Страница - 64

4

Нельзя сказать, что наш завод занимает такое уж заметное место во всей республиканской системе чер­ной металлургии. Хотя я его и очень люблю, но только в детстве он мне казался самым большим заводом в мире. Теперь я знаю, что это средней величины пред­приятие, таких в нашей стране много. Если его сравнить с домнами, построенными в нашем городе в последние годы, то это как рыбачий баркас рядом с межконтинен­тальным лайнером.

И все-таки я не только люблю свой завод, но и гор­жусь им. Во многих знаменитых стройках есть и моя доля труда. Ведь сталь, сваренная моими руками, идет на арматурные приспособления, которые отливают в на­шем прокатном цехе.

Я в общем-то еще очень молодой парень и, может, не совсем верно понимаю положение вещей, но мне ка­жется, что отличная работа зависит от того, что ди­ректор наш руководит не один год. Не верю я, что дело пойдет там, где директора меняются как перчатки. Я по­думал, что больное сердце Антона Ивановича — плохой показатель для нашего завода. Уже кое-кто начал го­ворить, что директор скоро уйдет на пенсию, а на его место пришлют нового, молодого и здорового. Может быть, даже директором будет Айдаргалиев.

У меня сразу испортилось настроение, А когда у ме­ня плохое настроение, в голову приходят всякие ненуж­ные мысли.

В кабинет директора меня не пустили. Когда я спро­сил секретаршу, в чем дело, она ответила, что у него комиссия из совнархоза.

Во дворе я встретил Олю. Она торопилась к отцу, и мы даже не успели перекинуться парой слов. Я только посмотрел, как она торопливо идет по заводскому дво­ру в синем халатике и ветер треплет ее белокурые во­лосы, выбившиеся из-под косынки.

Всю смену я себя чувствовал неспокойно. Почему комиссия появилась у нас неожиданно? Раньше тоже приезжали ревизоры. Но то была понятная и привыч­ная ежегодная проверка. А тут неожиданно, внезапно, как будто старались поймать на месте преступления. Не очень-то, наверное, приятно Антону Ивановичу. Ведь он же здесь не случайный человек. Старик, наверное, силь­но расстроился. После стольких лет работы — недове­рие. Это кого хочешь расстроит.

Я не ошибся. Потом мне Оля рассказывала, что Ан­тон Иванович звонил секретарю горкома:

— Завод—мой дом, моя жизнь, моя кровь,— ска­зал он.— На заводе я живу. И. вдруг меня проверяют, как последнего вора. Прикатили внезапно. Это очень тяжело и оскорбительно!

Секретарь успокаивал его и сказал, что были сигна­лы о приписках, а раз такой сигнал есть, значит, сов­нархоз обязан его проверить.

После разговора с секретарем Антону Ивановичу внезапно стало плохо. Оля отвезла его домой, и всю дорогу Антон Иванович молчал и только гладил сердце.

Я чувствовал, что мимо меня совнархозовская ко­миссия тоже не пройдет. И не ошибся. На второй день мне передали, что вызывают для беседы.

— Ну, что ж,— спокойно сказал я.— Побеседуем...

Комиссия сделала своей штаб-квартирой кабинет секретаря парткома на втором этаже. Это была боль­шая комната, в которой стояло два стола, накрытых красным сукном. На стене висел портрет Ленина. На .переднем столе лежали кипы подшивок различных га­зет, валялись в беспорядке зачитанные журналы. Худой человек с оттопыренными ушами перелистывал нашу городскую газету. Когда я вошел, он поднял голову, и я

узнал Хисаныча. Он отвел глаза и поздоровался очень ласково и даже заискивающе.

— Вас тоже комиссия вызвала? — спросил я.

— Да нет, нет... Я зашел случайно. Одну статейку ищу. Советы врача. Понимаешь, печень...

— Понимаю,— сказал я.— Печень — это скучно.

