Страница - 10

РОССИЯ В ЛОНДОНЕ

На Английской набережной Трубникова провожали Потанин, Соня и Макы. Отсюда петербургские пассажиры отправились на Кронштадтский рейд, где их ждал пароход «Прусский орел». К вечеру пароход снялся с якоря и вышел в Финский залив. Оставив вещи в общей каюте, Трубников поднялся на палубу. Низко слепило солнце. Берега исчезли. Трубников глядел и не верил своим глазам: неужто взаправду?

От сомнений избавил голос за спиной: - Аркадий Константинович, вас просят-с... В каюту-с...

Камердинер князя привел Трубникова в помещение первого класса. Князь Иван Иванович занимал здесь одну из лучших кают. Он был в отличном настроении:

- Я полагаю, мы можем приступить... Вы готовы записывать?.. В таком разе начнем без промедления... Пишите... 7 мая. Финский залив. Наш пароход несется на всех парах по бурным волнам.

Трубников обмакнул перо в дорожную бронзовую чернильницу и вывел на золотообрезном листе первую строку путевого дневника князя Ивана Ивановича.

Все произошло неожиданно. Искали экстренно молодого человека хорошей дворянской фамилии, чтобы сопровождать отправляющегося в заграничный вояж князя в качестве приятного компаньона, а также секретаря. Тетушка Лизавета Кирилловна нашлась услужить князю, почетному члену многих благотворительных обществ.

Трубников не знал - соглашаться или нет. Заманчиво повидать Европу, но тяготила перспектива оказаться в роли полуслуги. Он советовался с Потаниным, а тот вместо определенного мнения предложил вопрос: намеревается ли князь посетить Англию? Если намеревается, то совсем иное дело...

Трубников на крыльях полетел давать согласие. В Лондон он вез издателю «Колокола» письмо Потанина и Валиханова о положении Сибири.

За два дня до отъезда Трубников присутствовал в зале Русского географического общества, где Валиханов делал доклад о путешествии в Кашгар. Егор Петрович Ковалевский представил собравшимся молодого многообещающего географа и ориенталиста и вкратце сообщил о политическом значении Кашгара как для России, так и для Англии, а также о том, что сведения, привезенные Валихановым, дают основание надеяться: кашгарцы, освободившись от вредного для них вмешательства во внутренние дела Кашгара кокандцев и дикокаменных киргизов, одни, собственными силами, будут в состоянии избавиться от владычества китайского богдыхана.

В переполненном зале Трубников и Потанин с трудом отыскали кресло для Сони, а сами остались стоять в боковом проходе. С ними был дрожащий от волнения Макы. Трубников пробовал себе представить, что переживает подросток, лишенный слуха и могущий только видеть, как адмиралы и генералы, почтенные господа в сюртуках, нарядные дамы, офицеры глядят на его старшего брата Чокана, взошедшего на высокую кафедру... Трубников старался угадать и чувства Сони, петербургской барышни с коротеньким пансионским образованием, оказавшейся в столь ученом собрании. Он наблюдал издали ее прилежную позу, белый воротничок, руки в перчатках, сложенные на коленях.

Доклад свой Валиханов написал заранее - несколько страниц краткого извлечения из двух готовящихся для издания в географическом обществе работ*. Но с кафедры он не стал читать по написанному. Излагал основные свои наблюдения, высоко подняв голову и поглядывая в одному ему ведомую даль, словно не в четырех стенах был, а где-то на перепутье дорог, на горном перевале... И никаких жестов, никаких энергичных взмахов рукой в местах наиболее значительных. Чокан стоял на кафедре строгий и прямой, и это особо проявляло, какая большая внутренняя сила заключена в небольшого роста армейском офицере с плоскими скулами.

