Страница - 9

ВОЗВРАЩЕНИЕ АЛИМБАЯ

Из далекого города Семи палат прибыл в Петербург купец Мусабай Тохтабай-улы Касымов.

По торговым делам он объездил много городов. Был в Коканде, Яркенде, Бухаре. Кульджинский базар знал как свои пять пальцев. В Кашгаре тоже бывал и - слава аллаху! - вернулся живым.

Товар он возил на верблюдах, на лошадях. В Петербург он ехал поездом по железной дороге. На плоском лице, отшлифованном ветрами и пылью караванных дорог, наглыми взглядами разбойников и сборщиков налогов, сохранялось сонное спокойствие. Мусабай не тратил время на то, чтобы удивляться. Он наблюдал, взвешивал, оценивал. На станциях выходил из вагона, смотрел на колеса, смотрел на рельсы, привинченные к просмоленным шпалам. Много верст от Москвы до Петербурга. Много чугуна пошло на рельсы. Много лесу уложено на земляную насыпь.

«Россия могущественная и богатая страна, - думал Мусабай, прикидывая в уме стоимость Николаевской железной дороги. - Не та страна сильна, у которой много солдат, а та, где умеют строить железные дороги, где делают из хлопка яркий ситец, где можно купить нежный сафьян и золотую механическую птицу-соловья... Кокандцы умеют воевать, они только тем и заняты, что воюют. Но им придется уйти из Туркестана, потому что у них есть железо только для мечей и нет железа для дорог... Тысячу раз прав Букаш, что по примеру отца своего и деда держится русских. И я был прав, когда согласился повести караван в Кашгар. Я рисковал головой, пряча в караване переодетого русского офицера. Я рисковал семьей, живущей в Коканде. Я потерял по пути шестьдесят верблюдов, я выложил шестьсот рублей зякету* в Кашгаре и триста шестьдесят в Куртке, раздал по пути киргизам и датхам* на тысячу триста рублей разного товару. Все у меня подсчитано и записано в книгу и проверено Букашем. Мы не много нажили этим караваном, но я уберег от сабли кашгарского палача и свою голову, и голову того, который назвался Алимбаем. За это мы заслуживаем благодарность русского царя. Пусть нам грамоту дадут на торговлю. Отведут в степи пастбища для наших верблюдов и коней. Еще хорошо бы медаль получить на шею. Иной раз медаль полезнее денег в мошне, но и деньги тоже надо выручить в Петербурге. Купец, пренебрегающий выгодой, не вызывает доверия...»

С такими мыслями сошел с поезда в Петербурге медлительный восточный человек в толстом халате. Приказал спутнику - разбитному татарину-толмачу:

- Спроси, где мечеть.

Мусабай был уверен, что в каждом городе должна быть мечеть. А как же без нее?

Извозчик взмахнул кнутом, колеса загремели по мостовой. Проезжая мимо Исаакиевского собора, извозчик подтолкнул толмача:

- Переведи своему хозяину. Собор строили сорок лет.

Толмач перевел. Мусабай уважительно оглядел каменную громаду. Напротив собора конный идол. Кто?

- Царь Николай, царствие ему небесное... - перекрестился извозчик.

Собор новехонек, как железная дорога, идол тоже новехонек. Есть люди, которые ценят седые камни исторических развалин. А купцу дай поглядеть-пощупать нынешние капиталы.

- Бона ваша церква! - Извозчик показывает кнутом на здание, увенчанное шпилем с полумесяцем.

Мусабай успокоенно поглядел на полумесяц, вознесенный в серенькое северное небо. Молитва молитвой, но есть еще и жилка крепкая, что связывает между собой единоверцев. От мечети Мусабай приказал везти себя в ту гостиницу, что ближе всех прочих. Уже на другой день он проведал все, что ему надо было для начала проведать. О султане Валиханове единоверцы говорили с яростью: Мухаммед-Ханафия* Валиханов живет в Петербурге

---

* Пошлины.

* Кокандским чиновникам

* Имя, данное Валиханову при рождении. Чоканом его назвала мать.

шестой месяц, но в мечети не был ни разу.

- Ассалам алейкум, Мусеке! Здоров ли твой скот и твое семейство? - приветствует Мусабая русский офицер с обличьем единоверца.

