Страница - 41

ВЕЛИЧИЕ ПИСАТЕЛЯ, ВЕЛИЧИЕ ЛИТЕРАТУРЫ

В эти дни, когда мы отмечаем 80-летие со дня рождения Мухтара Омархановича Ауэзова, память возвращает меня в прошлое, и я снова и снова задумываюсь о чуде, каким всегда является рождение писателя...

...Его молодость совпала с величайшими социальными преобразованиями в казахской степи. Новое время настоятельно требовало новых форм выражения, и Мухтар Ауэзов по праву занял центральное место в «могучей кучке» основоположников казахской советской литературы, которые своим творчеством определяли ее идейное и художественное направление на Долгие годы вперед. Можно без преувеличения сказать, что сегодня все представители старшего поколения наших литераторов развивались под непосредственным влиянием своих собратьев по перу, чьи имена, чьи произведения стали достоянием многонациональной советской культуры.

Я говорю об этом не только для того, чтобы отдать дань их памяти. Они, поднявшие знамя революции, знамя интернационализма, навсегда остались нашими современниками. А как молоды они были тогда, когда начинали!.. Сакен Сейфуллин, Беимбет Майлин, Ильяс Джансугуров — ровесники, им было по двадцать три года. Мухтару — двадцать. Сабиту Муканову — семнадцать. Они — начинали, а литература, искусство создаются не за один год...

Чтобы представить себе путь, пройденный писателем Мухтаром Ауэзовым, надо, пожалуй, заглянуть в аул, где прошло его детство,— в аул Абая, где маленького Мухтара с первых шагов его жизни окружала, как мы сказали бы теперь, творческая среда. Акыны слагали здесь свои стихи, представляя их на суд аксакала поэзии. Показывали свое мастерство лучшие домбристы. Состязались в красноречии признанные острословы...

В этом ауле читали книги: Навои, Низами, Омар Хайям, Фирдоуси, становились достойными собеседниками сородичей Абая. По соседству с ним — и летом, и зимой—жил дед Мухтара—Ауэз. Для своего времени он был человеком образованным, у него дома тоже можно было найти рукописные книги аль-Фараби, Ясави, ибн-Сины, Абулгазы Бахадурхана. Любознательный мальчик рано потянулся к этим книгам, и дед научил его грамоте.

Мы знаем, что впервые стихи Абая были изданы уже после его смерти, в 1905 году в Казани. Но еще до этого Мухтар знал их наизусть, он знал и переводы из Пушкина, Лермонтова, Крылова. На всю жизнь запомнил он и самого Абая — пожилого человека с печальными глазами, который славился своей мудростью, справедливостью, доброжелательностью к людям.

Впоследствии Ауэзов учился — ив Ленинграде, и в Ташкенте, но можно смело сказать, что начинались его университеты там, на востоке нынешнего Казахстана, в ауле Абая. Там он стал писателем, еще не написав ни одной строки.

Это пришло позднее, когда ему исполнилось двадцать лет... Трагедия «Енлик — Кебек» — первое произведение молодого автора, увидевшее свет. Она была разыграна в ауле — в тот год, когда свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, и вот уже шестьдесят лет не сходит со сцены. «Енлик — Кебек» положила основу создания в 20-е годы профессионального театра казахской драмы. Точно так же, как впоследствии ауэзовская «Айман — Шолпан» послужила началом театра музыкального.

Говоря об Ауэзове-драматурге, нельзя ограничиться только перечислением написанных им самим пьес - а пьес было немало. Его взаимоотношения со сценой, с казахской драмой напоминают мне взаимоотношения с Малым театром. В самом деле — с 1932 года и на протяжении десяти лет подряд Мухтар Омарханович вплотную занимался вопросами репертуара, и этот период в истории нашего театра я назвал бы самым значительным. В театр пришли Шекспир, Шиллер, Мольер, Лопе де Вега, Гольдони, Гоголь, Островский, Горький... Шекспира и Гоголя он переводил сам — «Отелло», «Укрощение строптивой» и «Ревизор». Здесь на помощь Ауэзову-писателю приходил Ауэзов — тонкий знаток отечественной и мировой литературы. И не случайно, конечно, по заслугам его Казахский академический театр драмы носит имя М. О. Ауэзова.

