Страница - 2

3

Полная, с желтовато-бледным лицом старуха подо­шла к губернскому правлению. Опираясь на очищенную от коры лозняковую палочку, она сделала по ступенькам

крыльца два-три шага и остановилась задыхаясь. Шед­шая рядом с ней смуглая молодая женщина, поддержа­ла старуху под руку, и вдвоем они стали подниматься выше.

В это время мимо них быстро проскочил опрятно оде­тый человек низкого роста с черной тросточкой в руке. По одежде он совершенно не был похож на казаха: на гоолове — волосяная шляпа — цилиндр, смахивающая на ступу, костюм странного покроя — полы обрезаны, а сза­ди что-то вроде хвоста курдючной овцы. Но лицом—ка­зах, по глазам — казах. Усы у него особенные: точно же­вательная черная сера прилеплена под ноздрями.

Акбалтыр вспомнила: она встречалась однажды с этим человеком — лет пять тому назад,— когда приез­жала с Токашем в город. Сомнения нет — он самый!

— Халима-голубушка, это не господин Ибраим?— с чувством сожаления спросила Акбалтыр и опять оста­новилась.

Молодая женщина кинулась было догонять человека в странной одежде, но он уже успел зайти в одну из ком­нат правления.

— Да, кажется... Он вошел в эту дверь.

— Веди — сказала старуха, тверже ступая ногами.— Пусть сопутствует нам удача! Притащиться из такой да­ли и не увидеть сына — не годится.

Правление размещалось в просторном высоком доме с куполом, напоминающим старинную ханскую ставку. Через весь коридор разостланы богатые ковры: даже ступать жалко. Ковры покрывали и ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Должно быть, по этой лестнице поднимается в свой кабинет генерал.

Халима нерешительно постучала в дверь, за которой скрылся знакомый казах. Никакого ответа. Тогда уда­рила раз и другой по двери своим довольно внушитель­ным кулаком старуха. Дверь открылась, и тот же казах, но без уродливой шляпы на голове вежливо сказал:

— Войдите, войдите!

Акбалтыр теперь совсем распознала его: «Да, он са­мый! Говорили, что Ибраим состоит переводчиком при генерале. Хорошо, если бы он помог... Но мало надежды. Среди людей ходят разные слухи. Говорят даже, что Джайнаков предал Токаша. Предал! За что? Чего не хватало этому счастливцу?»

— Светик мой, я мать Токаша. Я однажды встреча­лась с тобой. Имя твое мне хорошо известно. Потому я и пришла к тебе,—начала Акбалтыр, как можно привет­ливее, не сводя взгляда с Ибраима: бывалая старуха по выражению лица Ибраима хотела заметить, как он от­несется к ее словам.

Ибраим поднял свои тонкие брови — и только. На узком лице застыло холодное равнодушие. Потом чуть шевельнулась отвисшая нижняя губа, еле заметный при­знак улыбки.

— Присаживайтесь, мамаша, — сказал Ибраим, по­двигая старухе стул. — Да, да, помню. Вы в том году меня своей рукой угощали. — И поревел взгляд па мо­лодую женщину, как бы спрашивая: «А это кто такая?»

— Голубчик, со мной пришла девушка, она невеста джигита-псвиа Курышпая, помнишь, он всегда ездил вместе с Токашем.

Ибраим еще раз шевельнул бровями.

— Ну, мамаша, чем я могу быть полезен? — как буд­то вежливо, но с тем же холодным выражением лица и чуть заметной улыбкой сказал Ибраим.

— Светик мой, ты догадываешься, зачем мы пришли. Токаш-жан твой сверстник, а Курышпай — земляк.. Оба безвинно томятся в тюрьме...

Ибраим, перебив ее, быстро заговорил:

— Мамаша, вы говорите истинную правду. Да, То­каш — мои сверстник, был другом моим. Болею за него душой, тяжело переживаю горе... Я старался ему помочь, по власть не в моих руках.— И Ибраим, оказывается, мог говорить, не переводя дыхания, сыпать десятки слов. Без запинки он продолжал:—В дело Токаша я вмеши­вался неоднократно, но все напрасно. Видно, кто-нибудь слишком обижен на Токаша и теперь хочет отомстить. . У него ведь характер неуживчивый, из-за этого и стра­дает...

