Страница - 1

Глава 1

Было уже за полночь. Асия не спала. Неотвязные тайные думы не давали ей покоя.

Декабрьская ночь выдалась морозная, ветер захватывал дыхание. Но Асию согревали огромный, до пят, овчинный тулуп свекра и тихая песня... Обходя овечий загон, Асия негромко напевала. Слова ее песни - жаркие и нежные. Это песня-любовь, песня-тоска.

В просторном загоне тысяча овец: большие мягкие живые клубки лежали вплотную бок о бок и только посапывали во сне. Они не шелохнутся до зари. И до зари Асия будет думать о своем.

«Узнает свекор, рассердится... Как не сердиться! Любимая невестка... единственная... сколько прожито вместе... А может, уйти из дома... Совсем уйти? Бросить стариков в горе?»

Громкий лай сторожевого пса Таймаса донесся из ночной мглы. Асия насторожилась: корноухий никогда не лает впустую. Тотчас за ним забрехали другие собаки. Волка они почуяли или лихого человека? Кругом темень, ничего не видать. По низкому декабрьскому небу ползут тяжелые черные тучи. Кажется, вся земля погружена в беспросветную, безлунную и беззвездную мглу. А свирепый ветер уносит лай собак все дальше от загона...

Потом донесся стук копыт, и на увале, за которым простирались пески, возникла неясная фигура всадника. Лай оборвался. Собаки признали своего и поплелись назад к одинокой юрте, стоявшей неподалеку от загона.

Теперь и Асия узнала ночного путника, и сердце ее мучительно забилось. Это был ее свекор Есиргеп. Позавчера старик уехал в пески - искать новое пастбище.

Надо его встречать... Быстро подбежав, Асия в почтительном ожидании остановилась у юрты. Старик

подъехал медленно, его большой серый конь, весь в мыле, тяжело водил боками.

- Хорошо ли съездили, отец? - спросила Асия, приняв повод.

Усталый Есиргеп грузно слез с седла, ни слова ни ответив снохе.

- Притомились, видно, с дороги...

Старик с досадой махнул рукой, угрюмо буркнул:

- Еще бы не устать! С вами, бесстыжими, ноги протянешь! - И отвернулся.

Асия молча отошла, уводя коня. Есиргеп тяжело перешагнул порог юрты и принялся будить старую Балжан. Дочка Канипа, вскочив с постели, стала вздувать огонь.

Войти в дом за стариком Асия не посмела. Хотелось ей послушать тихонько у двери, о чем там будут говорить... Нет, нехорошо это. Опустив голову, Асия побрела к отаре.

Никогда до тех пор не слышала Асия от свекра грубого слова. И подумала: раз он сегодня такой, значит, до всего дознался, Может, Балжан открыла старику тайну снохи, ее вину? Асие было стыдно, но она ни в чем не раскаивалась. И когда она осталась у овечьего загона одна, песня снова зазвучала в ее душе и разбудила воспоминания.

Прошлый сентябрь стоял на удивление теплый и ясный. Овец еще не перегоняли в пески, и они паслись на привольных лугах у быстрой, многоводной Каргалинки. Здесь обосновались опытное хозяйство Института животноводства и отары соседних колхозов. Есиргеп частенько перекликался с колхозными чаба - нами, пасшими свой скот на другом берегу.

Не найти ранней осенью лучшего урочища, чем на берегу Каргалинки. Травы в этих местах густые, сочные. Глазом не охватишь уходящие вдаль широкие поймы. Весною их заливает полая вода, зато летом и осенью покрывает сплошной зеленый ковер. Поэтому так многолюдно и шумно бывает у Каргалинки. Сюда

чабаны пригоняют овец на отдых с дальних выпасов и ставят вдоль говорливой речки свои юрты и шалаши.

В теплый сентябрьский вечер чабан Тусыпжан собрал молодежь пастушьих аулов по случаю приезда сына-фронтовика. Пришли на вечеринку и Асия с Канипой, пришел и общий любимец веселый Молтай, который умел и песню сложить, и блеснуть острым словом на айтысе. И случилось так, что Молтай нежданно-негаданно открыл перед Асией, казалось бы, навеки заказанную ей дорогу к счастью.

До той поры она держалась замкнуто, в стороне от людей, наедине со своей неизбывной болью. Один год прожила она с любимым мужем Сайлыбеком. Хорошо было в тот год! Старый Есиргеп и добрая Балжан не могли нарадоваться на молодых, души не чаяли в невестке, хвалили ее веселый, покладистый нрав. И между молодыми были только мир и любовь.