Чокан Валиханов принимает у себя дома дорогого гостя. На полу, застланном ковром, разбросаны подушки. Мусабай пьет чай с чухонскими сливками, ведет степенный разговор, иной раз случайно - а может, и нарочно - оговариваемся, называя хозяина Алимбаем. Мусабай ничуть не переменился. Все такой же, каким был в степи во главе каравана, во встречах с кокандскими чиновниками, с кашгарскими мандаринами, на свадьбе Алимбая и нежной чаукен... Все такой же Мусабай... И так же одет: халат, тюбетей. Это Алимбай переменился, стал другим, но не друг его верный - караванбаши. Судьба связала их одной веревочкой. Так в горах Швейцарии, по рассказам Петра Семеновича, восходители карабкаются по скалам на прочной связке: если один сорвется, другой его вытащит из пропасти. Впрочем, трус может и разрубить связку.

Валиханов наливает в пиалу сливок, наливает в сливки густую заварку китайского чая, открывает краник серебряного самовара. В кипятке клубятся белые сливки, мешаясь с темной заваркой.

Два года назад... Да, ровно два года минуло с той весны, когда Валиханов, проклиная все на свете, торчал в юрте верного человека Гирея на берегу реки Аксу и ждал каравана из Семипалатинска.

О караване не было ни слуху ни духу. Гирей съездил на ближний казачий пикет и там узнал от проезжего татарина, что из Семи палат за последние дни не выходил никакой караван. Что-то случилось? Экспедиция отменена? Но почему? Все было так отлично замаскировано. Расставаясь с Чоканом неподалеку от Верного, Гутковский забрал всю европейскую одежду, и плащ забрал, и все бумаги, удостоверяющие личность. И вот теперь благодаря мудрой осторожности и предусмотрительности старшего друга приходится томиться и нервничать в бездействии. Все казахи уже откочевали на летние пастбища, и медлительность застрявшего на берегу реки Аксу Гирея может вызвать в Степи подозрение.

В юрте Гирея он писал Гутковскому письмо, быть может, прощальное: «Я совершенно потерялся и не знаю, что делать... Оставаться мне более у Гирея нельзя... Ехать вперед по пикетам нельзя: вы увезли все регалии и подорожную. Остается одно - сделать превращение и ехать по степи на Семипалатинск... Я должен буду день скрываться где-нибудь в камнях, подобно филину, а ночью рыскать как барантач*... Со мною нет ничего: ни огнива, ни кремня, ни хлеба... Прощайте. Сегодня я исчезаю. Что будет, ведает один лишь бог».

...Три недели спустя караванбаши Мусабай одобрительно цокал языком, разглядывая грязного обросшего бродягу, пробравшегося в сумерках к нему в походную юрту. «Рад видеть живым и здоровым нашего компаньона

---

* Баранта — угон чужого скота или захват чужой собственности.

Алимбая». Он принес горячей воды и сам обрил Чокану голову по мусульманскому обычаю. В бумагах, хранящихся в дорожном сундуке, уже был вписан кокандец Алимбай Абдилбаев, возвращавшийся к себе на родину.

Первые дни караванного пути Алимбай отдыхал, восстанавливая силы. На привалах отлеживался в юрте, вникал в торговое дело. Он узнал, что при караване 34 человека прислуги, товару на 20 тысяч рублей серебром, восемь походных юрт, 100 верблюдов и 65 лошадей. Во вьюках ситец российских фабрик, сукно, плис и полубархат, казанский сафьян, зеркала и подносы, котлы чугунные и ковши, медные чайники, гвозди и карманные часы... Много чего вез караван, рискнувший двинуться дорогой, которая уже несколько лет считалась закрытой для торговли.

Они переправились через реку Или и вступили в земли, где кочевал султан албанов Тезек - тот самый, о котором писал в своем очерке Ковалевский. Алимбаю надоело скрываться от людей. Караван подходил к горному перевалу Алтын-Эмель. Волны бежали по ковыльной степи. Тоскуя о шпорах, он торопил коня каблуками мягких сапог с загнутыми носами.

На берегу горной реки он увидел девочку, одетую как султанская дочь. Почтенная служанка мирно похрапывала в тени кустов. Девочка ничуть не испугалась всадника в кокандской одежде. «Кто ты?» - властно спросила она. «Кокандец я, купец, иду с караваном туда...» - он показал рукой в сторону Алтын-Эмеля. «А ты кто?» - «Меня зовут Айсары. Мой старший брат - могущественный Тезек» - именем брата она, конечно, хотела пристращать чужого человека.

