Страница - 1

В этой книге опубликованы два романа известного казах­ского писателя 3. Шашкина «Наступило утро» и «Темир­тау», объединенные судьбой разных поколений казахской семьи Сагатовых.

В романе «Наступило утро» главные герои—люди двадца­тых годов; в «Темиртау» — наши современники.

Честность — вот путеводная звезда героев книги. Главное— честно прожить жизнь, быть верным родине и в самых трудных испытаниях не терять мужества, идти к намеченной цели, как бы это ни было тяжело.

Герои романа «Темиртау»— молодые металлурги, люди мечты, люди творческого поис­ка, создавшие в степи новый город. Их героическая поступь знаменуется новыми сверше­ниями, новыми открытиями, новыми тоннами стали, новы­ми домнами.

…Горит восток зарею новой…

А. Пушкин.

Глава первая

Поезд дальнего следования прибыл в Ташкент с опозданием на трое суток. Под Оренбургом задержало крушение — вражеская рука развинтила рельсы,- За Ак­тюбинском бандиты обстреляли состав из пулемета. Единственный классный вагон — штабной — хранил на обшивке свежие следы пулевых ранений. В двадцатом году по железным дорогам ездить было небезопасно.

Дмитрий Фурманов и Саха Сагатов, покинув штаб­ной вагон, первыми сошли на перрон. С трудом проби­раясь сквозь густую толпу мешочников, они выбрались на вокзальную площадь. Был ранний час, на прилегаю­щих к вокзалу улицах уже кипела бойкая торговля. Смуглолицые узбеки в разноцветных халатах и пестрых тюбетейках наперебой предлагали ранние абрикосы и изюм. Звонкоголосые мальчишки продавали рассыпные папиросы, по тысяче рублей за штуку. В толпе шныря­ли беспризорники — грязные, в лохмотьях.

Фурманов и Сагатов трамваем проехали в центр го­рода. Здесь они расстались, условившись встретиться в гостинице в обеденный час. Фурманов отправился в штаб Туркфронта, а Сагатов пошел в ЦК партии.

Когда в душе поет весна и молодость, каждый встречный мил и приятен. Вот прошел таджик, голый до пояса, с широкой волосатой грудью. На голове у него пустой поднос. Таджик широко улыбнулся, и Саха отве­тил ему тоже улыбкой. Молодой узбек проехал верхом на ишаке, весело болтая длинными босыми ногами. На шее всадника висела сумка, из нее торчал сверток бу­маги,— видимо, почтальон. Мелко семеня ногами, про­плыла навстречу неуклюжая фигура узбечки под паранджой. Сагатов остановился, пропустил ее и посмот­рел с сожалением вслед.

«Скоро это кончится»,— уверенно подумал он.

Пронзительный свист заставил его оглянуться. На глинобитной плоской крыше стоял мальчуган и гонял голубей.

Сагатов залюбовался полетом птиц, резавших бело­снежными крыльями прозрачную синеву неба.

Кажется, еще никогда не было у Сахи такого хо­рошего настроения, как в этот утренний час, когда он шел по улицам Ташкента. Все ему улыбалось, все его радовало. Скоро кончится война на советской земле и начнется мирная жизнь для народа. Счастье уже на ладони.

Он вошел в каменное здание, где помещался Цент­ральный комитет Коммунистической партии Туркестана. Из приемной секретаря его направили в девятнадцатую комнату к Режеву.

Сагатов разыскал нужную комнату. Из-за стола под­нялся низкорослый человек и вопросительно прищурил серые глаза.

— Я секретарь Семиреченского обкома... Саха Са­гатов.

— Очень приятно! — Режев протянул маленькую ру­ку.— Присаживайтесь! Когда приехали? Где остано­вились?

— Приехал полтора часа назад. Остановиться думаю в гостинице вместе с Фурмановым...

— Дмитрия Андреевича знаю! — сказал Режев.

Несколько минут продолжался пустой разговор, про­диктованный чувством уважения к приезжему, занимав­шему ответственный пост.

Наконец Режев решил, что пора перейти к делу. Ли­цо его стало сразу озабоченным, а глаза строгими. Он извлек из бокового ящика стола желтую папку и загово­рил сухим басом:

— Я — партследователь: Мне поручено уточнить не­которые неясные моменты вашей биографии. Попрошу вас ответить на некоторые вопросы.

