Страница - 14

РОМЕН РОЛЛАН О КАЗАХСКОЙ МУЗЫКЕ

Найдется немного людей, не знающих известного во всем мире французского писателя, исследователя истории музыки Ромена Роллана. Не считая десятки его научных трудов и художественных произведений, один десятитомник “Жан Кристоф”, в основу которого положено жизнеописание великого музыканта и композитора Бетховена, повествующий о любви, жизни, музыке, внес значительный вклад в золотой фонд мировой литературы. А о том, что Ромен Роллан был осведомлен о казахском искусстве, музыке, знают очень мало людей, лишь музыковеды и историки.

Ромен Роллан написал три письма собирателю казахской музыки Александру Затаевичу. Первые два — в 1926, 1929 гг. из города Вильнева, Швейцария, а последнее — из Москвы 29 июня 1935 г. Два музыковеда, один из Европы, другой из казахских степей, свои письма сопровождали книгами, рисунками. В конце концов они встретились летом 1935 г. на московской даче Максима Горького в Горках, обсудили важные вопросы, сопровождая аккомпанементом всеобщее пение, что засвидетельствовано в архивах на общей фотографии. На том вечере А. Затаевич исполнил на пианино несколько казахских песен, в разговоре о казахской музыке участвовал и М. Горький, он сказал, что итальянские музыканты были в восторге от книг “1000 песен казахского народа”, “500 песен и кюев казахов”.

А. Затаевич начал собирать казахские песни со дня приезда в Оренбург в 1920 г. В первом письме Ромену Рол-лану он говорит, что после революции стремящаяся к знаниям молодежь собирается в тогдашней столице Казахстана Оренбурге, и что ему не составило труда собрать более 1000 песен. Несмотря на нехватку средств, голод, мор, то, что исследователь отдал своему делу всю жизнь, принесло плоды.

Настоящий знаток народной музыки Р. Роллан тщательно ознакомился с казахскими песнями, попробовал сыграть некоторые и поспешил выразить восхищение автору книги, подарившему ему такое удовольствие. Он направил Затаевичу вместе с ответным письмом книги “Музыканты прошедшей эпохи”, “Музыкальное путешествие в древние страны”. Слова “Господину Александру Затаевичу в знак признательности и уважения за открытие сокровищ киргизских песен” выражают чувства Ромена Роллана.

Во втором, третьем письмах Ромен Роллан продолжает свои мысли о казахском искусстве. “Новая серия казахско-киргизских пьес меня восхитила. Я восхищен стилем и поэтическим талантом музыканта, подарившего этим произведениям свой духовный мир творчества”. “Вы раскрыли передо мной музыкальную душу неизвестного народа... ” “Не сомневайтесь, что я приму с удовольствием сборник прекрасных мелодий Советского Востока... ”

С. Байжанов. Архив—Айгак. Алматы, 1998.

СОЛОВЬИ СОВРЕМЕННОСТИ

Амре

“Амре на сцене. Он, охватив взглядом заполненный зрителями зал, посмотрел на домбру. Амре прокричал пару раз, но это было только начало. Так он узнавал звуковые особенности зала. Через некоторое время он как бы забыл о притихшем зале. Мысленно он перенесся в края, где находились его аулы. Голос Амре уподоблялся иногда грохоту грома, иногда шепоту бриза”, — так было написано в статье, посвященной концерту на съезде Советов в Москве в апреле 1927 г. Имя Амре стало известно не только в Казахстане, но и во всем Союзе, во всей Европе. Благодаря Амре казахское певческое искусство перешагнуло государственные границы еще в середине 20-х годов, о нем говорили лучшие представители русской культуры, западные деятели. Амре — человек, достойный похвал более чем кто-либо.