Говоря о нем в эти дни, я начал с драматургии, но ведь деятельность Ауэзова, его творчество — поистине неисчерпаемы, нам еще — не одному поколению — предстоит постигать новые и новые глубины, достигать высоты, к которым он вел нас своими книгами. Величием писателя, величием литературы стала эпопея «Путь Абая»— дело жизни художника, его вклад в мировое искусство слова.

На страницах книги ожила казахская степь со всем многоцветьем своих красок, во всем жизненном многообразии сложных человеческих отношений, и такой эта степь останется уже навсегда в сознании миллионов читателей! И не только у нас в стране... В моих зарубежных поездках мне не раз приходилось убеждаться, какое дальнее странствие по материкам и странам помог совершить Абаю Мухтар Ауэзов.

Когда-то А. М. Горький сказал, что считает книгу одним из удивительнейших чудес, созданных человечеством. «Путь Абая»— из таких книг... Писатель шел к ее созданию всю свою жизнь, он оттачивал мастерство, постигал революционные закономерности общественного развития, и каждый его рассказ, каждая повесть вели его к главной своей книге.

А написал он немало — сейчас готовится двадцатитомное собрание сочинений М. О. Ауэзова: романы, повести, рассказы, пьесы, киносценарии, научные исследования,— все то, что мы сегодня называем его творческим наследием. Как-то он все успевал... О его вкладе в драматургию и прозу я уже говорил. Но он многое сделал и для становления казахского кинематографа. Человек широко образованный, Мухтар Омарханович блестяще вел преподавание в Казахском университете, а также читал циклы лекций в Московском университете.

Мы отмечаем его юбилей в год шестидесятилетия Великой Октябрьской социалистической революции, от которой ведем свой отсчет времени. О тех великих преобразованиях, которые произошли на советской земле, рассказывала и рассказывает литература социалистического реализма. М. О. Ауэзов был одним из наиболее ярких ее представителей. Был?.. Нет, нельзя употреблять прошедшее время, говоря о писателе такого масштаба. А мы называем Ауэзова великим писателем, потому что ему удалось создать образ своего народа, впечатляюще рассказать о нем, поведать о сокровенных мыслях, надеждах, печалях, радостях.

Писатель ушел от нас в расцвете мудрости, в расцвете творческих сил. Мы можем сожалеть, что никогда не прочитаем, например, его романов о современности — а такие замыслы он вынашивал и уже приступил к их осуществлению... Но мы радуемся тому, что знаем его книги, которым суждена бесконечная жизнь.

1977 г.

ВЕСНА СОЗИДАНИЯ

Приход весны человек неизменно связывает с думами о хлебе. Немало имен дано крестьянину: сеятель, кормилец, пахарь, земледелец, и все они верны в своем высоком значении, ибо его труд — это человеческая судьба.

На юге страны пахари уже приступили к севу, а на целине, на нивах Нечерноземья, Алтая идут последние приготовления к посевной.

В эти весенние дни трудящиеся моего родного Казахстана, как и других республик нашей страны, обсуждают проекты новых Конституций своих республик. Радость и гордость за великую Отчизну, за небывалые успехи, которых достигли мои земляки, наполняет сердце, когда я думаю о манифесте счастья, который примет казахский народ. И вспоминаю предсказания некоторых непрошеных «пророков», еще шестьдесят лет назад предрекавших казахской нации полное исчезновение с лица земли. Ах, горе-прорицатели!

Посмотрели бы они сегодня, как живет, как трудится казахский народ. В каждом доме — полный достаток, мои земляки, как, кстати, украинцы и армяне, латыши и киргизы, молдаване и эстонцы, имеют гарантированное Конституцией право на труд, отдых, образование, жилище!.. Они имеют главное право — подлинное право на счастье!

...Сейчас на необозримые поля Казахстана выходят мощные машины. Для меня нет ничего дороже запахов, красок земли Северного Казахстана, где без малого двадцать пять лет назад началось преображение целинных, некогда бесплодных земель.

Казахстанские миллиарды давно стали символом покоренной целины. Два года подряд — в 1972-м и 1973-м — республика засыпала в государственные закрома по миллиарду пудов хлеба, а в 1976 году Казахстан собрал рекордный урожай — миллиард 150 миллионов пудов. Но путь к хлебу никогда не бывает легким. То засуха, то проливные дожди, то черные бури— мы помним это: помним исхлестанную ветрами, сожженную немилосердно палящим солнцем степь...

