Страница - 4

ГЛАВА II. ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ ФОРМИРОВАНИЯ Ч. ВАЛИХАНОВА КАК ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ДЕЯТЕЛЯ

1. Годы учебы

Чокан Чингисович Валиханов родился в 1835 году в зажиточной и влиятельной в степи семье. До 12 лет он воспитывался дома и учился в частной мусульманской школе.

Чокан весьма рано проявил свои способности и обратил на себя внимание родственников и некоторых русских чиновников, посещав­ших аул его отца. По воспоминаниям его брата Кокыша, он в пять лет научился писать и читать. Еще будучи мальчиком стал помогать отцу, занимавшему в то время высокий пост в «туземной» администрации, вести делопроизводство на татарском языке. Как сообщает А.Х. Мар­гулан, Чокан еще до поступления в Омский кадетский корпус «читал на чагатайском языке памятники средневековой литературы, упраж­нялся в разговорной арабской и персидской речи, декламации стихов восточных поэтов». Он с детства любил фольклор. Ему нравилось записывать песни и сказания, широко распространенные среди казах­ского населения. По словам самого Чокана Валиханова, в шесть лет он впервые услышал известную поэму «Едиге», а в семь лет обработал три ее варианта.

Все новое и занимательное быстро увлекало мальчика. Замысло­ватые линейные и объемные рисунки топографов и геодезистов, ос­танавливавшихся в крепости Кушмурун, где родился и жил Чокан, представлялись ему загадочно интересными. Он увлекся ими и при содействии этих русских специалистов научился рисовать каранда­шом настолько, что мог легко воспроизводить основные портретные штрихи людей.

Биографы Чокана Валиханова отмечают своеобразные черты в его природном характере и поведении, которыми он также выде­лялся среди своих сверстников. Он любил мыслить и действовать по-своему, самостоятельно. Порою убедить его в чем-то, с чем он не был согласен, стоило родителям и близким много труда. Причем «я» Чокана не было голым самовоображением. Он был не по возрас­ту серьезным, у него рано появились свои собственные взгляды на то, что «хорошо» и что «плохо». В то время, в особенности в такой аристократической и династической семье, в какой жил Чокан Вали­ханов, старые традиции держались прочно. Слова властного главы семьи, каким был отец Чокана, как правило, не встречали возраже­ния в семье, тем более со стороны детей, не достигших совершенно­летия. Чокан рос не всегда послушным мальчиком. Бывали случаи, когда он возражал отцу, уклонялся от выполнения его указаний. Эта черта в характере Чокана Валиханова резко проявилась в последу­ющие годы, и в конце концов он был вынужден надолго оставить отцовский дом, хотя и питал нежную любовь к родителям и близким всю жизнь.

В то же время Чокан был ласковым и весьма общительным. Он лю­бил общество взрослых и мог слушать их разговоры часами. Его при­сутствие забавляло старших. Он не отставал от русских геодезистов и топографов, когда увлекался рисованием, и пользовался их теплым расположением. Он не отходил от сказителей и певцов, когда они появ­лялись. Он увлеченно слушал русских чиновников, останавливавших­ся в их доме, которые сообщали различные новости, происходившие за пределами аула. Чокану были чужды робость, стеснительность, пугливость, замкнутость. Он рос сдержанным, но в тоже время актив­ным, располагающим к себе, общительным.

Домашнее воспитание юного Чокана в тех условиях было постав­лено по-своему великолепно, его отец и ближайшие родные были образованными людьми с относительно широким кругозором и инте­ресами. Они надеялись, что Чокан со временем сделает значительную карьеру и будет достойным продолжателем дела и свершений рода. С ранних лет его готовили к этому.

Среди людей, окружавших в своем ауле юного Чокана и занимав­шихся его воспитанием, следует выделить отца, бабушку Айганым и Мусу Чорманова - дядю по матери.

Отец Чокана - Чингис Валиханов имел русское образование, что было редким в те времена. Он окончил училище Сибирского линей­ного казачьего войска. Значительную часть своей сознательной жизни Чингис Валиханов усердно служил царизму. В 23 года он был избран старшим султаном вновь созданного Аманкарагайского округа.

Эту должность он занимал в течение десяти лет, затем стал совет­ником пограничного управления сибирских казахов (1854 - 1857) и старшим султаном Кокчетавского округа (1857 - 1866). Первый офи­церский чин русской армии он получил в 1838 году, а в 1855 году был возведен в ранг полковника. Его служба неоднократно отмечалась на­градами. Чингис Валиханов был кавалером орденов святого Станис­лава 2-й степени и святой Анны 2-й степени, он был награжден также золотой медалью на Александровской ленте и золотым перстнем с бриллиантами.

Весной 1855 года он возглавил депутацию от казахов Среднего жуза к царскому двору в Петербург. 23 марта 1855 года все члены де­путации были представлены императору Николаю I. Чингис Валиха­нов был произведен в достоинство дворянина Российской империи.Впоследствии, в 1868 году, военный губернатор области сибирских казахов характеризовал его как «вполне заслуживающего внимания правительства» и ходатайствовал о присвоении ему звания генерал- майора по армейской кавалерии.

Человек традиций, придерживающийся местных нравов, в то же время видный чиновник, которому были известны все зигзаги ко­лониального управления казахской степью, видевший перспективу развития личности в царской службе, таков был отец Чокана. Отец сделал немало для того, чтобы Чокан изучил «язык семи народов», в том числе ряд классических восточных языков. Особенно он хотел, чтобы сын освоил русскую грамоту и речь.

Отец Чокана был большим любителем народного фольклора, исто­рии и музыки. В его ауле временами собирались даровитые личности - певцы, сказители, ораторы, знатоки устной народной истории и музы­канты. Юный Чокан восхищался талантом этих людей, их проникно­венным, западающим в душу искусством.