Амре родился в 1888 г. (по некоторым сведениям, в 1886 г.) на склонах горы Дегелен в Абралинском районе Семипалатинской области. Отец его Кашаубай был бедным. Чтобы добыть деньги на пропитание, он приехал в Семипалатинск на заработки. Но и в городе жизнь была нелегкой, не было никакой разницы между городскими и аульными богачами. Здоровье Кашаубая ухудшилось, мать Амре Тогжан занималась только домашними делами, все это отразилось на молодом Амре, который, не имея другого выхода, стал погонщиком скота богача Исабека в Новом Семипалатинске. Он постоянно напевал какие-то мелодии, тем самым сокращая долгий путь. Постепенно Амре стал петь громче и почувствовал, что у него есть талант к пению. Иногда он забывал, что он погонщик скота, и получал строгие выговоры от хозяина.

Люди, переходящие через Иртыш, вслушивались в песни Амре и весь Новый Семипалатинск узнавал его, ни один праздник не обходился без него, к тому же он был добрым и веселым, все эти качества принесли ему славу.

Гарифолла

1950 год. Середина ноября. Город Турфан. Что интересно, город находится на 200 м ниже уровня моря, поэтому там никогда не бывает зимы, в домах нет печей. Степь без единой кочки, но иногда попадаешь в огромные ямы площадью в несколько квадратных километров. В этой низине, в тени вечнозеленых деревьев, находится город Турфан. Турфанцы встречали союзную делегацию деятелей искусства за 20 км от города. По традиции китайского домостроения, дома окружены высокими заборами из сырцового кирпича. Мы приехали на открытие большого, просторного клуба. На концерте зал был переполнен, здесь присутствовало 45 человек из Казахстана: оркестр имени Курмангазы, певцы, танцоры, мастера художественного слова.

На балконах вдоль внутренней стены сидели женщины, в партере — мужчины. Это искусственное деление мужчин и женщин было непривычным для советского человека.

Когда во второй части концерта объявили о выходе народного артиста республики Г. Курмангалиева, зал разразился овациями. А женщины на балконе взглянули на мужчин в партере и, помедлив, как бы прося разрешения, захлопали. В основном это были уйгурки. Гарифолла начал с “Большой айдай” Мухита, взял высокую ноту, на особо долгих нотах двигал скулами, как будто жевал жвачку. Он делал так, как некоторые семиреченские акыны перед пением дергали себя за уши во время исполнения песен Мухита. Народ очень тепло встретил его, аплодируя, не дожидаясь конца песни. Когда Гарифолла уходил со сцены, исполнив две-три песни подряд, шквал аплодисментов требовал его назад. Вернувшись на сцену, Гарифолла, что-то шепнув конферансье, начал настраивать домбру. Слова конферансье: “Шестнадцать девушек” потонули в гуле аплодисментов. Гарифолла улыбнулся и начал петь. Перечисляя в припеве имена девушек, он смотрел на женщин и те, испугавшись, что он действительно их узнал, прикрывались платками. Заметив это, Гарифолла во втором куплете открыто рассматривал женщин.

Когда он, решив, что этого достаточно, встал со стула, зал зашумел, требуя еще песен. Ему пришлось вернуться на сцену и исполнить свой конек — “Терме”. Во время пения глаза его пронзали партер и все его внимание было сосредоточено на женщинах, он то застывал, то улыбался. На наш вопрос, зачем он так делал, он ответил, что это было проявлением “политического недовольства”, он как бы поднимал престиж женщин перед мужчинами.

Мы описываем это, чтобы показать, что где бы ни появился Гарифолла, его ценили и любили. Он был несравненным исполнителем песен, художником, в совершенстве усвоившим исполнительские традиции народа, его песенное богатство. Также он был мастером сцены, воплотившим галерею оперных образов. Этот человек не только следовал традициям одного региона республики, но и учился музыкальным особенностям каждого уголка страны. Вместе с исполнительством, он давал народу эстетические уроки.

