Страница - 10

5

На следующий же день после известия о свержении царя Саха отправился в Коратюбе к отцу. Он был вне себя от радости и ехал в приподнятом настроении. Но отца там не застал. Оказывается, Жунус все же отпра­вился к Агзаму, имаму мечети Ходжи-Ахмед Яссави. Он уехал как только узнал о падении престола, и понял, что сыну и Токашу теперь не грозит опасность. Ближайшие соратники отговаривали Жунуса, ио он не послушал их.

Поведение Жунуса было непонятным, странным. Саха сначала возмутился. Потом глубоко задумался: что-то случилось с отцом. Зачем ему понадобился имам Агзам?

Саха решил дождаться отца.

В Коратюбе была пешера со множеством разветвле­ний. В пещере — полумрак; у входа стоят часовые.

В честь приезда Сахи джигиты-повстанцы сварили бесбармак. Всю ночь напролет шла оживленная беседа. Повстанцев интересовало многое.

— Царя нет, что же дальше, кто будет править наро­дом? — спрашивал джигит из аула Акши, Чемолганской волости.

— Не иначе, как атаман и Джайнаковы, — ответил недовольно другой джигит с большой родинкой на щеке.

— В таком случае, разве можем мы вернуться в свои аулы и жить спокойно?

— Все остается по-прежнему, так что ли?

— Выходит, народу еще долго терпеть кровопийц?

Не на все эти вопросы Саха мог дать вразумительные ответы, но кое-что знал твердо. Разве Джайнаков и ему подобные будут защищать и отстаивать интересы трудо­вого народа? Если бы во главе правительства стали пре­данные сыны народа, такие, как Токаш, то было бы дру­гое дело.

И все же повстанцам надо вернуться в свои аулы, вос­становить разоренные царскими палачами родные гнез­да. Ведь ничто не вечно под луной: возможно, настанет день, когда и атаману некуда будет деваться от суда на­рода.

Что происходит сейчас в центральных и больших го­родах России, Саха, не знал, — он поспешно выехал из города, чтобы повидаться с отцом...

Но Саха так и не дождался отца. Он прожил у пов­станцев три дня, потом уехал к матери в Кастек, а оттуда вернулся в город. Здесь он узнал, что Бокин поехал к себе в аул на Чемолган. Тогда Саха направился к Юрье­ву, во его тоже не застал дома. Все друзья куда-то исчез­ли. Чтобы собраться с мыслями, Саха остался побродить в парке.

Стоял один из теплых весенних дней, а в парке было прохладно. Саха сел на скамейку под раскидистым кара- гачом. Прилетели два голубя пепельного цвета и, трепе­ща крыльями, смело опустились на землю возле самой скамейки. Голубь с хохолком, должно быть самец, сделав несколько шагов вперевалку, принялся ковырять клювом землю. Саха с тихой улыбкой, не двигаясь, стал наблю­дать. Самец копошился в земле долго, неотступно, будто

натолкнулся на клад. Вот он откопал что-то; подошла самка, он положил ей в рот свою находку, затем распра­вив крылья, начал ворковать и кружиться вокруг нее.

Саха не сводил глаз. Любовь!.. Сердце его сжалось от тоски. Он вспомнил Глафиру. Давно он не виделся с ней. Где она сейчас?

Эх, мечты, мечты! Разве от избалованной дочки ата­мана можно ожидать серьезного чувства! Непостоянная, взбалмошная девчонка! И все же Саха не может забыть ее. Часто видится ему лицо Глафиры, ковыльного цвета волосы, тонкая фигура.

Судя по тому, как горячо хотела она спасти Саху и его друзей, она не согласна с бесчеловечной жестоко­стью атамана. Но можно ли верить ей? О себе Глафира открыто не говорила, но случай в домике Юрьева гово­рит яснее слов. Если бы не она, то сидеть бы ему снова в тюрьме.

С того вечера Саха не видел Глафиру. На следующий день город облетела весть о революции, народ праздно­вал свободу. Перед отъездом в горы Саха ходил к дому атамана. Ставни были закрыты наглухо, двери заперты. Возможно, атаман бежал, захватив дочь. Но куда он мог уехать от своих казаков?