На целине родились не только новая технология, новая техника, но появился новый тип пахаря, овладевший современной техникой, до тонкости понимающий землю, умеющий слышать ее. Я знаком с бригадиром из Шор-тандов Станиславом Ивановичем Гаврилюком. В специальной книге, ведущейся уже несколько лет, он записывает историю каждого из 16 полей бригады, заносит метеорологические данные, таблицы урожайности, севооборотов...

Крутые рубежи предстоит взять моим землякам в этом году. На только что прошедшем совещании работников сельского хозяйства Казахстана говорилось о том, что партия и страна ждут в этом году от казахстанцев большого хлеба.

Да, мы пережили ряд трудных по погодным условиям лет. Потому у нас делается все для того, чтобы развивать земледелие высокими темпами. Нынче по стране предстоит собрать не менее 220 миллионов тонн зерна, улучшить его качество. Большую помощь страны земледельцы ощущают постоянно — недавно, например, принято постановление Центрального Комитета КПСС и Совета Министров СССР «О дополнительных мерах по подготовке и проведению весенних полевых работ в 1978 году». Этот документ определяет целую систему мер по материально-техническому обеспечению наших колхозов и совхозов, усилению материального стимулирования хлеборобов.

В конце января в Тюмени прошла Всесоюзная писательская творческая конференция, посвященная большой и важной теме «Герои великих строек нашего времени и советская литература». Быть может, стоит в одном из крупнейших хозяйств страны устроить всесоюзную писательскую конференцию, чтобы поразмышлять об образе современного земледельца в советской литературе, обсудить важнейшие проблемы деревенской прозы, связей литературы и села.

...Сеятель выходит в поле. Пусть же зерна, брошенные им в землю, заколосятся тучными нивами!

1978 г.

ДОРОГОЙ МОЙ ЗЕМЛЯК И ДРУГ

Короткий звонок в прихожей. Кто бы это спозаранку? Открываю — ну, конечно, Шухов.

— Габит, курить шибко охота, а спички как на грех вышли. Дай, ради бога.

Просьба пустяковая, но выполнить ее я вовсе не спешу. С озабоченным видом ухожу в комнату, топчусь там некоторое время, потом возвращаюсь с пустыми руками:

— Нету, Иван, спичек.

— Ни одной?! Брось, есть же —по глазам вижу!

— Да у тебя-то ведь тоже нету.

— Ну! Сейчас только за простоквашей ходил. Теперь вот, язви его, опять в магазин тащиться... Ладно, запомню.

Кряхтит с досады в коридоре, сильно хлопает дверью.

Через минуту со спичками (они у меня, конечно, были) звоню к нему—в квартиру напротив.

Радуется.

— Ну и хитер ты! Разыгрываешь бесперечь. Да ладно, бог с тобой, заходи чай пить.

И сидим довольные, отводя душу, пьем дымящийся, крепкий ароматный чай — заваривать его Шухов был великий мастер,- толкуем совсем не о высоких материях: разве соседям не о чем больше поговорить?

Так частенько, под разными предлогами (а то и без них) навещали мы друг друга, лет пятнадцать живя рядышком, дверь в дверь. Если же говорить фигурально, «дверь в дверь» жили мы гораздо дольше — на протяжении десятилетий, начиная со времен нашей давней, зоревой (слово Ивана Петровича) юности. И родились, можно сказать, по соседству: он — в Пресновке, я — в ауле неподалеку от другой казачьей станицы — Пресногорьковской. И в ранние годы свои видели одни и те же широкие просторы, чистые озера да березовые перелески, дышали воздухом Северного Казахстана, настоянным на вольном степном разнотравье. Великолепно, поэтично сказано об этом у Ивана Петровича в повести о детстве с чудесным, по-шуховски простым и лиричным названием «Трава в чистом поле».

Но как бы ни были милы нам уголки земли, где мы появились на свет и сделали первые шаги, дороги жизни позвали нас вдаль, в большие шумные города, к книгам и просвещению, чтобы свести вместе — возмужавших, успевших немало узнать, повидать и кое-что сделать в литературе. Во всяком случае, Шухов был уже автором романов «Горькая линия» и «Ненависть», отмеченных А. М. Горьким и выдержавших только за два года с десяток изданий общим тиражом почти в миллион экземпляров.

