Страница - 3

ГЛАВА I. ОСОБЕННОСТИ ПОЛИТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ РОССИИ И КАЗАХСТАНА В 30-60-Х ГОДАХ XIX ВЕКА

В 30 - 60-х годах XIX века, как никогда раньше, обострились и обна ­жились основные противоречия, свойственные Российской империи. Они проявились как в области экономики и социальных отношений, так и в области политики и государственного управления. Относи­тельно быстрое развитие буржуазного хозяйства в городах уживалось со средневековым консерватизмом в деревне. Возрастающий спрос на свободные рабочие руки наталкивался на глухие стены крепостничес­ких отношений. Прогресс в экономике строился на нищете и крови десятков и сотен тысяч людей. Пропасть между имущими и неимущи­ми классами все больше увеличивалась, создавая угрозу нарушения общественного «равновесия» и стабильности существующего режи­ма. Действия и политика государственных органов, рассчитанные на смягчение этих противоречий, не только не сгладили, а, наоборот, еще больше осложнили их. Передовые представители народа лишний раз убедились в гнилости царской политической системы.

В силу объективных факторов, присущих этому периоду, фор­мируются и развиваются новые идейные течения в прогрессивной общественной мысли России. К этим факторам, в первую очередь, относятся:

• интенсивное развитие буржуазных отношений в экономике и как отражение этого процесса - рост «молодых» (буржуазных) сил в области культуры и идеологии;
• значительный рост числа вольнонаемных рабочих в основном за счет вчерашних крестьян и тенденция к их концентрации. Само по себе это создавало возможность еще большего революционизирова­ния общественного движения;
• ухудшение экономического и политического положения крес­тьян, массовые выступления, готовые вылиться во всеобщее крестьян­ское восстание, утвердили крестьянскую идеологию как ведущую составную часть прогрессивной общественной мысли России.
• X век (вплоть до 60-х годов) вошел в историю России как период общего кризиса феодально-крепостнической системы. Этот кризис выражался: во-первых, в активном разрушении устоев и все большем сужении сферы феодального способа производства в результате раз­вития буржуазных отношений; во-вторых, в неудержимом росте оп­позиционных сил - как левых, так и правых - по отношению к офици­альной власти и режиму; в-третьих, в неотвратимости падения старой системы и в тщетности приемов и отдельных реформ, предпринятых правительством для укрепления положения феодально-крепостничес­кой системы; в-четвертых, в отставании государственной политики и все более резком ее несоответствии потребностям общественного развития.

Для первой половины XIX века характерен своеобразный началь­ный промышленный скачок. Это хорошо видно из следующих данных, показывающих рост промышленных заведений в обрабатывающей промышленности России (без Польши и Финляндии).

Годы	Количество пром. заведений	Число рабочих в них
1830	5450	253893
1845	8302	507577
1862	15910	512778

Если в 1831-1840 годах в стране было произведено 2750 единиц ма­шин, то в 1851-1860 годах - 36 433 единицы. За этот же период ввоз машин из-за границы возрос с 4111 до 48080 единиц. К началу XIX века страна располагала только одним машиностроительным заводом, а к 1861 году их было уже около сотни. Промышленное развитие при­вело к увеличению городского населения. С 1811 по 1858 год городское население в России возросло с 2,7 до 5,7 млн. человек.

Путь промышленного развития страны был сложным и противоре­чивым. Оно происходило в условиях сохранения крепостного права и господства феодальных отношений в экономике и политике в целом, т. е. в условиях ограниченных возможностей. Это сдерживало развитие капиталистического уклада. Достаточно сказать, что многие вольно­наемные рабочие - вчерашние крепостные крестьяне, отпущенные помещиками на оброк и не порвавшие связей с сельским хозяйством, рассматривали свою работу в городах лишь как вспомогательный источник дохода и только. Часть рабочих просто временно была при­писана к предприятиям, причем за помещиками сохранялось право отзыва их по истечении определенного срока.

Государство, оставаясь в основном диктатурой феодалов, ока­зывало поддержку промышленному развитию лишь в пределах, допускаемых интересами феодально-крепостнической системы. На этой почве назревал острый конфликт между буржуазными и фео­дальными отношениями как в экономике, так и в политике, конфликт между объективной тенденцией экономического развития и силами, препятствующими ему, между развивающимися производительными силами общества и старыми производственными отношениями, пре­вратившимися к этому времени в оковы для первых.

Особенно сложными были социальные отношения в деревне. Несмотря на то, что Россия была преимущественно крестьянской страной и обладала достаточными земельными массивами, произво­дительность труда в сельском хозяйстве оставалась низкой и не росла, а экономическое положение основной массы земледельцев, которое было незавидным и раньше, все больше ухудшалось. Причиной этому было сохранение крепостного и права, усиливающийся феодальный гнет крестьян и техническая отсталость сельского хозяйства.

Показательно, что в это время происходит постоянное ограничение участия крепостных крестьян в землевладении, уменьшение их наделов. С конца XVIII до середине XIX века надел земли на душу населения в барщинных имениях сократился с 10,1 до 2,5 - 3 десятин, в обрачных имениях - с 13,9 до 4 - 5 десятин, что не могло не отразиться на эконо­мическом положении земледельцев. Картина будет неполной, если не сказать о многочисленных повинностях, которые несли крестьяне, и о неограниченном произволе помещиков. По некоторым данным, во вто­рой четверти XIX века только крестянский оброк составлял в среднем 30 рублей. Это была немалая сумма, если принять во внимание, что пуд хлеба стоил 43 копейки, крестьянская лошадь - 17 рублей, а сам крестьянин («ревизская душа») оценивался в 60 рублей.