За столом секретаря сидел человек среднего роста, плотный и в очках с модной роговой оправой. Она не шла к его маленькому румяному лицу. Второй, высокий и худой, стоял у окна, курил и слегка барабанил по стеклу. Не люблю людей, которые барабанят пальцами по стеклу. От его мелкой дроби мне стало скучно.

— Товарищ Омаров? — спросил сидящий за сто­лом.— Пожалуйста, садитесь.

Подошел второй и сел рядом с очкастым. Он сразу же начал барабанить по доске стола. Лицо у него бы­ло молодое, но смотрел он на меня зло и недоброже­лательно.

— Кажется, о вас писали в газетах? — добродуш­ным голосом начал мужчина в очках.— Писали, что вы новатор, передовик.                                                           •

Я кивнул.

— Вы дали 180 процентов за смену,— скривив губы, сказал тощий парень.

Мне почему-то все время хотелось спросить, игра­ет ли он в волейбол. С таким ростом можно было стать отличным нападающим. Но я ничего не спросил, а толь­ко ответил, что да, действительно, был такой случай.

— Это правда? — резко спросил тощий, и я пред­ставил себе, как он гасит мяч. Неплохо бы, наверное, получилось. .

— Если писали в газете, выходит, что правда,— от­резал я.

— Да вы не волнуйтесь,— ласково сказал мужчина в очках и улыбнулся.— Мы верим, что вы хороший ста­левар. Просто нам надо узнать, как вы добились такого высокого результата.

— А вы приходите в цех, покажу,— улыбнулся я ему в ответ.

— Вот как? — опять усмехнулся тощий,— А хотите напрямик? Мы знаем, что вы никогда не давали 180 про­центов. Это вам приписали. И мы хотим услышать от вас честное признание до проверки документов.

— Нет, вы проверяйте,— сказал я. В моей голове молниями метались мысли. Я лихорадочно думал, как мне поступить. Сказать, что да, действительно я никако­го подвига не совершал, значит поставить под удар Ан­тона Ивановича. Но скрывать было уже нечего,— Вы проверяйте, пожалуйста,— повторил я.

Наступило молчание.

— Да,— сказал я.— Да! Рекорд я дал с помощью товарищей.

— Что значит «с помощью?» Как это? — обрадовал­ся тощий.— Значит, вам приписали чужие цифры?

— Приписки не было! Была товарищеская взаимо­выручка!— опять отрезал я.

— Ну, и во имя чего же выручали вас товарищи? — забарабанил пальцами по столу лысый.

«Рано барабанишь,         барабанщик»,— подумал и сказал:

— Об этом нетрудно догадаться.

— Чтобы на хорошем примере подтянуть отстающих и поднять производительность труда,— не то осуждая, не то защищая меня, проговорил очкастый. Он почер­кал. что-то у себя в блокноте и, сняв очки, взглянул на меня неожиданно добрыми, теплыми глазами и сказал:

— Вы можете идти, мы разберемся сами.

Я молча поднялся и пошел к двери. Хватит устраи­вать тут суд надо мной. Я сказал все, как было, и их дело поверить мне или нет, но я никогда не был подсу­димым и не буду им. У двери меня догнал очкастый. Он осторожно и доброжелательно взял меня за локоть и негромко сказал:

— Вы, товарищ Омаров, зря кипятитесь. Наш долг... — Ну и выполняйте его, если это долг,— прогово­рил я и вышел из кабинета.

На улице было жарко. Деревья застыли, как часо­вые. Закрылись чашечки цветов. В воздухе стояло такое спокойствие, что мне подумалось: все, что только что происходило в парткабинете, плохой сон. Я резко по­вернулся и пошел к особняку директора. Мне надо было посоветоваться с Ольгой.

Асфальт проминался под моими каблуками. Я так задумался, что и не заметил, как перешел на солнеч­ную сторону улицы. Здесь почти никого не было. Все старались спрятаться в тень. Я не мог поверить, что члены комиссии серьезно думают, будто бы Антон Иванович приказал приписать мне лишние тонны стали. Просто весь цех мне тогда помогал.