К этому времени и относится первое наше личное знакомство. Правда, началось оно при не совсем благоприятных, что ли, обстоятельствах, имевших свою краткую предысторию Не то в тридцать четвертом, не то в тридцать пятом году Шухов и Беимбет Майлин подписали с «Ленфильмом» договор на сценарий картины «Амангельды». А тут вскоре подоспела памятная дата — 15-летний юбилей Советского Казахстана. Событие это отмечалось широко, празднично, на торжества приезжал в Казахстан Михаил Иванович Калинин. В Москве тогда же побывала казахстанская делегация, в состав ее входили видные партийные и государственные деятели республики — Л. И. Мирзоян, У. Д. Исаев, А. Т. Джангильдин и другие. На правительственном приеме, устроенном в Кремле в честь гостей, И. В. Сталин вдруг спросил, видели ли они фильм «Чапаев»,— он только что вышел на экран и сразу же завоевал огромный успех. Получив утвердительный ответ, Иосиф Виссарионович задумался, потом неожиданно сказал: «У вас, товарищи, есть свой Чапаев... это — Амангельды...»

Годом позже во время первой Декады казахской литературы и искусства в Москве, И. В. Сталин в беседе с посланцем республики, вспомнив о прошлом разговоре, поинтересовался, как обстоят дела с фильмом о «казахском Чапаеве». Они, если сказать откровенно, обстояли не ахти: работа над сценарием даже не начиналась. Правда, Майлин давно готов был приступить к делу и ждал своего напарника, но Шухов, видимо, увлеченный собственными творческими замыслами, все откладывал свой приезд. Не оказалось его и в Москве во время декады. Поэтому Майлину и мне поручили найти, взамен Ивана Петровича, другого русского соавтора.

Мы решили обратиться к Всеволоду Иванову и вдвоем отправились к нему на подмосковную дачу. Наша просьба поначалу повергла Всеволода Вячеславовича в некоторое смятение. Он говорил, что, дескать, оторвался от Казахстана, не знает, как быть... Так мы беседовали, гуляя по лесу возле писательских дач, встретили Фадеева. Рослый, подтянутый, улыбчивый, он широким приветственным жестом раскинул свои могучие руки: «О, казахи! Нынешние герои Москвы! Поздравляю! Куляш Байсеитова... 24 года... Неслыханный успех! Скоро станет народной артисткой СССР!»

Да что и говорить, настроение у всех нас было приподнятое. Однако при всем том и заботы тоже не оставляли. В конце концов Всеволод Иванов согласился сотрудничать, но при условии, что материал для сценария мы соберем сами, а уж потом приступим к совместной работе.

Сразу же после декады пришлось заново оформлять договор, и товарищеская этика обязывала нас сделать какой-то жест, ну хотя бы показаться Ивану Петровичу на глаза, чтобы совесть была спокойной. Хотелось встретиться лично и все по-дружески уладить.

Сначала путь наш пролег к месту действия будущей кинокартины — в Тургайские степи, на родину Амангельды. Нужный материал мы там собрали и, послав в Пресновку Шухову телеграмму откуда-то, кажется, из Батпаккары: «Едем к тебе, встречай», взяли курс дальше на север. Впрочем, современное «взяли курс» звучит тут скорее иронически: курс-то этот пришлось держать главным образом на перекладных.

И вот добрались мы наконец этаким манером до станицы, а Шухова на месте не застали. Дома на берегу озера, где он жил впоследствии многие годы, еще не было, и Иван Петрович той летней порой обитал, как бы сказали сейчас, в дачной местности — красивом березовом лесу, километров в восьми от Пресновки. Эти леса, или, как их там называют, колки, ковыльные степи да чистые, отражающие небо озера придают неповторимый колорит и очарование нашему общему с Иваном Петровичем родимому краю.

Каково же было наше изумление, когда, подъехав вместе с сопровождающим из Пресновки к чудесному, светлому от берез леску, увидели мы с Майлиным на опушке обыкновенную казахскую юрту, а возле нее... незадачливого нашего «компаньона». Он обрадовался, да и мы не меньше,— кончились, слава богу, многодневные мытарства,— предложил умыться с дороги и уж затем пригласил в свое летнее жилище.