- До чего же обидно, что нет в зале, кроме Макы, ни одного из соплеменников Чокана! - шепнул Трубникову Потанин. - Если бы казахи могли его видеть здесь! И если бы вообще он имел в своем народе читающую среду! Все-таки настоящее призвание Чокана сделаться казахским публицистом или литератором, пишущим для казахских читателей. А чем пока он полезен Степи? Чем может быть полезен в ближайшем будущем? Тем, что напишет историю своего народа, составит сборник сказок? Но для кого, для чего? Такие частные задачи не могут удовлетворить Чокана... Пирожкову все-таки проще. Он ставит перед собой лишь цели просветительские. А Чокан... Он большего ищет! Но знают про то во всем этом зале лишь несколько человек. Семенов знает. Федор Михайлович раньше всех догадался! Ковалевский несомненно! Но вот сидят наши петербургские ориенталисты - Васильев, Казембек, Галсан Гомбоев... Все они хотят видеть в Чокане лишь знатока Востока, источник сведений, вдруг забивший в Степи для утоления жажды европейской, блистательно развивающейся в нынешнем веке ориенталистики. Европа почуяла необходимость изучать Азию. Но разве Азии не надобно знать Европу?.. Я вижу Чокана глядящим оттуда, из Степи, на запад. Разведчика Степи здесь, в России.

С того вечера блистательного успеха Валиханова в географическом обществе Трубников более не видал его. На проводах Соня сказала, что накануне Потанин представил ей Чокана Чингисовича. Соня намеревалась брать Макы летом к себе на дачу, снятую по обыкновению в Павловске. Трубников от души порадовался за маленького своего приятеля.

Пароход «Прусский орел» шел в Штеттин переполненным. Немцы пожадничали и набрали много сверхкомплектных пассажиров. В общей каюте не хватало мест, и Трубников - когда не требовался князю - проводил время на корме. Среди пассажиров, располагающихся здесь на раскладных стульях, общее внимание привлекал писатель Гончаров, только что прославившийся «Обломовым». С Гончаровым обычно сиживал малознакомый Трубникову профессор филологического факультета, Гончаров молчал, профессор пускался в рассуждения:

- Я вышел из рядов народа. Я плебей с головы до ног, но я не допускаю мысли, что можно дать народу власть. На земле не может быть ни всеобщего довольства, ни всеобщего образования, ни всеобщей добродетели,

---

* Полный отчет Валиханова считался в то время секретным. Напечатан географическим обществом лишь в 1904 году.

- громко, как на лекции, говорил профессор. - Народ должен быть управляем, а не управлять. Но он должен иметь право предъявлять сбои нужды, указывать правительству на пороки тех лиц, которые поставлены для исполнения законов...

Немного помолчав, профессор брался за другую тему:

- Как вразумить нашу неразумную молодежь? Она не хочет учиться, а хочет управлять. Так и пахнет фонвизиновским Митрофаном: не хочу учиться, а хочу жениться. Главное, чего они добиваются, это сходки, а сходки они тотчас превращают в политический клуб...

Гончаров слушал собеседника не очень внимательно и ворчал:

- Бежим из России, от всех неустройств русских, как от холеры, но тащим проклятые вопросы русские с собой, словно собственный горб. Вот увидите, в Париже и Берлине, на всех курортах, наши соотечественники не отдыхают и не лечатся, а только ищут друг друга, чтобы потолковать: ну, как там у нас?..

Трубников, смеясь про себя, подумал, что князь тоже в своем дневнике то и дело прерывает восторженные описания морского путешествия, чтобы высказаться о русских делах. Он по взглядам своим закоренелый крепостник, хотя и не из жестоких. Князь искренне уверен, что мужики обязаны на него работать, а он обязан быть им как родной отец. Впрочем, в отцовских обязанностях своих князь нетверд и передоверил все поместья управляющему. Это не мешает ему утверждать, что мужик без барина пропадет, а Россия, если разорится дворянство, пойдет по миру... Все мысли князя Трубников записывал в дневник изо дня в день.

