Страница - 39

23

Первым в камеру вошел военный, один глаз его за­крывала черная повязка, за ним человек пять-шесть, тоже в военной форме. В густом сумраке Токаш не мог разглядеть их лица.

— Токаш Бокин, собирайся, — сказал военный с чер­ной повязкой, в руках у него была какая-то бумага,

— Зачем? — Токаш почувствовал что-то неладное — очень рано пришли эти люди, такие подозрительные...

— Прокурор вызывает на допрос.

— Он еще не верит!..

— Айда, пошли быстрее, — говорили по-казахски Токаш уловил один знакомый голос.

Его вывели в коридор. Заметив надзирателя, Токаш сказал ему:

— Вы меня не отдавайте им, это не красноармейцы.

— Заткните ему глотку! — приказал военный:

— Товарищи помоги... — Токаш не успел крикнуть, ему зажали рот, замотав чем-то жестким, подхватили на руки и понесли.

Во дворе стояла пароконная повозка. На допрос Токаша возили обычно в «черном вороне». Было совер­шенно ясно, что он попал в руки врагов.

Токаш изловчился, ударил одного в живот ногой, хотел вырваться, но на него навалились сразу четверо, ремнем стянули руки, положили на повозку вниз лицом, сели на спину и на ноги, поскакали.

Куда везут? Неужели это конец? Грудь придавили так, что дыхнуть нельзя. Токаш прохрипел:

— Звери! Неужели нельзя убить по-человечески?! Дайте сесть, я не убегу..

Кони мчались во весь дух, повозка подскакивала на колдобинах. Сидевшие на Токаше переговаривались:

— Надо, чтоб не задохнулся.

— Мертвый там не нужен...

— Он задохнется, говорю вам.

Его, держа за руки, посадили. Город уже кончился.

Сквозь серый рассвет проступали очертания гор. Ни одного встречного человека...

Палачи посмеивались. Один накинул Токашу на не­покрытую голову платок и захохотал:

— Невесту везем.

— А жених где?

— Там... Давно дожидается. Сейчас обвенчаем.

— Сколько калыма уплатил?

— Столько, сколько стоит один человек.

— Ха-ха!..

Токаш догадался: намекают на Кардена.

Кони мчались в горы. Утро начиналось хмурое, с сырой осенней прохладой. В садах, раскинувшихся по склонам, показались люди. Это были старики-садоводы, они спешили заняться своим делом. Токаш с завязан­ным ртом не мог крикнуть, а люди не обращали внима­ния на быстро мчавшуюся повозку. Мало ли кто может ехать! Вокруг города идут бои, жизнь неспокойная — все это окончательно надоело, скорее бы установился мир. Садовники очень любят тишину.

Токаш один в цепких безжалостных руках врагов. Друзья ничего не знают — в этом он уверен. «Ты на каждой улице должен иметь своего верного друга, за­щитника»,— кто-то советовал ему. У Токаша много друзей, но классовый враг перехитрил его...

Ах, и красивы же вы, горы Ала-Тау! Вы покрыты буй­ной зеленью, богатой даже в эту пору.

У казахов зеленый цвет—цвет молодости; напутст­вуя, они говорят: да будет зелена твоя жизнь!

Сегодня—девятнадцатое сентября. Осень... Но не видно багрянца на деревьях. Ряды тополей — зеленых великанов, выйдя к дороге, провожают Токаша, они стоят молча, возвысив остроконечные кроны. В горах появился только одпн-единственный желтый, увядающий листок — это жизнь Токаша...

Взмыленные кони мчат на подъем, горы раскрыва­ют свои объятия.

Прощайте, недоступные снежные вершины! Смерть не страшит Токаша. Жаль только, что лучшие мечты оста­лись неосуществленными. Да, одному человеку это не под силу. Дело Токаша доведет до конца молодежь — Саха, Ораз. Жакупбек.

Повозка въехала в долину. Возле дачи бая Медеу она свернула в сторону и остановилась у Алмасайских пещер. Тут ее ожидали Габдулла Какенов, брат Кардена Адил, еще один человек — Токаш сначала не узнал его, но ско­ро припомнил, то был мулла, который приходил к нему на квартиру с ультиматумом от аксакалов — его все на­зывают «хальфе».

— Вот невеста! — смеясь, проговорил человек с пе­ревязанным глазом. Он сбросил повязку, отодрал при­клеенные усы и оказался Салимгереем Бурнашевым.

— Развяжите ему рот! — приказал Какенов.

Токашем занялись двое, освободили рот, развязали затекшие руки. Он узнал и этих — один из них, черно­бородый, был Яшайло, другой, хромой, с желтизной на белках глаз — Кихтенко, известный своей кровожадно­стью городской бандит, видимо, нанятый в палачи.

С кораном в руках выступил вперед хальфе.