Кроме того, в период с 1802 по 1852 год было 34 неурожайных года, которые явились настоящим бедствием для слабообеспечен­ного крестьянского населения. Некоторые новшества в помещичьих хозяйствах - внедрение машин, поворот к возделыванию техничес­ких культур и даже увеличение товарности хозяйства в результате активного проникновения в деревню товарно-рыночных отношений, не принесли облегчения подневольным крестьянам.

Все это вместе взятое обострило социальные противоречия в де­ревне, которые выражались в углублении процесса пауперизации крестьянского населения, усилении роли промыслов, выходящих за рамки помещичьего хозяйства, и росте отходничества, в сильном стремлении крестьян освободиться от крепостной неволи и, наконец, в открытых классовых выступлениях крестьян, подчас разрозненных, стихийных, которые, однако, с каждым годом становились более зре­лыми и более опасными для существующего режима.

Обострение классовой борьбы в деревне наглядно подтверждает­ся следующими данными. Если в первой четверти XIX в. в среднем на каждый год приходилось около двух-трех десятков небольших, локальных выступлений крестьян, в большинстве своем быстро лик­видируемых местными силами, то в 1859 году только по губерниям европейской части России имело место 91 крестьянское выступление, а в 1861 году - уже 1259. Для подавления этих выступлений (соответс­твенно в 26 и 358 случаях) привлекались воинские команды. К. Маркс говорил, что царская Россия со страхом ждет аграрной революции.

Умонастроение народа передалось передовым слоям интелли­генции, офицерства, студенчества и разночинцев и еще больше революционизировало их. Обогащенные отечественным опытом и воспринимая революционное влияние Запада, они выросли идейно и стали смелыми в действиях. Вскоре после восстания декабристов началось освободительное движение в Польше, которое, по словам В.И. Ленина, имело «первостепенное значение с точки зрения демок­ратии не только всероссийской, не только всеславянской, но и всеев­ропейской». В начале 50-х годов разразилась венгерская революция. Бунты среди военных поселян в Севастополе, Тамбове, Старой Руссе и Новгороде сливались с волнениями в военных гарнизонах других городов, среди студенчества и на колониальных окраинах империи. Эти выступления не были связаны между собою, носили локальный характер и не достигали тех целей, которые ставили. Но они явились грозным предупреждением всей феодально-крепостнической систе­ме, и под их ударами содрогались ее основы.

Среди интеллигенции, особенно молодежи, начиная со второй четверти XIX века заметно усиливается тяга к изучению политико­просветительской и революционной литературы, порою запрещенной официальной властью как «мятежной», и тяга к организации различ­ных кружков нередко с выраженными политическими оттенками. В кружках Лермонтова, Сунгурова, Станкевича, Белинского, Герцена и Огарева и других студенческая молодежь зачитывалась запрещенными стихами Пушкина и Рылеева, изучала литературу о Великой француз­ской революции, увлекалась сен-симонизмом, вопросами конститу­ции и республики, живо интересовалась судьбой России и устраивала по этим вопросам острые диспуты. Лермонтов предсказывал, что и для России наступит время, «когда с царей корона упадет». Члены общества Сунгурова ставили своей целью введение в России консти­туционного режима. В кружке Станкевича, куда одно время входили Неверов, Бакунин, Белинский, Грановский, А. Аксаков, Клюшников и др., изучали философию Шеллинга, Канта, Фихте и Гегеля. Члены кружка придавали большое значение распространению просвещения среди народа и вопросам избавления его от крепостного права.

Кружки Белинского, Герцена и Огарева скоро стали в центре рево­люционной общественной мысли России. В них оправдывались идеи и действия декабристов, говорилось о явном несовершенстве существовав­шего в стране общественного и политического режима, о паразитизме крепостного права, о заманчивости идей социал-утопистов Запада. Для деятельности Белинского и Герцена в 40-х годах характерен поиск рево­люционных путей разрешения социальных противоречий эпохи, страст­ная приверженность социализму. В 1841 году Белинский писал: «Я теперь в новой крайности - это идея социализма, которая стала для меня идеею идей». По свидетельству одного из ведущих современников, в это время «социализм делал широкие завоевания у русской молодежи».

После смерти Белинского (1848 г.) и эмиграции за границу Герце­на, несмотря на строгую цензуру на их произведения и установление надзора за деятельностью их единомышленников, освободительные идеи в России не потухли. Члены кружка Петрашевского, несмотря на репрессии царизма, сумели расширить свои ряды и увлечь социалис­тической идеей многих передовых людей в разных уголках страны.

Объясняя, что такое социализм, петрашевцы писали; «Социализм не есть изобретение новейшего времени, хитрая выдумка XIX века, подобная пароходу, паровозу или светописи, - он всегда был в природе человека и в ней пребудет до тех пор, пока человечество не лишится способности развиваться и усовершенствоваться... Социализм вообще не есть прихотливая выдумка нескольких причудливых голов, но ре­зультат развития всего человечества... Мы осудили на смерть настоя­щий быт общественный, надо приговор наш исполнить». Не отрицая положительной роли своевременных реформ, петрашевцы думали уничтожить «настоящий быт общественный» посредством всеобщей крестьянской революции в России. По мнению петрашевцев, в отли­чие от декабристов, эту революцию должны совершить массы, народ. В этом заключалась заслуга петрашевцев в русском освободительном движении и глубина их политической мысли. Если, по определению В.И. Ленина, В. Белинский был предшественником полного вытесне­ния дворян разночинцами в русском освободительном движении, то историческая роль петрашевцев заключалась в том, что они положи­ли начало вытеснению дворян разночинцами. Не случайно поэтому В.И. Ленин считал существование «социалистической интеллиген­ции» в России «начиная от кружка петрашевцев, примерно».