Слова Ибраима обидели Акбалтыр — она-то хорошо знает, что Токаш с детства никогда не перечил старшим— да что сейчас скажешь?

— Голубчик, помоги мне хотя бы увидеться с ним. Истосковалась я!. — Акбалтыр заплакала, опустила го­лову.

-— Мамаша, нс плачьте, успокойтесь! Постараюсь по­мочь... Возвращайтесь в свой аул. Я сообщу вам... Пусть вечером эта девушка зайдет ко мне на квартиру! — сы­пал скороговоркой Ибраим.

Старуха насилу встала с места. Уходя, она подумала о Джайнакове: «Эх, боюсь, что народ правду о нем го­ворит».

Погода начала портиться. С гор подул пронзительный холодный ветер. Снег, начавший было таять, покрылся ледяной коркой. Небо заволокли тучи.

Испортилось настроение и у Джайнакова. Теперь такое часто случалось с ним. Почему? Это — тайна. Никто не должен знать о ней. Для людей достаточно и того, что он сын известного на все Семиречье богача Джайнака, уче­ный человек, правая рука губернатора. Разве можно его поставить рядом с простым смертным? О нем в народе говорят: «хитер, изворотлив...» Сам он добавляет: «Умен, надежен...» Иначе разве доверял бы ему губернатор?

Ибраим подошел к кабинету губернатора. Показал ча­совому свой пропуск. Это особый пропуск, он означает: «Владельцу сего дверь днем и ночью беспрепятственно открыта».

Ибраим обменялся приветствием с адъютантом губер­натора, как с закадычным другом, рассмешил его приба­уткой и с самодовольной улыбкой открыл дверь губерна­тора.

Фольбаум, высокий, худощавый, заложив сжатые ку­лаки за спину, стоял перед окном в глубоком раздумье. Когда отворилась дверь, губернатор важно повернул го­лову. Длинные ковыльного цвета усы были туго закруче­ны, брови нахмурены, серые глаза лезли из орбит. Ибра­им даже вздрогнул: с таким пронзительным взглядом ему никогда не приходилось встречаться. Что же случилось?

Приложив правую руку к груди, Джайнаков низко склонил голову.

Фольбаум пошел к нему навстречу. Краем глаз Джай­наков заметил: губернатор все еще оставался непривет­ливым, мрачным и поздоровался с Джайнаковым очень сухо.

— Ибраим Джайнакович, вы осведомлены о событиях истекшей ночи? — зычно спросил Фольбаум.

Джайнаков обычно отвечал на вопросы сразу, без за­пинки, причем ответы его всегда бывали удачны, совпадали с мыслями губернатора. Но на этот раз он несколь­ко задержался с ответом, задумался. Ибраим ничего не знал о ночных событиях и подосадовал, что эта старуха помешала ему узнать в правлении последние новости. Он всегда перед тем, как зайти к губернатору, осведомлялся о городских сплетнях, разных слухах.

— Не осведомлен, ваше высокопревосходительство, — вынужден был признаться Джайнаков.

— В горах пожар вес еще не потушен. Мятежники- киргизы в прошлую ночь большой группой производили глубокую разведку в направлении города.

Это сообщение было страшной неприятностью для Джайнакова. Он только недавно заверял Фольбаума о том, что «киргизы теперь успокоились, трусливые из них бежали, отважные все перебиты. В ауле остались лишь забитые, тихие».

— Интересно, кто был во главе... — начал было Джайнаков, но Фольбаум, перебив его, погружаясь всем телом в мягкое кресло, обитое синим сукном, изрек:

— Надо искать корень зла!

Сцепив пальцы рук, он упер их в подбородок и уста­вился на Джайнакова своими острыми серыми глазами.

Кто его знает, почему он так пристально всматри­вался ему в лицо. Уже не подозревает ли самого Джай­накова?