Как правильно отмечает А.Х. Маргулан, «значительное вли­яние на духовный рост маленького Чокана оказала его бабушка Айганым». По-восточному грамотная, обладавшая ясным умом и мужской волей, она была активной личностью, вмешивалась в политические дела и упорно отстаивала семейные привилегии пос­ле смерти мужа. В период реорганизации управления в казахской степи в соответствии с «Уставом о сибирских киргизах» она была одолеваема заботой о том, чтобы сохранить власть своих братьев и сыновей в тех родовых объединениях, которые раньше признавали власть ее мужа - хана Вали. Когда многие старые местные прави­тели все еще раздумывали относительно принятия нового устройс­тва, введенного уставом 1822 года, ханша Айганым с некоторыми своими ближними султанами 25 февраля 1824 года обратилась к царским властям в Омске с просьбой «о скорейшем введении у них в степи порядка и устройства». Этот ее шаг был расценен сибирс­ким начальством весьма положительно.

Стремясь сохранить старые земельные привилегии, ханша Айга­ным просила сибирское начальство отвести подвластным ей двум родовым объединениям (кудайберды-агаевскому и уак-киреевскому) земельные участки и закрепить их за ней. Она также просила пост­роить за счет государственной казны специально для нее дом, мечеть со школой, баню и двор с сараем. В уважение того, что она с рядом братьев и старших детей хана Вали, со своими сыновьями, имевшими влияние в обществе, придерживалась прорусской ориентации и отка­залась удерживать феодально-монархические вспышки, направлен­ные против интересов России, указом правительствующего сената от 30 апреля 1824 года ей была отведена земля «у камня и урочища Сы- рымбета по реке Ишиму до редута Новоникольского, на сибирской линии состоящего, и по реке Бурлуку за камень Сырымбет в лесах» и разрешено построить дом с мечетью стоимостью в 5 тысяч рублей.Этот дом в урочище Сырымбет (заново перестроен в 1832 г.), куда она вошла в 1825 году со своими детьми и родственниками, стал впоследс­твии фамильной усадьбой Валихановых.

Ханша Айганым, которая принимала деятельное участие в воспи­тании Чокана, была энергичной, властной натурой. Во многих проше­ниях, исходивших от местных именитых лиц, ее подпись значилась в числе первых. Она выразила в свое время открытый протест Омскому областному правлению за избрание в некоторых волостях правителя­ми не султанов (не по ханской линии), а выходцев из казахских родов. Увидев, что ее желание в этой части не может быть удовлетворено, она стала домогаться поездки в Петербург на личную аудиенцию к царю. Она писала губернатору Западной Сибири в письме от 21 мая 1828 года, что «не желает, чтобы волости были в зависимости кирги­зов, происходящих от простого племени».

Ханша Айганым пользовалась печатью хана Вали, не передавая ее кому-либо из старших своих сыновей, как это было принято.

Маленький Чокан питал особую привязанность к дяде по матери - Мусе Чорманову. Здесь, по-видимому, существенное значение имело, во-первых, то, что у казахов братья матерей («нагашы») пользовались большим уважением в семьях своих сестер, особенно среди племянни­ков («жиен»). Во-вторых, Муса Чорманов был незаурядной личностью, крупным знатоком родословия казахов, фольклора и адата. В-третьих, он много времени уделял Чокану и был к нему по-родственному не­равнодушен.

Муса Чорманов - сын известного бия Чормана Кучукова, занимал должности волостного правителя (1833 - 1841), заседателя от казахов Баян-Аульского окружного приказа (1841 - 1854) и старшего султана Баян-Аульского округа (1854 - 1868). Это был влиятельный человек с трезвыми суждениями. Имел чин полковника. За различные заслуги перед правительством Муса был награжден медалью и орденом. В со­ставе депутации от казахов Среднего жуза два раза был в Петербурге и присутствовал при коронации Александра II.

Муса, как и Чингис, вел полуоседлый образ жизни, наряду со скотоводством занимался земледелием. Муса был сторонником пе­реселения безземельных русских крестьян в казахские степи. «В течение не менее полувека Омская администрация пользовалась советами и влиянием на степное население этих трех лиц - султана Чингиса, его сына Чокана и его свояка Мусы Чорманова», - писал Потанин.

Порою он выражал недовольство отдельными сторонами политики царского правительства в Казахстане. В 1865 году в беседе с членами Степной комиссии Муса Чорманов заявил: «Хуже настоящего нам не будет», имея в виду усиление влияния колониальных властей в мест­ных органах и заметное ослабление позиций местной знати. Одно вре­мя Муса предлагал сибирскому начальству обязать старших султанов, биев и старшин отдавать своих детей в русские учебные заведения - в кадетские корпуса, гимназии и университеты с правом поступления по их окончании на гражданскую службу. Он рекомендовал в адми­нистративном порядке изменить «ненужные и бесполезные» обычаи кочевого народа.

После реформы 1867 - 1868 гг. Муса предлагал властям, в целях пресечения подкупа и групповой борьбы, принимавших широкие раз­меры, заменить выборы должностных лиц из казахов жеребьевкой.

Казачий офицер И. Катанов писал в 1875 году из Омска Г.Н. По­танину: «Степь делается дойной коровой, которую сосут всякие про­ходимцы... По-видимому, корова эта хочет брыкаться и ждет только удобного случая... У Мусы, по-видимому, бродят какие-то замыслы относительно будущего управления степью, в нынешнем году было уже несколько заявлений о зачислении в гимназию киргизят. Это предполагаемый противовес грабежу русских уездных начальников».Подобные поступки М. Чорманова не нравились представителям колониальных властей, которые стали видеть в нем беспокойного и недостаточно благонадежного человека.