В условиях развернувшейся борьбы вокруг аграрной проблемы в России в 50-х годах лагерь борцов за интересы крепостных крестьян и обновление господствующего строя возглавила революционная де­мократия во главе с Чернышевским и Добролюбовым. Они совместно с «Колоколом» Герцена прилагали огромные усилия и проводили боль­шую идеологическую и практическую работу в целях освобождения крестьян от крепостной неволи, по подготовке крестьянского восста­ния против самодержавия, за торжество крестьянского социализма. «Па богатой почве классовой борьбы еще в период крепостничества, в 40 - 50-х годах XIX века, - указывается в истории партии, - выросли такие революционные демократы, как В.Г. Белинский, А.И. Герцен, Н.А. Добролюбов, Н.Г Чернышевский. Деятельность их была про­низана глубокой ненавистью ко всем проявлениям крепостничества в общественной жизни России и посвящена горячей защите прогрес­сивного развития страны». Как указывал В.И. Ленин, под влиянием могучей проповеди Чернышевского воспитывались настоящие рево­люционеры, фронт сторонников и сочувствующих идеям революци­онных демократов расширялся с поразительной быстротой, охватывая даже такие далекие уголки, как Сибирь, Азербайджан и Казахстан. Влияние революционных демократов на умы передовых людей в то время было колоссальным. Какой позиции и линии придерживалось в этот период царское правительство, каково было общественное значе­ние его внутренней и внешней политики, в каком направлении разви­валась государственная система в целом - это вопросы также важные для характеристики развития политических отношений в стране.

Царское правительство получило достаточный урок для понимания серьезности положения в стране и, предвидя неизбежный исход событий, решило опередить объективное их развитие и отменить сверху крепост­ное право. Этим оно хотело одновременно достичь ряда целей, укрепить в конечном счете позицию господствующих в обществе классов и прави­тельства, а именно: проблему «отмены крепостного права» и «отпуска» крестьян решить в формах и направлениях, наиболее приемлемых в этих исторических условиях для помещиков и правительства; демонстрируя «понимание» стремлений крепостных крестьян, в какой-то степени ук­репить веру их в царя и помещика, которая пошатнулась не на шутку; в той или иной степени удовлетворить основные требования национальной буржуазии, все больше влиявшей на общественное развитие и политику: «разрешив» крестьянский вопрос и ослабив бунтарский дух в деревне, собраться с силой для нанесения нового широкого удара по революци­онным, оппозиционным силам. Однако царское правительство и его по­литика как в метрополии, так и на окраинах империи, настолько успели разоблачить себя как орудия крайней реакции и антинародной силы, что различные подтасовки и ухищрения властей вели к еще большему ос­лаблению их позиции, еще глубже обнажали их классовую природу, еше больше укрепляли ряды противодержавного общественного движения, в особенности революционных сил.

Николай I, бесчеловечно расправившись с декабристами, по всем линиям усилил репрессивные и надзорные меры против лиц, отнесен­ных к категории «нежелательных». Говорят, что однажды он заявил: «Революция на пороге России... Но, клянусь, она не проникнет в Рос­сию, пока во мне сохранится дыхание жизни». Страна была наводнена всякого рода тайными агентами, в жандармских и полицейских управ­лениях составлялись длинные «черные списки» неблагонадежных, над которыми нависла угроза постоянного преследования.

Широкая жандармская инквизиция, соединенная с произволом и беззаконием специальных судов, была увенчана созданием III от­деления «собственной его императорского величества канцелярии». С организацией III отделения дороги в тюрьмы и на каторги стали еще более тесными, была введена дополнительная цензура на демок­ратические издания, усиливается контроль над мыслью в учебных заведениях.

Как и следовало ожидать, в середине 30-х годов подвергались разгрому кружки передовой русской интеллигенции. Волна суровых репрессий, в первую очередь против революционеров, прокатилась по всей России. Она не стихла даже после очередных «успехов» влас­тей в этой области. Россия действительно стала казармой, в которой господствовали три вещи: ограничение свободы, насилие над мыс­лью и кара за стремление к лучшей жизни. Как говорил В.И. Ленин, правительство защищалось драконовскими мерами от натиска рево­люционеров.

Одним из методов борьбы царского правительства с растущим революционным движением была идеологическая диверсия, порою с использованием разных штрейкбрехеров в демократическом движе­нии. «Теория официальной народности» министра народного просве­щения Уварова, по которой православие, самодержавие, народность объявлялись качествами и мотивами, присущими жизни русского народа, была призвана противостоять идеологии революционеров. Известно, с какой горячей страстностью разоблачали эту теорию представители складывающегося в то время революционно-демок­ратического лагеря во главе с Белинским и Герценом. Белинский гневно обрушился на Гоголя за то, что тот выступил в защиту этой теории, невольно оказавшись «проповедником кнута и апостолом невежества». Белинский писал: «Церковь же явилась поборницей не­равенства, льстецом власти, врагом и гонительницей братства между людьми, чем продолжает быть и до сих пор».

Высмеивая «теорию официальной народности», А.И. Герцен ука­зывал, что Николай I бежал в народность и православие от револю­ционных идей.