В этом, наверное, и заключается вся ошибка. Не на­до было мою бригаду ставить в исключительные усло­вия. Сейчас я это уже понимал очень ясно.

Небольшой белый домик, в котором жил Антон Ива­нович, все в городе звали «особняк». Неизвестно, кто и когда дал ему такое название, хотя сам домик, окру­женный крошечным палисадником, меньше всего похо­дил на особняк. Сколько я помнил себя, стоит этот дом и, странное дело, совсем не меняется. Как будто в этом переулке остановилось время. И только тополя, за ко­торыми сейчас прячется домик вместе с крышей, гово­рят, что время все-таки идет. Эти тополя лет десять на­зад посадили мы с Ольгой.

С непонятной радостью я толкнул легкую калитку. Прошел по выложенной белыми камнями дорожке (то­же наша работа!) через садик и вошел в настежь рас­пахнутую дверь.

На секунду задержался у большого зеркала, чтобы взглянуть на себя, и в это время услышал приглушен­ный разговор в комнате Антона Ивановича. Сначала кто-то бубнил неразборчиво и торопливо. Потом раз­дался сердитый голос Антона Ивановича:

— Уходите! Никакой иной должности я вам не дам!

Послышались шаги, и кто-то приоткрыл дверь. По­том остановился, и я услышал:

— Вы же умный человек, а так глупите. Потерять дочь легко, а вот потом найти...

Я узнал голос Хисаныча и вздрогнул. Первым моим движением было уйти, но я остался.

— Она никогда не уйдет от меня,— проговорил Ан­тон Иванович.

— И простит вам, что вы ее всю жизнь обманывали!

«О чем это он?» — подумал я и резко толкнул дверь. Первым, кого я увидел, был Антон Иванович. Он ле­жал, откинувшись на подушке, и на его бледном, даже на белой материи, лице, казалось, живут только одни глаза. Может быть, мне почудилось, но я увидел в них слезы. Антон Иванович улыбнулся мне и закрыл ли­цо рукой.

Повернув голову, я увидел Хисаныча, отступившего от кровати. Я усмехнулся и отошел от двери. Он что-то хотел сказать, но только кашлянул и, сгорбившись, шмыгнул мимо меня. Я почувствовал запах водочного перегара.

Антон Иванович махнул мне рукой, чтобы я подо­шел ближе. .

— Что-то худо мне, брат,— прошептал он, и я ис­пугался, увидев, какие серые у него губы.

— Сегодня второй раз, совсем расклеился,— он по­пытался улыбнуться.

Я взял с тумбочки пузырек, достал из коробочки ку­сочек сахару и накапал валидола. Антон Иванович чуть заметно кивнул мне. Я сел и, стараясь говорить спокой­но, сказал:

— А вы бы, Антон Иванович, махнули бы на юг.

— Хотел я... да видишь, что тут происходит.

Минут через десять Антон Иванович почувствовал се­бя лучше. Он лег на подушке повыше и стал расспра­шивать меня про комиссию.

— Ну, что ж, комиссия есть комиссия,— сказал я.— В основном ищут приписки, очковтирательство.

Антон Иванович слабо улыбнулся.

— Не там они ищут,— он помолчал, потом доба­вил:— Ты же не отрицал, что тебе помогали?

— Нет.

— И Стаханову помогали, и Мамаю. Это же принято было.

 Мне очень хотелсоь сказать, что именно было, и я бы сказал, но Антон Иванович опять устало прикрыл глаза, и я промолчал.

— Интересно, кому же надо тут мутить воду? — за­думчиво спросил он.

Вдруг мне что-то пришло в голову, и я спросил:

— Не тот ли, который только сейчас ушел? — на­мекнул я.

— Нет,— голос Антона Ивановича неожиданно ок­реп.— Он мелкая сошка. Его просто могут подобрать и использовать другие.                                                    .

