Страница - 65

5

На другой день я пошел к Жаппасу на дом. Я был зол как черт. Я как-то забыл сказать, что план передел­ки всей схемы работы мы сначала проверяли с Ольгой (она высчитывала все на логарифмической линейке), потом с бригадой на заводе. Как будто все получалось. Но опять подвел Жаппас. Все были в сборе, только он не пришел. Мне сказали, что он обиделся на карикатуры в стенгазете. Я тащу красного от гнева и смущения Жап- паса на аркане. Рядом стоит милиционер. От такой ка­рикатуры, прямо сказать, можно полезть на стену, из­бить художника, поссориться насмерть со мной, но сор­вать работу... И это после того, как ему дали квартиру! В общем, повторяю, я был зол как черт. Ну, подожди, думал я, сидя в атвобусе, ох, погоди... Слез я на останов­

ке «Микрорайон», нашел дом Жаппаса и поднялся на четвертый этаж. За дверью его квартиры слышался звонкий женский смех. Я надавил кнопку. Смех сразу смолк.

Дверь открыл сам Жаппас. А в коридоре стояла Ха- диша. Волосы она закрутила на макушке и от этого ка­залась выше и красивее. Она усмехнулась, увидев меня, и, не торопясь, прошла на кухню.

— Почему ты не вышел на работу?—чувствуя, как раздражение не дает мне взглянуть на Жаппаса, зло спросил я.

— Да... вот... квартиру приводил в порядок.— Жап­пас с виноватым видом почесал затылок.

— Ты что ж, милый, думаешь, квартиру тебе дали, чтобы ты в ней сиднем сидел, когда все работают? Чтоб ты бездельничал? — слово «бездельничал» я проговорил по-русски, и оно прозвучало, как удар камчи.

— У Хадиши был выходной. Я и попросил ее убрать,— оправдывался Жаппас.

— Ты на Хадишу не сваливай. Эх, Жаппас, все для тебя стараются, а ты будто и не человек вовсе.— Я мах­нул рукой и сел на подоконник.

Из кухни вышла Хадиша. Она не торопясь подошла ко мне вплотную и, глядя прямо в глаза, проговорила:

— Тазша-бала нашел золотой дом. А ты, как даупе- ри, хочешь его выжить. Но я колдунья, и берегись меня!

Она сказала это очень серьезно, и что-то в ее голосе поразило меня. Она никогда раньше не разговаривала со мной так.

— Это он тазша-бала? — спросил я.— Да он просто прогульщик...

— Султан,— она поглядела мне прямо в глаза.— Этот прогульщик — мой жених.

Я сразу замолчал и сник. Да не может быть! Вот это доигрался! Все упустил, ничего не заметил! Ай да па­рень! Да нет, это все розыгрыш, просто Хадиша хочет, чтобы я приревновал ее к Жаппасу, и я, взяв ее за руку, строго сказал:

— Нечего тебе здесь болтаться. Пойдем отсюда.

— А ну, отпусти,— жестко проговорил Жаппас, под­ходя.

Хадиша вырвала руку и отошла.

— Я люблю ее,— тихо проговорил Жаппас, надви

гаясь на меня,— Ясно?

— Ясно,— ответил я.— Чего уж тут неясного.,. Нет, все правда, все правда, все-все!    '

Вот и еще одна ушла от меня. Опять ты что-то сде­лал не так. Эх ты, недотепа! Я пробормотал что-то не­внятное и вышел.

Поздно вечером, когда закончилась программа по те­левизору, я услышал, как около нашего дома останови­лась автомашина. Потом раздался звонок. Я открыл дверь и увидел шофера Антона Ивановича. Лицо его было мокрое, и я подумал, что он плачет. Шофер молча протянул мне записку. «С палой очень плохо. Немедлен­но приезжай. Ольга».

Я выскочил из дома, даже забыв накинуть плащ. Тя­желый холодный дождь барабанил по ветровому стеклу. Я почему-то вдруг вспомнил тощего представителя гос­контроля.

Ольга сидела в гостиной, опустив голову, но не пла­кала. В комнате пахло камфорой и еще чем-то холодя­щим ноздри. Я молча сел рядом с ней и взял ее за плечи.

— Ты слыхал, что произошло? — спросила она и вздрогнула.

— Нет.

— У папы инфаркт... Пришел тот тощий из госкон­троля и сказал, что на заводе обнаружены приписки. Вот так...