По всему видно, что Муса Чорманов не был пассивной, покорной натурой. Его интересы не замыкались в узком кругу чиновничьих обя­занностей. По-своему он оценивал политику, проводимую царским правительством в Казахстане. Обладал смелостью иногда говорить в глаза ответственным чиновникам об отдельных недостатках управле­ния степью. Однако его требования в основном не выходили за рамки дозволенного, хотя не всегда были приятными для областных началь­ников. Все же с ним, имея в виду его влияние и вес среди местного населения, не могли не считаться в правительственных учреждениях.

Чокан поддерживал с ним теплые отношения во время учебы в кадетском корпусе и службы в Сибирском управлении, писал ему письма из Петербурга и пользовался его материальной поддержкой. В трудные дни, когда осложнились его отношения с отцом, Чокан искал совета и содействия у дяди.

Мать Чокана также была незаурядной женщиной, умелой и власт­ной хозяйкой. Она, как и многие другие выходцы из казахской арис­тократии, более или менее строго придерживалась старых обычаев и порядков в быту и во взаимоотношениях в семье.

Дом родителей Чокана имел значительные связи с внешним миром. И нить управления степью тянулась сюда. Не только многочисленные дальние и близкие родственники, но и многие влиятельные в родовых объединениях люди приезжали в этот дом - одни за советом, другие с предложениями и претензиями, а третьи просто поговорить, погос­тить, узнать новости и поклониться. Часто посещали этот дом и раз­личные проезжие русские чиновники.

В доме родителей Чокана много говорили в этот период о делах ди­настии Валихановых и Аблайхановых, о борьбе за власть, разгоревшей­ся среди родственных фамилий, об обидах, нанесенных друг другу, о недовольствах одной части султанов политикой царизма в Казахстане и о поддержке ее другой частью. Для впечатлительного мальчика многое из того, что он слышал, не могло пройти бесследно. Первые искорки раз­мышлений, пусть даже наивных, появились у него именно в эти годы.

В 12 лет Чокана отдали в Омский кадетский корпус, в стенах кото­рого он рос и достиг совершеннолетия. Пребывание в этом учебном заведении имело существенное значение в формировании Чокана как общественно-политического деятеля. Самыми важными чертами внутренней жизни кадетского корпуса в годы обучения в нем Чокана, отличавшими его от многих военных учебных заведений в России, по­жалуй, были: а) известное вольнодумство и буржуазный демократизм ряда ведущих преподавателей; б) многие кадеты являлись выходцами из казачьей среды, питавшей недовольство сословной и земельной политикой царского правительства; в) само расположение этого учеб­ного заведения в Западной Сибири, превращенной правительством в обширный район ссылки и поселения «политических преступников» и всяких других нежелательных в метрополии элементов, не могло не иметь определенного влияния на жизнь в корпусе.

В момент поступления Чокана Валиханова в кадетский корпус здесь происходили значительные перемены в постановке преподавания учеб­ных дисциплин, обновление преподавательского состава, улучшение быта кадетов и их воспитания. Эти перемены, намного повысившие значение этого учебного заведения, были связаны: во-первых, с преобразованием в 1846 году «училища Сибирского линейного казачьего войска» в кадет­ский корпус со всеми вытекающими отсюда последствиями; во-вторых, с приходом к руководству корпусом энергичных и образованных людей, сумевших привлечь к преподаванию подготовленных учителей.

Омское казачье училище до 1846 года оставалось захолустным учебным заведением. В нем, за отдельными исключениями, не было образованных и постоянных преподавателей. Отдельные студенты университетов, по тем или иным причинам оказавшиеся в Сибири, в роли учителей в училище задерживались недолго. Да многие из них попадали туда случайно и не были подготовлены для педагогической работы. В низших классах учителями состояли одни урядники с ог­раниченными познаниями и кругозором.

Основным методом учебы было механическое заучивание положений и цитат из различных посредственных учебных пособий. Поскольку та­кие пособия были только у преподавателей, учащиеся тратили значитель­ное время на переписывание из них целых страниц. Основой развития «внутреннего сознания долга» и источником формирования «понятий и чувств» воспитанников считались в училище «Начатки христианского учения», «Пространный катехизис» и «Сто четыре священных истории», догмами из которых занимали внимание учащихся в классах, во время молитвенных часов, постных дней и посещений церковной службы. Все это происходило в условиях строжайшего соблюдения «дисциплины и субординации», разгула грубости со стороны офицеров, а в особенности урядников. Провинившихся публично пороли, прогоняя сквозь строй под ударами плетей и палок. Вот почему это училище негласно называлось «казачьей бурсой».

С преобразованием училища в кадетский корпус многое измени­лось к лучшему. Самое важное - были приглашены из Петербурга и других городов образованные молодые офицеры, воспитатели и пре­подаватели, увлеченные не только своими узкими специальностями. Из прежних учителей в корпусе были оставлены только наиболее опытные и способные, такие как Н.Ф. Костылецкий и Т. Гонсевский. Урядники во всех классах заменялись офицерами. Обновилась про­грамма обучения кадетов, она приобрела более научный характер. В лекциях дух творчества стал вытеснять долбление «от сих до сих». По отношению к кадетам поощрялась вежливость, с ними стали обра­щаться на «вы». Намного улучшился быт и обслуживание кадетов.

Кадетский корпус был призван «приготовлять своих воспитанников для службы офицерами в линейных батальонах и в казачьих войсках От­дельного сибирского корпуса». В него могли поступать как дети казачьих и пехотных офицеров, так и дети чиновников из дворян в Сибири. По реко­мендации генерал-губернатора Западной Сибири в нем могли обучаться дети казахских султанов и лиц, имеющих военные и гражданские чины.