«Тогда Айдаргалиев,— подумал я, но вслух не ска­зал.— А вообще-то почему бы и не Айдаргалиев? Чтобы скорее освободилось директорское кресло, решил под­толкнуть старика».

По ступенькам дробно застучали каблуки. Антон Иванович улыбнулся и сказал:

— Ольгунька бежит с завода...

В комнате сразу все изменилось, как будто зажгли огромную электрическую лампу. За одну минуту Ольга успела подложить Антону Ивановичу еще одну подуш­ку, убрать с его тумбочки газеты и сказать, что читать ему не надо, а попозже она сама почитает, принести бу­кет цветов и поставить их в большую хрустальную вазу и убежать в кухню.

Когда она ушла, мы еще немного поговорили с Ан­тоном Ивановичем, а потом он закрыл глаза, и я тихо­нечко вышел.

Но на кухне от меня проку было мало. Я только ме­шал.

Наконец Ольге надоела моя «помощь», и она, засме­явшись, сказала:

— Плохой из тебя муж получится.

— Еще подучусь,— сказал я.— Мне не переучивать­ся, как некоторым...    .

Ольга замахнулась на меня поварешкой, но в это время в дверь постучали.

Вошли трое: главный инженер, высокий тучный че­ловек, которого на заводе никто не замечал, Айдарга- лиев и какой-то незнакомый человек из области. Они во что бы то ни стало хотели пройти к Антону Ивано­вичу. Им надо было решить вопрос с поставками. Ольга вежливо, но твердо отбила все их атаки.

— Никаких поставок, никаких заводов,— сурово сказала она.— У него и так два раза сегодня был при­ступ. Сами решайте все.

Главный инженер и представитель из области ушли, но Айдаргалиев остался. Он со смущенной улыбкой по­просил:

— Можно, я посижу с вами, а то что-то скучно од­ному в пустой квартире.

Мы не включали электричество, и в комнате стояла голубая полутьма. Айдаргалиев шепотом начал расска­зывать, как он сегодня отбивался от нападок совнархо­зовской комиссии.

— Ну и выжиги там,— усмехнулся он.— Особенно маленький в очках. Смотрит на тебя как на преступни­ка. Но не на того напали! Я им...

Что-что, а говорить Айдаргалиев умел. Особенно ес­ли речь шла о его собственных заслугах. Дескать, и трудно, и сложно, но не придавайте этому большого значения, для меня и это чепуха!

— Бывают случаи,— рассказывал он,— когда напа­дают из-за угла. Да еще на одного несколько человек. Накинут мешок и завяжут тесным узлом. Попробуй ос­вободись! Точно в таком положении оказался сегодня я сам... Я один, их трое. И у всех вот такие портфели с бумажками...

— И как вы отговорились? — спросила Ольга.

Мне вдруг показалось, что она очень устала сегод­ня. Мне захотелось подойти к ней, обнять ее за плечи и тихонько встряхнуть. Я так замечтался, что не услы­шал сначала, что ей ответил Айдаргалиев. До меня дошли только последние слова:

— Да не сомневайтесь вы, Ольга Антоновна!

Еще раньше, с год назад, я понял, что главное для моего начальника — собственное «я». И когда он начи­нал выпячивать его, я не удивлялся, но сегодня Айдар­галиев старался особенно. Он наверняка рассчитывал, что Ольга передаст весь разговор отцу, и Антон Ивано­вич узнает, как Айдаргалиев отстаивал честь завода.

— Но все-таки, Айдаргалиев, а как вы им доказали, что на заводе все благополучно? — настойчиво повтори­ла Ольга голосом сухим и бесцветным. Она умела так говорить, как будто царапала иглой по стеклу.

Айдаргалиев отошел к окну. Закурил. Осветился огоньком папироски. И наконец решился.

— Да в общем-то очень просто,— вздохнул он.— Я сказал, что рекорд был, но его не стало. Товарищ рекордсмен зазнался. Не сумел удержаться на завое­ванной высоте...