Подобную служебную роль играли и установки славянофилов и западников. Славянофилы (А. Хомяков, И. Киреевский и др.) высту­пили с лозунгом «сила власти - царю, сила мнения - народу». Они защищали господство церкви, доказывали самобытность историчес­кого пути развития России в отличие от западноевропейских стран, доходя до восхваления деятельности русских царей. Правда, они в то же время выступали против крепостного права, но ратовали за «сво­бодный» труд в рамках самодержавия, стояли за учреждение Зем­ского собора во главе с царем. Западники (Т. Грановский, К. Кавелин, В. Боткин, М. Кашков и др.), преклоняясь перед Западом, выступали за конституционную монархию, за постепенную отмену крепостного права «сверху».

Как славянофилы, так и западники исключали всякую возможность разрешения наболевших вопросов России революционным путем.

Несмотря на полемическую борьбу между славянофилами и западни­ками, они сходились и были едины в главном - в желании сохранить и укрепить буржуазно-помещичий строй. Разумеется, во взглядах сла­вянофилов, и особенно западников, имеются трезвые положительные моменты, которые, однако, не определяют характер их теории в целом. Именно благодаря этим отступлениям и реверансам официальная идеология хотела привлечь на свою сторону народные массы.

Еще Чаадаев расценил концепцию славянофилов как «пагубное учение русских националистов». По мнению Чаадаева, прошлое Московской Руси было «рабством более, чем монгольское иго». Бе­линский видел в славянофилах «витязей прошедшего и обожателей настоящего». Западников он назвал «беспаспортными бродягами в человечестве». Славянофильское направление, по Герцену, это «кость в горле» русского общественного движения. По словам Герцена, от славянофилов «веет застенком, рваными ноздрями, епитимией, пока­янием, Соловецким монастырем». «Славянизм и европеизм, - писал он о славянофилах и западниках, - представляют негодные, неприла­гаемые ими чужие формы для уловления нашей жизни; они ее мерят по другим эпохам, по иным миросозерцаниям; ни загробный голос праотцов, ни соседний ум не помогут разрешить его вполне».

Русские революционные демократы во главе с Н.Г Чернышевским к разрешению аграрной проблемы и вопросу отмены крепостного пра­ва подходили совершенно с иных позиций - с революционных. Они требовали безоговорочного освобождения крестьян без выкупа поме­щиком, сохранения и развития общинного землепользования в дерев­не и боролись за крестьянский социализм и республику, которые, по их мнению, одни способны были возродить по-новому общество.

Правительство вначале было не прочь отделаться частными рефор­мами в крестьянском вопросе и затянуть отмену крепостного права. Во всяком случае оно хотело ослабить волну выступлений крестьян, несколько смягчить нравы твердолобых помещиков, упорствующих в своих старых позициях. В этом отношении показательна реформа Киселева, направленная на «благоустройство» государственных крес­тьян в хозяйственном и административном отношениях. Было про­возглашено местное «самоуправление» крестьян, приняты меры по переселению части крестьян на свободные земли (в Сибирь), открыты кое-где школы и больницы. Все эти реформы и идеологическая обра­ботка хотя нередко были связаны с известными уступками со стороны правительства в пользу народных масс и кое-где оказали свое влияние, не могли ослабить аграрное движение и удовлетворить далеко идущие требования крестьян.

Поражение в Крымской войне окончательно подорвало престиж власти в глазах народа и еще больше утвердило мнение о гнилости существующей политической системы. По всему было видно, что кре­постнический строй доживает последние дни. Правительство в союзе с помещиками серьезно занялось рассмотрением различных аспектов отмены крепостного права. Были созданы секретные комитеты и ко­миссии по изучению этого вопроса и разработке конкретного проекта. Помещики и правительство всеми мерами старались не допускать превращения крестьян в собственников земельных угодий. Было признано необходимым отпускать крестьян на свободу через выкупную систему, укрепляющую позицию и положение помещиков.

В стране назревала революционная ситуация, когда не только «низы» общества не хотели жить, как прежде, но и «верхи» - гос­подствующие в политике классы - не могли хозяйничать и управлять обществом, как прежде. Угроза революционного взрыва в конце 50-х - начале 60-х годов стала наиболее реальной.

В начале 1861 года царское правительство «под давлением военного поражения, страшных финансовых затруднений и грозных возмуще­ний крестьян» отменило крепостное право.

Но это «освобождение» не принесло и частицы тех благ, которых ожидали от него крестьяне, хотя проблема свободных рабочих рук как будто бы была решена. Крестьяне в результате освобождения оказались ограбленными и в экономическом отношении. Так, только в 36 губерниях Европейской России крестьяне потеряли не менее 18% лучшей земельной площади, которой они раньше владели. Более того, земля, стоившая по ценам 1854 - 1858 гг. 544 млн. руб., была оценена при выкупе в 867 млн. руб. «Пресловутое «освобождение» «было бес­совестнейшим грабежом крестьян, было рядом насилий и сплошным надругательством над ними».

Отмена крепостного права не разрешила политического кризи­са и не сняла с повестки дня возможности революционного взрыва. В.И. Ленин указывал, что «падение крепостного права было таким крупным историческим переломом, который не мог не надорвать и полицейской завесы, прикрывающей противоречия между класса­ми». Крестьянские выступления не стихали и все больше раздава­лось голосов, призывающих к борьбе за «новую волю».

В этих условиях революционные демократы, их ячейки и сто­ронники, наряду с разоблачением антинародных приемов и методов «освобождения» крепостных крестьян, стали вести усиленную под­готовку к крестьянской революции. Петербургский центр революци­онной демократии устанавливает более тесную связь с заграничным центром, Герценом и революционерами Польши. Создается тайная революционная организация «Земля и воля», призванная обеспечить мобилизацию революционных сил. Среди населения распространя­ются прокламации и листовки с призывом свергнуть самодержавный строй.