— Нашел, ваше...

Фольбаум, опять перебив Джайнакова, спросил:

— Что нашел?

Ибраим пояснил:

— В качестве соучастника по делу Бокина в тюрьме сидит молодой джигит Саха Сагатов. Его отец, Жунус, руководитель Кастекского восстания, бесследно исчез ку­да-то. Операцией в прошлую ночь мог руководить только он... Он пытается освободить насильственным путем из тюрьмы своего сына и Бокина. Им, по-видимому, извест­но, что скоро состоится суд над Бокиным...

Фольбаум поднялся из кресла, прошелся по кабинету. Джайнаков продолжал стоять.

— Ибраим Джайнакович, что вам известно о той груп­пе, которая заступается за Бокина и защищает его?

Джайнакову только этого и надо было. Склонив голо­ву, он начал докладывать четко и ясно, по-своему объяс­няя факты:

— Если не считать подонков общества — конокрадов, батраков, городских бандитов, в городе нет опасных эле­ментов. Но надо помнить о Березовском. Он через неко­торых людей наводит справки о Бокине. Сплетням я осо­бого значения не придаю—нельзя же заткнуть рот толпе. Как говорят: собака лает, ветер носит. Пусть себе бол­тают... Но здесь особое дело. И есть пока одно досадное обстоятельство: следствие не сумело добиться от Бокина признания в совершенных им преступлениях.

Джайнаков бросил мимолетный взгляд на Фольбаума. Губернатор слушал как-то равнодушно, без особого вни­мания. Может быть, ему не нравится сообщение перевод­чика? Обычного быстрого движения рукой, твердого бес­поворотного решения со стороны губернатора не последо­вало. Что же случилось? Ах, да... Ведь говорили же, что губернатор болен!..

— По-моему, нельзя дальше тянуть следствие по делу Бокина. Время ненадежное. Вести из Петрограда не ра­дуют, — сказал Джайнаков и этими словами закончил доклад.

Губернатор поднял голову. Левую руку поднес к краю стола. Зазвенел звонок. В ту же секунду отворилась дверь. В кабинет вошел адъютант.

— Предупредите прокурора. Я приму его в три часа дня.

Как только адъютант удалился, губернатор повернул­ся к переводчику.

— Узнайте поточнее, кто предводительствует мятеж­никами в горах. Посылайте в аулы тайных агентов. - II повернулся к окну.

Беседа окончена. Джайнаков, низко поклонившись, быстрыми шагами вышел из кабинета.

Поведение губернатора обескуражило переводчика. Неужели болезнь в самом деле одолевает его? Ведь сов­сем недавно, в первые дни восстания, он яростно носился по кабинету. Ибраим до сих пор никак не может забыть один неприятный для себя случай.

По распоряжению Фольбаума в его кабинет привели Бекболата. В тот момент там были и атаман Малышев, и полицмейстер Поротиков, и он, Джайнаков. Группа уве­шанных оружием солдат ввела Бекболата, на нем был внакидку халат широкого покроя с бархатным воротни­ком. Бекболат степенно дошел до середины комнаты и остановился. Вид у него был очень усталый, лицо бледное. Большими черными глазами он оглядывался по сторонам.

Губернатор сделал конвоирам повелительный знак ру­кой, и те, топоча сапогами, вышли. Затем объявил выго­вор своему адъютанту за то, что он всех солдат впустил в кабинет.

— Не сбежит. Чего это вы так перепугались? — за­метил губернатор.

Он внимательно осмотрел стоящего перед ним арес­танта, плотного казаха с примечательным лицом: у него был широкий лоб, вздернутый нос, впалые глаза, длинная черная, как смоль, борода.

Вопросы губернатора к Ашекееву переводил Джай- паков:

— Ашекеев, почему вы подняли восстание?

Бекболат ответил с чуть заметной усмешкой:

— Хотел стать правителем-ханом вместо тебя.