День был жаркий, и, отдохнув, всей компанией мы поехали на ближайшее озерцо. Накупались вволю в чистой его, соленой, дарящей бодрость воде и двинулись обратно. Возвращаемся, видим: рядом с шуховской юртой стоят еще две такие же. Оказалось, в Пресновке наш визит не остался незамеченным, и местные власти позаботились о нас и тем самым, конечно, об Иване Петровиче.

Так быстро промелькнуло несколько легких, беззаботных дней и ночей. Пишу «ночей», потому что каждую из них засиживались мы у большого самовара за рассказами, песнями и чтением стихов чуть ли не до рассвета. Все мы были молоды, жизнерадостны, до самозабвения влюблены в литературу, поэзию, казачий и казахский фольклор и восторженно и нескончаемо делились восхищавшими нас духовными сокровищами. Но — самое примечательное: никто из нас даже и не заикнулся о договоре, о сценарии: в те дни мы как-то сразу крепко сдружились, а друзья понимают друг друга без слов...

Но вот подошел срок расставания. Простились так же сердечно, с легкой душой и добрыми шутливыми напутствиями.

Следующая встреча с Иваном Петровичем была в Алма-Ате, после его поездки в Москву. Шухов с восторгом рассказывал об Александре Александровиче Фадееве как о настоящем человеке и писателе, говорил о его обаянии и отзывчивости. Кстати, годом позже они вновь встретились, долго беседовалй, и Фадеев предлагал Ивану Петровичу перебраться в Москву насовсем. То же самое советовал ему и секретарь Союза писателей РСФСР Леонид Соболев. Но Шухов, хотя его литературная слава началась именно там, в Москве, в конце концов решил все же навсегда связать свою судьбу с Казахстаном. Впрочем, и Москва, и Ленинград, и Омск, и Прибалтика, и древние среднерусские города, и, конечно, родная Пресновка занимали в уголках его щедрого открытого сердца свое, сокровенное место...

Словом, почти вся наша жизнь прошла на виду друг у друга. Вспоминать можно многое. Наша творческая, литературная дружба всегда была задушевной, бесхитростной и еще, как бы это сказать, непоказной, интимной. Даже разговаривали мы между собой на каком-то особом, понятном только нам жаргоне, так что человек посторонний подчас не мог догадаться, то ли мы бранимся, то ли любуемся друг другом. Мы постоянно поддразнивали, «заводили» один другого, но в делах серьезных ни разу в жизни не возникло между нами ни малейших разногласий.

Как-то довелось мне беседовать с первым секретарем ЦК Компартии Казахстана товарищем Д. А. Кунаевым. Динмухамед Ахмедович поинтересовался тогда, между прочим, кого можно было бы особо выделить из числа писателей республики. Я без колебаний назвал И. П. Шухова. И, чтобы не быть голословным, сказал: «Вы, Димаш Ахмедович, читающий человек. Посмотрите, «Новый мир» при Твардовском, «Простор» при Шухове. Или сопоставьте, журнал «Дружба народов» до Баруздина и при нем. Вот три настоящих редактора». Под этим определяющим словом — редактор — я имел в виду многое и прежде всего высокий личный писательский авторитет, кристально чистое отношение к литературе, к гражданскому и художническому Долгу.

Действительно, если говорить об Иване Петровиче, для него при оценке литературных явлений не существовало каких бы то ни было побочных, узких, конъюнктурных соображений. Святому делу литературы служил он преданно, смело и самозабвенно. Думаю, многие молодые русские писатели Казахстана обязаны Шухову, давшему им путевку в творческую жизнь.

Что же касается меня, признаюсь: мало сказать, что более чем за сорок лет пребывания в рядах Союза писателей я был с Иваном Петровичем близок душевно и творчески. Скажу так: своей искренностью, добротой и оригинальностью он вносил, как говорили в старину, божественный дух дружества— дружбы чистой, благородной, той, что не знает ни зависти, ни корыстного расчета. Поэтому рядом и вместе с ним всегда столь хорошо дышалось и работалось. Знаю по собственному опыту, в частности, по опыту совместной нашей с Шуховым работы над полнометражными документальными фильмами о Советском Казахстане, которые в основном в сороковые и пятидесятые годы по нашим сценариям снимали в содружестве с казахстанскими кинематографистами известные московские кинорежиссеры Роман Кармен, Лидия Степанова, Леонид Кристи.