Наконец приплыли в Штеттин, и оттуда пассажиры поехали в Берлин, к знаменитым немецким докторам. Знаменитый Фрерикс нашел у князя больную печень и присоветовал воды Киссингена, отдых в горах и морские купания. Поехали в Киссинген. После российской неразберихи удивлял немецкий порядок, чистенькие деревни, пахнущие сдобой и кофием города. Трубников искал увидеть, какова же свобода, которой пользуется образованная Европа, но в глаза больше лез порядок. Полиция не тыкала в морду, как в России, но и спуску не давала. Обыватели изнывали от восторга, если улицей, выметенной и вымытой с мылом, проезжала коронованная особа. Таких особ у немцев хватало. В Киссингене князь Иван Иванович был представлен королеве Виртембергской, и хозяин отеля, где они остановились, мигом стал сладок до приторности. Угадывая, что кланяются не ему, а отражению в нем дуры виртембергской, князь Иван Иванович сменил гостиницу. Здесь к нему заявился соотечественник граф Апраксин и принес свежий номер «Колокола» с нападками на русскую цензуру. Трубников записывал под диктовку мысли Ивана Ивановича о вреде свободы печати. Последующие дни князь проводил с Апраксиным и другими русскими. От волнительных разговоров у него пуще разболелась печень, и решено было ехать в Швейцарию - дышать горным воздухом. Князь пришел в восторг от величия Альп и диктовал страницу за страницей. У девочки в крахмальном чепчике Трубников купил резной из дерева швейцарский домик в подарок Макы. Он понемногу привыкал к своему нанимателю. В свободное время ходил по музеям и картинным галереям, где, случалось, знакомился с русскими, учившимися в европейских университетах. Они оттаскивали соотечественника от Рафаэля или Рембрандта и жадно выспрашивали, что нового в России и когда же реформа.

В Париже Трубников в первый же день побежал глядеть, где стояла Бастилия, стертая с лица земли восставшим народом. Он пробовал представить себе Петербург без Петропавловской крепости и не мог. По утрам, исполняя поручение князя, Трубников ходил покупать газеты. Объединение Италии! Поход Гарибальди! Увидеть бы своими глазами! Русские газеты, поступавшие из Петербурга, доносили в Париж летние сетования на дачную скуку и вести об аферах в акционерных обществах. Князь диктовал в дневник, что Россия до акционерных обществ еще не доросла. В Италию он решил не ехать. В Париже все время проводил среди русских. Отели были переполнены орловскими, смоленскими, саратовскими помещиками, мотавшими деньги в тоскливом предчувствии, что вот-вот грянет реформа.

В Лондон они приехали к концу августа. В столице английских туманов стояли ясные солнечные дни. Князя пригласил в свой замок какой-то баронет. У Трубникова был с собой адрес человека, к которому должны обращаться русские, желающие повидаться с издателем «Колокола». Он пошел по адресу, и ему сказали, куда ехать, в какой день и к которому часу. Трубников не ожидал, что все связанное со встречей, волновавшей его столько времени, заставлявшей наедине с собой повторять слова, с которыми он войдет, с которых начнет, - что все это будет слажено так по-европейски четко и деловито.

Издатель «Колокола» жил в дачном пригороде Лондона. Дом оказался английского склада, но что-то родное, русское, не выставленное на виду, растворилось в самом воздухе. Трубникова провели в гостиную и сказали подождать. Он сел, ощупывая в кармане конверт с потанинским письмом.

В гостиную вошел хозяин, знакомый по портретам, ходившим среди молодых его поклонников. И вспыхнула радость, будто не встретился впервые, а узнал давно любимого человека... После, рассказывая Потанину и Валиханову о встрече в Лондоне с героем России, Трубников не мог в точности передать, что ему сказал Герцен в первую минуту, какие слова. Произошло так оттого, что хозяин вышел к приезжему русскому с обычным приветствием, с вежливым вопросом - как доехал и удобно ли живется? - а Трубников настроился на такой высокий лад, что первые слова - слишком заурядные для Герцена! - разминулись с взволнованным посетителем незамеченные.

Потом он сидел в кресле напротив Герцена и рассказывал о петербургском кружке сибиряков. Герцена интересовало положение Сибири, где все прелести русского бюрократизма расцветали пышным цветом. Оттуда уже писали в «Колокол» и о сибирском лихом мздоимстве, и о тяжком положении арестантов, и о каторжном труде в сибирских рудниках. Из Лондона Сибирь рисовалась подвалом, в котором много золота, меху и другого добра, но который холоден, занесен снегом. И теперь Герцен не мог не быть обрадован вестью о том, какое там объявилось новое молодое поколение. Трубников рассказал ему и о молодом казахе, исследователе Средней Азии Чокане Валиханове и о брате его Макы, замеченном Тарасом Шевченко.