Саха поднялся со скамейки, хотя не знал, куда идти, что делать. Здесь, в парке, однажды он встретил Глафи­ру и, кажется, не поздоровался с ней. Было стыдно. Березовский шедший рядом, узнав, что это Глафира Малы­шева, как-то неожиданно растерялся, долго смотрел на нее и потом сказал: «Очень похожа на мать». Саха стал припоминать подробности этой короткой встречи. Ему по­казались, что Глафире хотелось поговорить, она поздоро­валась приветливо, а Саха что-то буркнул в ответ. Как это глупо, невежливо!

Саха подумал и решил сходить к Березовскому. В это время кто-то прошел мимо быстрыми шагами. Саха вздрогнул: неужели Глафира? Светлые волосы, стреми­тельная походка... Кажется, она.

Саха хотел было окликнуть, но сдержался: а вдруг не она! Саха последовал за девушкой. Она пересекла парк, прошла перед зданием гимназии. Если на том квар­тале свернет влево, то это Глафира: там дом Малышева. Девушка повернула налево. Саха ускорил шаг, догнал, кашлянул. Она мгновенно оглянулась.

 

— Саха! — с улыбкой произнесла Глафира.— Ты с неба свалился или из-под земли появился?

— Я сошел с гор! — ответил Саха.

Глафира, кажется, похудела, лицо бледное. Но это было первое впечатление Сахи. Видно, что Глафира рада встрече, она улыбалась, и лицо засветилось румянцем.

— Глаша, какие новости? Никого из знакомых и дру­зей!.. Сидел в парке и думал... Вдруг мимо прошла ты, но меня не заметила...

— Почему же ты молчал? — удивилась девушка.

Саха покраснел. Конечно, не мог же он ответить: «Со­мневался — не разошлись ли наши пути...»

— Я сначала не узнал...

— Вот как! Не верю. Идемте к нам!

Саха топтался на месте. Встречи с атаманом не хоте­лось.

Глафира поняла его и рассмеялась.

— Видно, долго будешь помнить атамана. Не бойся, идем!

Она поднялась по ступенькам парадного крыльца, до­стала из сумочки ключ, открыла дверь.

Усадив Саху в гостиной, Глафира начала подробно рассказывать о своих переживаниях, начиная с того вече­ра, когда они расстались. Дома она сразу же легла в пос­тель. Потом появился отец, он метал громы и молнии, еще в коридоре был слышен его голос:

— Позор, отступничество от родных!..

Глафира, конечно, поняла, что речь идет о ней. Веро­ятно, отец в ярости и не подумал, что дочь может быть дома. Он так и не заглянул в ее комнату.

Объясняться пришлось на следующий день. Глафира за ночь кое-что придумала и сказала так: она бродила в парке Рафикова и встретилась с Сахой; вдвоем они зашли в дом садовника за яблоками. Поверил этому отец или нет, но свой разговор закончил строгим приказом: не встречаться больше с Сахой.

После неудавшегося суда над Токашем отец, забрав с собой Глафиру, переехал в Каскелен. Сейчас пн там. Революция сбила ему спесь: в первые дни он совсем было пал духом, ничего не ел, лежал, не поднимая головы. По­том приехал из города Загоруля, отец после разговора с ним воспрянул...

Глафира находилась там под домашним арестом. Отец не разрешал никуда отлучаться. В город она приехала по его поручению. Надо навести порядок в доме...

Саха спросил прямо:

— Глаша, ты с нами или с отцом?

Лицо девушки опять стало бледным, худым. Она дол­го молчала.

— Видишь ли, Саха, на это не легко ответить. Вам показался мой поступок неожиданным... Только Березов­ский, кажется, понял... Я не хочу, чтобы лилась кровь, чтобы невинных сажали в тюрьмы, особенно если это ка­сается близких мне людей. Я таким пойду на помощь, не раздумывая...