Ибраим почувствовал в ответе Бекболата насмешку. Губернатор же принял слова Бекболата в прямом смысле. Джайнаков хотел было сказать: «Ваше превосходитель­ство, этот хитрый киргиз насмехается, он хорошо знает, что и правдивый ответ повлечет за собой самое тяжелое наказание».

Но не успел он раскрыть рта, как Фольбаум снова спросил:

— Кто вам советовал, кто подстрекал к восстанию? Учтите — правдивость может облегчить вашу участь.

На этот раз Бекболат не скрывал усмешки:

— Кто посмеет давать советы хану! Меня никто не подстрекал.

«А Токаша скрыть хочешь? — вертелось на языке Джайнакова. — Что если спросить его?». После непродол­жительного раздумья он и задал этот вопрос Бекболату.

Бекболат, бросив на Джайнакова брезгливый взгляд, ответил:

— Не Токаш, а ты подстрекал меня на это...

У Джайнакова душа в пятки ушла. Часто моргая, он посмотрел на губернатора. Хорошо хоть, что Фольбаум по-казахски не понимает.

— Что он сказал, что сказал?—спрашивал губерна­тор, что-то заподозрив.

Джайнаков по-своему перевел слова Бекболата:

— Ашекеев говорит, что Бокина он не знает.

Фольбаум пристукнул кулаком:

— Ему известно, что если не сознается, то его каз­нят, повесят?

Как только Ибраим перевел вопрос, усмешка исчезла с лица Бекболата.

— Рано или поздно, смерти не миновать. Но за что... Вы!..

Черные глаза его засверкали.

Фольбаум подал знак полицмейстеру. Бекболата увели.

Как только Ашекеев перешагнул через порог, губерна­тор начал неистовствовать. Он поносил всех, похабно ру­гался, задыхаясь от гнева; то подбегал к двери, то убегал к дальней стене, то крутился по комнате.

— Не можете заставить его признаться? Дармоеды!

Джайнаков постарался скорее выбраться из кабинета. На душе было скверно... Чтобы успокоиться, он сел в свою таратайку и поехал к Бикен...

И сейчас настроение было такое, что ему захотелось поехать к Бикеп. Но Ибраим знал, что вечером к нему на квартиру явится Закир. А для Закира есть одно ее рьезное поручение...

4

Бикен посмотрела в окно на улицу. Скверная погода. Как рано темнеет. Горы будто отступили, виднеются смутно. Деревья тяжело опустили обледеневшие голые ветви. Небо сплошь покрыто тучами.

И все же Бикел не сидится дома. Девушка подошла зеркалу. Да, если говорить только о красоте, а не о серд­це, она может быть довольна собой.

Голубоватые глаза — Салимгерей говорит: «Как ноч­ное небо Семиречья в ясную погоду». Черные брови, длин ные и изогнутые. Тонкий прямой нос с горбинкой.

Бикен вдруг заторопилась. Она заплела в косы длин­ные, густые черные волосы, накинула на плечи беличью шубку и выбежала из дома.

Кучера опять нет — какая досада! У этого кучера по­стоянно все шиворот-навыворот. Если Бикен надо ехать . кучер куда-то пропадает, или не хочет торопиться, вы­нуждает ее задерживаться.

Бикон поискала его, но не нашла. Как же теперь быть Через наружные ворота кто-то зашел- во двор. Бикен огля нулась и увидела Салимгерея. Салимгерей — единствен­ный сын живущего по соседству татарина — купца Бур­няшева. Он появился в самый нужный момент.

Белокурый парень, с тонкими чертами лица склонился и поцеловал руку девушки. Бикен громко рассмеялась.

— Салим, ты как волшебник, знающий все заранее, пришел очень кстати.

Салимгерей просиял, улыбка получилась явно самодо­вольная. Он заговорил почтительно и высокопарно:

— Мое сердце, Бнкен, обладает особой чувствитель­ностью. Да, я могу предугадывать твои мысли.

— Ну, угадай тогда, о чем я сейчас думаю?

Парень без запинки ответил:

— Твоя душа хочет, чтобы Салим запряг для тебя коней.

Бнкен снова радостно рассмеялась.

— Ты говоришь правду. Истинную правду! Откуда ты что знаешь?