— Я знаю о приписках,— сказал я.—Это моя дурная голова виновата...

Она вздохнула.

— Это Айдаргалиев виноват. Он подвел и себя, и те­бя, и папу. И зачем это ему надо было?

— А может быть, это все-таки не приписка? Ведь сталь-то наш цех дал! — горячо заговорил я.

— Нет, приписка! Сейчас объяснили все,— сказала она.— Есть строгий приказ совнархоза — все выработки после двенадцати часов ночи в конце года начисляются на следующий год. А он приписал их тебе! — Ольга усмехнулась.— Понимаешь, перевыполнение плана, пре­мия, слава, в его цехе выращены замечательные произ­водственники. Боже, как он мне противен! — вдруг во­скликнула она и сжала кулачки.

Мы с Ольгой дежурили у постели Антона Ивановича до утра. Через каждые полчаса из соседней комнаты,

где Ольга поставила ему раскладушку, приходил врач, на кухне расположилась сиделка.

Ольга тяжело молчала, уставившись в одну точку. Глаза были сухие, блестящие. Мне казалось, что она во­обще не видит сейчас никого и ничего. Вдруг она тихо сказала:

— Вчера Айдаргалиев намекнул папе, что он знал о приписках...

— Ложь! — вполголоса воскликнул я.— Никогда я не поверю, что Антон Иванович... Никогда!

Ольга взяла мою руку, поднесла ее к щеке и тихо сказала:

— Спасибо тебе, Султан!

Утром, невыспавшиеся, мы пошли на смену.

Над озером клубились черные грозовые тучи. Дождь перестал, но в воздухе резко пахло сыростью.

И настроение у меня было под стать хмурому утру. Но когда я вошел в цех, то почувствовал, что плохое на­строение улетучивается. Со мной всегда так бывает: стоит только начать работать, и я забываю обо всем. Цех для меня — как валидол для больного сердца Анто­на Ивановича.

Оглядываясь вокруг, я иду на свое рабочее место. Все здесь мне знакомо до последнего винтика. Вон вы­соко под потолком, отсюда кажется птицей в гнездышке, висит крановщица. Это Хадиша. Она машет мне рукой, и я тоже отвечаю ей. Потом она исчезает в кабине, и огромный ковш с кипящей сталью плавно движется вдоль цеха.

По винтовой лестнице я поднимаюсь на сварочную площадку. Теперь передо мной, вытянувшись в ряд, как солдаты,'стоят мартеновские печи.

Подошли подручные — с виноватой улыбкой Жаппас, ухмыляющийся, наверное, опять с какой-нибудь ново­стью, Санька, молчаливый и сосредоточенный Есен, С блокнотом в руках поднялась на площадку Ольга.

— Ну, начинай!

— Ольга будет вести хронометраж! — сказал я.— Санька и Жаппас загружать печь! Есен управлять мульдой! У прибора — я. На-ча-ли!

Если говорить так, как пишут в газетах, то мирный бой за сталь шел беспрерывно восемь часов. Все полу­чалось как надо. Я метался от одной печи к другой. Кри

чал на Жаппаса, который и так из кожи лез, чтобы за­гладить свою вину, подбадривал Саньку, шутил с Есе- ном. Мы закончили горячий ремонт печи и успели выплавить сталь за смену — все это заняло меньше вре­мени, чем положено. Так мы выиграли драгоценные ми­нуты.

— Сорок пять минут уже в запасе! — закричала Оль­га, размахивая часами.

Когда подбежал Айдаргалиев; мы уже заканчивали разливку.

Яркое пламя озарило весь цех разноцветными бли­ками. Ослепительно белый ручей стали бежал по желобу и, разбрызгивая искры, разливался по ковшам.

Из всей работы я больше всего люблю момент раз­ливки. Словно мы разливаем по черным ковшам солнце и отсветы его озаряют наши лица.

Лейся, лейся, сталь—мой пот, моя кровь, мое сча­стье! Завтра ты вернешься в наши дома телевизорами и холодильниками, чайниками и кастрюлями.

Льется сталь — мой пот, моя кровь, мое счастье! Завтра она повезет нас в Москву на «Ил-18».

Льется сталь — мой пот, моя кровь, мое счастье! Завтра она будет беречь мой покой континентальной ра­кетой, полетит спутником, понесет на себе к Луне че­ловека.