— Березовский говорил, что ты лицом очень похожа на мать. Он думает, что ты ничем не можешь быть похо­жа на отца — это его слова,—осторожно напомнил Саха.

Глафира обиделась:

— Я отца не люблю и, не скрывая, говорю ему, что осуждаю его действия. Чем же я могу быть похожа?

— Не сердись, Глаша,— Саха протянул обе руки,— Давай вместе пойдем...

Тихо скрипнула дверь. Саха и Глафира обернулись. В дверях стоял Загоруля.

— Так, так, так...— улыбался он.— Извините, если я помешал. Но я должен, Глафира Андреевна...

— Шпион! — выкрикнула с презрением девушка. — Ты следовал за мной из Каскелена? Убирайся вон! Как вы надоели!..

— К сожалению...— Загоруля развел руками.— Я должен остаться,— таков приказ вашего отца.

8

Пара вороных рысью вынесла бричку на гребень гор­ки. Сидящий на козлах молодой русский парень, с боль­шим красным родимым пятном на лице, натягивая вож­жи обеими руками, насилу остановил лошадей. Токаш спрыгнул на землю. Он указал матери рукой куда-то вдаль.

— Вон там, в лошине «Бозой» течет паша река Че- молган.

Старуха, загородясь рукой от солнца, пристально всматривалась в движущиеся волны миража на горизон­те. Увидела там речку или нет, но кивнула головой.

Охваченные миражем зимовки вокруг долины видне­лись отчетливо, казалось, они стоят очень близко. Обго­релые деревья, скотные дворы без крыш, пустующие ло­ма — все это последствия недавнего восстания. Поодаль от зимовок, в редкой березовой роще, виднелся большой дом с крышей. Он качался в волнах миража, то поднима­ясь, то опускаясь. Это была летовка управителя Сугур- бая, аул богача Кардена.

Широкая долина зеленела, струила аромат, она меня­ла оттенки, как зеленый бархат, когда по нему проводят рукой. Два года назад в этой долине располагалось на летовку множество аулов, паслись несметные стада и та­буны. Теперь она опустела.

— Жаль тебя, бедный, обездоленный народ! — про­слезилась Акбалтыр.

Расстроился и Токаш. Вспомнилась Айгуль... Он вско­чил в бричку.

— Погоняй! — сказал он кучеру.

На версту впереди верхом ехал Курышпай. Вспы­хивала под копытами желтая пыль, тянулась ввысь. А мысль Токаша, опередив Курышпая, добралась уже до аула...

Река возле аула Акчи разветвляется на два русла, за­тем снова сливается, образуя остров. В детстве Токаш, засучив штанишки, переходил речку вброд, пробирался на остров, поросший высокой травой. Там ловил не умею­щих летать и путающихся в густых зарослях солодки, ле­беды и полыни утят. Связав им ножки бечевкой, прино­сил домой в аул и потом усердно ухаживал за ними — поил, кормил. Даже тогда, когда он начал пасти ягнят у богача Кардена и с детством надо было прощаться, им овладевало непреодолимое желание пробраться на этот остров. Токаш оставлял ягнят и предпринимал любимое путешествие. Ягнята в это время самовольно припуска­лись к своим маткам, и Токашу крепко доставалось от хозяина...

Недалеко от этого острова Токаш в первый раз встре­тился с Айгуль.

Куда теперь унесли ее волны жизни?..

Иван, как ни старался, не смог догнать Курышпая. Курышпай раньше их прискакал в аул и сообщил, кто за ним едет.

Аул уже приобрел жилой вид. На левом берегу реки

стояли землянки жатаков. Правда, изредка попадались пустые глазницы окон, зияли дверные проемы и чернели обгорелые деревья—следы бедствия.

На правом берегу стояли юрты. Над ними вился си­вый дымок, там лаяли собаки, играли дети — вот карти­на родного аула, который давно не видел Токаш.

Завидев бричку, дети с криками пустились к ней впе­регонки. Группами показались девушки и молодухи аула, В прохладной тени поднялись старцы и, опираясь на пал­ки, медленным шагом направились к перекрестку дороги. Увидел все это Токаш, и сердце у него встрепенулось.