Девочка внимательно и строго разглядывала Алимбая: «Ты сказал неправду. Ты не купец». Помолчала, поглядела и добавила: «И не кокандец». Он спросил: «Кто же я, по-твоему?» Она покачала головой: «Не скажу». Да, так и ответила: «Не скажу», - будто знала, кто он, но не хотела говорить.

Он подумал: «Как жаль, что она некрасива». Попросил: «Пожелай мне счастливой дороги». У нее в руках был камешек, такие камешки зовутся у казахов «ешек-тас», говорят, что их находят в ослиных желудках, но, может быть, они делаются из крашеной глины. «Возьми», - протянула она «ешек-тас» и в учтивых словах пожелала Алимбаю счастливого пути и счастливого возвращения. Откуда-то она знала, что перед Алтын-Эмелем он стоял не лицом к родине, а спиной и что ему еще предстояло немало испытаний, пока он сможет повернуть обратно к дому.

Алимбай поблагодарил Айсары, сестру Тезека, за талисман и пожелал хорошего жениха,

Медленно шел караван, быстро летели дни. На землях киргизского рода бугу встретились купцы из Кашгара. Они звали Мусабая вместе держать путь в Кульджу. Мусабай не согласился - он пойдет только в Кашгар. Караванбаши знал инструкцию, полученную Алимбаем: цель предприятия политическая, а не торговая, государственная цель не может быть пожертвована частной; если не удастся проникнуть в Кашгар, то направление каравана в Кульджу делается бесполезным.

В Заукинском ущелье караван подстерегли разбойники. Караванщики отстреливались, улегшись за камнями. Нападавшие заарканили двух работников Мусабая. Однако и караванщики изловчились захватить парочку головорезов. После побоища Мусабай и предводитель шайки сошлись для мирного обмена пленными: баш на баш. «Обычная сделка», - пояснил Мусабай своему компаньону.

17 сентября они переправились через Каракол. На чистом снегу виднелись следы каравана, прошедшего в сторону Кашгара. «Тайно шли, - определил Мусабай, - по ночам не жгли огня. Опасные места».

Караванбаши ничего не сказал Алимбаю про дневник, но стало ясно, что с заветной тетрадью пора расстаться.

26 сентября, сидя в походной юрте, Алимбай записывал торопливо: «Местность солонцеватая. Горы из глинистого и кремнистого сланца, прорезаны кварцевыми жилами. Много осколковых плит... Тороплюсь: дневник сейчас зарывается в землю... Дневник писан крайне беспорядочно, для памяти. Нужно все привести в систему... Завтра, может быть, дойдем до караула и, без сомнения, подвергнемся тщательному обыску. Через два дня будем в Кашгаре...»

Тетрадь, тщательно завернутую, чтобы сберечь от сырости, он зарыл в землю неведомой страны. Маленький бугорок привалил плоским камнем. Сказал Мусабаю: «В случае чего знаешь куда отвезти тетрадь».

В тот же день на них опять напали разбойники. Вышли из густых зарослей барбариса и потребовали дань: восемь кож красного сафьяна. Невозмутимый Мусабай бросил из вьюка на землю отлично выделанные в Казани кожи, вынул карандаш, памятную книжку, занес казанский сафьян в графу дорожных расходов.

Караван мирно поплелся дальше, но оказалось, что грабители передумали. С диким кличем они погнались за караваном, обскакали и закрыли впереди выход из ущелья. Но тут с той стороны, где был Кашгар, показались пять кокандских солдат. Воспрянувший духом Мусабай сразу же скомандовал работникам - в ружье. Грабители пустились наутек. Приблизившись, кокандские солдаты вожделенно ощупывали глазами вьюки.

Впереди, у выхода из ущелья, показалась небольшая глинобитная крепость с угловыми башнями. Алимбай не торопил коня. Вот и исполнилась мечта поручика Валиханова, с юных лет назначенного судьбой и начальством в исследователи неведомых земель на Востоке. Он отвернул полу халата, достал из внутреннего кармана шершавый «ешек-тас», подбросил на ладони.

Впереди мирно покачивался в седле Мусабай. Есть ли у него какая-нибудь мечта? Должна быть. Не может человек идти на смертельный риск единственно ради прибытка!

Караван подошел к воротам крепости. Работники развязывали вьюки, доставали товары, назначенные в подарки кокандским чиновникам.