Складывающаяся в центре России обстановка оказывала свое вли­яние на все уголки империи и революционизировала и прогрессивно настроенные местные силы. В этой сложной политической обстанов­ке, полной противоречий и борьбы, Чокан Валиханов формировался и мужал как политик и как общественный деятель.

20-60-е годы XIX века были относительно неспокойными в ис­тории Казахстана: многие кочевые коллективы пришли в волнение, чаще, чем прежде, меняли место стоянок, отходили от традицион­ных кочевых путей. То в одном, то в другом месте возникали малые и значительные стихийные выступления.

Причинами этого были: а) усиление колониального проникновения Российской империи в центральные и глубинные области казахского края, порою сопровождавшееся действиями военных и карательных отрядов; б)энергичные меры царского правительства по насаждению новой системы управления в казахской степи с тем, чтобы превратить ее в придаток колониальной администрации. Это не могло не задеть интересы местной знати, державшей в своих руках власть в больших и малых коллективах; в) активизация Хивинского и Кокандского ханств на юге и юго-востоке Казахстана с явной целью захвата новой терри­тории и ограбления местного населения, а также с целью остановить Россию на дальних подступах к этим ханствам; г) усиление борьбы среди знати за власть, за лучшие пастбищные угодия - в ущерб инте­ресам народных масс; д) обострение в казахском обществе внутренних экономических и социальных противоречий.

В народе, отсталом, темном и жившем отдельными мирками, в условиях господства патриархальных привычек и быта, любое новое веяние, тем более внешнее давление, нарушающее эту стабильность. вызывало серьезную тревогу. Она, конечно, обострялась в период эко­номической, политической и военной экспансии извне. Как правило, в эту пору различные слухи распространялись с удивительной быстро­той, сознательно и бессознательно преувеличивались. Простота нра­вов и легковерность народа нередко использовались в своих интересах корыстолюбивыми богачами-феодалами. Все это вместе взятое могло только осложнить общую обстановку и положение народа.

Рассматриваемый нами период в истории Казахстана может быть назван и периодом новой ориентации. Как бы ни активизировали свою деятельность среднеазиатские ханства, то посылая карательные отря­ды в казахскую степь, то наводняя ее исламскими миссионерами и тор­говцами-агентами, они постепенно теряли свои позиции в казахском обществе и вытеснялись из него в связи с растущим влиянием России. Потерпела неудачу и попытка китайского правительства охватить сферой своего воздействия некоторые районы Восточного Казахстана. Одерживая успехи в конкурентной борьбе по колонизации казахской степи, царское правительство постепенно перешло от политики скло­нения местной знати на сторону к ее подчинению. Этот процесс не мог не влиять на ориентацию значительной части населения. Жить в условиях подданства России и, опираясь на ее мощь, дать отпор агрес­сии со стороны Хивы, Коканда и Бухары - такой взгляд становился все более определенным и доминирующим в народе.

Колонизация обширной казахской степи была завершена к сере­дине 60-х годов XIX века. К этому времени царизм более или менее преуспел в области управления Младшим и Средним жузами. Вна­чале здесь местные ханы были ограничены в правах, а затем, в 20-х годах XIX в. (за исключением Букеевской орды), совсем отстранены от управления. Полнота власти на этих территориях перешла в ве­дение царской администрации, получившей возможность по своему выбору и усмотрению назначать местных начальников.

Назначение и формальные выборы в органы местного управле­ния, введенные в 20-х годах, привели к ожесточенным схваткам между различными группами знати и кочевыми коллективами. Часто эта борьба приобретала окраску родовой вражды и соперни­чества. Взаимные доносы и обвинения, подкуп, насилие и шантаж, выступавшие прежде неостро и во многом завуалированно, стали теперь главными средствами достижения цели - прихода к власти борющихся групп.

Реорганизация управления в интересах колониальных властей имела и другую, оборотную сторону. Она во многих случаях прово­дилась торопливо, без достаточного изучения быта, уклада народа и учета других местных особенностей, безжалостно ломая устоявшиеся представления народа об управлении и власти и привычные для него традиционные формы организации общества. Удовлетворив некото­рую часть крупной и средней местной феодальной знати, вошедшей в союз с царской администрацией, реорганизация ущемила интересы многочисленной прослойки мелкой знати, занимавшей прочные пози­ции в казахских аульных и общинных коллективах.

Одним из немаловажных результатов было то, что власть стала те­рять прежние связи с хозяйственными коллективами и массами, еще больше отделилась от них. Если раньше как бы ни была тверда и де­спотична власть, она в своих же интересах старалась находить опору в народе, в родовых коллективах, то теперь носители местной власти больше ориентировались на поддержку колониальной администра­ции, ее воинской силы.

Следует еще указать на то, что система колониального управления, пришедшая на смену султанско-бийской, стала функционировать в условиях в основном старой, неколонизированной экономики, т. е. обнаруживала несоответствие базису. Таким образом, дальнейшее развитие колониальной системы управления не могло не вызвать из­вестного расстройства прежней экономики и хозяйственного уклада населения. Поскольку эта новая система управления имела основную задачу укреплять колониальные отношения во всех областях жизни, она не могла не оказывать в ряде случаев отрицательного влияния на развитие общества.

Младший жуз был разделен на три административных управления - части, во главе каждого из них находился султан-правитель. К нему были приставлены двухсотенный воинский отряд и делопроизводи­тель-агент (мулла) от правительства. Средний жуз по Уставу Сперан­ского 1822 года состоял из округов, а округа - из волостей, во главе которых находились соответственно старшие султаны и управители. Вместе со своими представителями на местах они составляли так на­зываемую «туземную администрацию».

