Страница - 30

Впрочем, гнев тут же отпустил жандарала. Вот так, сейчас арестовать, – а что скажет эта степная публика? Скажут, что арестовал вместо ответа на слова… Будто бы ответить не смог… Нет, надо по-другому действовать… Спросил холод­но:

– С кем же вы боретесь и с какой стати?

– Меня вообще тревожит зло, в любом его проявлении.

– А если кто-то считает злом лично вас? Многие так и от­зываются, и бумаги на вас приходят.

– Это известно… Чего в жизни больше – зла или добра? По моему разумению, зла и злодеев больше. Потому и законо­мерно, что их голос преобладает.

Окружающие притихли, было слышно, как поодаль, где стоял Оразбай, кто-то шепчется на казахском языке. Это были Молдабай, Абыралы и Жиренше, они тихо переговаривались меж собой: «Заговорил с жандаралом!» – «А ведь жандарал и не сердит!» – «Может, и общий язык нашли?»

Сгорая от нетерпения, Оразбай подступил к Жиренше, та­кому же глухому на русский язык, как и он сам: «Он, что – ру-

гает? Допрашивает?» и, озираясь, словно тугой на ухо, замер в ожидании ответа.

«Жандарал» все еще продолжал стоять возле Абая, похо­же, не собираясь двигаться дальше.

– Вы так утверждаете?

– Да, именно так, ваше превосходительство!

– Можете доказать ваши слова?

– Вполне уверен.

– Ну… посмотрим! Следуйте за мной! – вдруг сказал «жан- дарал» и, не оглянувшись на Абая, продолжил свой путь. Абай, выйдя из толпы казахов, спокойно последовал за ним.

Ни сам Абай, ни стоявшие рядом казахи, ни даже толмачи, так или иначе владевшие русским языком, – никто не понял внезапной перемены в поведении «жандарала». Ясным было лишь то, что Абаю предлагается какое-то испытание… Не со­всем понимая его сути, он двинулся за «жандаралом».

Абай шел с твердой решимостью отстаивать свое, чего бы это ни стоило. На миг ему показалось, будто он понял, что так насторожило «жандарала» в их скорой словесной пере­палке… Нет, не отступит он перед этим человеком, какое бы жестокое испытание ни ожидало его!

Эти мысли приободрили Абая: он шел с высоко поднятой головой, отчего даже казался выше ростом. Его взгляд, оду­хотворенный новой решимостью, можно было принять за вы­сокомерный, особенно это чувствовалось рядом с общим на­строением угодливо согнувшихся волостных. Словом, Абай, идущий сразу же за «жандаралом», теперь тоже выглядел как сановник. То, что происходило, было для окружающих совер­шенно непостижимым, ввергающим в сильнейшую растерян­ность, – и могло бы вызвать у Абая искренний смех, если бы он сам имел возможность и время понаблюдать.

Несмотря на то что до сих пор еще никто не понял, с каким намерением «жандарал» взял с собой Абая, все волостные и бии принялись выказывать почет и ему. Вот они кланяются

«жандаралу», со своим неизменным «Здрясити, ваше высоко­родие!» Затем, протянув обе руки Абаю, и ему оказывают до­стойный сановника почет, льстиво лопоча: «Удачи вам, мыр­за!»

Абай молчит, едва сдерживая улыбку. «Жандарал» огля­дывается через плечо, косится, видит, что волостные явно оказывают уважение, как достойному из достойных – кому? Человеку, которого он взял с собой от злости!

Выделив из толпы Абая, чтобы припугнуть его для остраст­ки, «жандарал» даже и не думал, что этим самым он сейчас устрашает не его, а всех остальных казахских толстосумов и власть имущих…

Остаток пути вдоль ряда волостных губернатор прошел быстро, повернул назад и возвратился вдоль ряда, не задер­живаясь. На обратном пути он оглянулся и, как видели все, завел разговор с Абаем.

По мере того, как «жандарал» и его свита удалялись по ба­зарной площади, Оразбай, Жиренше и другие немо пожирали глазами спину Абая, широкие ладони рук «жандарала», кото­рыми он размахивал, явно увлеченный беседой. Все ждали, чем она закончится: зайдет ли Абай в дом «жандарала» или же нет? Может быть, сановник передаст его у порога кому-то из подчиненных, то есть, сейчас же арестует…

Смысл такого странного поведения сановника должен был выясниться в самый последний момент… Вдруг Жиренше, увидев наконец развязку, в сердцах хлопнул себя по бедру камчой, надвое сжатой в руке. «Жандарал» и Абай вместе вошли в белую восьмиканатную юрту, поставленную для са­новника. Никто из свиты вслед за ними не вошел: лишь за­мелькали спины уездных глав и советников, расходившихся по соседним юртам.