Учебным планом, принятым в корпусе в период обучения Чокана Валиханова, предусматривалось изучение следующих дисциплин: математики и геодезии; «строительного искусства с главными начала­ми архитектуры»; естественной истории; оснований физики и химии; русской и всеобщей истории; русской и всеобщей географии; русского языка; французского или немецкого языка - для детей линейных офи­церов и гражданских чиновников из дворян; татарского языка - для воспитанников из казачьего сословия и казахов; закона божьего; ос­нований артиллерии; полевой фортификации; начальной тактики, во­енного судопроизводства и правил делопроизводства; чистописания, рисования и черчения. Кадетов обучали также гимнастике, плаванию, танцам, фехтованию и верховой езде. Занятия по строевой и стрелко­вой подготовке, топографии и саперному делу в основном проводились в период лагерных выездов. Обучение в корпусе было семилетним. На последнем курсе изучались специальные военные науки, от которых дети казахов освобождались.

Сибирский кадетский корпус по постановке преподования и качес­твенному составу учителей, офицеров воспитателей, по тем знаниям, которые он давал своим воспитанникам, и по успехам кадетов вскоре стал лучшим в тех условиях учебным заведением в Сибири.

«Новый дух в заведение», как указывает Г. Потанин, внес инспектор классов, молодой артиллерийский капитан Ждан-Пушкин. С его при­бытием в начале 1847 года «в корпусе заметно усиливается деятельность как по учебной, так и по воспитательной части». Он оказался хорошим организатором. Вместе с тем он был высокообразованной личностью: знал немецкий, французский и английский языки, любил европейскую литературу, мог читать лекции по истории и вести курс алгебры, геомет­рии и артиллерии не менее интересно, чем преподаватели-специалисты. По характеру он был сдержан и благороден, любил свое отечество и военную службу и вскоре завоевал симпатии воспитанников.

По своим убеждениям Ждан-Пушкин вряд ли был последователь­ным монархистом. Его преданность престолу не была сухой и одно­сторонней. Она смягчалась влиянием либеральной и радикальной общественной мысли в России. Ждан-Пушкин с симпатией относился к некоторым русским революционерам и их судьбе, постоянно выпи­сывал и читал петербургские передовые журналы. Он хотел в рамках царского режима придерживаться принципов гуманности и добра. И следуя этим своим убеждениям, он не стеснял мысли и работу других преподавателей, терпеливо относился к некоторым вольностям в их лекциях. Ждан-Пушкин сыграл важную роль в интеллектуальном воспитании молодых кадетов. Г. Потанин, обучавшийся тогда в кор­пусе, писал позже, что Ждан-Пушкину «были мы, конечно, обязаны своим воспитанием».

Однажды, в часы самостоятельной подготовки по математике (пре­подавание которой было поставлено вначале неважно), Ждан-Пушкин застал Ч. Валиханова за другим делом. На вопрос: «Валиханов, поче­му вы не занимаетесь?» - Чокан смело ответил: «Если я не усвоил этот предмет за год, то что даст мне час подготовки?» «Идите за мной!» - скомандовал Ждан-Пушкин. «Высекут», - беспокоились кадеты. Но вместо наказания Ждан-Пушкин посадил Валиханова за стол и пред­ложил почитать «Современник» - журнал, который считался в то вре­мя самым радикальным. Нельзя в связи с этим не предположить, что старший офицер-воспитатель был осведомлен об увлечениях Чокана демократической литературой.

К числу других способных педагогов, живо интересовавшихся современными им событиями и идеями, следует отнести в первую очередь Костылецкого и Гонсевского.

Николай Федорович Костылецкий (1818 - 1867), выпускник восточ­ного факультета Казанского университета, преподавал в кадетском корпусе русскую словесность, временами и татарский язык.

Он хорошо владел восточными языками - арабским, персидским, тюркскими, был в курсе русской литературной жизни. Сохранивши­еся о нем отдельные сведения характеризуют его смелым в выска­зываниях своих мыслей и весьма остроумным. Как вспоминает один из бывших кадетов, «его ядовитые заметки и вставки, рассыпанные среди учебных занятий, сливались в нашей памяти в непрерывный протест против глупости, пошлости, ложного мишурного блеска, про­тив бездарности, пользующейся незаслуженной почестью и т. д.». Он «сатанински издевался над омскими генералами и подрывал в нас к ним всякое уважение».

Костылецкий был тайным почитателем Белинского. Он был увле­чен идеями Белинского настолько, что свои записи по истории русской литературы, о творчестве Гоголя, Пушкина и Лермонтова, которые раздавал кадетам и по которым последние должны были сдавать годо­вые экзамены, составлял в основном по критическим статьям Белин­ского. Это однажды стало известно ревизовавшему корпус генералу, который не замедлил сделать ему упрек.

Очень интересные страницы об убеждениях Костылецкого приве­дены в работе А.Х. Маргулана, впервые использовавшего неопубли­кованные о нем материалы. «Костылецкий оставался до конца жизни стойким борцом против крепостничества, верил, что придет час сво­боды. Это был человек кристальной чистоты, всегда смело стоявший за правду. Он с убийственным сарказмом говорил о крепостнических порядках в России, о несправедливости и косности, с которой надо бороться... Впоследствии за открытую пропаганду освободительных идей Н.Ф. Костылецкий был уволен из кадетского корпуса и умер в большой нужде».