Салимгерей, конечно, не мог тут же открыть свою тай­ну и сказать, что он действует заодно с кучером. Благо­даря этому он может оказывать услуги девушке и надеет­ся привлечь ее внимание. Бикен же не знала, что на душе у Салимгерея, ей нужна была только услуга, очень нужна.

Салимгерей быстро запряг коней, взял Бикен под руку и посадил в карету, а сам, вместо кучера, сел на козлы. Как только выехали за ворота, вороные закусили удила и понесли. Салимгерей старался сдерживать коней, подав­шись назад, он натягивал вожжи. Карета с грохотом ка­тилась по обледенелой дороге. На улице холодно, не видно ни души, ворота и оконные ставни во всех домах наглухо закрыты. Только собаки яростным лаем сопро­вождали карету.

Бикен плотно закуталась в шубу, села поудобнее и снова вернулась к мысли, беспокоившей ее. Надо узнать истинные намерения своего зятя Ибраима, иначе она ни на что решиться не сможет. С Ибраимом надо быть очень осторожной, чтобы опрометчиво не попасть в ловушку. Этот человек говорит одно, а думает другое. Он будет улыбаться пока не достигнет своей цели, а потом... Стар­шая сестра Бикен, жена Ибраима, однажды разоткровен­ничавшись, сказала Бикен: «Если жезде твой приветлив,

смеется, то остерегайся его:». А кто, кроме сестры, может знать его лучше.

Ибраим сейчас добивается, чтобы Бикен заместила покойницу старшую сестру. Правда, он еше не сказал ни ­чего определенного, но и без слов все понятно. В послед­нее время он часто стал приходить к Бикен и преподно­сить ей разные подарки. Не так давно ее старший жезде Закир при встрече говорил: «Бикен-жан, сколько же твой жезде Ибраим может жить бобылем, почему бы не за­местить тебе покойницу, старшую сестру свою? Лучшей пары тебе и искать не нужно!» Хотя слова Закира не по­нравились ей, даже напугали, она и виду не показала, громко расхохоталась и ответила шуткой: «Жезде-жан, почему это вас так беспокоит? Уж не о себе ли вы забо­титесь?» Этой шуткой она намекнула на распространен­ную среди молодежи сплетню. Ибраима называли рого­носцем, мужчиной неспособным... говорили, что поэтому старший сын Ибраима так похож на Закира. Закир ос­тался доволен шуткой Бикен, расхохотался и, обхватив девушку, провел своей щетинистой бородой по ее нежной шеке.

Если Бикен сумеет завлечь Ибраима в свою сеть и сде­лать из него ручного ястреба, она легко достигнет своей цели... Но это очень трудно. Ведь недаром же говорят: «Раз Ибраим смеется, то остерегайся его!»

Салимгерей резко остановил коней перед воротами большого деревянного дома на берегу реки. Соскочив с ко­зел, он открыл дверцу кареты и помог Бикен выйти. Де­вушка мелкими, но быстрыми шагами поднялась по лест­нице наверх.

В коридоре светло. В гостиной вполголоса разговари­вали. Бикен задержалась у двери, прислушалась.

— Ты возьми с собой мелочные товары — зеркальца, мыло и прочее и скорее выезжай в аул... Узнай, кто там снова мутит парод...

Тонкий писклявый голос принадлежал, конечно, Джайнакову. Ему ответил тихий, хриплый баритон:

— На этот раз я едва ли смогу что сделать. Неужели ты думаешь, что Бокин мои слова не передал родным в ауле?.. Ты точно знаешь, когда суд? — Голос, кажется, Закира.

— Суд состоится на этой неделе... Ты не отвиливай. Губернатор назвал твое имя...

Многие слова Бикен почти не слышала. Но когда до­неслось— «суд состоится на этой неделе»,— сердце ее похолодело, и она крепко ухватилась за дверную ручку. Разговор идет о Токаше. Конечно, о нем... Бикен снова прислушалась, напрягая внимание.

