Страница - 13

ЧЕРНЫЙ ИРТЫШ

Позади остался Зайсан. По левую сторону от дороги, вдали, возвыша­лась небольшая гряда пустынных гор северного Призайсанья — Жель- гора. Машина шла глубокой песча­ной колеей, по обе стороны которой росли кривоствольные кустики джузгуна. Проехали пустынный по­селок Чингильды, и вскоре во всем своем величии взгляду представилась широкая пойма Черного Иртыша.

Каждый раз, бывая здесь, я пытаюсь разгадать: по­чему Иртыш называют «Черным»? Среди песчаных и глинистых берегов степенно несет свои воды «Серый» Иртыш. Местами вода настолько прозрачна, что даже на глубине хорошо просматривается дно и снующие над ним мелкие рыбешки. Обрывистые берега то подступают к самой дороге, то уходят, расплываясь в едва возвы­шающиеся песчные косы. Над низкими берегами лета­ют светлокрылые одиночные крачки. Пышные рощи старых раскидистых тополей обступили многочисленные старицы и протоки. На старицах повсюду зеленая во­да— от плавающих листьев рдестов. У берега листья реликтового растения — чилима, и по грудь в воде тро­стники, из которых с кряканьем поднимались утки. По берегам, у проток, зелеными стогами стоят одиночные, со сломанными вершинами, вековые ветлы-осокори, покрытые причудливой бугристой корой и огромными ко­пытообразными трутовиками. Осокори настолько огром­ные, что понадобилось бы два-три человека, чтобы обхватить их. В них много дупел, где гнездятся галки, скворцы, удоды, иногда лутки. Обращают внимание ви­сящие, как плоды, гнезда черноголовых ремезов. На от­дельных деревьях насчитывалось по три-четыре старых гнезда. Редко встречаются гнезда крупных рыбоядных хищников — белохвостых орланов. И сколько я ни при­сматривался, Иртыш не показался мне черным...

Прошли годы, но я не нашел ответа: почему Черный? Ничего толком не могли объяснить и встречающиеся нам казахи-чабаны. Как часто в жизни бывает, тайна разга- далась неожиданно. Однажды, находясь на вершине хребта Саура, я рассматривал в бинокль открывшиеся передо мной знойные, завешанные сизым маревом дали. Шла вторая половина лета. Иссушенная земля выгоре­ла Волны испарений бежали над яркими, как яичный желток, песками Айгыр-Кумы. Тут-то и пришла разгад­ка: среди мертвых песков река смотрелась иссння-черной лентой. Спустя еще несколько лет я прочитал у В. А. Хахлова, что из-за того, что издали Иртыш кажется черным, его назвали Кара-Ертис — по-русски Черный Иртыш. Как в сказке получается: впадает в озеро Зай- сан Черным, а вытекает Белым, или как его здесь назы­вали Ер-Тис, что в переводе с казахского означает зуб великана, или просто Иртыш.

АШУТАС

Мы едем на восток вдоль Черного Иртыша, уже позади остался поселок Буран. Справа у реки сиреневые заросли цветущего чингиля, ивняков, Местами среди них выбиваются желто-зеленые пятна тростников. Над всем этим возвышаются старые ветлы и тополя, встречаются и оди
ночные серебристокроиые деревца лоха узколистого. Впереди, чуть слева, виднеется невысокая рыжеватая сопка —Ашутас.

Удивительная это гора, открывшая свету свои глуби­ны, состоящие из пластов, разделенных спекшимися слоя­ми ожелезненных песчаников. Тяжелые ломти их лежат поверх обрывистых склонов и по холмам. Овраги и рыт­вины, отвесные стены местами покрыты глянцевитой кор­кой квасцов. Кое-где по обрывам темнеют норы, из кото­рых со свистом и визгом вылетают черные стрижи. Из промоин торчат обрывки корней. Встречаются глинистые пласты, нашпигованные истлевшими прослойками листь­ев, канувших в лету лесов. Пласты эти легко ломаются и от них исходит удушающий запах серы.

Ашутас — отголосок минувших тысячелетий — памят­ник бывшим здесь широколиственным лесам, в которых росли бамбук, платан, грецкий орех, лещина, ива и топо­ля, а также гигантские сосны — секвойи. Найдены и от­печатки листьев гинко, которые попадаются чаще всего в спекшихся песчаниках, отложившихся на заре появления первоптиц в юрский период. Разнообразные виды древес­ной растительности на Ашутас отражают смену климати­ческих условий на этой земле, в давно минувшие доисто­рические эпохи.

Как и сейчас, над зелеными берегами древних водо­емов летали, играя под солнцем слюдяными пестроцвет­ными крыльями, стрекозы. В поисках цветочного нектара порхали бабочки. Без устали точили древесину павших стволов термиты, у берега, на мелководье, жили личинки ручейников.

Обо всем этом нам теперь рассказывают отпечатки листьев, веток и стволов, встречающиеся в большом ко­личестве в светлых углистых глинах, а также отпечат­ки названных насекомых, в том числе восьми видов стре­коз, найденных здесь учеными-палеонтологами. В неко­торых впадинах пласты глин украшают сверкающие на солнце гипсовые друзы, образованные изумительно тонко сшитыми кристаллами и по форме похожие на иглистые прозрачные звезды. Можно их сравнить и с колючими цветками, искрящимися под солнцем. Все это следы про­шлого: следы исчезнувших растений и пропавшего озера, некогда колыхавшегося у Ашутас. Но и сейчас еще сохра­нились реликты третичной флоры — это водные папорот- ники-сальвиния и марсилия четырехлистная, а также во­дяной орех или чилим. Раньше его называли рогульни­ком, а плоды его рогульками. Чилим растет в илистых старицах поймы Черного Иртыша.