Эти местные правители, для которых превыше всего были принци­пы обогащения, еще больше умножили злоупотребления в обществе, что ложилось тяжелым бременем на плечи простого народа. Как опи­сывается в одной из работ того времени, один из старших султанов в Среднем жузе, обнаглев, получил взятки одновременно от нескольких претендентов на одну и ту же должность волостного управителя, под­чиненного ему, а именно: от первого - 1000 баранов, от второго - 300 лошадей и т. д., и обещал каждому из них содействовать его избра­нию. Управитель Баян-Аульского округа бий Турсунбаев допускал такие злоупотребления, сообщается в другом источнике, что целая волость в 1841 году чуть ли не отложилась от него. Эти факты были типичными для «туземной администрации».

Народ, каким бы он ни был отсталым и обманутым, не мог долго оставаться пассивным, испытывая открытое притеснение и ограбле­ние. Он направляет свою злобу в первую очередь против наиболее не­терпимых представителей местной власти. Так, в 1855 году был убит султан-правитель Младшего жуза Джантюрин. В одном донесении, относящемся к 1845 году, сказано, что волостной управитель Кокче- тавского округа Байджанов послал своего сына наблюдать за занятием подвластными ему коллективами зимних стойбищ. Недовольные этим кочевники убили его и бросили в воду.

Были случаи, когда целые волости и даже округа выходили из пови­новения местных властей. Так было в 1844 году в Аман-Карагайском округе. Население этого ведомства склонно к «неповиновению уста­новлениям властей», - говорилось в официальном представлении.

Несмотря на сопротивление масс местная бюрократия, при под­держке колониальной администрации, все больше росла и укреп­лялась. «Вслед за нашим приходом в край, - писал В. Наливкин, - образовалась тесно сомкнувшаяся вокруг нас и разобщившая нас от народа и народной жизни стена, составившаяся из туземной администрации, торгашей и переводчиков. Народ сносился с нами через эту непроницаемую для него стену, а мы видели глазами, слушали ушами, к стыду нашему, думали лукавым и хищным умом этой живой стены, постепенно утолщая ее разными спосо­бами».

Колониальный режим насаждался не только через «туземную администрацию», сколоченную царскими чиновниками. Царское правительство, хотя и не всегда с желаемым эффектом, заигрывало также с местной знатью. Наряду с этим оно часто использовало кара­тельные силы, которые, совершая рейды в более глубинные участки степи, чинили жестокую расправу над «непослушными» родами и аулами, наводя страх на население целых районов. Даже в 1820 - 1825 годах, в относительна спокойный для края период, было совершено более десятка крупных рейдов войсковых частей с целью «устраше­ния» местного населения. С такими задачами выступили в степь, например, отряды полковника Милорадовича (2519 человек), полков­ника Назарова, полковника Циолковского, полковника Аржанухина (в трех последних отрядах было 2220 человек), подполковника Ща­пова, полковника Берга и другие. В 30 - 40 годы таких отрядов было направлено в степь еще больше. Как указывает М. Венюков, до 40-х годов среди ведущих царских чиновников в Оренбурге «продолжала господствовать теория, что степь нужно держать в покорности одни­ми летучими отрядами...».

На этих рейдах сильно наживались военная верхушка и чиновни­ки. Каждый раз военные команды пригоняли огромное количество скота, отобранное в большинстве случаев у мирных аулов. Сами цар­ские чиновники признавали, что «эти летучие отряды редко насти­гали виновных и грабили только тех, кто, не чувствуя за собой вины, сидел спокойно на месте и не торопился уходить при вести о русском отряде». В свою очередь, некоторые разграбленные коллективы собирали силы, старались отомстить и организовывали нападения на военные казачьи поселения, расположенные вдоль пограничной полосы, утоняли у них скот.

Среди многих фактов, объективно сдерживающих борьбу народ­ных масс как против колониальных властей, так и против своих вла­дельцев и знати, важное значение имели: забитость и разобщенность казахских шаруа, изолированность от внешнего мира и узость их ин­тересов, в том числе и экономических, господство патриархальщины в бытовых и семейных отношениях и отсутствие просвещения, обра­зованных людей, способных нести передовые идеи в массы.

Скотоводческие хозяйства, раскинувшиеся отдельными островками на бескрайних степных просторах, устойчивый монотонный кочевой и пастушеский образ жизни не способствовали совершенствованию личности, ее интеллектуальному развитию. Наоборот, член аульного коллектива больше был склонен к тому, чтобы оставаться простым придатком природы. Аульная община, обычаи и установления пред­ков, языческие представления, смешанные с догмами ислама, притуп­ляли сознание родовых масс, делая их более покорными «судьбе» и терпеливыми в условиях произвола и угнетения.

Но пережитки старины представляли значительную силу не во всех областях и звеньях общественных отношений. Например, они были более устойчивыми во внутриродовых, чем в межродовых отно­шениях. Если эти патриархальные пережитки служили еще в той или иной мере укреплению связей между властями и подданными в пре­делах рода, то эту роль они мало играли во взаимоотношениях ханов, султанов, ходжей, с одной стороны, и мелкой знати и рода в целом - с другой стороны.

Эти особенности имели существенное значение в объяснении про­тиворечий и борьбы как между отдельными звеньями власти, так и между массой и носителями власти.