Началась война... Сайлыбек отправился в далекий путь - на фронт, оставив в тревоге и в тоске престарелых родителей и молодую жену.

Никогда и в мыслях не было у Асии изменить мужу. Но Сайлыбека давно нет в живых... Он оплакан горючими слезами.

В первый же год войны пришло письмо от командира воинской части. В том письме говорилось, что Сайлыбек - герой, бился за Москву и пал смертью храбрых под Вязьмой. Неизвестный человек благодарил родителей за то, что они вырастили такого сына, говорил, что вся воинская часть Сайлыбека осиротела.

Асия и Канипа дружили с детства и в школе сидели за одной партой, теперь их породнило общее горе. Много слез пролили они над похоронной, но тайком. Им хотелось, чтобы в сердцах отца и матери оставалась искорка надежды на чудо. Друг семьи, старый ученый Иван Дмитриевич Бобров, приезжая к Есиргепу по делам института, добивался того же.

- Могло ведь и так случиться, - говорил он, - что Сайлыбека подобрали санитары другой части. Может, попал он в госпиталь тяжело раненный, без сознания, без документов. Похоронная пошла своим путем, а человек жив! На войне всякое бывает...

Минул год, за ним другой, третий. В семье словно бы уговорились: Сайлыбек вернется. И казалось, что в это верит и Асия.

А прошлой осенью впервые вдовья жизнь Асии вдруг озарилась новым светом. Мудрено ли, что она потянулась к нему?

Молодые гости веселились на тое у Тусыпжана от всего сердца и наконец, затеяли айтыс. Когда-то Асия отличалась на айтысах звонким голосом, веселой прибауткой, метким словцом. В годы вдовства она не ходила на той. И в тот вечер помнившие ее искусство тщетно просили ее выступить, она не хотела нарушать обета, данного самой себе после гибели мужа. Тогда Молтай схитрил: он стал вышучивать Канипу и ее товарок по бригаде. И хотя в его шутках не было ничего злого, ничего обидного, молча снести их было невтерпеж.

Канипа покраснела, рассердилась, но складно ответить дерзкому парню не сумела - не было у нее песенного дара. Поневоле пришлось Асии вступиться за подружку.

Молодежь бросила игры и танцы. Все столпились вокруг Асии и Молтая, смеясь и подзадоривая их: «Так его!», «Э-э-э!», «Вот так отбрила!»

И Асия не заметила, как увлеклась. Не унижая и не оскорбляя противника, по виду дружески-добродушно, она осмеяла его нещадно. Их бригады соревновались, и бригада Асии опередила Молтая с его ребятами. С этого Асия начала.

Подыгрывая себе на домбре, она весело и непринужденно спела сочиненное на ходу:

Пока мы в степи поголовье растили, овец пасли, добро берегли, вы тоже... в степи пустословье пасли,

убытки растили, себя стерегли! Кто поголовье, а кто пустословье, - скажи, мудрый Молтай?

Смех и одобрительные крики прервали Асию. Все были рады, что она, наконец, взяла в руки домбру.

Молтай, также довольный в душе, пытался, однако, оправдаться. Двадцать ягнят из его отары побил в степи внезапный небывалый град.

И человека убьет в одночасье,—

Кого будешь в этом винить?

Но лучше бы ему отмолчаться, чем жаловаться в песне.

Асия была в ударе. И спела лукаво-сочувственно, что бедняга прав! Прославим героя, спасшего от града свою драгоценную особу... Разве его золотая голова и новый костюм не стоят двадцати голов ягнят? Разве не от великого ума он догадался бросить овечек на произвол стихии и бежать под крышу? Позор тем глупцам, которые не сумели отпраздновать его спасение! А мы с Канипой, по дурости своей, не бегали, не прятались, а своими телами укрывали ягнят. Но и то правда, что такую простую вещь сумеет сделать каждый дурак!

Песня Асии утонула в оглушительном хохоте. И Молтай сдался в ответной песне, заявив во всеуслышание, что он - тот самый Молтай, который споткнулся на ровном месте! Он не заикнулся о том, что ягнята погибли, когда его не было на пастбище. Но, приняв на себя чужую вину, он закончил песню неожиданно: Молтай не горюет, что побит. Давненько молчала наша Асия. Я ее задел, она зазвенела, как струна... Пусть теперь гневается, если хочет!