Н.Ф. Костылецкий больше всех других преподавателей был бли­зок к кадетам, «имел наиболее сильное влияние на своих учеников».Он, как правило, не уходил после лекции из аудитории, оставался проводить практические занятия с учениками или занимал их увле­кательными рассказами и уроками по восточным языкам, пристально наблюдал за склонностями и ростом каждого из них. Он шутил с ка­детами, присваивал некоторым смешные клички. Разумеется, Чокан Валиханов был в числе первых учеников, обративших его внимание. Костылецкий видел в этом сухощавом, рослом юноше недюжинный талант. Он был одним из тех ведущих деятелей кадетского корпуса, которые заговорили о большой будущности Чокана Валиханова и ста­ли готовить его к деятельности ученого-путешественника и разведчи­ка. За год до окончания корпуса Костылецкий лично рекомендовал его известному профессору-ориенталисту И.Н. Березину, высоко оцени­вая его познания. Чокан Валиханов по заданию профессора работает над расшифровкой некоторых восточных рукописей, в том числе отде­льных выражений и слов в «Ярлыке Токтамыша».

К числу способных и влиятельных преподавателей в кадетском корпусе следует отнести также Гилярия Васильевича Гонсевского, поляка по национальности, в свое время принимавшего участие в студенческих движениях и высланного за это в восточные провинции России? Гонсевский, бывший студент Казанского университета, был самым начитанным среди педагогов. Он вел историю, хорошо ее знал и умело излагал. С особенным подъемом он говорил о Великой фран­цузской революции и ее деятелях, выставляя «ее культурные заслуги для европейского общества».

По программе кадетских корпусов изучение истории доводилось до 1815 года, то есть до конца Отечественной войны 1812 года. Однако Гонсевский в своих лекциях захватывал и «запретную зону» истории и доводил ее до 1830 года, что было, безусловно, смело. Движение де­кабристов было еще свежо в памяти, многие его видные участники продолжали отбывать наказание в Сибири. О них запрещалось го­ворить, тем более в учебных заведениях. Гонсевский же охватывал в своих лекциях и этот «крамольный» период в истории России.

Чокан питал привязанность к Гонсевскому и часто бывал у него на квартире. Это знакомство имело немаловажное значение для идейного развития Чокана. «Беседы с Гонсевским познакомили его с полити­ческими взглядами уже тогда, - писал Г.Н. Потанин, - когда для его товарищей, и в том числе для меня, это была замкнутая еще книга».

Несколько позже Костылецкого и Гонсевского начал свою педа­гогическую работу в кадетском корпусе В.П. Лободовский, ученик и последователь Н.Г. Чернышевского. Его появление в Омске и в кадет­ском корпусе привнесло сюда свежую струю демократических идей столицы. Прекрасный знаток русской и европейской литературы, за­мечательный оратор В.П. Лободовский быстро выдвигается в ряды ав­торитетных и уважаемых кадетами учителей. В одном из материалов, подготовленных руководством Омской военной гимназии (бывший Сибирский кадетский корпус) для печати, когда Лободовского давно уже не было в живых, о нем было сказано: «Преподаватель русского языка и словесности оставил о себе память человека, глубоко предан­ного служебному долгу, строгого и требовательного преподавателя. Любя свой предмет и веря, что художественные произведения наших писателей - великая сила при воспитании юношества, он широко зна­комил с образцами классической русской и иностранной литературы. Будучи при этом прекрасным декламатором и отличаясь талантом ораторского искусства, он производил глубокое впечатление на уче­ников».

Последние годы жизни этого замечательного человека были не­радостными. Арест Н.Г. Чернышевского и заточение многих друзей, реакция в политике и во всей внутренней жизни России после шес­тидесятых годов, бесконечные придирки грубых и никчемных чинов­ников, охранявших царский режим, со временем породили уныние и замкнутость у Василия Петровича Лободовского. Он стал нелюдим, избегал встреч даже с товарищами. Такова была судьба многих и мно­гих русских мыслящих людей.

Костылецкий, Гонсевский, Лободовский и некоторые другие пре­подаватели кадетского корпуса были настоящими проводниками знаний и радикально-демократических идей, почерпнутых из трудов Белинского, Герцена, Чернышевского и Добролюбова. Эти идеи они воспитывали в своих учениках.

В кадетском корпусе были и другие способные педагоги, влиявшие на формирование убеждений своих воспитанников. Даже учитель богословия А.И. Сулоцкий, окончивший Петербургскую духовную академию, скромный, набожный и ученый человек, старался не столь­ко забивать головы кадетов различными мертвыми религиозными догмами, сколько воспитывать в них чувство долга, стремление слу­жить во имя земных идеалов. Его лекции, насыщенные фактическим и иллюстративным материалом, взятым как из «священных книг», так и из обыденной жизни, из гражданской истории и из природы, были весьма интересны. Чокан старался не пропускать уроков Сулоцкого. Увлечение в последующем Ч. Валиханова историей христианства в определенной мере было связано с чтениями Сулоцкого.

В целом обстановка и условия для познания и интеллектуального развития кадетов в корпусе в этот период были благоприятными. «Не боясь солгать, - писал Г.Н. Потанин, - можно выразиться, что Сибирс­кий кадетский корпус был в то время лучшим учебным заведением во всей Сибири. Даже Иркутская и Тобольская гимназии уступали ему в выборе хороших учителей, не говоря уже о Томской, в которой в это время все учителя были какие-то допотопные фигуры».

Воспитанники Сибирского кадетского корпуса были разделены на две части - на роту и эскадрон. Рота считалась подразделением дворян, а эскадрон - казачьим. В роту зачислялись дети чиновников-дворян и офицеров регулярных войск, в эскадрон - дети казачьих офицеров, в основном выслужившихся из солдат, и дети казахских султанов, биев и старшин. Различие между этими двумя группами подчеркивалось во всем совершенно официально. Так, рота занимала лучшие казар­мы и лучше обслуживалась. К ней были определены офицеры, при­глашенные из Петербурга и Москвы, а в эскадроне были оставлены старые казачьи офицеры. Все новое в организации учебного процесса и досуга кадетов, в их воспитании вначале вводилось в роте, а потом уже в эскадроне.