Вокруг царит неправдоподобная тишина. Немилосерд­но палит солнце. Изредка покой нарушает чеканье пу­стынных каменок да визг стрижей. Вот появилась стайка пустынных — монгольских снегирей. Птички присели на край уступа, разглядывая нас, и тут же сорвались и ис­чезли, мелькнув сиреневыми полосками перьев на кры­лышках, оставив нас в гнетущей тишине спящих вековым сном полуразвалившихся глин Ашутас.

В ДОЛИНЕ КЕНДЕРЛЫКА

Тесными ущельями хребта Саура пробирается к Зайсанской равнине торопливый Кендерлык. Широкой густо-зеленой лентой тянется его пойма среди холмистых увалов. По берегам краснеют глинистые обры­вы, и зелень на их фоне смотрится до некоторой степени экзотически. Как только проедешь небольшой по­селок Пржевальск, то во всем величии открывается до­лина этой реки. Самого Кендерлыка не видно, только слышно, как шумит вода на перекатах. Лесистая долина напоминает приречные тугаи рек Средней Азии, но вмес­то распространенного там тугайного тополя — туранги— здесь в долине Кендерлыка шумят на ветру лавролистые тополя, вместо серебристого лоха или джиды — пышные заросли облепихи. А вперемежку с ними растут бере­зы, черемуха и боярышник. Как и в южных тугаях, де­ревья и кустарники перевиты, словно обмотаны прово­локой, лианой-ломоносом. На каменистой земле растут кусты тамариска. Из кустарников — много разных ши- повников, цветущих почти все лето кремовыми и розо­ватыми цветками. Обычны заросли спиреи, жимолости алтайской и округлого барбариса. Нельзя не востор­гаться пышностью и своеобразием зарослей Кендер­лыка.

Но подлинное украшение долины — облепиховые за­росли. Серебристо-сизыми каскадами ветви их ниспада­ют к зеленым травам. Искрящаяся листва придает деревьям нежность и свежесть. Тут же тонковолосые и тонкорукие ивы Ледебура, унизанные такими же тонки­ми, как у облепихи, узенькими листочками. Даже при малейшем ветре ивы спокойно поворачиваются на вет­ру, играя своими серебряными космами.

В полдень воздух влажнеет от испарений, становит­ся душно, одолевает жажда и еще сильнее притягивает шумящий Кендерлык. И сколько ни броди, обязательно выберешься к реке с ее студеной водой. На разнотрав­ных цветущих лугах множество птиц: вот на макушке кустика, раскачиваясь, сидит канареечно-желтая птичка. Окраска ее броская, что свойственно птицам, живущим в тропиках. Это желчная овсянка. Она раскрывает го­лубовато-серый клюв и словно выговаривает: чуть-чуть, что-нибудь выпью же! Как послушаешь ее, так еще больше пить хочется. По кустам и в траве мельтешат и трещат ершистые серые славки. Вэд-вед, раздувая бело­ватое горло, бормочет взъерошенный самец. И вот как будто какая-то внутренняя пружина подбрасывает его и он взвивается над зарослями с громкой песней. Самые громкоголосые певцы — южные соловьи. Их сильные рас­катистые трели звучными ключами бьют из-под каждого куста. Не будет преувеличением назвать долину Кен- дерлыка соловьиной. По береговым галечникам и на островках перезваниваются кулички-перевозчики. Из­редка низко пролетают с гнусавым говором красные утки-атайки.

Достаточно пройти кустарниками, чтобы убедиться, что в долине есть кабаны, земля во многих местах изры­та. На деревьях висят гнезда-рукавички черноголовых ремезов, из зарослей слышится их тонкий тянущий писк. То и дело над макушками деревьев взлетают обыкновен­ные горлицы и, достигнув определенной высоты, плани­руют в зеленые кущи, откуда доносится их непрерыв­ное туруруканье.

День уходит, и одни впечатления сменяются други­ми. Из-за темного хребта Саура совиным оком выгля­нула луна. Долина наливается густым лунным светом. Еще громче в наступившем затишье ревет стремитель­ный Кендерлык, еще отчетливее голоса соловьев. Доно­сится визг вышедших на кормежку кабанов. В спящих зарослях осторожно ступает косуля, в прибрежных тро­стниках шуршит ласка. Вслушиваясь в звуки ночной жизни долины, стараюсь представить то, о чем расска­зал в свое время блестящий знаток местной природы В. А. Хахлов: «Кабаны, тигры, косули и дикие кошки в большом количестве находили себе приют в камышах. Один старик рассказывал, как в летнюю зарю, однажды, проезжая близ камышей по реке Кендерлык, он наблю­дал временами показывающегося над поверхностью ме­телок камыша, выскакивающегося тигра, который таким образом осматривал местность из камышовых зарослей». Как видно, за последние сто лет обеднел животный мир этих мест. В целом же облик долины почти не изменил­ся. Жизнь как и прежде торжествует, хотя и не в таком изобилии.