Это была почетная капитуляция. Гости были благодарны остроумному парню. И Асие он понравился. Всю ночь напролет они бродили вдвоем

по степи, говорили по душам и на рассвете расстались друзьями.

Так и повелось с тех пор, что Молтай приходил к Асие, когда она сторожила, и они коротали ночь с глазу на глаз, в долгих разговорах. «Поженимся?» - спросил он однажды. Асия не удивилась, она обрадовалась, но сказала: «Нет». Ее удерживало суеверное чувство, что она потеряет Молтая, как потеряла Сайлыбека. А главное - родители... Они ждали Сайлыбека.

Однако жизнь шла своим чередом. Жизнь не оглядывалась на умерших. И Асия наконец, решилась и во всем открылась Канипе. Та неожиданно оскорбилась за брата. Девушка не допускала, что другой человек может занять место ее брата в жизни невестки, сгоряча заговорила с ней о женской чести и горько расплакалась. Несколько дней подруги не разговаривали, потом Канипа одумалась, пришла мириться. Они встретились с Молтаем, и Канипа, смеясь и плача, пожелала ему и Асие счастья.

Канипа сама вызвалась уладить дело с родителями. Но это значило - сказать им, что Сайлыбек погиб, тщетно его ждать. И Канипе и Асиеи было жаль стариков. Неизбежный разговор со дня на день откладывался. Тем временем судьба Молтая круто повернулась: его призвали в армию, он уехал на фронт, а Есиргеп так и остался в неведении.

Вскоре пришел заветный треугольник, привет Молтая дорогой жене, записанный стихами. Эти безыскусные строки звучали клятвой верности. И теперь Асие было тяжело молчать, стыдно таиться. Она не хотела, чтобы ее имя принялись трепать досужие сплетницы. И тот, кто тихонько шевелился в ее материнском лоне, требовал признания. Уже две недели он настойчиво напоминал о себе острыми,

нежными толчками.

- Молчи! Поняла я, - сказала Канипа, узнав об этом. И, словно вдруг обретя желанную волю, пошла к матери.

Ошеломленная тем, что услышала, и без того болезненная Балжан слегла и сутки не притрагивалась к еде. Есиргеп встревожился, она отвечала ему коротко: «Поясницу ломит».

Но ни слова упрека не обронила Балжан. Подняв - шись с постели, она стала с Асией ласковей прежнего. Лучший кусок за столом отдавала ей. Не забывала напомнить дочери:

- Пригляди за ней, как бы не притомилась. Пойди узнай, может, озябла? Есть хочет?

И все же Асия слышала тяжкие вздохи, которых не могла сдержать свекровь. А позавчера, когда Есиргеп, оседлав своего серого, поехал со двора, Асия видела, как Балжан, провожая мужа, долго шла рядом с конем, далеко ушла в степь. Стало быть, сказала... Вот и хорошо. Так лучше. Так честней.

Сегодня Асия убедилась, что свекор все знает. И у него, видно, не нашлось ни доброты, ни мудрости свекрови. Словно заледеневшая от его непривычной суровости, Асия до утра так и не вошла в дом, всю ночь провела возле загона.

Глава 2

В юрте долго теплился огонек, и Асия понимала, что там идет семейный совет. Забрезжил рассвет, в юрте было тихо. Асия проскользнула в дверь, скинула у порога тулуп, юркнула под одеяло и тотчас забылась чутким, тревожным сном. Но вскоре проснулась и услышала негромкие, но раздраженные голоса свекра и золовки.

- Всем теперь плохо, а Асие хуже всех, - горячо шептала Канипа. - Ты-то ее пожалей, не мучай.

- А меня кто пожалел? - Старик поперхнулся от гнева. - Мне от такого срама хоть сквозь землю

провались! Как я людям в глаза смотреть буду? Об этом ты подумала?

- Ну что же поделаешь!

- Уйду я от вас, вот что... Уйду с глаз долой, и все тут...

- Умный ты человек, отец, а невесть что говоришь! Я думала, доброе что скажешь!

- Больше мне вам сказать нечего. Легче умереть, чем

стыд терпеть. Вот и оставайтесь с ней... а я - от греха

подальше...