Лучше всего, пожалуй, характеризуют Шухова как писателя и человека его книги—«Горькая линия», «Пресновские страницы». В них с наибольшей полнотой отразились неповторимые черты его дарования, его духовного мира. И, отмечая, что он довольно много и плодотворно переводил на русский язык вещи казахских писателей, в там числе и мои, хочу вовсе не в упрек, а напротив — в похвалу Ивану Петровичу сказать, что, на мой взгляд, все-таки не переводная работа, а собственное, оригинальное творчество было его родной, неотъемлемой писательской стихией. Он был, что называется, писатель до мозга костей, талант милостью божьей и потому обладал счастливой способностью мыслить по-своему и только по-своему, по-шуховски, выражать эти мысли.

Более полувека вращался он в большом литературном мире, в котором был своим человеком; как член правления Союза писателей СССР и просто жадный до жизни, любознательный художник, нуждающийся в постоянном накоплении новых впечатлений, регулярно ездил в Москву, встречался со своими старыми знакомыми — Фадеевым, Соболевым, Эренбургом, Тихоновым, Шолоховым и другими виднейшими мастерами пера. Словом, связи у него были большие, но он никогда ими не кичился.

Случалось не раз: во время значительных, союзного масштаба, литературных событий мы оказывались в столице вместе. И бывали счастливы, если гостиничные наши номера находились, как и квартиры, по соседству, Так, помню, вышло и в дни очередного писательского пленума зимой 59-го, когда снова повезло нам поселиться рядом, на одном этаже нашей любимой уютной гостиницы «Москва», Здесь же остановился тогда и Сабит Муканов.

Как-то поздним вечером втроем спустились мы в ресторан с весьма скромным намерением — утолить жажду боржоми. Дело шло к закрытию, зал опустел. И вдруг — глядим: откуда ни возьмись появляется

Шолохов, а с ним — сотрудник «Правды» Кирилл Потапов. Михаил Александрович был в приподнятом настроении и, увидев нас, почти так же, как некогда Фадеев, с душой воскликнул: «Казахи мои, казахи!» Мы тоже просияли, и я про себя отметил, сколь обрадовался неожиданной этой встрече Шухов, который, я знал, очень любил «казака», свято относился ко всему, что бы ни выходило из-под его пера, и, приезжая в Москву, всякий раз перво-наперво принимался его разыскивать.

Впрочем, этот сюрприз оказался в тот вечер не единственным. Только сели все вместе за стол, заказав кое-что нашему знакомому, всепонимающему официанту, как из дальнего конца закрытого уже ресторанного зала к нам с радостными восклицаниями подошла целая группа слегка возбужденных, приветливо улыбающихся людей. Конечно же, это тоже были братья-писатели, и какие! Мирзо Турсун-заде, Гафур Гулям, Самед Вургун... Пришлось нашей солидной компании рассесться за длинным банкетным столом. И как же чудесно, весело, дружно попировали мы тогда до самой глубокой ночи! Острили, что собрался у нас «маленький президиум». В самом деле, тут был почти полный состав президиума писательского пленума!

Я сидел как раз между двумя «казаками» (так они сами называли друг друга)—Шолоховым и Шуховым — и слышал, что кто-то справился у Михаила Александровича о его творческих делах, а он вместо ответа показал на Ивана Петровича: «Вот лучше у него спросите — он сейчас в зените, пишет...» И в самом деле, Шухов был тогда на подъеме, его прекрасные художественные очерки о целине печатались в «Правде», «Сельской жизни», других центральных газетах и журналах.

Расставаться никак не хотелось, и мы с Шолоховым и Потаповым поднялись в номер к Ивану Петровичу и только уж оттуда все вместе отправились провожать Михаила Александровича по давно знакомим, светлым от снега и огней, непривычно безлюдным московским улицам...

Об Иване Петровиче мог бы и вспоминать бесконечно. О наших встречах, поездках, о совместной литературной работе. О серьезных и шутливых беседах, взаимных дружеских розыгрышах. Только нелегкое это дело — говорить в прошедшем времени о том, кто для тебя по-настоящему близок и невосполним. Он остается в моей памяти живым—дорогой; мой земляк и друг, мой милый, беспокойный сосед...

1979 г.