Воспитанники роты и эскадрона, несмотря на то что обучались в одном и том же заведении, по одной и той же программе, оказывались по окончании кадетского корпуса в различном положении. Казачий офицер мог служить только в своих территориальных казачьих частях - на окраинах империи. Возможность выхода в отставку до истечения 25-летнего срока службы для казачьих офицеров была почти исключе­на, жалованье они получали низкое - всего 72 рубля в год. Квартирные, фуражные, отопительные виды довольствия им не полагались. Закон о пенсиях на них не распространялся. Совершенно в другом положе­нии находился выпускник роты - пехотный офицер. Он мог служить в линейных частях на всей территории страны, пользовался правом выхода по своему желанию в отставку, получал солидую пенсию по окончании службы. Сверх оклада ему выплачивались квартирные, фуражные и определенные суммы на другие бытовые расходы.

Открытое разделение кадетов на привилегированных, непривиле­гированных порождала ненормальные отношения между этими груп­пами. Кадеты из роты, как правило, вели себя заносчиво, считали себя более интеллигентными и начитанными, чем казачьи дети, смотрели на последних с некоторым пренебрежением. Многие молодые каде­ты из сибирских казаков, среди которых были более сильны чувства дружбы и товарищества, таили обиду на свое положение, чувство­вали себя приниженными. Если ротные считали «себя солью земли, то мы чувствовали, что мы плебеи», - писал один из воспитанников эскадрона. Это вызывало настроение смутной неудовлетворенности, не очень лестные суждения о царе и его власти, отдельных сторонах правительственной политики в Сибири и т. д. Хотя молодые кадеты еще были далеки от серьезного размышления о происходящем и не всегда полностью сознавали значения того, о чем они говорили, тем не менее такая атмосфера не могла не оставлять определенного следа в сознании юношей.

Недовольство казачьих детей порою принимало серьезные формы, на которые не могли не обращать внимания некоторые ревностные защитники интересов царского престола. Так, кадеты эскадрона от­крыто, с юношеским задором говорили, преимущественно среди сво­их, что казаки в Сибири - те же крепостные, а если отличаются от них, то только тем, что они являются «крепостными государства», а не собственностью помещиков. Однажды кадет Бедрин, совершивший какой-то проступок, на угрозы генерала: «Будешь простым казаком, не дам тебе надеть на плечи эполеты» - стоя в строю, смело ответил: «Для меня эполеты - кандалы».

В этой шумной и дерзкой среде и жил Чокан Валиханов. Он не только не остался в стороне, а, наоборот, освоившись с условиями, впоследствии выдвинулся в число лидеров среди кадетов эскадрона. Г.Н. Потанин, вспоминая эти годы, с осторожностью указывал, что «жизнь в плебейской среде, вероятно, не осталась без влияния на об­разование демократических мыслей Чокана».

Чокан Валиханов развивался в кадетском корпусе настолько быст­ро, что, плохо говоривший по-русски при поступлении, он за короткий срок успешно преодолел языковый барьер и стал выделяться среди своих товарищей знаниями, обширностью интересов и находчивос­тью. Современник и друг Чокана Н.М. Ядринцев позже писал, что в школе Чокан «обнаружил значительное превосходство над своими русскими товарищами». На это указывал и Г.Н. Потанин.

Обладая многими притягательными качествами, Чокан завоевы­вает симпатию не только товарищей, но и старших преподавателей и офицеров. С помощью и при содействии своих воспитателей он получает доступ в фундаментальную библиотеку города. Некоторые нужные ему книги, особенно по истории Туркестана и Востока, он до­ставал через преподавателей. Таких возможностей другие кадеты не имели. Наоборот, тем из них, которые проявляли интерес к подобной литературе, запрещали увлекаться «посторонним делом».

Другой привилегией Ч. Валиханова была предоставленная ему воз­можность посещать квартиры преподавателей и высокопоставленных чиновников. Образованная и увлекающаяся часть молодых и старших учителей и чиновников заинтересовалась Чоканом Валихановым. Во время дней отдыха и каникул они приглашали его к себе домой на обеды и официальные вечера. Чем больше они узнавали Чокана, тем больше он им нравился, и вскоре Чокан стал нужной личностью среди интел­лигентной молодежи города. Первое время Чокан бывал у востоковеда Сотникова, потом у офицера генштаба Померанцева, Г. Гонсевского, а в последние годы учебы у К. Гутковского и Капустиных. Эти посещения оставили значительный след в развитии Чокана Валиханова.

Сотников, которого посещал Чокан Валиханов в первые годы пребывания в кадетском корпусе, окончил восточный факультет Ка­занского университета и состоял на службе в Сибирском управлении казахской степью. Он знал казахский язык, по делам службы бывал в ауле отца Чокана, писал статьи. По свидетельству Г.Н. Потанина, Со­тников не был поддакивающим начальству чиновником, когда надо, отстаивал свои взгляды, боролся за них и на этой почве часто ссорился в управлении. Ко всему этому он был энергичным молодым челове­ком, любящим действовать. Бывали случаи, когда он, переодевшись в степного джигита, нападал на дороге на ненавистных ему высоких царских чиновников. В конце концов его осудили и сослали в Енисей­скую губернию, где он бросился с борта парохода в реку и утонул. Об учителе рисования Померанцеве, который заботился о Чокане после Сотникова и часто брал его к себе домой, а потом дружил с ним, извес­тно только то, что он был молодым, веселым и скромным офицером генерального штаба и хорошо рисовал. Впоследствии он часто бывал вместе с Чоканом в доме Капустиных, участвовал в молодежных ве­черах.