- Хорошо. А отару куда денешь? Ты обязательство давал? Тебе подопытных овец доверили, как старому чабану, порядочному человеку. Теперь как же, все насмарку?

- Я обязательство давал - на вас с Асией надеялся. Один я что могу, коли вы от меня отступились? Я - старик. Старый пес подыхать из дома уходит. Вот и я... туда же... Я вам не нужен, а вы мне! - И Есиргеп пошел к двери.

Канипа метнулась за ним, обогнала и, раскинув руки, загородила дверь.

- Что же ты делаешь, господи! - плача, закричала Балжан. - Держи его, дочка, старого. Сына потеряла... теперь до мужа черед дошел?

Асия рывком сбросила с себя одеяло и, вскочив на ноги, впервые глянула прямо в лицо свекру. И, не утирая слез, не помня себя от обиды и горькой жалости, быстро, бессвязно заговорила:

- Отец, послушайте, отец, милый!.. Я, я во всем виновата, а вы правы! Куда вы старую голову приклоните? Нет, я, я уйду... сейчас же уйду... куда глаза глядят. - И с лихорадочной поспешностью стала одеваться.

Канипа заметалась между отцом и невесткой, как огонек на ветру. Она то бросалась на шею отцу, то хватала за руки подругу:

- Отец! Асия! Родные вы мои...

Есиргеп не слушал ее, угрюмо отворачиваясь, и тогда она сказала неожиданно спокойно и веско:

- Отец! Ты - дому и скоту хозяин. Как скажешь, так и будет. Так вот: хочешь, чтобы Асия от нас ушла? Да или нет? - Голос ее сорвался.

Есиргеп молчал. В тишине были слышны всхлипывания Балжан.

- Понятно. Вот ты какой! Но и я уйду вместе с ней, так и знай. Оставайся тут с матерью, с нами тебе тесно! - И круто повернулась к невестке. - Одну не пущу никуда. Твой муж на фронте, мой жених там же. И если уж нам суждено горе мыкать, так вместе. Не пропадем, не плачь!

Есиргеп стоял потупившись, потом шумно вздохнул и, грузно шагая, вышел из юрты. И только стукнула за ним дверь, Балжан кинулась обнимать сноху и дочь.

- Что это вы затеяли? Одумайтесь! То старик шумит, то вы грозитесь! Да что же это? А я что, не человек? Я вам мать, у меня за обеих сердце болит. За что вы меня-то бросаете? Вы меж собой ругаетесь, а мне и так и этак - слезы!

Балжан обыкновенно была тихой и с виду покорной. Никогда голоса не поднимет, лишнего слова не скажет. Но была в ней добрая материнская сила, умела она распознать, чем мучается человек, и знала, как ему помочь. Балжан увидела в глазах Асии еще не угасший строптивый огонек, почувствовала в душе дочери раскаяние. И распорядилась по-своему:

- А ну-ка, ступай, дочка, к отаре. Овцы, поди, разбрелись, как бы волки не объявились! А мы тут с Асией потолкуем. Иди, иди, поторапливайся.

И обе послушались ее: Канипа ушла, Асия осталась.

Целый день Канипа томилась и тревожилась: что дома? Медленно тянулось время. В полдень она повернула отару назад, к загону. Овцы сегодня шли

медленно, то и дело останавливаясь, чтобы разрыть рыхлый снег, отыскать летошнюю траву.

Все они были, как на подбор, белые, рослые, длинношерстные. Это племя, выведенное в институте, хорошо знали специалисты далеко за пределами Казахстана. Но пока было только две тысячи таких овец: одна - здесь, в песках, у Есиргепа, а другая - в горах, под присмотром старого Керея. Овцы проходили испытание на стойкость, зимуя в суровых условиях, на подножном корму.

Бывало, Канипа, Асия и Есиргеп любили втроем обсудить своеобразные повадки новой породы, поделиться своими наблюдениями и маленькими открытиями. Есиргепа слушали жадно, как дети слушают увлекательную сказку. За свою долгую жизнь он узнал об овцах много интересного. Все трое понимали, что им доверено государственное дело, и это наполняло их горделивым чувством.

«А вот теперь с кем посоветуешься?» - подумала Канипа, наблюдая за овцами с вершины пологого холма, когда они снова надолго задержались. Вдруг она заметила Асию, которая шла, ведя в поводу маленького мохнатого ослика. Видно, она шла за хворостом для очага.