— Пожалеешь врага — сам будешь убит. Если ты попадешься ему в руки, он отрубит тебе голову, рука у не­го не дрогнет.

Это опять — голос Ибраима. Похоже, что он толкает свояка на опасный для него путь, Закир боится... Бикен не раз сравнивала свояков и всегда приходила к заключе­нию: по коварству они, пожалуй, не уступят друг другу. Младший хитрее, действует молча, исподтишка и застает своего противника врасплох; старший же — самодур, са­монадеянный, не терпит чужих мнений, любит по всякому поводу спорить. Но младший постоянно умеряет пыл старшего.

Бикен внезапно отворила дверь. Джайнаков быстро вскочил с места, вроде перепугался от неожидаиности. Успокоившись, он подошел к девушке и взял ее за руку.

— Неженка моя Бикеи-жан, только ты одна способна на такой каприз.

Закир, сунув под мышку пуховую подушку, развалил­ся на покрытой ковром тахте. Глаза его сузились, рыхлое лицо блестело от пота, на шоках выступил румянец — он, конечно, накурился опиума.

— Голубушка, балдыз* моя! Подойди поближе,— За­кир раскинул руки для объятий.

Бикен решила пококетничать:

— Сначала пообещайте мне, что исполните мое жела­ние. Иначе я уйду.

— О, какой может быть разговор: твои слова для нас закон. Готовы исполнить любой каприз, полезем в огонь и воду! — ответил Ибраим, хватая ее за руку, но Бикен вежливо отстранила его.

— Может быть, твои слова — закон для Ибраима. Но не для меня,— отозвался Закир не без ехидства.

— В таком случае, я напрасно приехала сюда. И сей­час же уеду! — ответила Бикен и повернулась к двери. Но ее догнал и удержал Ибраим.

— Бикен, я-то чем провинился перед тобой?

Закир расхохотался.

— Эх, Ибраим, слабоват же ты перед девками! На­сколько я знаю эгу свою балдыз, она мужчину, вроде тебя... Ха-ха!..

— Жезде, договаривай, надо сказать все, что есть на языке!

— Говоря правду, у меня есть опасение, что Ибраим будет обнимать тебя, ходить вокруг да около, а потом останется у разбитого корыта. Ты ведь любишь таких джигитов, как этот...

Раздался стук в дверь. В комнату вошел Салимгерей.

— Здрав... — Салимгерей запнулся. Ибраим, нахму­рив брови, спросил:

— А ты откуда появился? — вопросительно посмо­трел на Бикен.

— Это — мой спутник. Он привез меня сюда,— от­ветила Бикен.

Закир снова начал хохотать.

— Знаю, знаю, все знаю. Если Салимгерей не оставит Ибраима с носом, то назовите меня другим именем... — Хохоча, он стал корчиться на тахте, свалился на пол; за­дыхаясь, выкрикивал какие-то слова, бормотал — ка­жется, начинал бредить. Ибраим поспешил увести Бикен в соседнюю комнату.

Это была роскошно обставленная спальня покойницы- сестры Бикен: все стены увешаны коврами, на правой стороне, под белым шелковым пологом — никелирован­ная кровать с горой пуховых перин, шелковых одеял и подушек, рядом большое трюмо, а перед ним — обитое красным сукном мягкое, низкое кресло.

Ибраим посадил Бикен в кресло.

— Бикен-жан, это место твоей старшей сестры. Дол­го ли ты будешь оставлять его пустующим?

Бикен, посмотрев в зеркало, откинула пальцами опус­тившийся на лоб локон, игриво усмехнулась.

— Жездетай, просить невозможное не следует!

— Ты что — лучше своей старшей сестры?

— Нет, я...

Бикен озорно обняла Ибраима за шею. Ибраим поры­

висто стиснул Бикен и губами стал искать ее губы. Де­вушка, хохоча, увертывалась от поцелуя. Выпятив грудь, она откинула голову назад. Не дотянувшись до губ, Ибра­им страстно поцеловал ее в шею. Девушка легко оттол­кнула не очень-то сильного Ибраима, высвободилась из его объятий.