Да, вот это и есть родной аул!

Для встречи Токаша собрались все от мала до вели­ка. Невозможно было разместить всех в закоптелой юрте Акбалтыр. Пришлось для молодежи и детворы разост­лать под кустом возле юрты кошму и домотканный ковер.

В родное гнездо вернулся воскресший сын народа, гордость аула. Қ приезду Токаша тут готовились. Когда кончились традиционные приветствия и все почетные старцы расселись, началось угощение: сперва стали пот­чевать кумысом, принесенным из соседних юрт в больших деревянных чашах; потом приступили к чаепитию. В боль­ших котлах варилась жирная баранина.

После чая Курышпай взял домбру, и после каждой песни раздавался дружный возглас одобрения "Ау-ой!"

А Токаш смотрел на лица аулчан и думал, думал. Как изменились, постарели все! Было много сверстников, а теперь никого нет. Где они: скитаются ли на чужбине, или навсегда распрощались с этим миром?

После свирепой бури остается поредевший лес. Вот они — уцелевшие после неистовой бури, пронесшейся вчера над аулом, — старцы и джигиты. Они встретили То­каша с чистым сердцем, с распростертыми объятиями. Тяжело им, но сейчас никто не хмурился и ни единым словом не обмолвился о наболевшем. Не хотят омрачать радостную встречу. Видимо, не иссякли силы души. Да, на них можно надеяться — поддержат, выручат, пожер­твуют жизнью. А раз так, значит уважают, любят. А по­чему?

На этот вопрос Токаш сам себе не мог ответить. Чем он заслужил такую любовь народа?

Подали на деревянных казахских блюдах только что сваренное и все еще отдающее паром свежее мясо. После обеда те, что помоложе, затеяли было состязания по ка­захской борьбе. Но это мало кого увлекло — тяжесть на сердце давала себя чувствовать. Будь здесь все джигиты, оттесненные в Китай, какое бы разгорелось торжество — пир на весь мир, конская скачка, кокпар!

Повеяло предвечерней прохладой. Народ стал расходить­ся по домам. Токаш, взяв с собой Курышпая, направился к речке.

С берега они увидели стоящего в воде кучера Ивана Покудина, он плескался, как ребенок, шлепал ладонями по воде, забавлялся сам с собой. Кони были стреножены и паслись.

— Токаш, для чего ты взял с собой этого русского Ивана? Неужели в городе не нашел ни одного казаха, годного в кучера? — спросил Курышпай, указывая под­бородком в сторону Покудина.

— Он мой друг.

— Друг? Как же это?

Токаш неожиданно повернулся к Курышпаю, чтобы застать врасплох и проверить — шутит он, как обычно, или спрашивает серьезно. По выражению лица Курышпая было видно, что спрашивает он всерьез.

Токаш ответил не сразу. Он взял Курышпая за руку, повел берегом речки к большому камню, сел и указал Курышпаю место возле себя. Потом пояснил:

— Надо тебе подробно рассказать — иначе не пой­мешь. Слушай.

Лет пять назад довелось мне быть очевидцем одного спорного дела. Урочище «Карой», где сейчас стоит заим­ка отамана Малышева, было исконным местожительст­вом одного аула жатаков, хозяев закоптелых юрт из рода Шапрашты. Атаман Малышев подстрекал Кардена пожа­ловаться губернатору на самовольный захват этими бед­няками его наследственной летовки Карой, он хотел вы­селить их и возвратить землю себе. Фольбаум распоря­дился переселить жатаков с Кароя, а землю зачислить в фонд государства. Так Малышев оставил Кардена в дураках и вместо земельного угодья показал ему кукиш. Жатаки были вынуждены, навьючив свои закоптелые юрты и весь домашний скарб на верблюдов и ишаков, перекочевать в «Сартаукум»... На суде по этому делу я должен был выступать в качестве переводчика со сторо­ны бедняков и хотел отстоять их интересы. Я предупре­дил богача Кардена, что Малышев поддерживал его с ко­рыстной целью. Эти мои слова подхалим Карден немед­ленно передал атаману.

