправиться в обратный путь. Косари Азимбая толпой пошли на обед. Ког-

да они проходили мимо, Дармен, хорошо знавший Ису, сына вдовы Ийс, приветливо обратился к нему:

– Иса! Ты добрый джигит. Показал себя достойным челове­ком. Не захотел сделать зла – и хозяину не подчинился, хотя давно работаешь у него…

– А ты как думал? Я не пес дурной, которого он может на­уськивать на кого хочет. Нет уж, на злое дело не пойду, хоть ты убей меня! Неужели я мог бы нанести хоть какой-нибудь урон уважаемому Абди? Да никогда на свете! – И с этим он удалился вслед за косарями.

Магаш и Дармен тоже направились по тому пути, каким прибыли сюда. Они уносили в душе не самые приятные чув­ства от встречи с Азимбаем. Джигитам не терпелось скорее обо всем рассказать Абаю.

2

Сегодня осеннее небо столь же пасмурно, как и вчера, – в сплошных переменчивых пестрых облаках. Серая юрта, по­ставленная Абаем и Айгерим, это осеннее жилье, сильно уре­занное в размерах для сохранения тепла. В маленькой юрте размещаются хозяин и хозяйка, вместе с ними верная слу­жанка и наперсница Айгерим – Злиха. Растопив очаг посреди юрты, она варила в казане свежину молодого стригунка, за­битого утром.

Убранство юрты было под стать наступившим осенним холодам. На пол, на вышитые кошмы-сырмак, разостланы толстые стеганые корпе, сверху брошены пышные подушки под локоть. Вкруговую по стене, для ее утепления, вывешены вплотную друг к другу теплые, добротные, яркие ковры. На месте тора поверх узорчатого сырмака распластаны шкура архара и подстилки из кудрявой мерлушки.

В тесной, но уютной юрте нижняя часть стены выгорожена войлоками, коврами, пол застелен достаточно плотно и вы-

соко, – так что холодная сырость осени не касалась людей, укрывшихся в надежном кочевом жилище. Ярко пылавший желтоватый огонь кизяка в очаге прогревал юрту по всему ее пространству, снизу и доверху, заставляя забыть о сырой, неуютной погоде.

После утренней трапезы, набросив на плечи легкую накидку-купи, подбитую верблюжьей шерстью, надев на го­лову шапочку-борик из меха козленка, Абай приступал к чте­нию книг, привезенных из города. Обычно на столе перед ним лежали книги Пушкина, Лермонтова, переводы на русский Байрона, Гете. Абай в эту пору своей жизни читал книги уже постоянно в очках.

По прибытии Магаша и Дармена из поездки к жигитекам со­стоялся обстоятельный разговор. Поначалу, выслушав джи­гитов, Абай даже несколько растерялся. Он не понимал, как ему надлежит теперь действовать.

Невеселые думы одолевали его. Для разума это непости­жимо, но всякое насилие, похоже, не руководствуется разу­мом. Оно служит злу и существует извечно, как сама жизнь. Насилие проявляется сегодня в том же виде, что и пятьдесят, сто лет назад… Сумрак зла, никакого просвета… Вспомни­лись Абаю могилы Енлик и Кебека, их печальные судьбы. Раз­мышляя об этом, Абай представил тех, от которых исходили жестокость, беспощадность, смерть – суть волчий закон. Ме­няются имена исполнителей этого закона, стихия зла остает­ся та же. В одном случае это был Кенгирбай, в другом – Кунан- бай, сегодняшним днем исповедует волчий закон Азимбай… Когда-нибудь преодолеется ли в душах людей этот звериный сумрак зла?

Размышляя над этим, Абай пришел к соблазняющей, горь­кой мысли – покинуть их. Уйти в поисках другой страны, другой жизненной среды, нежели эта степная косность. Уйти? – и тут Абай усмехнулся над самим собой. Куда уйти? Он подумал, разумеется, о русской среде, о русском обществе, представ-

ление о котором получил через книги… Уйти… Но это следо­вало сделать, наверное, в более молодые годы, когда отваги и решимости было намного больше. Однако в годы молодости и мысли не приходило, что где-нибудь найдется страна, в ко­торой тебе будет лучше, чем на милой степной родине! Что вокруг тебя может быть людское окружение – дороже твоих родичей. Ну а теперь что? Разве ты думаешь по-другому? А если бы и думал, – куда ты денешь свои годы, разменянные безвозвратно? Поздновато, дорогой, думать о том, чтобы от­бросить все былое и вступать в новую жизнь.