Оразбай был потрясен всем, только что увиденным, пыта­ясь найти в этом хоть какой-то смысл. Они с Жиренше так и остались стоять, словно два истукана, молча глядя на дверь белой юрты…

Меж тем прошло немало времени… Кто-то подошел и встал справа, двое-трое весело и громко беседующих каза­хов. Оразбай и Жиренше обернулись и увидели смеющихся людей, причем смеялись они, похоже, именно над ними, Ораз- баем и Жиренше, и были это не кто иные, как друзья Абая – Дармен, Баймагамбет и Серкеш, молодой джигит из жатаков.

Этот последний, прищурив маленькие глазки, широко от­крыв рот, веселился в полное свое удовольствие:

– Вон, гляди, теперь враги сдохнут от зависти! – говорил Серкеш, показывая Баймагамбету на дом «жандарала», явно подразумевая, что там происходит что-то радостное для них.

Стоявший рядом Баймагамбет тоже увидел это, обрадо­вался и теперь уже тыкал кулаком в бок Дармена, указывая в сторону белой юрты:

– Дармен, видишь вон того урядника? Не два ли стакана чая несет он на подносе?

Оразбай и Жиренше вытянули шеи, также заметив, как блеснул поднос в руках урядника, который как раз в эту ми­нуту входил в белую юрту. Жиренше с досадой махнул рукой. Ничего не сказав друг другу, они повернулись и отошли.

Им было невдомек, что трое джигитов намеренно встали столь близко и вели свои разговоры столь шумно, чтобы толь­ко позлить враждебных баев. Теперь, когда они удалялись, Дармен громко провозгласил новую, смерти подобную весть, словно бы стреляя им в спину:

– Говорили, что жандарал на каторгу сошлет Абая, а он ему вот какой прием оказывает! Одного Абая к себе и пустил, даже полковникам не позволил зайти. Пусть всегда светит удача нашему Абаю-ага! Да сгинет завистливый враг!

Он говорил нараспев, словно читая стихи или же оглашая приговор-проклятье. Оразбай и Жиренше делали вид, что не слышат его, продолжая пристально следить за юртой «жан- дарала». Рядом остановились несколько волостных, со столь

рьяной лестью встречавших недавно сановника. Среди них был Ракыш, известный лицемер и словоблуд. Он потерся не­долго возле Оразбая, затем подошел к Дармену и его дру­зьям, принялся выспрашивать:

– Е, ну как? Это куда же забрали Абая?

Дармен и Баймагамбет перемигнулись. Чтобы сговориться о дальнейшем, им не надо было слов: достаточно одного не­заметного кивка. Тут же для ушей окружающей публики, ко­торую составляли Ракыш, стоящий рядом, а также Оразбай и Жиренше, остановившиеся чуть поодаль, в кругу волостных, был с ходу сочинен следующий разговор.

Начал Дармен:

– Е, на этот раз жандарал непременно найдет общий язык с Абаем!

– Да и сам советник сказал давеча: «Абай будет чиновни­ком всех волостей»! – подхватил Баймагамбет.

– А еще советник сказал: «Достаточно одного разговора с жандаралом, и Абай даже может стать главным судьей»!

– Это точно! Вот увидишь, Абай сегодня же выйдет из этого дома главным судьей!

Дармен с Баймагамбетом все болтали, изображая людей всезнающих, но чересчур словоохотливых, тех, кому достав­ляет радость сама болтовня. Не удержавшись, к ним почти вплотную подошел Жиренше. Он глубоко засунул свой под­бородок в ворот, словно козел, пригибающий голову при виде собаки. Слушал, выпучив глаза от удивления.

– Разве могут быть ложными новости, что идут прямо из конторы? – говорил Баймагамбет. – Сам же видишь! В доме жандарала один только Абай!

– Жандаралу словно невдомек, что есть и остальные во­лостные. Для него их медные цепочки – все равно, что соба­чьи ошейники!..