Издатель «Колокола» хотел знать об отношении инородцев к России.

- Так, значит, Валиханов говорит: мы, русские...

- Да, это его привычные слова... Мы, русские, более знаем ирокезцев, чем своих подданных... Нам, русским, непростительно пренебрегать изучением Средней Азии...

- Значит, он осознает и свою принадлежность к русскому освободительному движению?

- Непременно.

- А я ведь что-то слышал здесь, в Англии, об экспедиции Валиханова. Да, им заинтересовались. Не сомневаюсь, что его доклад в Русском географическом обществе привлечет внимание английских газет*. Валиханов переполошил кое-кого. Здешние политики высказывают намерения сделать Афганистан и другие пограничные с Индией владения преградой между Англией и Россией.

Тема эта, впрочем, не была интересна Герцену. Он снова стал спрашивать о сибиряках, о Потанине, решившем отказаться от путешествий в глубь Азии ради работы в России. Словно предвидел издатель «Колокола», что Григорий Николаевич станет в дальнейшем деятельным его корреспондентом.

Трубников рассказал Герцену о расколе среди сибиряков - на решительных и умеренных.

- С кем же вы? - спросил Герцен.

- Я сторонник самых решительных действий! - краснея, выпалил Трубников. - Шевченко пишет: чтобы Россию разбудить... обух всем миром закалить да наточить топор острее. И вот тогда уже будить...

- Русская молодежь увлекается стихами Шевченко... Как славно! Он такой же народный, как наш Кольцов, но он еще и политический деятель России, борец за свободу... - Незадолго до визита этого юноши Герцену через множество дружеских рук был передан «Кобзарь», изданный в Петербурге, и с книгой - письмо Тараса Шевченко - без прямого обращения, но понятно кому адресованное: «Посылаю Вам экземпляр «Кобзаря», на всякий случай без надписи. Передайте его А.И. с моим благоговейным поклоном».

Трубников уходил из английского пригородного дома с кружащейся от счастья головой.

Князь успел вернуться от баронета и подремывал в гигантском кресле. Увидел Трубникова и забарабанил по резному подлокотнику сухими белыми

---

* Отклики на доклад Валиханова и на его труды появились впоследствии в «Таймсе». Вышла книга «Русские в Средней Азии», где использованы и работы Валиханова.

пальцами:

- Значит, все-таки были? - пальцы князя выстукивали охотничий сигнал. - Значит, не преминули нанести визит почтительный беглому соотечественнику?

Трубников молчал.

- У Искандера изволили побывать? - атаковал князь. - Вижу, вижу, как глаза-то горят!

- Был! - Трубников не считал своей секретарской обязанностью вступать в объяснения по этому поводу.

- Ну, вы-то, сударь мой, ладно, с вас какой спрос... - проворчал князь. - Младые ваши мечты!.. Но скажите мне на милость, почему у господина Герцена искал покровительства князь Голицын, когда концертировал здесь со своим русским оркестром и буйствовал по обыкновению?.. Нешто в Лондоне нет русского посланника? С какой стати в Лондоне от империи нашей два посольства сидят - одно законное, а другое противозаконное, но не менее влиятельное... Раскройте-ка тетрадь, Аркадий Константинович. Мысль сию считаю должным занести в путевой дневник...

В конце августа они возвратились в Петербург. А через изрядный промежуток времени в «Колоколе» появились строки, лишившие покоя омское начальство. «...Теперь хотя (немного) о Киргизской степи. Известно, что киргизы Средней орды платят ясак, то есть определенную часть своих стад, впрочем натуральная уплата лошадьми, баранами и прочими давно уже заменена денежною. Это, по-видимому, самый рациональный налог... потому что распределяется пропорционально имуществу. Но увы! На деле оказывается совсем не то... кто хочет откупиться от непомерного ясака, должен бывает дать чиновнику, чтобы он уменьшил показанное число голов... Из этого составляют себе состояние не только члены приказов, но и первоприсутствующие лица областных правлений, особенно омского...»

Как заведено, свежий номер «Колокола» прислали Петру Петровичу Семенову. Он сразу угадал автора критических строк. Двух авторов, ему прекрасно известных...