Но, остановившись на этом, Абай вдруг почувствовал, что, – словно огненная искра! – его обожгла одна яркая мысль. Он подумал: вообще-то, уйти – это неплохое решение, но ухо­дить надо не от родной среды, а от тех из этой среды, – даже очень близких, – от которых исходит эта жестокая косность. И одновременно надо искать как можно больше людей, – и среди родичей, и среди дальних, – для которых также невы­носима степная тьма души… «К этому поиску ведет меня мое сердце, – оказывается, я всегда был устремлен к этому. Но выходить на этот поиск я должен во всеоружии знаний и ду­ховных сил!»

Магаш и его товарищ молча ждали, не смея нарушить хода мысли Абая. Наконец он заговорил, высказывая всего лишь часть того, о чем он думал:

– Бессмысленно пытаться остановить жестокость, исходя­щую от чужих людей. Таких мы называем врагами. Но хуже врага тот, кто находится рядом с тобою и называется твоим братом, родичем. И у тебя нет ни силы, ни власти – поставить такого на место… Так и проходят дни нашей жизни – под пя­тою унижений, под гнетом торжествующего зла. Люди плачут – злодей смеется над ними. А что толку от их страданий и слез?.. Я думаю, правильно решили жатаки: «сено перевезем к себе». Другого решения нет. Пусть делают так – и это будет достойным ответом бесчинствам Азимбая и его приспешни-

ков… Но этой же осенью, до возвращения на зимники, мне нужно будет встретиться с Такежаном. Нельзя допустить, что­бы он задушил последнюю надежду бедных людей…

Придя к такому решению, Абай отпустил Магаша и его то­варища.

Вечером они, сидя в юрте за чаем в кругу сверстников, с возмущением и досадой рассказывали о «собачьем поступке Азимбая». О том, как расстроился Абай. Какитай тут вспом­нил, что Шубар говорил: жатакам надо самим разбираться с Такежаном по делу о покосах.

– Е, какой подвох скрывается за словами Шубара? Хоте­лось бы понять, что он имел в виду, говоря: «Это помешает Абаю писать стихи. Пусть жатаки сами разбираются с Таке- жаном».

– Ты прав. Здесь – уловка… – подтвердил Магаш.

Молодые, чистые сердца не принимали лжи, притворства, интриги…

Выступил и Акылбай, хорошо знавший Шубара.

– Ойбай, разве Шубар когда-нибудь перестанет быть хи­трым? Он еще тогда почувствовал, что быть новым распрям между Такежаном и Абаем-ага. И решил держаться в сторо­не. А когда ссора произойдет, увидите, он скажет: «Я же вас предупреждал! Никто не должен вмешиваться в дела друго­го». На самом же деле, братцы, я думаю, Шубар почему-то в душе желает ссоры Абая с Такежаном. Находясь за шестью холмами, пытается подливать масла в огонь! Хочет затолкать обоих в ловушку распри.

Все задумались. Здесь и на самом деле была затронута одна из скрытых ран в душе Абая. Если племянник Азимбай был раной с названием «откровенное зло», то брат Шубар был «скрытое зло» – недругом коварным, лицемерным, цеп­ким. От него было трудно избавиться: он сородич, постоянно трется в круге Абая. Абай же, человек добросердечный, уда­лить Шубара от себя не мог…

Думая об этом, Магаш опечалился. В тускло освещенной юрте повисла грустная тишина, но тут неунывающий Дармен перевел разговор на другую тему, заговорил о прошлом поэ­тическом состязании на охоте с ловчими ястребами…

Абай всю ночь ворочался без сна, тяжко вздыхал, не на­ходил себе места. Утро настало такое же пасмурное, тусклое, как и его душа в этот час. Ненастная погода словно хотела лишить человека всякой радости, подавляла его. Не оттого ли и хотелось Абаю уйти, перелететь совсем в другой мир, отогреть сердце у очага с иным огнем? Он вновь обратился к Пушкину, как всегда, ища у него поддержки и утешения.