— Жездетай, будьте осторожны. Если я расскажу отцу...

— Отец пас благословил. Я теперь жду твоего сло­ва — ответил запыхавшись Ибраим.

Бикен покачала головой.

— Я на этом свете люблю только одного человека.

—- Кто же он такой? — нахмурился Ибраим, вдруг охладев.

— Вам знать не обязательно.

— Не Какенов ли Габдулла?

Девушка с улыбкой опять покачала головой.

— Не этот ли татарин, который пришел с тобой вместе?

— Все они только поклонники, жездетай,— ответила Бикен, хитровато взглянув на Ибраима: ну и поизде­вается же она над ним.

— Кто же этот человек?

В этот момент Закир, просунув лохматую голову в дверь, выпалил:

— Токаш! Разве ты не знал об этом?

Дверь закрылась. Закир все слышал. Повидимому, Салимгерей тоже слышал.

Бикен, бросив пристальный взгляд на онемевшего Ибраима, спросила:

— Разве он не достоин любви?

— Токаш? — переспросил пораженный Ибраим. — Достоин ли? И ты еще спрашиваешь?

— Почему же он не достоин? — допытывалась Бикен.

— Бикен-жан, баловаться можно, только надо знать меру,— овладев собой, назидательно начал говорить Ибраим.— Всему бывает предел! Надо оглядываться. Осторожно надо ступать! — Голос его приобрел угрожа­ющий тон: — Мы умеем укрощать строптивых!

Зашел Закир, усталый, обмякший, и посмотрел на Бикен.

— Наш мирза с твоими повадками и поведением еще мало знаком. О каком желании ты хотела нам сказать?

Девушка решительно ответила:

— Теперь не скажу!

Накинув на плечи шубку, Бикен вышла из комнаты. Вслед за нею молча вышел и Салимгерей; опередив де­вушку, он побежал к лошадям.

На дворе было темно, после яркого света ламп ничего не видно. Потом Бикен разглядела около ворот силуэт человека. Нет, там стояли двое... И не шевелились, как будто прилипли к воротам. Темень постепенно рассеива­лась. Теперь Ьикен увидела ясно: у ворот стояли две женщины, у одной в руке палка.

— Кто это там? — Бикен попятилась назад, подумав: «Время сейчас тревожное, кому приятно ни за что полу­чить увечье».

Никто не отозвался. Салимгерей возился с лошадьми на улице и не слышал ее голоса. Бикен невольно сделала назад еше два-три шага.

Ворота неожиданно с грохотом распахнулись, одна из женщин упала навзничь.

— Ой-ой!..

Другая, видимо, молодая, проворно бросилась на по­мощь, крикнув звонким голосом:

— Осторожней! Так ведь человека убить можно!

— Салим, осади коней назад! — крикнула Бикей и побежала к женщинам. Девушка помогла старухе встать и озабоченно спросила: — Вас ушибло? Ах, какое несча­стье! Откуда вы? Кого тут ищете?

Старуха, потирая рукой спину, болезненно морщась, ответила:

— Голубушка, я ищу своего сына... Пришла к сыну Джайнака Ибраиму.

— Сына, говорите?.. А кто ваш сын?

— Голубушка, мой сын Токаш. В неволе томится со­колик мой, в тюрьме...

Бикен прикусила губу: мать Токаша!..

— Мамаша, а зачем вам нужно к господину Иб­раиму?

— Он обещал мне свидание с сыном.

Показался Салимгерей и сказал, что можно ехать.

— Мамаша, идемте! Сегодня поздно. Я завтра поста­раюсь добиться вам свидания с сыном, — сказала реши тельно Бикен и повела старуху к карете. — Поедемте и вы с нами, — пригласила она молодую женщину. — Ночь темная, холодно...

На их громкий разговор кто-то вышел из дома. Бикен посмотрела в окошечко кареты: на крыльце стоял Ибра­им, без шапки и в одной рубашке.

Он, конечно, догадался, кто приходил, и не очень уди­вился, когда узнал, что Бикен пригласила мать Токаша к себе в карету.