Режев раскрыл папку, и Сагатов, скосив глаза, увидел анкету, заполненную им при вступлении в партию.

— Отца вашего зовут Жунусом. Насколько мне из­вестно, у казахов фамилия всегда производится от име­ни отца... Неясно, почему вы Саха Сагатов, а не Саха Жунусов?

Сагатов насторожился.

— У казахов фамилию дают не только по имени отца, но и деда.

— Первый раз слышу! — Режев покусал тонкие гу­бы.— Это правда, что ваш отец был участником восста­ния шестнадцатого года?

— Да. Он был командиром отряда. Я ведь указывал это в анкете.

 — А где Жунус сейчас?

Теперь Сагатов догадался о цели вызова. Сердце его сжалось.

— Не имею понятия! — неуверенно ответил он и сму­тился от мысли, что ему могут не поверить.

— Вы с ним поддерживаете связь?

— Странный вопрос! Если я не знаю, где он, какая может.быть связь?

— А если бы знали?                          .

Вопрос поставлен в упор. Что бы он сделал тогда? Волна крови ударила в голову и тут же отхлынула. Са­ха сжал пальцы.

— Что бы я сделал? Рассказал бы вам все, ничего не скрыл!

— Жунус бросил семью?

Сагатов промолчал.

— Он бросил семью? — настойчиво повторил Ре­жев, не спуская глаз со своего собеседника.

— Бросил.

— А что бы вы сделали, если вдруг узнали, что ваш отец ушел к басмачам?

Саха ждал самых коварных вопросов, но только не такого. Он втянул голову в плечи и опустил глаза. Ре­жев откинулся на спинку кресла и не сводил с него взгляда. Продолговатое лицо Сагатова побледнело. Гу­стые сросшиеся брови на нем стали словно еще чернее, а широкий лоб вдруг прорезался тремя глубокими складками.

Саха через минуту поднял голову и, посмотрев в упор на Режева, глухо ответил:

— Отрекся бы.

Режев молча кивнул головой и стал задавать вопро­сы. Секретарю обкома они показались не только неле­пыми, но и оскорбительными. Следователь настойчиво допытывался, не состоял ли Сагатов в партии «алаш»? Нет ли у него родственников, служивших в белой ар­мии? С кем из алаш-ордынцев был связан его отец Жу- нус? Режев переспрашивал трудные казахские имена и записывал их на листке бумаги. После продолжитель­ной и довольно нудной беседы, когда все вопросы были исчерпаны, он снова вернулся к Жунусу:

— Чем вы можете доказать, что порвали связь с отцом?

— Только честным словом коммуниста. Других до­казательств у меня нет и быть не может.—Саха даже пожал плечами, выразив недоумение.

Лицо Режева сделалось суровым, и он сказал ледя­ным голосом:      .

— Вам придется дать письменное объяснение об от­це и своих взаимоотношениях с ним!

Партследователь встал, дав понять, что разговор окончен. Саха покинул кабинет, чувствуя себя оскорб­ленным. Қогда он вышел на улицу, город, залитый солн­цем, уже не показался ему радостным и счастливым. Расстроенный, он бродил по ташкентским улицам, вспо­миная беседу с партследователем, его вопросы и свои ответы. Прожитая Сагатовым жизнь была очень корот­ка, но за свои двадцать четыре года он пережил очень много. Во всяком случае, он не заслужил, чтобы к нему относились с недоверием. Вся жизнь его как на ладони. Он не совершил ни одного поступка, порочащего честь коммуниста. Верненская организация знает его получ­ше, чем партследователь Режев.

Просидев в тенистом сквере часа два, Сагатов на­правился в гостиницу. В вестибюле он спросил у де­журной:

— В каком номере остановился Фурманов?

— В третьем                          .

Дмитрий Андреевич писал, сидя за столом. Увидев мрачное лицо вошедшего друга, он закрыл тетрадь.

— Почему такой кислый?

Саха попробовал улыбнуться, но улыбка получи­лась кривая. Фурманов внимательно взглянул в глаза и сказал:

— Пойдем пообедаем!