— В виду того, что ты, сын Боки, продался кафирам и отрекся от своей веры, мы вынесем тебе приговор, со­гласно шариату.

По бокам Токаша стояли Яшайло и Кихтенко, вы­рваться и бежать невозможно. Он решил: пришла смерть, надо держаться мужественно. И сказал, с пре­зрением оглядев всех:

— Мне судьи не вы, а народ.

— Мы — представители народа! — дрожащим отне- нависти голосом быстро проговорил Какенов.

— Вы — выродки! Выкрали из тюрьмы и собирае­тесь убить тайком. Если вы такие сильные, то почему же не выступите на открытом суде? Я не боюсь суда, я не боюсь и смерти, бандиты!

— Эй, до каких пор вы будете позволять ему лаять­ся?— крикнул Бурнашев. — Надо кончать...

— Заткни глотку! — Яшайло ударил Токаша по лицу, из носа хлынула кровь.

— Подожди!—строго остановил хальфе. — Пусть сын Боки перед отправлением на тот свет вернется к мусульманской вере, там — он показал рукой на не­бо,— не будет мучиться. Зачем сопротивляться? Это­предначертание самого аллаха.

— Я не буду исповедываться перед вами, — ответил Токаш. — Ваше злодеяние не сегодня, так завтра будет раскрыто, а не завтра так через год, пусть даже через сорок лет, народ все равно узнает. Из вас же кто-нибудь

проболтается. Вот Бурнашев— он мальчишка, расхва­стается и скажет кому-нибудь... А ты, Какенов, не уй­дешь от расплаты. Народ ненавидит тебя. Ты был сыши- ком царского правительства, истязал людей, замучил не одного казаха, презрительно называя «галка», «чер­ныш»...

— Бей! — крикнул, не выдержав, Какенов. Яшайло опять ударил по лицу. Токаш плюнул в Какенова — вместе с кровью вылетели два зуба.

— Подожди! — снова вмешался хальфе, он поднял коран:—Сын Боки, не отказывайся, что ты раб божий. Будет плохо...

— Я никому рабом не буду. Я слуга народа.

— Сознаешь себя плотью пророка?

— Я плоть своего народа, мулла.

— Послушайте, хальфе, зачем напрасно тратить время! — закричал вышедший из терпения Какенов.— Лучше спроси, знает ли он, кто такой Фальковский.

— Не вмешивайся в святые дела, дорогой мой. Мне шариат повелевает поступить так. Возможно, этот не­счастный забыл законы шариата, моя обязанность на­помнить.

Токаш не слушал муллу, Какенов заставил его по­думать о Фальковском. Да, это Марков. Кровожадный двуногий волк...

— Ты шиит или сунит? — спрашивал хальфе, подой­дя ближе. — К кому из мусульман ты причислишь себя?

— Я революционер, коммунист, ленинец! — громко ответил Токаш.

— Бей!-—взревел Какенов.

Яшайло отступил, засучивая рукава и приготовля­ясь. Широко ставя кривые ноги, он приблизился, раз­махнулся. Токаш, пригнув голову, резко ударил лбом в подбородок. Икнув, Яшайло закинул голову и упал на­взничь Кихтенко и Какенов с воем набросились на Бо­вина. Бурнашев выхватил кинжал:

— Отойдите, я его прикончу.

Очнувшийся Яшайло поднялся, сказал с кровавым хрипом в горле:

— Постой, я теперь сам его убью.

— Яшайло, прекрати!—подняв руку, проговорил до сих пор молчавший Адил.— Сначала вынесем приговор. Какой будет приговор?

— Разрубить на части! — крикнул Бурнашев.

— Выколоть глаза, сжечь, сжечь!—брызгал слюной Какенов.

Адил повернулся к мулле.

— Пусть приговор вынесет хальфе.

— Шариат не разрешает рубить на части, — хальфе покачал головой.— Это будет надругательством над те­лом. Грех...— Он поднял руку и, опуская, задержал ее, по­казывая на Токаша.— Сжечь!

Кихтенко, видимо, знал, каков будет приговор. Как только хальфе произнес последнее слово, бандит нырнул в пещеру и появился с ведром керосина. Токаша привя­зали к каменному выступу горы. Кихтенко облил То­каша керосином, Яшайло чиркнул спичку. Огонь сразу же обхватил Токаша всего, взметнулся ввысь. Токаш про­должал стоять, почти невидимый в золотистом буйном и упругом пламени, которое плыло без треска, с тихим гу­дением и шелковым шумом. Оно поднималось все выше, и казалось — горящий человек спустился с вершины Ала­Тау и над головой его бился и трепетал длинный ярко- алый стяг...

Мглистое небо раннего утра просветлело; показалось солнце. Белые лучи его хлынули ярким потоком в уще­лье. II долго еще в солнечном свете билось, извивалось, устремляясь ввысь, золотисто-алое полотнище знамени...