Сказав так, Дармен обернулся. Сделав вид, что только сей­час заметил Ракыша и остальных, с блестевшими на груди значками, он, будто бы смутившись, замолчал.

Ракыш и еще один волостной помоложе, безбородый, по­дойдя к джигитам, принялись расспрашивать:

– Уа, голубчики, что вы сказали! – воскликнул безбородый. – Неужели, на самом деле, жандарал так добр к Абаю?!

– Выходит, такого же мнения и сам советник… – задумчиво проговорил Ракыш. – А ведь есть же и те, кто завидует Абаю, замышляют, собаки, всякое зло против него!

Последние слова Ракыш произнес заискивающе, пытаясь искренне угодить Дармену и Баймагамбету.

Дармен прыснул со смеху. Только вчера в юрте Оразбая Ракыш честил Абая на чем свет стоит. А теперь, как ни в чем не бывало, виляет, словно пытаясь уловить носом переме­нившийся ветер. Зная Дармена как одного из единомышлен­ников Абая, Ракыш намеренно пускает пыль в глаза, с расче­том, чтобы тот выгодно донес о нем Абаю.

Это поняли не только Дармен, но и Оразбай с Жиренше. В досаде махнув руками, оба отвернулись и ушли.

Тем временем между Абаем и «жандаралом» шел упорный разговор, который будто бы и не кончался, продолжаясь в том же духе, что и на площади, при большом скоплении людей. «Жандарал», внимательно глядя на Абая, спросил, с какой целью и с какими людьми он враждует. Вспомнив о своем недавнем гневе, «жандарал» нагнал на себя суровый вид и вдруг начал громко кричать:

– Вы самый первосортный смутьян! Вам не место в степи! Такого, как вы, нужно изгнать отсюда! Против вас написали жалобы почтенные, уважаемые люди со всего края, люди, которым власти доверяют, – известно ли вам это? Говорите правду, что вам нужно в степи? Почему вы вечно ссоритесь, враждуете с теми, кого поставила власть?

Абай молчал, ожидая, пока «жандарал» успокоится. Тот и вправду несколько понизил голос.

– Бороться буду, бороться!.. – ехидно повторил он слова Абая, будто передразнивая его. – У меня в руках имеются вполне веские доказательства, которых достаточно, чтобы сейчас же, с этого места, в течение двенадцати часов – от­править вас в Семипалатинскую тюрьму, а затем сослать на самую дальнюю каторгу Сибири, чтобы впредь в казахской степи не было и слышно вашего имени.

С первых минут встречи Абай не видел на лице «жанда- рала» хоть сколько-нибудь обнадеживающего выражения. Теперь в его словах звучала уже явная угроза. Но Абай не боялся: напротив, сейчас он чувствовал себя намного выше, благороднее «жандарала». Сильнее… Разгневанный санов­ник выглядел глупым, его суждения – поверхностными.

– Ваше превосходительство! – начал Абай. – Я враждую с этими людьми вовсе не потому, что вы их выдвинули во власть. Я же ведь сказал: борюсь с ними, потому что они зло­деи!

– Какое вы имеете право называть злодеями людей, из­бранных в акимы?

– Если бы вы узнали всю правду, то и сами не только на­звали бы их злодеями, но и многих подвергли справедливому наказанию.

– Приведите же доказательства! Либо вы убедительно пе­речислите преступления этих людей, либо, если ваши слова окажутся клеветой, наветом на наших акимов… В таком слу­чае, сразу при выходе из этого дома я к вам приставлю жан­дармов, чтобы прямиком сопроводить вас в тюрьму.

Говоря, жандарал звучно постукивал пальцами по столу. Абай все еще не терял самообладания. Спокойно глядя на генерала, сказал:

– Хорошо, ваше превосходительство! Я принимаю ваше условие и со своей стороны посчитаю за гуманность, прояв-

ленную ко мне, тот факт, что вы сами пожелали разобраться, а не поручили это какому-то недалекому чиновнику, неспособ­ному вникнуть в суть дела. Только прошу вас позволить мне высказаться, выслушайте меня до конца!

«Жандарал» резко повернулся к Абаю, застыл без движе­ния в глубоком раздумье… Затем принялся безмолвно рас­хаживать, слушая, что говорил Абай.