По дороге в столовую Сагатов рассказал о допросе, который ему учинил Режев.

— Кому-то ты, видимо, наступил на мозоль,— заме­тил Фурманов.— Вот и нажил себе врага.

— Не имею понятия кому именно...

— Я думаю, корни всей этой чепухи надо искать в Семиречье. Помнишь, на пленуме обкома записку при­слали в президиум: «Пусть Сагатов расскажет о своем отце».

— Помню.

— Кто здесь работает из семиреченцев?

— Кажется, Кожаков.

В столовой за обедом, когда они разговаривали о Режеве, Сагатов сказал с горечью:

— Но так работать невозможно! Поговори с Фрун­зе, пусть он поможет мне ехать с тобой на Западный фронт.

Фурманов отрицательно замотал головой.

— Не говори глупостей. Таких коммунистов-казахов, как ты, по пальцам можно пересчитать. ЦК не отпустит. Пустой разговор. А к Михаилу Васильевичу зайти надо... Я его попрошу узнать, откуда сыр-бор разго­релся...

Закончив обед, они направились в штаб Туркфронта.

В центре города, на площади у подъезда двухэтаж­ного здания, стоял часовой. Получив пропуск в комен­датуре, они поднялись во второй этаж в приемную ко­мандарма.

Увидев Фурманова, адъютант Фрунзе радостно по­жал ему руку.

— Как там? — спросил Дмитрий Андреевич, кивком головы указав на дверь кабинета.

— Разговаривает! — уклончиво ответил адъютант.— Подождите.

В это время дверь открылась. Из кабинета Фрунзе вышел горбоносый бородач в широком пестром халате

с непомерно длинными руками и в тюбетейке с черными полосками, какие носят бухарцы.

— Я сейчас доложу о вас! — сказал адъютант и скрылся за дверью.

Он вернулся очень быстро.

— Заходите!

Сагатов впервые видел прославленного командарма. Возле стола, заваленного картами, стоял невысокий плотный, широкий в плечах военный в простой солдат­ской гимнастерке, туго подпоясанной офицерским рем­нем. Густая русая борода и пышные усы придавали Фрунзе не по возрасту солидный вид.

— Сагатов!— познакомил Фурманов.— Секретарь Семиреченского обкома партии.

 Фрунзе поднял на Саху серые внимательные глаза и крепко пожал руку.

— Присаживайтесь. И рассказывайте, как у вас там, в Верном? Покончили с мятежом?

— Окончательно! — ответил Фурманов и кивнул на Сагатова.— Справились с помощью местных това­рищей.

Зная, как дорога каждая минута командарма, Дмит­рий Андреевич сразу приступил к делу.

— Михаил Васильевич,— сказал он,— вы, уроженец Семиречья, знаете, какие отношения существуют меж­ду казачеством и киргизами. Контрреволюционеры стремятся разжечь национальную рознь. Товарищ Са­гатов им встал на пути. Сейчас они хотят убрать его с дороги. Человека хотят скомпрометировать... Вот вызва­ли в Цека... Расскажи, Саха, сам.

Сагатов взглянул на Фрунзе. Командарм кивнул го­ловой. И Саха рассказал о своей беседе с Режевым. Когда он закончил, Фурманов воскликнул:

 — Семиреченская организация знает Саху как пре­данного коммуниста. А за Жунуса он не отвечает!

— Н-да! — протянул Фрунзе и задумчиво побара­банил по столу пальцами.— Письменное объяснение вы Режеву передайте, а я поговорю с секретарем ЦК по вашему делу. Во всяком случае, в обиду вас не дадим.

— Он уже собрался со мной на Западный фронт! — сказал Фурманов.

— Но-но... Работа в Семиречье не менее важна.... У. вас сейчас сложная обстановка. Возвращаются бежен

цы из Синьцзяна, хлопот с ними много, земельный воп­рос надо решать... А если решить его неправильно, за­пылает все Семиречье... Не так ли, товарищ Сагатов?

— Запылает! — согласился Саха.— Враги наши уже использовали возвращение беженцев. Слух пустили: «...всех русских выселят из Семиречья, а землю отдадут казахам». А тут еще баи натравливают казахов на рус­ских.