Гарифолла родился в 1909 г. в местечке Алаколь Каратюбинского района Уральской области. Его отец Курмангали был бедняком. Когда Гарифолле исполнилось 4 года, умер отец, а к десяти годам он лишился матери. С 10 лет он играл на домбре, пел песни. На становление его таланта повлиял Мухит. Он сблизился с последователями Мухита, в то время Губайдулла, Халидулла зимовали в песках Алаколя, летом кочуя в Шубаркудуке, Кумсае, Сарыалжыне. Дети Мухита не уходили далеко от Жымпиты. Гарифолла часто встречался с Шынтасом, Шайхы, которые полностью переняли репертуар и манеру исполнения Мухита, стараясь не уступать ему ни в чем. Гарифолла стал их учеником, с ними путешествовал по стране. Он совсем скоро вошел в “список” лучших певцов. Шынтас, Шайхы на тоях, собраниях просили Гарифоллу спеть, во-первых, чтобы самим отдохнуть, во-вторых, чтобы он учился... Хорошо играющий на домбре Гарифолла за счет голоса, подчиняющегося всем приемам, и держащий ноту сколь угодно долго, стал мастером не только в своем ауле, но и в соседних.

Кенен

Семиреченская поэтическая традиция, начинающаяся с Суюнбая, Джамбула, дала миру немало талантов. Они были не только ораторами, но и жыршы, певцами. Поэтические традиции сохранились до сих пор. Эти традиции поддерживаются и молодежью, поэтому айтыс широко распространен в Семиречье.

В этой группе особняком стоит Кенен. С одной стороны, он поэт-импровизатор, с другой—хороший певец, а с третьей — народный композитор. В его жизни было много событий, служащих примером для молодежи. В своих произведениях он воспевает борьбу за счастье, победу, братство.

Кенен родился в 1884 г. в колхозе им. Кирова Курдайского района Джамбулской области (раньше в документах называли 1888 год, местность Конырадыр, Матыбулак). Отец Азербай играл на домбре, пел песни в ауле, но не был знаменитым, а мать Улдар была настоящей певицей и поэтессой, ее слава распространилась широко. Маленький Кенен слушал песни и стихотворения матери, но она рано ушла из жизни, не получив возможности заботиться о семилетнем сыне.

Смерть Улдар не прошла даром для Кенена, да и для семидесятилетнего Азербая это был удар. Горе заполнило их дом, к тому же у Азербая из скота было только две-три козы. Кенен пас байских овец днем, а вечером отец с сыном тосковали. Уставший за день Кенен не мог пойти на вечерние гуляния молодежи и засыпал, иногда бай заставлял его ночью сторожить скот.

Поэтическое искусство в Семиречье все-таки оказало влияние на Кенена. Акыны и певцы, гостившие у аульных баев, оставляли неизгладимый след в его душе. Способный мальчик, сидя на заднем дворе, запоминал песни и стихи. У него была возможность слушать их только ночью, после дневных забот.

Кенен, встречаясь с пастухами, узнавал сказки, мудрые слова, подыгрывая на свирели, пел песни на Курдае, иногда сочинял песни, играя на домбре.

Кенен не стал мириться с судьбой. Он старался, чтобы его дар не запачкался в степной пыли, не унесло его ветром, не смыло дождем. Его сердце улавливало звуковую симфонию в журчании воды, трели птиц, свисте ветра, он нашел в них духовного спутника, восторгаясь свободным полетом соловья в небе. Соловей волен лететь куда хочет. Кенен грустил, что не мог также уйти, был привязан к баю, но помнил о своем деле, которое давало возможность лететь куда дальше, чем на крыльях. Песня летит за Курдай, дальше Алатау, кто сможет остановить ее? Такие размышления подтолкнули его к первой песне “Соловей”.

Соловей, поешь, не спускаясь на землю,

Я хожу, не евши весь день,

В руках держу палку вместо коня,

Мучаясь, хожу за овцами.

О соловей!

Как прекрасно поешь ты.

Будет ли спасение когда-нибудь

От пастушеской доли?!

Иду с овцами на Когалы,

Беркутчи выходят за Обалы.

Даже если до вечера пасешь овец,

Богачи не подумают пожалеть тебя.

Вечер не наступает, когда пасешь овец,

Утро не наступает, когда сторожишь скот.

Никто тебя не пожалеет,

И ты не можешь спать в кровати.

Прекрасные слова этой песни нашли отклик во всех сердцах, знавших страдания и лишения. Конечно, баям и их приспешникам она не могла понравиться, но разве потушишь пламя, поддерживаемое народом, песня на крыльях полетела по всей округе.

Жубанов А. Соловьи столетий. Алма-Ата, 1975.