Его речь была долгой: он перечислил все крупные споры, раздоры, набеги, беспрерывные случаи барымты, по поводу которых и был созван чрезвычайный сход в Карамоле…

– Если прямо назвать преступления, – говорил Абай, – то вот они: воровство, ложное свидетельство, разбазаривание казны, набеги на соседей, угон чужого скота, создание пре­ступных шаек и, наконец, убийство людей. Со стороны власть имущих все это прикрывается ложными «приговорами», вы­гораживанием преступника и обвинением невинного – все эти дела творятся благодаря взяткам, беззаконию со стороны властей, угнетению многочисленных смирных и кротких лю­дей, разорению их. Если собрать сотворенные здесь дела, то это и будет настоящее злодейство. Одним словом – напасть, беда народная.

Абай был чрезвычайно рад, что ему выдался такой случай: впервые столкнуться лицом к лицу с большим чиновником, и не задумывался, чем все это может обернуться… Решил от имени простого народа поведать «жандаралу» обо всех тяго­стях и нуждах степного люда.

Если бы губернатор сумел понять все нарекания, дойти до сути людских заявлений, его горестных слов, то он бы пре­красно представил себе, с кем враждует Абай, который гово­рил все начистоту, не стремясь обелить себя, тем более, от­крыто называть чьи-либо имена…

– Вы спросите, и кто же творит все это? – продолжал Абай. – Зачастую это делают известные акимы, сидящие в каждой

волости, которые владеют многочисленными стадами ско­та, имеют при себе немало джигитов, в их распоряжении и казенная печать, контора. Ну а страдающим, ограбленным, ищущим, но не находящим справедливости, после всех таких преступлений, беспредельного злодейства остается простой, смиренный народ. Многочисленный люд вынужден терпеть постоянное насилие и притеснение со стороны этих самых злодеев, у которых развязаны руки, и все им дозволено.

«Жандарал» был уже достаточно хорошо осведомлен об Абае, знал его не только по заявлениям Оразбая и его окруже­ния, но и по многим другим бумагам… Перед самым отъездом сюда ему принесли большой ворох «приговоров», которые привез в контору Алмагамбет. «Приговоры» с многочислен­ными подписями свидетельствовали об общих пожеланиях не одного, а многих аульных старшин. Во всех этих бумагах постоянно назывался Ибрагим Кунанбаев.

Чиновник поначалу думал отпихнуть их, решив, что это при­вычные степные челобитные. Однако написанные прекрасным русским языком, столь ясно и прилежно, строки заявлений не­вольно приковали взгляд. Здесь, наряду с поддержкой Абая казахами, был и акт, составленный русскими крестьянами- переселенцами, и последние действия Абая в защиту жатаков. Именно эти обстоятельства крепко обескуражили «жандара- ла» перед самым отъездом сюда, заставили его сильно приза­думаться относительно Ибрагима Кунанбаева.

– Бумажное разбирательство требует большого труда, – продолжал Абай. – Уездные главы не в состоянии пресечь многочисленные преступления, соответственно, и судьи не могут наказать настоящих злодеев. А теперь вот, раздоры, стычки – столкновения между волостями трех-четырех дуа- нов дошли и до конторы губернии… Вы сами и приехали сюда, обратив свое внимание на жалобы, именно – чтобы бороться со злом.

«Жандарал» уже давно заметил, что перед ним не рядовой склочник, размахивающий ябедами в свою личную выгоду. В этом киргизе, который явно был не тем человеком, которого он ожидал встретить в степи, проявлялась твердая воля, стрем­ление быть заступником народа – «защитником, глашатаем, борцом». Чем больше он замечал это, тем сильнее вскипал неприязнью к Абаю.

В конце концов он сделал такой предварительный вывод: перед ним некий степной оригинал, превратно воспринимаю­щий окружающие явления и делающий из них весьма вред­ные заключения. Кроме того, этот несуразный степной адво- катишка с наивностью, присущей многим неопытным людям, не ведает, кому, что и как говорить… Ему захотелось узнать об Абае больше: о его целях и помыслах, разговорить, вы­ведать всю подноготную, вызвать его на откровенность. Он спросил:

– Кунанбаев, но почему же те, о ком вы говорите, все как один представляются уважаемыми и достойными людьми? Вы понимаете, против кого делаете свои выпады? Мы выби­раем людей для выдвижения в волостные управители киргиз­ской степи. Всех их вы называете злодеями. Если я правиль­но понял, то ваши убеждения сильно отличны от наших, разве не так?