Канипа спешилась, отпустила коня пастись и побежала навстречу подруге. Обе они искали друг друга.

Канипа пыталась подбодрить Асию, да и себя тоже:

- Ты только не плачь, не волнуйся зря. Я все устрою, вот увидишь!

Но обе понимали, что это не так-то просто.

Молтай обычно писал часто, а вот теперь писем от него уже давно не было. И они боялись даже думать о том, почему он молчит. Ни у Молтая, ни у Асии не было никого ближе семьи Есиргепа. Правда, имелся у Асии какой-то дядюшка, но непутевый, - и свою-то многодетную семью не умел толком прокормить. Вряд ли он обрадуется племяннице. Выходит, что, уйди она

из дома свекра, и некуда ей податься. А помириться с Есиргепом - значило сказать ему правду о Сайлыбеке. Канипа была готова и на это, но Асия не хотела устраивать свою жизнь ценою горя стариков.

- Пусть время отнимет у них надежду, а я не могу, -решительно молвила Асия.

К тому же здесь, на далеком отгонном пастбище, в песках, семья зимовала одна-одинешенька в безлюдной степи, и не было кругом живой души, которая пришла бы к старикам со словом сочувствия и утешения. И отлучиться отсюда, хотя бы ненадолго, никто из них не мог из-за овец, которых хочешь не хочешь тоже невозможно было выкинуть из головы.

Вот и сейчас, когда они мирно паслись вокруг, женщины, взволнованные своим разговором, не могли не заметить необычного поведения животных.

- Глянь-ка! - сказала Асия. - Я думала, они только летом, в зной, друг к другу жмутся, от солнца прячутся. А они и сейчас пасутся кучкой. Наши обыкновенные овцы давно бы в разные стороны разбежались.

- Это ты верно заметила, - сказала Канипа. - Их и пасти куда легче, чем наших степных баранов. Набредут на изень-траву - с места не тронутся, пока всю дочиста не объедят. Назавтра и травинки здесь не сыщешь, надо дальше двигаться. Боброву скажу, когда приедет.

Зима стояла суровая. Пронзительный студеный ветер без устали дул из ущелий Алатау, торопя Есиргепа кочевать все дальше в пески полупустынь, к границам Сарытау. Фермы, скирды сена уже далеко позади. Правда, есть еще неподалеку урочище Карой с аварийным запасом и удобным укрытием. Но какой смысл ставить овец в теплые загоны, на готовые корма, когда надо испытать их на стойкость? На всем готовом, и коза проживет!

Овцы... белые овцы... Приживутся ли они в казахской степи?

- Мы их от маток приняли, - мягко заметила Канипа, угадывая, о чем Асия думает. - Вырастили их, выходили... Неужели им нынче от джута пропадать? -И искоса глянула на невестку. Знала, чем ее пронять.

- Отец правду сказал: стыд хуже смерти. Да я бы со стыда на край света убежала. А с овцами что делать? Пять лет я за ними, как за малыми ребятами, ходила. Бросишь их - все будет думаться, что скучают обо мне, назад зовут. Да и перед людьми совестно. На собрании вон говорили: большое дело тебе доверяем, передовой комсомолкой называли. Вот тебе и передовая! - И вдруг Асия оборвала. - Мне домой пора!

И пошла к своему смирному ослику, еле видному под огромным ворохом сушняка.

Глава 3

Только было Есиргеп, утомленный двухдневным путешествием по пескам и бессонной ночью, прилег отдохнуть, а Балжан, стараясь не шуметь, занялась приготовлением чая, как чуткий слух старика уловил топот коней.

- Выйди погляди, кто там, - сказал Есиргеп, поднимаясь с постели.

В юрту входили, здороваясь, старый дружок и однолеток Есиргепа профессор Бобров и институтский зоотехник Асан.

- А где же еще двое? - удивился старик. - Слышал, вроде четверо к дому подъехало?

- Ты, брат, видно, одним ухом спишь, другим слушаешь. - Бобров и лето и зиму месяцами жил среди пастухов и свободно говорил по-казахски. - Сколько, говоришь, коней за дверью?

Обрадованный приездом гостей, Есиргеп с готовностью подхватил шутку:

- А ты думал, я только в овцах смыслю? Мы и коня понимаем. Если вы и вправду вдвоем приехали, значит,

каждый заводного коня за собой привел, итого, выходит, четыре! Соврал, скажешь?