— Понятно! — сказал Фрунзе.— Все понятно! Хотят столкнуть лбами, чтобы в крови советскую власть уто­пить. Только не удастся это дело. Верно, товарищ Са­гатов? — Командарм испытующе смотрел на Саху.

— Не удастся! — твердо ответил Сагатов.

— Нельзя забывать,— сказал командарм,— что от­ряды Дутова, Анненкова и Бакича еще существуют и стоят на китайской границе.

Фрунзе задумчиво походил по кабинету из угла в угол и продолжал:

— Вчера я получил донесение—англичане из Қаш- гарии направили крупного разведчика в Бухару. Берут дальний прицел. Видимо, он едет координировать дей­ствия разрозненных басмачей с войсками эмира.

Фрунзе посмотрел на карту, испещренную стрелками и кружочками, словно желая прочесть ответ на свои мысли. Фурманов и Сагатов молча ждали, что еще ска­жет командарм.

— В Бухаре назревают крупные события. Бухарские коммунисты готовят восстание. Эмиру приходит конец. Перед вами у меня был товарищ из Бухары... Интерес­ный человек. Его прислали бухарские коммунисты. Про­сят оказать помощь...

Фрунзе мельком взглянул на часы. Фурманов и Са­гатов ПОДНЯЛИСЬ.

Пожимая на прощание руку Сахи, командарм сказал:

— Работайте спокойно, мы вас здесь в обиду не да­дим. И не забывайте главного — ни в коем случае нель­зя допустить, чтобы враги столкнули русских с кирги­зами. От этого зависит судьба советской власти в Се­миречье... Ну, счастливого пути!

Фурманов и Сагатов вышли из кабинета.

— Теперь все будет хорошо! — успокоил Фурманов своего друга.— Михаила Васильевича я знаю. Если он пообещал, все сделает...

На следующий день Саратов провожал Фурманова в Москву.

Дмитрий Андреевич стоял в тамбуре вагона и махал фуражкой. Когда поезд тронулся, он, чуть подавшись вперед, крикнул: «Будь...» Сагатов не расслышал по­следнее слово. Будь кем? Чем?...

Вот проплыл перед глазами последний вагон, и Саха вместе с толпой провожающих покинул перрон. На ду­ше у него было тоскливо — он расстался с верным и любимым другом...

Всю дорогу от вокзала и до ТуркЦИКа Саха шел, вспоминая свои встречи с Фурмановым, тяжелые дни мятежа в Верном, незабываемые часы, проведенные в тюремной камере, когда смерть была совсем рядом.

Заместитель председателя ТуркЦИКа Рахимов при­нял Сагатова холодно, был не в духе, куда-то спешил. Об участниках восстания тысяча девятьсот шестнадца­того года, находившихся в Синьцзяне, сказал коротко:

— Ну и хорошо, что они задерживаются там. А если бы хлынула разом вся сорокатысячная орда? Что бы вы стали делать? Вы не можете устроить какую-нибудь ты­сячу прибывших первой партией? Учтите, поступает много жалоб, люди скитаются без крова, умирают от голода. Придется за это ответить!

Сагатов пытался возразить, но Рахимов не захотел слушать.

— Сейчас мне некогда. К вам выезжает специаль­ная комиссия по устройству беженцев. Она разберется во всем.

Саха вышел из кабинета Рахимова возмущенный. Он не ждал такого приема от руководителя республики. В приемной Сагатов столкнулся с широкоплечим жгу­чим брюнетом в ослепительно белом костюме. Брю­нет кивнул ему и прошел в кабинет Рахимова без до­клада.

— Кто это? — спросил Саха у секретаря.

— Кожаков.

— Земляк! А я и не узнал даже! — Мелькнула мысль рассказать Кожакову о разговоре с Рахимовым, но он отогнал ее сразу. Не стоит... Какой толк?

Не успел Сагатов спуститься с лестницы, как его догнали Рахимов и Кожаков. Втроем они вышли на

улицу. Рахимов сел в коляску и укатил. Кожаков дру­желюбно поздоровался с Сагатовым, как со старым знакомым, и тут же пригласил на обед.

— Земляки же мы... Так давно не виделись...