— Значит, все шишки на бедного Макара? — Ольга повернула лицо в мою сторону.

— А что было делать? — Айдаргалиев развел рука­ми.— Сам виноват. Мы ему создали условия. Помогали, а он плюнул на все и топчется на месте. Но комиссия, комиссия, создатель, там один такой очкарик сидел, что, ей-богу, Ольга Антоновна, мне захотелось заехать ему по очкам.

— Ну и съездил бы,— сказал я сердито.— В жизни  ведь не съездишь.

И я отвернулся от Айдаргалиева и стал смотреть на Ольгу. Она улыбнулась мне и хотела что-то сказать, но в это время Айдаргалиев опустился с ней рядом на табу­ретку. Она стояла, он сидел; положил ногу на ногу и, слегка покачиваясь, иронически смотрел на меня, потом проговорил:

— Ольга Антоновна, я хотел поговорить с вами на­едине.

— Мешаю, значит? — спросил я и пошел к двери.

— Ольгунька! — вдруг услышали мы слабый голос Антона Ивановича из другой комнаты.— Ты меня сегод­ня кормить собираешься? Или голодом решила замо­рить?

Ольга встала и ушла в комнату отца. Через минуту она вышла оттуда и сказала Айдаргалиеву:

— Вам он велел подождать.

Все время, пока Антон Иванович ужинал, Айдарга­лиев сидел как на иголках. Он несколько раз подходил к окну и смотрел в ночь. Потом ходил из угла в угол по ковру, сцепив пальцы за спиной. Наконец Ольга вынес­ла поднос с чайником и кивнула ему.

Айдаргалиев выпрямился, пригладил волосы и лег­кой походкой пошел в комнату больного. Мы с Ольгой молча смотрели ему вслед, потом посмотрели друг на друга и засмеялись.

— Я знаю, что ты думал,— сказала Ольга.— Ты ду­мал: «Какой артист!»

— А я знаю, что ты думала,— сказал я,— Ты дума­ла: «Какой интересный».

Ольга замотала головой и покраснела.

Мне вдруг вспомнился один случай, Я и старый ста­левар Жакан, который сейчас уже на пенсии, сидели в кабинете Айдаргалиева. Он уламывал меня, чтобы я по­вторил свой рекорд. Наш разговор перебил звонок дирек­тора. Айдаргалиев моментально преобразился, залебе­зил, заюлил, завертелся, голос его стал сердечным, как будто только что не звенел в нем металл. Поговорили, сразу же куда-то побежал. Аксакал Жакан насмешливо посмотрел ему вслед и сказал:

— Этот далеко пойдет, если вовремя не остановят...

«И все-таки Айдаргалиев очень красивый»,— с зави­стью подумал я, когда он вошел в комнату больного, и сказал:

— Если бы я был девушкой, то наверняка влюбился бы в него.

Ольга вдруг засмеялась, схватила меня за волосы и растрепала их. Осторожно, чтобы она не заметила, я по­целовал край ее платья. Она, наверное, догадалась, что я сделал, и прижала мою голову к своей груди. Честное слово, я не знаю, сколько прошло времени с того момен­та, но мне показалось очень долго, потом Ольга вдруг резко встала и точно так же, как перед этим Айдарга- лиев, несколько раз прошла по комнате.

— Ты знаешь, Султан, кого я недавно видела? Твою Хадишу. Гордая она. Прошла, даже глазом не повела в мою сторону.

— Почему она моя? — воскликнул я чрезмерно го­рячо.

Ольга ничего не ответила, только усмехнулась, а мне стало стыдно, что я ответил как мальчишка, но делать было нечего, я нахмурился и отвернулся.

Из комнаты, задом, на цыпочках, вышел Айдаргалиев и помотал нам головой:

— Очень плох,— сказал он.— Все его раздражает. Я пошел.

— Постойте, я открою вам дверь,— сказала Ольга и прошла за ним.

А мне вдруг стало почему-то очень, очень грустно.