Малышев вызвал меня один на один для беседы, вы­ложил сто, пятьдесят рублей и предупредил: «Если жить еще не надоело, то держи язык за зубами, веди се­бя тише воды, ниже травы, а то угодишь в Сибирь».

Не смог, конечно, я стерпеть такой наглости и, не ску­пясь на выражения, разнес атамана по косточкам, а под конец сказал: «Атаман, оказывается, вы мастер и брать взятки и давать их. Хорошо, посмотрим — кто из нас завтра будет краснеть перед народом!»

Вечером ко мне на квартиру пришел этот самый Иван. Я знал его и раньше: мы с ним не раз вместе выезжали в аул. Он был бледный, вызвал меня за дверь и сказал: «Будь осторожен! Атаман дал задание двум головорезам учинить над тобой расправу, чтобы ты завтра не смог явиться в суд, — я слышал своими ушами...»

В ту ночь я никуда ни на шаг из дому не отлучался. На следующий день собрался на работу пораньше. Перед выходом на улицу поглядел через щели ворот и вижу: на углу против квартиры стоят два человека. Замечаю, что они не собираются уходить, часто смотрят в мою сторо­ну — следят... Я перелез через забор сеседнего дома и пошел в суд другой улицей. Подошел к крыльцу, и в это время над моей головой просвистел увесистый ка­мень. Враг швырнул его издалека и не попал..

Токаш посмотрел в сторону Ивана: он уже вылез из воды и одевался. Положив руку на плечо Курышпая, То­каш продолжал:

— Не только этот Иван — друг. Когда я был в Пе­трограде, русские сделали для меня много добра. Деньги у меня кончились, есть было нечего. Город — не аул... О той жизни можно долго рассказывать •— это уж как-ни­будь после, в другой раз. Главное вот что: в таком боль­шом, многолюдном городе, где судьбу человека решают только деньги, меня поддержали, мне протянули дружес­кую руку. Это сделали русские рабочие. Они повели меня с собой на завод, дали в руки молоток, я забивал там

ящики с продукцией. Так я заработал деньги и на хлеб, и на обратный проезд. Дело, как видишь, дорогой Курыш- пай, не в том, казах или не казах...

Покудин, подойдя к ним, скрутил папироску. Зарево скрывшегося солнца золотом выстлало дно реки. Ветер уже стих. Кругом безмолвие, только изредка доносился со стороны аула шум и гам детворы. На небе стали за­жигаться звезды. Где-то неподалеку взлетел перепел,— вестник наступления ночи.

9

С восходом солнца люди из окрестных аулов двину­лись к юрте Токаша. С гор поодиночке возвращались джигиты — повстанцы. Они все еще сомневались в том, что царя действительно нет. Первым пришел к Токашу Қырбай, громадного роста джигит. Он рассказал, каков у них был план спасения Токаша, если бы суд состоялся. Они решили держать постоянно в засаде в разных местах города вооруженных верховых, которые должны были совершить стремительный налет на конвоиров, когда те поведут Токаша в тюрьму или на виселицу, и увезти его в степь.

Токаш обнял Қырбая:

— Спасибо вам. А где сейчас Жунус?

— Жунус уехал в Туркестан. Приезжал к нему в горы посланец мечети Ахмеда Яссави и пригласил его туда. Скоро Жунус должен вернуться.

Опираясь на костыли, в юрту зашел Ахан, смелый джигит, который получил за свои отважные дела про­звище «алатауского барса». Это он в день набега пов­станцев на станцию Самсы подрубил телеграфные стол­бы и порвал провода на линии между Верным и Пишпе- ком.

Токаш вскочил навстречу Ахаиу. Тот протянул руки, костыли упали, он повис на груди Токаша.

— О, храбрый барс мой! Остался живым, но лишил­ся ног...

Ахан заплакал.

— Наконец-то я дождался... Я так хотел увидеться с тобой!

 Токаш усадил Ахана между собой и Курышпаем. Ахан жаловался:

— Ноги — что поделаешь... Но мне жить не дает Су- гурбай. Была единственная дойная корова. Недавно он угнал и ее.