Патриархальщина нередко служила ширмой для прикрытия от­ношений господства и подчинения, выступавших иногда в кочевых коллективах в резко выраженных и грубых формах. Господствую­щие классы, в целях выгодной им идеологической обработки масс, вытаскивали из древней истории реликвии и наставления предков, проповедовали соблюдение различных семейных и общинных обря­дов, призванных сохранить и утвердить «общность» интересов всех членов рода и его отделений, насаждали догмы ислама и выписывали проповедников-мулл из Татарии и Бухары, чтобы их молитвами заглу­шить голос народа. Развращая таким образом сознание народа, они от­водили от себя удары и временами ловко использовали недовольство масс в своих групповых и кастовых интересах.

Пережитки старины давали о себе знать не только в бытовых, се­мейных и социальных отношениях. Они играли значительную роль и в политике, и в организации и деятельности органов власти и управ­ления. Хотя усиление колониальной и огосударствленной «туземной администрации» ослабило силу старых, традиционных политических форм и институтов, однако не уничтожило их. И эти органы не могли не воспользоваться авторитетами привычных для общества учрежде­ний, таких как «народное» собрание, советы знати, коллегия знатоков обычного права, а также обычаем решать важные вопросы и споры в широком кругу в местах сбора населения во время праздников («той»), поминок («ас») и т. д.

В начале XIX века в казахских аулах еще были живы остатки пат­риархальных форм организации власти. Сиверс, побывавший в районе Тарбагатая, в ауле султана Сарымбета, так описывает обстановку: «С собственным тюре (султаном) беднейший (в смысле подданный. - Авторы) из них мало церемонится; садится спокойно подле него, куря свою трубку». Один из наблюдательных и образованных русских офицеров, оказавшийся в Казахстане в первой четверти XIX века, Г.Б. Броневский под свежим впечатлением писал, что рядовые кочев­ники осуждают «своих солтанов и биев, если это не согласуется с их выгодами и внутренними побуждениями». На это же указывал и Назаров, побывавший в степи в 1813 - 1814 годах: «Кочующая жизнь избавляет их (т.е. казахов. - Авторы) от большой подчиненности».

Не очень много изменилось в этом отношении и к середине XIX века. В. Григорьев, десятки лет непосредственно изучавший жизнь казахов, писал: «Нигде в мире и главы народа и аристократия по происхож­дению не имели так мало значения, так мало действительной силы, как ханы и султаны у киргизов». Но это вовсе не отражало всей сути отношений господства и подчинения в ауле. Мы должны учитывать, что названные нами авторы судили о казахском обществе, исходя из представлений развитого феодального общества с централизованным управлением. Поэтому их тезис о слабости местной власти в Казахста­не должен восприниматься относительно и в сравнительном плане.

Таким образом, некоторые особенности управления в казахском обществе вытекали из специфических условий его существования в целом. Заигрывание властей с массами, стремление порой волю влас­ти облекать в форму веления старшего, «советывание» с народом - все это в первое время использовалось в интересах самой власти. Однако постепенно значение этих институтов все больше падало и, наоборот, крепла власть царских ставленников.

Изменения в положении народных масс, связанные с усилением влияния колониальных органов в обществе, а также с развитием и уг­лублением внутренних социальных противоречий в кочевых и полу­кочевых коллективах, не могли определенным образом не отразиться на их умонастроениях и действиях.

В 20 - 60-е годы прошлого века в казахском обществе сложился целый комплекс новых противоречий, намного более острых и глу­боких, чем прежде. Этот период был сравнительно насыщен разного рода волнениями и выступлениями, которые можно разделить на три группы:

1. волнения и выступления против власти ханов и султанов (до второй четверти XIX века), против царских ставленников - султанов и биев, доводивших народные массы своими злоупотреблениями и при­теснениями до отчаяния. Борьба подобного рода имела значительный размах, порою выливалась в крупные выступления, как, например, восстание Исатая Тайманова во Внутренней орде против Джангир- хана. Как правило, в этих выступлениях аульными и подродовыми коллективами предводительствовала «своя» мелкая и средняя знать;
2. волнения и выступления освободительного характера, направ­ленные против колониальной политики и господства царизма в крае, против захватнических притязаний Хивинского и Кокандского ханств, постоянно совершавших нашествия на пограничные и глубинные ка­захские аулы и грабившие их;
3. конфликты и распри между родами, между крупными отделениями родов. Обида, нанесенная видному члену рода другим родом, стычки на почве заключения брачных актов или несоблюдения в последующем обычаев, борьба за первенство среди родов, проблемы распределения и пользования пастбищами и стойбищами и многие другие причины порождали вражду между более или менее крупными коллективами. Непременными атрибутами таких отношений являлись взаимные скрытые и открытые угоны скота, нападения с целью ограб­ления и отмщения, убийства. Такие отношения стойко держались в течение десятилетий и осложнялись новыми неурядицами. Середину XIX века можно назвать периодом особенного разгула межродовых конфликтов и распрей.

Что касается классовой борьбы внутри аулов и родовых коллективов, борьбы рядовых шаруа против «своих» мелких и средних феодалов, то она, в силу ряда факторов, была вообще слаба, а в условиях вспышек в значительных масштабах освободительной и межгрупповой борьбы еще более приглушалась. Классовая борьба в Казахстане не могла при­нять зрелых форм в результате того обстоятельства, что это была страна исключительно крестьянская, отсталая, страна, которая не имела своих ремесленных, культурных центров, своей интеллигенции, способной на обобщения, осознавшей необходимость просвещать народ и нести в массы передовые идеи. Односторонность и пассивность внешних свя­зей, неподготовленность населения к восприятию имеющегося у других народов опыта классовой борьбы - все это предопределяло низкий уро­вень социальной борьбы в казахском обществе.