Пожалуй, самым значительным было близкое знакомство Чокана Валиханова с преподавателем Гонсевским. Как уже говорилось, Гон- севский сочувствовал декабристам, с особым подъемом излагал ис­торию французской буржуазной революции. Кроме того, он сам был участником студенческих волнений. Современники и друзья Чокана Валиханова в один голос признают благотворное влияние Гонсевского на научное и идейное развитие и склад его мыслей.

Карл Казимирович Гутковский - поляк по национальности, зани­мал должности адъютанта генерал-губернатора Западной Сибири, члена областного правления сибирских казахов, а в последние годы пребывания Ч. Валиханова в кадетском корпусе был председателем правления. Гутковский преподавал кадетам физику, артиллерию и тактику. Он имел энциклопедическое образование, считался поклон­ником Кювье, был организатором клуба «избранной омской интелли­генции», сочувствовал ссыльным революционерам, заводил связи с некоторыми из них.

Он с пониманием относился к положению казачьих офицеров, особенно тех, которые, получив образование, остро ощущали свое неравноправное состояние. Говорят, что однажды, защищая интересы молодых способных казачьих офицеров, он бросил упрек правитель­ству: «Зачем лицам, лишенным свободы, оно дает просвещение? Это безжалостно». Гутковский был одним из тех, кто в рамках колониаль­ной политики желал добра местному населению, сокрушался при виде разительных недостатков управления степью. Будучи членом Степ­ной комиссии 1865 г. он с сожалением говорил: «Я почти тридцать лет указывал властям на безобразные принципы, которыми управляются степи». Гутковский основал в Омске приют для девушек-сирот.

Чокан Валиханов быстро вызвал к себе уважение в семье Гутков- ского. Со временем он стал здесь настолько близким, что Гутковские заботились о Чокане, как о родном сыне. Дружественную связь с Гут- ковским Чокан сохранил и после учебы в кадетском корпусе. Во время службы Ч. Валиханова в системе администрации Западно-Сибирского генерал-губернаторства К. Гутковский с большим интересом и вниманием относился к различным предложениям Ч. Валиханова и подде­рживал их, хотя это иногда вредило его престижу и служебной карье­ре. Уже после смерти Ч. Валиханова Гутковский проявил искреннюю заботу о его наследии и трудах.

Он убедил султана Тезека (шурина Ч. Валиханова) отдать ему все черновые бумаги Чокана, которые могли затеряться в степи. Часть этих бумаг Гутковский передал в свое время П.П. Семенову-Тян- Шанскому, а оставшаяся часть была передана его семьей профессору Н. Веселовскому, опубликовавшему произведения Чокана Валиханова в 1904 году в «Записках Русского географического общества».

Семья Капустиных, где собиралась передовая и образованная молодежь, была вторым родным домом Чокана в Омске после семьи Гутковских. О роли этой семьи в общественной жизни города, а также в развитии Ч. Валиханова более подробно будет сказано несколько позже. Здесь мы лишь укажем, что глава семьи, Яков Федорович Ка­пустин, занимал должность советника главного управления Западной Сибири, его жена Екатерина Ивановна была родной сестрой знамени­того русского химика Д.И. Менделеева. По отзывам современников, она была необыкновенно приятной, общительной, культурной жен­щиной, выражавшей искреннее сочувствие ссыльным революционе­рам и принимавшей участие в облегчении их участи в Сибири. Забегая вперед, укажем, что в этой семье впоследствии Чокан встречался с революционером-петрашевцем Дуровым и другими политическими ссыльными.

Близкое общение с видными деятелями края оказало серьезное влияние на интеллектуальное развитие и на политическое образование молодого Чокана. Разговоры о большой политике, об управлении Си­бирью и казахской степью, о политических ссыльных, прибывавших в этот период большими группами, и многие другие, которые велись часто в присутствии Чокана, все больше вводили его в курс жизни и событий. Некоторыми впечатлениями, полученными у Сотнико­ва, Померанцева, Гонсевского, Гутковского, Капустиных и из книг, Ч. Валиханов делился с близкими своими друзьями, невольно стано­вясь «окном в Европу» для своих друзей-кадетов, которые узнавали от него много нового и интересного.

Во время летних каникул Ч. Валиханов, особенно когда он учил­ся уже в старших классах, ездил к своим родным в степь. С каждым приездом рос его интерес к жизни и отношениям людей. Аулы бога­тых родных обслуживались многочисленной челядью, работниками. Ч. Валиханов часто бывал среди них, сочувственно относился к их думам и стремлениям. Он много разъезжал, общался с родными и не­родными, часто гостил в далеком ауле Чормановых.

В это время некоторая часть местной знати за участие в феодаль­но-монархическом движении Кенесары Касымова находилась в опале. Она выражала сожаление об утраченной «свободе народа», о приви­легиях и правах представителей «белой кости». Другая часть знати, всячески проявляя свою верность царизму, стремилась стать его на­дежной опорой в управлении Казахстаном. Такое расслоение было характерно и для родных Ч. Валиханова, живших разными мыслями и тревогами. Чокан хорошо видел положение в степи и воспринимал его критически.

В 1853 году Чокан Валиханов на год раньше своих сокурсников оканчивает Сибирский кадетский корпус, ему присваивается офицер­ское звание корнета армейской кавалерии.