— Сугурбай? Как, он все еще правителем?

— А кто же его отстранял от этой должности?

Токаш, стиснув зубы, промолчал.

— За что же он взял? — вмешался в разговор Ку рышпай.

— Говорит: ты сжег мельницу Тыртышного. Если не заплатишь, тебя арестуют и сошлют в Сибирь...

— Ничего,— процедил Токаш,— мы постараемся бод­ливому быку обломать рога.

— Я ожидал, что ты, Гокаш-жан, заступишься.

— А рога его дай мне. Я из них сделаю табакерку,— сказал Курышпай, рассмешив всех, особенно обиженных Сугурбаем джигитов. Только Токаш не рассмеялся, он собирался поговорить серьезно.

— Каждый из нас чувствует, что настало новое вре­мя. Да, это так: новое время подобно луне — от новолу­ния идет к полнолунию. Воспользуемся первым светом, будем искать и добиваться, чтобы сбылись народные чая­ния. Джигиты, нам надо, засучив рукава, всерьез при­няться за дело, иначе мы ни свободы, ни счастливой жиз­ни не увидим. Нам их никто не принесет. Сугурбай и ему подобные нам дорогу без боя не уступят... Последние вести из далекого Петрограда говорят о том, что там идет непримиримая борьба. На одной стороне—весь уг­нетенный люд под руководством большевиков—во главе с Лениным, на другой — капиталисты, дворяне, купцы, они хватаются за Временное правительство, потому что не хотят лишиться богатств, добытых руками рабочих и крестьян. У нас здесь свои богачи, и мы будем с ними драться.

С Токашем все соглашались; Ахан, посматривая на свои костыли, сказал:

— В аулах настоящих джигитов мало. Лучшие люди погибли, много ушло в Китай. Как же после этого не об­наглеть Сугурбаю? Что могут сказать беззубые старики или этот малыш Рахмалы, у которого еще молоко на гу­бах не обсохло. Взять меня, так я безногий. Какая уж тут сила: Сугурбай меня одним ударом свалит! Токаш, один в поле — не воин надо тебе иметь сильных, пре­данных друзей! Надо бы вернуть из Китая джигитов- ополченцев!

Слова Ахана заставили Токаша задуматься: в самом деле, если вернуть эмигрантов, то они окажут надежную поддержку? О, тогда можно бы воспламенить пожар ре­волюции в Семиречье! Тогда другим голосом запели бы Закиры, Малышевы и Сугурбаи... А пока надо действо­вать иначе.

Токаш послал к Сугурбаю джигита с поручением пе­редать: «Вокин просил приехать к нему. У населения аула много неотложных нужд и дел, о них следовало бы поговорить».

Но Сугурбай не приехал, хотя аулы были поблизости, их разделяла только речка. Посланец, привез от Сугур- бая такой ответ: «По правилу Токаш должен первый приехать ко мне с приветом. Если он это сделает, то в чине не понизится».

Токаш безмолвно выслушал ответ и оседлал своего коня. Но он поехал не в аул Сугурбая, а в аул Сята, ко­торый был в трех верстах. Он отравился туда один, даже без Курышпая.

Деревянный дом Сята—очень просторный, в нем пять комнат. Поднявшись по ступенькам парадного крыльца, гость попадал сначала на веранду, застеклен­ную с одной стороны. Тут есть широкие, покрытые ков­ром нары и стоит низенький круглый стол. На веранде Сят обычно пьет чай и отдыхает в послеобеденное вре­мя. Потолок дома, высокий, куполообразный, напомина­ет свод юрты. Вокруг дома — фруктовый сад, в арыке журчит вода.

Токаш привязал коня в тени карагача и пошел по тропинке к знакомому дому. Ему навстречу попалась Ма­лике, дочь Сята, сверстница и подруга Айгуль. Айгуль узнавала через Малике все, что Токаш сообщал Сяту в своих письмах из Петрограда. Ласковые слова, которые Токаш говорил Малике, целиком относились к Айгуль. Об этом знала на свете только одна Малике. Но Сят это понимал по-своему.