Айдаргалиев раскрыл широко объятия и хотел меня поцеловать, но я нагнулся и поднял кочергу. Тогда на­чальник цеха поцеловал ничего не ожидавшего Саньку. И Санька вытер место поцелуя черным от сажи рукавом брезентовой робы. А Айдаргалиев смеялся и говорил:

— Мы спасены, ребята! Мы теперь им всем докажем!

Наш рекорд привел многих в недоумение. Над нами перестали подсмеиваться, приходили к нам в цех и смот­рели на нашу работу. В таких случаях Санька говорил:

— Пожалуйста, учитесь. Мы с дорогой душой. У нас секретов нет, мы же не капиталисты какие-нибудь...

В воскресенье вечером меня позвал к себе Антон Иванович. Я надел новый костюм, темно-синий, модный, белую рубашку, нейлоновый галстук и пошел к дирек­тору.

Старик мой лежал на спине, и я бы не сказал-, что вид у него был жалкий. Даже наоборот. Он смотрел ве­село и чуть насмешливо.

— Ну, спасибо тебе, парень,— негромко сказал он.— Я знал, что ты умеешь дорожить честью!

Антон Иванович прикрыл глаза и вздохнул.

— Да вы не волнуйтесь,— сказал я.

— Нет, нет... Я думаю, что человек всегда так — что посеет, то и пожнет. Я не считаю себя хорошим садовни­ком. Я простой труженик, но мне приятно сознавать, что вот такие парни, как ты, работают на нашем заводе...

— Антон Иванович, может быть, поговорим потом, а то Ольга ругаться будет...

— Нет,— твердо сказал Антон Иванович.— Давай поговорим... Я в жизни сделал две ошибки. Первая моя ошибка — Ольга. Ты знаешь, что она мне не родная дочь?

И тут я вдруг, и сам не знаю как и почему, понял все. Так вот что значит тот разговор, пронеслось у меня в голове. Его намеки. Его появление у кровати больного: вот что все это значит.

— Хисаныч? — спросил я.

Раскрылась дверь, и вошла Ольга. За ней, ступая на цыпочках, появился Айдаргалиев. Он остановился в но­гах и, улыбнувшись, слегка поклонился.

— Вот этот приятный молодой человек — моя вторая ошибка! — нахмурился Антон Иванович.— Я делал на него ставку. Думал, что он заменит меня, а он...

Антон Иванович закрыл глаза и болезненно смор­щился. Ольга махнула нам рукой на дверь, и мы вышли.

Айдаргалиев, белый, заложив руки за спину, вышаги­вал из угла в угол. Он, наверное, хотел дождаться Ольгу и поговорить с ней. Мне теперь это было не страшно, Я кивнул ему и вышел на улицу.

Стоял теплый вечер. С озера на город наплывал ту­ман. Я пришел домой и застал Хисаныча. Он сидел на кушетке, зажав сигарету в руках, курил. Мама возилась на кухне.

— Вы что, меня ждете? — насмешливо спросил я.

— Тебя,— ласково ответил Хисаныч.— Есть разго­вор! Слушай, джигит, не сегодня-завтра директор отпра­вится в лучший мир. Ольга останется одна. А я тебе давно хотел сказать, что Ольга — это...

Тут я спокойно взял его за шиворот, слегка припод­нял и тряхнул. Потом вынес на лестницу, поставил на  ступеньки и «ласково» сказал:

— Если ты, черт, шайтан, мухомор, не исчезнешь из нашего города, пеняй тогда на себя! Слышишь? А сей­час— бегом...— и я слегка шлепнул его ладонью по спине. Хисаныч вздрогнул, ожидая удара, потом скатил­ся с лестницы.

Стало совсем темно, но звезд в туманном небе не бы­ло видно. Только у горизонта дрожала яркая белая точ­ка. Она одна пробивала завесу тумана. «Что это за звез­да? — никак не мог вспомнить я и вдруг засмеялся.— Это же зажгли электрическую звездочку на моей домне! Так вот что это была за звезда, самая яркая, самая светлая, путеводная звезда моей жизни...»

Что-то медленно опускалось мимо моего лица на землю. Я подставил ладонь и поймал лист тополя. Он был уже сухой и желтый.

«Вот и еще лето прошло,— подумал я.— Вот и еще на одно лето я стал старше».