Говоря, он наблюдал за Абаем холодным, испытующим взглядом. За его словами чувствовалось намерение обви­нить самого Абая: мол, если так уж никудышны акимы степи, выдвинутые нами, то мы тоже должны быть плохими! Вы это хотели сказать?

Истекающая минута представлялась Абаю крайней гранью противостояния, его опасной чертой. Все свои доводы Абай высказал, дальнейшие выводы – воля самого чиновника. С этим эгоистичным, самолюбивым человеком было бесполез­но продолжать разговор. Абай рассмеялся, будто генерал только произнес какую-то шутку, и сказал:

– Ваше превосходительство! Обо всех этих грустных об­стоятельствах вам может поведать любой человек в степи, конечно, если вы его спросите. Я же говорю об этом только потому, что впервые в своей жизни встретился с таким боль­шим сановником и посчитал своим долгом рассказать обо всех бедах степи, которой вы правите. В ваших руках огром­ная власть. Если решитесь искоренить вражду, отсюда беды и напасти, то это вам под силу. Я же отнюдь не горю желанием стать акимом. От встречи с вами мне ничего не нужно, кроме справедливости.

«Жандаралу» не понравились эти слова, да и сам казах вызывал у него все большее раздражение. Своими светскими манерами, глубокими мыслями и ладным языком он опровер­гал устоявшееся понятие «жандарала» о казахах: он считал их тупыми, темными людьми, способными лишь покорно под­чиняться властям. А этот, мало того, что в бешмете из дорого­го сукна, но и держит себя независимо, на равных с ним и по манерам поведения, и по уму.

– Я думаю, что вы не посвящены в истинное положение дел, – добавил Абай. – Я намеренно рассказал вам о многом, творящемся в степи, чтобы вы знали об этом.

Еще не договорив, Абай заметил, что холодный взгляд «жандарала» вдруг ушел в сторону, стал еще более жестким. Абай, сидевший лицом к тору, обернулся. В дверях, вытянув­шись у порога, стояли двое, похоже, они только что вошли. Первый был средних лет русский – скромно одетый, с опрят­ной бородой, второй – с зажатым под мышкой тымаком – Ба- заралы. Вот уж кого Абай не ожидал здесь увидеть!

Русского он узнал не сразу: это был семипалатинский ча­совщик Савельев, весьма поднаторевший в казахском языке. Казахи всегда просили его пособить с заявлениями, посколь­ку он не только писал гладко, но и знал имена всех высших и низших чиновников в уездных конторах. Помогало делу и

то, что Савельев был накоротке со стражниками, урядниками, секретарями и толмачами из этих контор. Говорили, мол, у Са­вельева легкая рука, под стать настоящему адвокату. Пригла­шая в защитники, простые степные казахи доверяли только ему.

«Жандарал» с удивлением посмотрел на вошедших. Это были явные жалобщики: у обоих под мышками белели кипы бумаг. Казах выглядел весьма представительно – высокий, стройный, с красивой полуседой бородою и открытым, при­ветливым лицом.

За ними, за порогом еще мелькали головы: не менее десят­ка жалобщиков в скромном одеянии, со смиренным видом, то и дело заглядывали в открытую дверь.

– Что это тут творится? – строго вскричал «жандарал». – Кто вы такие? Кто пустил?

– Ваше превосходительство, – тотчас заговорил Савельев, – эти люди – казахи из разных волостей Семипалатинского уезда. Все они пришли к вам с одной просьбой, принесли за­явления. Вот эти бумаги… Меня же попросили поведать вам об их содержании, поскольку сами не знают по-русски…

– И чего же они просят?

– Ничего для себя, ваше превосходительство! Они просят вас за казахского акына, уважаемого человека, Ибрагима Ку­нанбаева.

«Жандарал» молча взмахнул ладонью. Савельев и База- ралы тотчас, торопливо ступая, положили бумаги на стол.

«Жандарал» кинул косой взгляд на Абая: что за уловку приготовил ему этот загадочный казах? Но на лице Абая было написано лишь крайнее, искреннее удивление… Да и База- ралы, проходя мимо, окинул его равнодушным взглядом, как человека совершенно незнакомого, и сразу начал излагать «жандаралу» суть принесенных заявлений. Язык и движения Базаралы показались чиновнику весьма необычными, да и

сам Абай в который раз был удивлен его особенной трактов­кой русского языка.