Токаш обнял Малике. Она показалась ему очень по­хожей на Ауйгуль.

— Маликеш!

— Тока!—Малике закрыла лицо ладонями, распла­калась, всхлипывая, как ребенок.

Токаш знал—Малике горюет без ровесницы-подруги. Давно мечтал он увидеть Малике, поговорить с ней по

душам об Айгуль, успокоиться. Перед выездом из города в аул он купил для Малике кое-какие подарки — души­стое мыло фирмы «Гульжихан», роговой гребень, круглое маленькое зеркальце, шелковый носовой платок. Все эти покупки он завернул в платок и положил себе в карман и сейчас вручил Малике свой подарок.

— Это тебе, Малике-жан! Чем богат, тем и рад.

Малике, прижимая к груди дорогой для нее подарок, вбежала по ступенькам крыльца, открыла дверь и радо­стно крикнула:

— Папа, Токан пришел!

Сят лежал на нарах и читал книгу. Опустив книгу и сняв очки, он поднялся и раскинул руки для объятий.

— Один ездишь? Когда приехал? Почему заранее не известил нас? Мы бы встретили тебя!—сыпал Сят, ра­дуясь и обижаясь.

— Говорили, что вас нет дома...

— Меня нет, так были дома твоя женге и млад­шая сестра..

Токаш сказал наугад, но, оказывается, угадал: Сята вчера дома не было.

— Кто из нас выехал из города позже, пусть тот и бу­дет виноват.

Сят громко расхохотался.

— Да, юнец, победа твоя. Но я в городе искал тебя, был на квартире, так что и у меня вины особой нет.

Дальше Сят не без гордости сообщил, что он назначен членом казахско-киргизского комитета. Комитет этот бу­дет подчиняться комиссару Временного правительства по Семиреченской области. Председателем комитета, как известно, назначен Ибраим Джайнаков.

— Значит, вы своей цели достигли. Помните, вы меч­тали об этом в тюрьме?— Токаш с горечью улыбнулся.

— Кого не назначили, тот, конечно, будет говорить так.

Токаш разозлился.

— Не могу я быть членом комитета, где председате­лем сидит Ибраим Джайнаков. Мы с ним никогда не сой­демся. В этом вы на деле убедились. А подхалимничать я не могу...

Сят вытаращил глаза, подбоченился.

— Выходит, я подхалим?

— Иначе вы не попали бы в этот комитет. Теперь бу­дете служить злодеям, которые вас держали в тюрьме.

— Я еще раз повторяю тебе: меня предал не казах.

— А кто?

— Русские.

— Сят-ага, вы пошли по неправильному пути. Оду­майтесь, пока не поздно! Вас предали торгаш Закир и Джайнаков. Если сейчас не верите, то со временем убе­дитесь. Тогда поговорим еще... Прощайте! — Токаш. быстрыми шагами направился к двери.

Сят совершенно не ожидал такого оборота дела, опе­шил и, не находя что сказать, растерянно озирался во­круг. Выбежавшая из кухни Малике схватила за руку Токаша.

— Что случилось?

Токаш так и не смог успокоиться. Черные густые бро­ви его вздрагивали, ноздри раздулись, лицо побледнело.

— Малике-жан, в этом доме я не могу больше оста­ваться. Я приехал сюда с чистым сердцем и открытой душой, а тут хвалят моего заклятого врага. Лишь пото­му, что этот дом не чужой мне, я не разрушаю его!—он выбежал на двор, увлекая вцепившуюся в рукав Ма­лике.

— Ничего не скажешь — молодец! Но ты еще пока­ешься!..— крикнул позади Сят.

Токаш не расслышал, он был уже возле своего коня. Малике со слезами на глазах ухватилась за стремя.

— Про Айгуль, видно, забыл. Как же так?.. Ни еди­ным словом не вспомнил о ней!

— После поговорим. С тобой, Малике, мы непремен­но встретимся, жди.—Токаш тронул повод.