Сагатов охотно принял приглашение. Они прошли пешком до квартиры Кожакова — он жил в центре го­рода:

Хозяин угостил семиреченского гостя узбекским пло­вом и отличным виноградным вином. «Неплохо живет»,— отметил Сагатов, разглядывая стены, затянутые текин­скими коврами и шелковыми сюзаннэ.

За обедом Кожаков много ел и много пил, весело шутил, рассказывая смешные истории из ташкентской жизни. Саха почувствовал, что хозяин избегает вести деловой разговор при жене. После обеда он увел гостя в кабинет.

— Садись, брат, поговорим по душам.— Кожаков усадил Саху на тахту, покрытую текинским ковром, сам сел рядом.— Ну, рассказывай, как там жизнь идет в родном Джетысу?

Кожаков курил, пуская голубоватый дым колечками. Он спиралью тянулся к раркрытому окну.

— Ничего. Как говорят русские — живем да хлеб жуем.

— А может быть, не хлеб, а камчу?

— Камчу?! Это от кого?

— От русских казаков. Что, тебе неизвестно?

— Что-то не слышал...

— Выходит, мы здесь лучше вас знаем, что творит­ся в Джетысу. Может быть, тебе неизвестно, как живут беженцы, вернувшиеся из Синьцзяна? Могу сообщить — ЦИК располагает большим материалом... Казахам, при­бывшим на родину, негде жить. Землю их забрало ка­зачество.— Кожаков сделал небольшую паузу и поло­жил руку гостю на колено.— Выселять надо казаков из станицы, а их дома передавать этим бейшара. Иначе плохо будет...

— А разве другого пути нет?

— Нет.

_ Ну, что же, тогда, видимо, придется меня снять, а послать туда вот хотя бы вас. Вы сумеете устроить бейшару...

Кожаков деланно засмеялся.

— Не надо кипятиться. Какой горячий! Никто не ду­мает отбирать твой пост. Но казах нигде не должен за­бывать, что он казах...

Разговор не клеился. Сагатов стал собираться до­мой. Хозяин не удерживал. Они расстались взаимно не­довольные друг другом...

Саха шагал в гостиницу и раздумывал: почему Ко­жаков пригласил его к себе?

В эту ночь он долго не сомкнул глаз, стараясь най­ти ответ на мучивший его вопрос. Но так и не нашел.

Саха приехал на вокзал перед самым отходом поез­да. Попутчики — двое мужчин и женщина — уже рас­положились на своих местах. Вкупе было темно, и он не сумел как следует разглядеть лицо женщины. Устро­ившись на противоположной нижней полке, Сагатов за­снул не сразу. Он перебирал в памяти ташкентские впе­чатления и думал об отце: «Неужели Жунус на чужом берегу?»

 Разбудил Саху шум и громкие голоса. Кто-то гово­рил хриплым вразумительным басом:

— Ну, а что я могу сделать? Чем помочь? Я, граж­данка, не врач-гинеколог и не акушерка...

— Я — врач! — отозвался женский голос, и Саха по­нял, что это сказала спутница по купе.— Но в общем вагоне роды не примешь, надо сюда перевести.

— Куда сюда?! Все места заняты.

— Надо найти! Рождается новый человек.

«Вот оно что!» — догадался Сагатов и, приподняв­шись, сказал:

— Я уступлю свое место. Пожалуйста!

— А как же вы?

— Не беспокойтесь! — Сагатов поднялся, но муж­чина пробасил:

— Спите. Устроим как-нибудь... Идемте, гражданка. Они ушли, а Саха снова забылся тяжелым сном.

Утром, когда он вышел в коридор, у окна увидел спутницу по купе. У нее было красивое лицо и большие голубые глаза.

— Ну,какие у вас успехи?

— Отличные... Родился новый советский гражда­нин....

Они разговорились, и Сагатов узнал, что женщина- врач едет в Верный, что зовут ее Глафирой Алексеевной, она коммунистка и будет заведывать областным отде­лом здравоохранения.

Глафира Алексеевна рассказала о своем отце — он отбывал ссылку в Верном и там умер.

Слушая ее, Саха вспомнил Жунуса и опять с тоской подумал: «Неужели он на чужом берегу?».