...Двое единоверцев сидели в петербургской квартире на полу, устланном дорогим ковром, и пили чай по-казахски с чухонскими густыми сливками, лишь отдаленно похожими на степной каймак, потому что совсем другая в степи трава, ах какая там трава!..

Они вспоминали долгое странствие в Кашгар и опасную жизнь в городе, где трудно содержать коня, но еще труднее сберечь голову. На другой день Валиханов повез Мусабая к Егору Петровичу Ковалевскому. Директор Азиатского департамента с наслаждением расспрашивал семипалатинского купца о ценах на восточных ярмарках Российской империи, о товарах, идущих из Западного Китая, добивался от Мусабая совета, чем должна торговать Россия. Иной раз Мусабай лез за ответом в пухлую, изрядно замасленную памятную книжку. Поначалу робевший, он вовсе освоился в петербургском богато обставленном кабинете и в том, что знал, неуступчиво спорил с Егором Петровичем.

По распоряжению Ковалевского пошли в ход бумаги о награждении медалями и почетными халатами торговых людей, участвовавших в Кашгарской экспедиции, об отведении Букашу пастбища для его лошадей и верблюдов, об отпуске из Тобольской казенной палаты для покрытия расходов по Кашгарской экспедиции 2111 рублей 54 копеек.

Тем временем Валиханов показывал семипалатинскому купцу петербургскую жизнь. В этом занятии он не мог бы сыскать лучшего помощника, чем Всеволод Крестовский.

Они повезли Мусабая во французский театр. Купец невозмутимо сидел в ложе, разглядывал сцену, оркестр, гвардейские мундиры, заполнившие партер.

В другой раз поехали на Черную речку к цыганам. Знаменитый хор пел для троих гостей. Крестовский здесь был как свой, и царица хора согласилась выпить с гостями бокал шампанского. «Богатый», - сказала она, кивнув в сторону Мусабая. «Какие же у богатого приметы?» - спросил Крестовский. «В глазах деньги», - усмехнулась цыганка. Мусабаю ее пение не понравилось - низкий, грубый голос. У женщины голос должен быть высокий, сладкий, как мед.

Еще возили Мусабая по магазинам - русским, французским, английским, немецким... Крестовский восхищался, как Валиханов толмачит с европейских языков. Впрочем, петербургские магазинщики и семипалатинский караванбаши сразу же находили общий деловой язык.

Сидит Мусабай в ватном халате, сидит напротив него нафабренный француз в кургузом сюртучке. Мусабай - мастер водить караваны по опасным дорогам, отстреливаться от разбойников. Француз - властитель карманов и сердец российского барства. Кто же из них умнее, кто хитрее? Вот бы дать Мусабаю дороги без разбойников, торговые города азиатские без вечных смут и междоусобиц. Развернулся бы там русский подданный Мусабай Тохтабай-улы Касымов.

Сидит Мусабай, преет в ватном халате, а напротив него сухопарый англичанин показывает «английское лучшее в мире огнестрельное оружие». Немец напротив Мусабая шибко интересуется, можно ли вывозить из киргизской степи бараньи кишки на предмет производства «лучших в мире немецких колбас». Русский мануфактурщик рад-радешенек личному знакомству с семипалатинским караванбаши, рад случаю выспросить пообстоятельнее, какой узор охотней раскупается на базарах за Бухарой.

Валиханов переводит деловые разговоры, переводит хитрые вопросы и не менее хитрые ответы. В памяти встает Кашгар, где прожил опасно столько месяцев, и все же ушел живой, да еще с проводами почетными от кашгарского начальства. Однако сказывал по приезде в Петербург Мусабай, что передавали ему из Кашгара такую весть: когда ушли семипалатинские купцы, спохватился аксакал Нурмагамбет-датха и послал за ними погоню, чтобы дознаться, кто же из семипалатинцев русский переодетый офицер. Но уж так расчетливо спохватился аксакал, что погоня его, даже скача во весь опор, только хвост увидела уходящего в русские владения каравана.