Выступления народных масс, которые, несмотря на то что росли с каждым годом, оставались примитивными, местными, эпизодически­ми, ограниченными по целям, рамками существующих отношений, а по социальной структуре - неоднородными, большей частью недиф­ференцированными, потому они и не могли иметь серьезного успеха.

В хозяйственном укладе основной массы населения в первой поло­вине XIX века каких-либо существенных изменений не произошло. При некотором росте земледелия кочевое скотоводство оставалось абсолют­но доминирующей отраслью общественного производства. Известное оживление торговых связей Казахстана с соседями, в особенности с Россией, относительно активное проникновение товарно-денежных отношений в кочевые и полукочевые коллективы не нарушили старые формы связей в обществе и натуральный характер хозяйства.

Органы, проводившие колониальную политику, не были заинтере­сованы в изменении существующего хозяйственного уклада и кочевого быта местного населения. Тем более они не думали о каком-либо приоб­щении казахов к передовой культуре, к цивилизации. Наоборот, колони­альные органы явно были заинтересованы в сохранении и консервации старого во всем, что было им выгодно. Так, управляющий областью оренбургских казахов генерал-адъютант Сухтелен (1830 - 1832 гг.), по свидетельству его ближайших чиновников, в своей политике исходил из того, что «киргизы полезны для России только в виде кочевого народа, как потребители наших хлебных продуктов и мануфактурных изделий и производители кож и других сырых продуктов, поэтому правительс­тво должно стараться удержать их в этом состоянии». Этой установки придерживался и с большой настойчивостью проводил ее в жизнь и его преемник генерал Перовский (1833 - 1842 гг.).

Объективное развитие общества не всегда следовало за намерения­ми колониальных властей. Под действием различных конкретных ис­торических условий хозяйственный уклад, образ жизни и мышления, нравы народа в некоторых отношениях постепенно видоизменялись. Характерно, что в 1854 году Оренбургской пограничной комиссии было сделано центральным правительством серьезное замечание зато, что она не смогла своевременно воспрепятствовать строительству за р. Уралом примитивных землянок казахами, жившими раньше в юртах? Даже в этом безобидном явлении царское правительство усмотрело вред для колониальных интересов. Подобными мерами царизм хотел задержать и так довольно мучительное развитие казахского общества, хотел увековечить в нем отсталость, патриархальщину и дикость.

Если методы осуществления колониальной политики и преследу­емые при этом царским правительством цели были реакционными, если союз аристократической верхушки казахского общества с коло­ниальной администрацией имел антинародную направленность, то совершенно иное значение приобретало само присоединение Казах­стана к России, развитие тесных связей между русским и казахским народами в экономической, культурной и политической областях.

К середине XIX века в степи нередко можно было встретить не только русского чиновника и казачьего офицера, но и русского крес­тьянина, порою, кое-где, и русского учителя, обучающего казахских детей. Наряду с ташкентскими и казанскими торговцами, проникав­шими в отдаленные казахские аулы, можно было видеть там и при­казчиков, и агентов русских купцов. Разумеется, среди них немало было людей, ищущих наживы и корыстолюбивых.

Но были и представители трудового русского народа, были ин­теллигенты-гуманисты и лица, сочувствующие казахскому народу и искренне желающие ему благополучия.

Примечательным было и то, что среди некоторой части казах­ского общества зародилось определенное, хотя еще довольно робкое культурное течение - казахи хотели знать русскую грамоту, обучать своих детей в русской школе, держать воспитателей из русских или знакомых с русской культурой, отвести детей русскому «тамыру» на воспитание и т. д. Этому новому веянию в основном была под­вержена верхушка казахского общества, связанная с царским прави­тельством и служившая ему в степи. При всем том оно имело впос­ледствии весьма положительное значение. Дети казахов, окончившие Неплюевский кадетский корпус в Оренбурге, Сибирский кадетский корпус в Омске, казачьи полковые школы в пограничных районах, крестьянские школы в местах смешанного расселения, которых было еще немного, под влиянием воспитания стали вносить свежую струю в жизнь своих аулов и родичей. Весть о них разносилась дале­ко за пределы кочевий родителей.

Определенное значение в поступательном развитии казахского общества имела промышленная разработка полезных ископаемых на территории Казахстана и в прилегающих районах Сибири и Ура­ла. Правда, объем этой работы также был незначителен. На этих во многом примитивных предприятиях труд рабочих эксплуатировался хищнически: рабочие, в особенности казахи, массами погибали от антисанитарии, эпидемий и недоедания. Но пребывание здесь вче­рашних казахских шаруа имело большое значение для пробуждения их сознания. Они постепенно начали понимать, что и русские тру­довые люди имеют своих угнетателей и что не все русские такие, какими бывают царские сатрапы в колониальном управлении в степи. Казахи перенимали бытовой режим, положительные штрихи поведения русских рабочих, заводили с ними настоящую дружбу. По возвращении в свои аулы после окончания сезона работы побы­вавшие на предприятиях казахи вели себя по-новому, их взгляды на жизнь изменились.

Колониальная администрация и местная знать, следуя своей экс­плуататорской политике, сеяли среди трудящихся масс семена раз­дора и взаимного недоверия. Это была глубоко враждебная народу политика. В поисках путей сопротивления реакции и деспотизму наиболее передовые люди казахского общества доходили до пони­мания необходимости совместного выступления с русским народом против царя и феодалов и того, что освобождение казахскому обще­ству придет через борьбу русского народа. Такого взгляда придержи­вался славный сын казахского народа Чокан Валиханов.