– Кыргыз степ слепой, таксыр^[34]!– сказав это, Базаралы за­тем длинными смуглыми пальцами прикрыл один глаз. – Ток­мо один глаз ес, он Кунанбаев! Кыргыз степ глухой, таксыр! – он опять теми же пальцами зажал одно ухо, и «жандарал» невольно улыбнулся, подивившись своеобразному остро­умию казаха. Базаралы заговорил более уверенно. Приложив пальцы ко второму уху, сказал:

– Токмо один ух ес, он Кунанбаев! Он не будит – степ том- най, глухой будит! – говоря, он, по-прежнему как бы не замечая Абая, опять покачал головой и твердо выпалил: – Не можно!

Савельев, едва сдерживая улыбку, попытался было пере­вести «жандаралу» слова Базаралы, но тот остановил его, выставив, легким движением холеной руки, свою белую ла­донь, и продолжая с любопытством смотреть на Базаралы, который все говорил:

– Таксыр жандарал, нобай шалабек! Наш пригуар много… много степ послал… Много-много степ просит. Наш пригуар пускай пойдот санат, министры, белый сарь. Степ просит пу­стить нас к министры, Петербур… сарь… все пойдом! Туда пойдом!

Разобрав последние слова, «жандарал» нахмурился и по­дал обоим жалобщикам, Базаралы и Савельеву, знак, чтоб уходили. Поняв, что «жандарал» больше не желает привечать их, оба, пятясь до самого порога, молча удалились.

Улыбка мигом слетела с губ «жандарала». Его отношение к Абаю, которое не единожды менялось за последний час, вдруг выстроилось совершенно новым образом. Каковы могут быть последствия, если он накажет такого особенного казаха? Ведь Абай был единственным образованным человеком во всей этой невежественной степи. Судя по столбцам подписей в «пригуа-

рах», людей, сочувствующих ему, было много. Видимо, у него и авторитета поболее, чем у многих волостных глав. Кто его знает, накажешь его, а жалобы и в самом деле, как говорил этот чудаковатый казах, могут дойти и до сената, до кабинета самого царя. Если в первый же год службы из его губернии по­ступит так много заявлений-жалоб, то это непременно отрица­тельно скажется на его карьере. Вот почему последние слова Базаралы заставили «жандарала» задуматься…

В эту минуту, испросив разрешения войти, на пороге воз­ник советник Лосовский с большой кипой каких-то бумаг под мышкой. Войдя, он учтиво, с заметным поклоном, поздоро­вался с Абаем. Тот лишь слегка кивнул в ответ.

Бумаги, принесенные Лосовским, тоже напрямую касались Абая. Это были жалобы, обвиняющие письма, поступившие в контору корпуса в Омске. Пока «жандарал» с глазу на глаз разговаривал с Абаем, Лосовский сходил к себе и собрал все заявления в одну папку под названием «Дело Ибрагима Ку­нанбаева». О том, что сходные документы лежат и в конторе самого «жандарала», Лосовский не знал.

«Жандарал» намеренно не взял Лосовского в помощь по делу Абая, поскольку этот последний был тайным советни­ком, а привлечения такого чиновника к своим делам он бы не потерпел.

Только сейчас сообразив, с чем именно пришел Лосовский, генерал слегка усмехнулся. Едва приподняв голову от бумаг, он кивком дал понять Абаю, что прием окончен.

– Господин советник! – обратился он к Лосовскому сразу же, как только Абай ушел. – Сейчас нет никакой необходимо­сти в этих документах. Забирайте-ка их обратно.

Вскоре губернатор уехал из Карамолы, поручив Лосовско- му и троим уездным главам провести чрезвычайный сход, ко­торый открывался назавтра. Относительно Абая также было дано особое распоряжение…

Хотя в душе «жандарал» был и зол на Абая, однако решил в дальнейшем как-то использовать его влияние в разреше­нии споров-раздоров степи, для чего намеревался в скором времени вызвать Абая в Семипалатинск, чтобы приватно по­беседовать с ним.

В этот же вечер Лосовский, уединившись с тремя уездны­ми главами, провел короткое совещание по поводу завтраш­него схода. Чрезвычайный сход должен был, кроме всего про­чего, избрать влиятельных в народе людей в качестве биев. На этих последних будут возложены обязанности по проверке работы местных властей. Беседуя с уездными, Лосовский дал им понять, что одним из биев должен быть избран Ибрагим Кунанбаев. Это и было то самое особое поручение, которое дал ему генерал.