Асан даже крякнул в восторге - в точку старик попал! А Бобров подзадорил:

- Просто-напросто ты в щелку подглядел!

- Я не девка и не молодуха, чтобы подглядывать. Что же, я за весь свой век около скотины конского топота различать не научился?

- Твоя взяла! - сказал Бобров. - Мы тебе двух добрых коней привели - разъезжай на здоровье. Осенью ты говорил, что зима будет лютая, разъезды тяжелые -надо бы хорошего коня. Вот и получай, что просил!

Чай пили долго, со вкусом прихлебывая крепкий настой, забеленный молоком, истово утирая пот и ведя неторопливую беседу о том, какова зима в горах, какую погоду обещают старожилы и как перенесут драгоценные овцы предстоящую суровую пору. Об овцах Бобров не забывал даже во сне, и сейчас, не отставая от Есиргепа в чаепитии, он упорно сводил разговор на свое. А Асан настойчиво совал старику какую-то бумагу. Оказывается, новый договор на соревнование с Кереем: сохранить все поголовье и получить по сто пятнадцать ягнят от ста маток. Есиргеп скучливо отмахивался от зоотехника.

- Керею зимовать - не бедовать! У него в горах все под рукою: сена сколько влезет, а ночевать - пожалуйте в теплый загон.

Асан было заикнулся, что у Керея... Но Есиргеп не слушал.

- Нет, это, милый, не по-моему... Мы же проверяем племя на стойкость, так зачем же его держать на всем готовом, да еще в тепле! Уж опыт так опыт, без поблажек.

Но, споря об условиях соревнования, рассказывая гостям о том, что думал перезимовать у незамерзающей речушки в урочище Карашенгель, да снега не дают, дальше в пески гонят, Есиргеп все время помнил о

своей беде. И наконец, придвинувшись к Боброву, доверительно сказал:

- Я тебе как брату родному обрадовался. Простой ты, домом моим не брезгуешь, славой своей да званиями не кичишься. За то тебя и уважаю и ничего от тебя скрывать не хочу.

И рассказал Боброву о том, какое в доме стряслось несчастье. Старик говорил долго и горестно - так у него изболело. Бобров слушал не перебивая, только утирая обильный пот с морщинистого лба.

Есиргеп умолк, а Бобров все еще не мог собраться с мыслями. Обычаи казахские он знал, Есиргепа понимал, но что можно ему ответить? Как бы еще больше не осложнить его семейные дела!

- Что же тут скажешь, Есиргеп? Дело это не простое: и ты по-своему прав, и Асию тоже понять надо. Женщина она славная, но ведь неопытная, еще молодая. А молодость-то, люди говорят, не вина! -Бобров глянул на Есиргепа. Тот сидел насупившись. -Не торопись решать, ломать... Тут спешка ни к чему: обидеть человека просто, а рассориться и того проще. Думать надо вам с Балжан. Вы с женой люди разумные, жизнь знаете. Подумайте вместе. Жену в таком деле не отталкивай. И Асию не спеши оттолкнуть.

- Она сына моего опозорила, - глухо пробормотал Есиргеп. - Мою седую голову перед всем честным народом стыдом покрыла... Понятно, ей теперь в моем доме несладко, и я на нее глядеть не могу. По-настоящему, разъехаться нам надо, да... - Старик запнулся и поморщился. - Но вот вопрос: а как я без нее перезимую? Чабана из глины не слепишь! В пески откочуем - там волков полно, бураны, стужа. Когда она ночью при отаре - летом ли, зимой, - я спокоен. Кто ее заменит? У меня уж сила не та, за двоих не выдюжу. Выходит: куда ни кинь - все клин. А все равно вместе нам не житье - так я решил.

Бобров отставил пустую пиалу, закурил. Так и сидели два старика, подавленные, расстроенные.

На пороге появилась Асия с охапкой хвороста. Коротко поздоровалась. В доме воцарилось неловкое молчание. Балжан поспешно выбралась из-за стола и вышла вместе со снохой разгружать ослика. А выйдя, словно бы ожила, заговорила:

- Ишь как озябла, дочка. И отдохнуть тебе сегодня не пришлось. Ступай, поешь горяченького, укутайся хорошенько да ложись, до ночи отоспишься.

Подошел Асан, держа пачку газет.

- Письмо вам с Канипой, держите. - И он протянул Асие измятый конверт вместе с газетами и журналом в пестрой обложке.