«Не кто иной сохранил нам жизнь, как бог торговли. У греков Гермес, у римлян Меркурий... Бог торговли и согласно мифологии покровитель вестников, а также, и всех путешествующих, - говорит сам себе Валиханов. - Купца грабят, стригут, как овцу, но купца не убивают. Торговля священна. Кокандский хан посадил в Кашгаре своего аксакала как политического резидента и дал ему же обязанности торгового консула. Значит, аксакал всегда будет заинтересован в том, чтобы больше караванов приходило в город, больше купцов вело торг на базаре. Там держат с давних лет свои фактории индусы, бухарцы, таджики, персы, афганцы, армяне. С русской стороны раньше приходили русские купцы, а также грузинские, казахские, татарские... Аксакал знал, что делал, когда 11 марта самолично проводил за городские ворота семипалатинский караван и ласково попрощался с молодым кокандцем Алимбаем. Бог торговли пока что сильнее бога, покровительствующего наукам, в том числе и географии... Экспедиция в Кашгар была рассчитана точно и дальновидно».

Он вспоминает прощание с Кашгаром. Чаукен тоже проводила его до городских ворот, и там они простились. Она никогда не говорила Алимбаю, что догадывается о чем-либо, но, конечно, она догадывалась, не могла не догадываться - его жена, самый близкий человек...

 «Когда-нибудь, даже очень скоро, - говорит сам себе Валиханов, - я постараюсь снова поехать в Кашгар. Если бы Россия могла учредить там свое консульство! Это ведь очень нужно, это необходимо. Я охотно поехал бы русским консулом в Кашгар...»

- О чем ты задумался? - спрашивает его Крестовский.

Валиханов молчит, рассеянно достает из кармана изящный портсигар.

- Что за прелестная вещица! - Крестовский просит показать ему портсигар и озадаченно разглядывает чеканку: в уголке крыса, сверлящая земную кору. - Как можно истолковать сие изображение?

- Наверное, крыса изображает геолога, - охотно объясняет Валиханов. - Мусеке, не попытаетесь ли найти иное толкование?

Мусабай с точностью до унции взвешивает на ладони серебро портсигара, разглядывает рисунок:

- Крыса в доме очень худо, совсем худо... - он хочет еще что-то сказать и хмуро умолкает.

Для Крестовского разъезды по Петербургу с кайсацким принцем и с экзотическим восточным купцом - праздник. Молодой поэт влюблен в Чокана и влюблен в загадочный Восток. Пройдут годы, и это увлечение поведет Всеволода Крестовского к эмиру Бухарскому и в Туркестанский край. Он одним из первых займется археологическими раскопками в Самарканде, напишет книги о своих путешествиях по Средней Азии... А пока что он настойчиво уговаривает Чокана и Мусабая:

- Не съездить ли нам в мечеть? Я никогда не видел мечеть изнутри. Должно быть, очень любопытно!

- Да ничего интересного там нет... - говорит Чокан.

Мусабай недоволен назойливым любопытством христианина. Мусабай недоволен равнодушием Чокана к вере отцов. Но своей поездкой в Петербург он доволен. Букаш Аупов, умнейший из семипалатинских купцов, может убедиться, что Мусабай годен не только водить караваны в Кашгар, но и ездить в Петербург. Трудно уберечь коня в Кашгаре, но кто сказал, что все легко и просто в Петербурге, хотя тут и не приставят к горлу кривой нож...

Денежные расчеты правительство ведет с Букашем и Мусабаем через Тобольск, но Мусабай поплакался, что сидит без гроша, и султан Валиханов лично получил под расписку и привез из казны шестьсот рублей серебром. Сын Чингиса в русской столице влиятельный человек, у царя в чести. Мусабай не забудет об этом рассказать в Семипалатинске - пусть вся Степь знает, как возвысился род Валихановых. Широко распустить добрые вести - честная плата султану Валиханову за все, что он сделал для Мусабая. Ну а сколько стоит плохая весть? Она тоже недешево ценится, если несет в себе предостережение...

На прощание Мусабай просит у Чокана еще разок поглядеть на портсигар чистого серебра. Что значит крыса, сверлящая в уголке? Один из единоверцев намекнул как-то Мусабаю в мечети, что другой их единоверец, состоящий ныне в солдатах, приставлен своим начальством в соглядатаи к третьему их единоверцу, Мухаммеду-Ханафие Валиханову.

Эту весть догадливый Алимбай оценивает по достоинству.

- Спасибо, Мусеке. Старая дружба не забывается.

Можно не сомневаться, что такая особая подробность валихановского возвышения в Петербурге станет известна Букашу и обдумана всесторонне, но от Букаша дальше никуда не пойдет. Прочна связка, соединяющая карьеру султана Валиханова с восходящим семипалатинским торговым домом.