Весть о высокой чести, оказанной Абаю «жандаралом», се­годня же облетела всех. На базарной площади только и гово­рили об этом, причем многие высказывали желание избрать во власть «таких уважаемых, надежных людей, как Абай».

Люди, собравшиеся в Карамоле с самого утра, подали уездному главе Казанцеву свои заявления, в надежде воз­местить ущерб, получить мзду, вернуть угнанный скот. В тот же вечер стало известно, что одним из биев, проверяющих заявления, как раз и будет Абай. Новость эта исходила от во­лостных, узнававших заранее всякие слухи-толки благодаря толмачам, которые давно были куплены.

Сам Абай довольно долго оставался в неведении по по­воду собственного выдвижения. Лишь после того как его дру­зья, Ербол и Баймагамбет, побывали на ярмарке и послушали разговоры, ему стало ясно, что он станет бием. Последние новости принес Дармен: оказывается, в эти самые минуты весь съезд радуется и веселится, празднуя победу Абая.

Люди сами начали гулянье, причем никто им не возвещал о начале праздника, не направлял, не организовывал… В толпе

Дармен столкнулся с Базаралы и Байкокше, те сразу наказали ему сейчас же привести на ярмарку Абая: «Пусть порадуется вместе с простыми людьми!»

Абай и вправду был по-настоящему обрадован – и тем, что собрались именно простые люди, и тем, что никто не понукал их к этому. Не долго думая, он вскочил в седло и поехал, взяв с собой Дармена, Баймагамбета и Ербола.

Четверо всадников поднялись на желтый холм с западной стороны Карамолы. Отсюда было хорошо видно всю массу людей, которые веселились внизу, словно гуляя на большом тое. Абай узнал многих: это были самые простые жители раз­ных мест и волостей, приехавшие на чрезвычайный сход в по­исках правды.

Было ясно, что это люди самого тяжелого труда, о чем с первого взгляда можно судить по виду их коней – худых, из­нуренных, будто выцветших под палящим солнцем… Упряжь была старая, седла с рваными подушками, с медными, а то и деревянными стременами на скрученных ремнях, сыромят­ные поводья выглядели иссохшими, поизносившимися… Ни бархатной попоны, ни серебряных узд, ни одной подпруги, украшенной черненым серебром, здесь не увидишь. Более того, среди старых чепраков не было ни одного, обшитого сы­ромятиной, покрытого сукном.

Одеты все эти люди были в серого покроя чекмени да об­ветшавшие чапаны. Тымаки на их головах были сплошь из старых, облезлых шкур, из длинной мерлушки, а с изнанки и вовсе изорваны, истерты или залатаны самым дешевым сит­цем. Бесцветные, выгоревшие нити торчали во все стороны из этих, скроенных по древним родовым традициям, тымаков…

Эти бедные, обнищавшие люди, те, кого презрительно на­зывают голодранцами, ждали Абая с радостью и ликованием, как своего кумира. Они приветствовали его со всей искренно­стью, громко и шумно, сопровождали по пути на желтый холм,

окружая полукольцом, двигаясь рядом с ним, они весело под­стегивали своих вылинявших коней…

На вершине холма Абай сошел с коня. Здесь его уже ждали Базаралы и Байкокше. Крепко обняв Базаралы, Абай сказал ему:

– Базеке, твои сегодняшние слова перед жандаралом были звучнее речей любых адвокатов! Ты вытащил меня из бездон­ной пропасти. Мои собственные уловки меня уже не спасали, и я, наоборот, запутался бы еще крепче. Ты сказал лучше лю­бого шешена. Я аж до самых небес вознесся!

Обрадованный Базаралы тотчас обратился к людям с при­зывом начать праздник:

– Гуляйте, веселитесь! Все видят, что Абай среди нас, на радость всем. Да будет наш той посвящен его счастливому избавлению от беды.

Не успел Базаралы закончить свои речи, как люди разде­лились на две группы, выпустили на середину здоровенных палванов и устроили борцовские схватки, как это обычно и бывает на тоях. Кто-то уже готовился к кокпару, решив испы­тать своих коней, начался отбор джигитов, желавших поме­риться силами в седле, посоревноваться в подхвате монеты – тенге на полном скаку…

Абай меж тем спросил у Базаралы:

– Как ты там оказался, как добился разрешения? Кто пу­стил тебя к жандаралу?