Теперь следует поставить вопрос, с какими знаниями и подготов­кой, с какими убеждениями завершил Чокан Валиханов курс в Сибир­ском кадетском корпусе. Ему было 12 лет, когда перед ним впервые открылись двери этого учебного заведения, и покинул его взрослым, 18-летним. Годы пребывания в кадетском корпусе были годами упор­ной учебы и возмужания в самом широком значении этого слова.

Чокан Валиханов окончил Сибирский кадетский корпус с уверен­ностью и сознанием того, что посвятит себя исследованию Востока. Он мечтал стать ученым-путешественником. Эта мечта увлекла его еще в детстве, до приезда в Омск. К этой миссии он сознательно го­товился в годы учебы в кадетском корпусе. Это решение находило полную поддержку у самых ценимых им авторитетов - учителей, и это еще больше его воодушевляло.

Когда Чокану Валиханову было всего 14-15 лет, т. е. уже на тре­тьем году обучения в корпусе, «кадетское начальство начало на него смотреть, как на будущего исследователя и, может быть, ученого. Сам Чокан мечтал о путешествии по Средней Азии», - писал его товарищ и друг Г. Потанин. Эта мечта с каждым днем становилась реальнее и сильнее. «К концу пребывания в корпусе Чокан начал серьезно гото­виться к миссии, на которую ему указывали его покровители, читал путешествия по киргизской степи и Туркестану, изучал историю Вос­тока...», - читаем мы в другой статье того же автора.

Чокан Валиханов поражал сверстников-кадетов своей страстью к путешествиям, желанием открывать тайны восточных народов.

Видный деятель Колосов, в свое время обучавшийся вместе с Чока- ном Валихановым в кадетском корпусе, вспоминал впоследствии, как однажды группа кадетов, в которой был и Чокан, стояла у ворот учебного здания. Перед молодыми людьми простиралась бескрай­няя степь. Чокан жадными глазами впился в голубую даль, а потом, взглянув на свою ногу, сказал: «Бог знает, где эта нога очутится впоследствии». Как рассказывает Колосов, эта фраза Чокана крепко запомнилась ему, и он почувствовал, что «перед ним стоял необык­новенный человек».

Мы можем теперь сказать, что Чокан Валиханов как будущий уче­ный-путешественник формировался в стенах Сибирского кадетского корпуса. Это учебное заведение вправе было гордиться своим питом­цем. В день столетия со дня основания корпуса, которое пышно отме­чалось в 1913 году, в ряде приветствий юбиляру в числе выдающихся его воспитанников называлось имя Чокана Валиханова.

Более сложным и в то же время весьма важным является уяснение того, с какими политическими взглядами окончил Чокан Валиханов кадетский корпус. Известно, что он живо интересовался литератур­ным движением и общественно-политическими событиями в России. Ему были знакомы в некоторой степени новости Европы. Он немало наслышался различных вестей и толкований о злободневных вопро­сах современности в кругу кадетов, от преподавателей, молодых офи­церов и образованных чиновников. Все это, разумеется, не прошло бесследно для Чокана Валиханова.

Обобщая сказанное, можно утверждать, что мировоззрение юно­ши Чокана Валиханова во время его пребывания в кадетском корпусе формировалось под воздействием следующих условий.

Между кадетами существовало открытое социальное разделе­ние. На одной стороне-дети дворян и приравненных к ним офицеров, пользовавшиеся особым покровительством, на другой - дети казачье­го сословия, униженные этим неравноправием, без всяких привилегий и недовольные своим положением.

Получалось, что учебное заведение само различало среди своих воспитанников маленьких аристократов и демократическую массу. Такое отношение не могло не влиять на неокрепшее еще сознание ка­зачьих детей. На этой почве у них постепенно зрело чувство протеста против социальной несправедливости. Именно в эту группу в качестве одного из ее лидеров входил в то время Чокан Валиханов.

1. Среди ведущих преподавателей были лица, которые сочувствен­но относились к демократическим и революционным движениям в России и на Западе, к деятельности Белинского, восторгались произ­ведениями Пушкина, Гоголя и Лермонтова. Лекции этих учителей ув­леченно слушали кадеты, особенно дети казаков, среди которых был и Чокан Валиханов.
2. Почти все воспитатели и чиновники, которые так любовно и с интересом относились к Чокану Валиханову и вводили его в круг сво­их семей, были не только образованными людьми. Они, независимо от того, какое официальное положение занимали в обществе и какого взгляда в конечном счете придерживались, радовались прогрессу и с одобрением относились к подъему общественной мысли в России. Они были людьми нового поколения, усвоившими гуманные принци­пы XIX века и не стеснявшимися иногда критически оценивать отде­льные стороны политики правительства.

В то время в Омске, если говорить в целом, свободомыслие было в большем почете, чем преданность престолу и царю. Это отдавалось эхом и в домах некоторых чиновников, на вечерах и собраниях мо­лодежи, которые посещал Чокан Валиханов. Недовольство крестьян и казахов вливалось в кадетский корпус через их детей, с которыми Чокан делил свою участь и, можно сказать, даже сросся с ними.

Вот в каких условиях проходило интеллектуальное становление Чокана, его идейное развитие.

Для определения характера и степени идейной зрелости Чокана Валиханова большую ценность имеют работы Г. Потанина, опубли­кованные им в разное время. Это описания его встречи с Дуровым (1900), биографический очерк о Чокане Валиханове (1904) и воспоми­нания (1913). Г.Н. Потанин, как никто другой, близко и хорошо знал мечты и взгляды Чокана Валиханова. Он писал следующее:

«Чокан много читал в то время. Чтение развило в нем критичес­кие способности, приложением которых он удивлял нас как в области нравственых вопросов, так и в области восточной филологии, которая становилась уже его специальностью» (стр. 17).

«...Мы вышли из корпуса с большим интересом к общественным делам. Еще на школьной скамье мы задумывались, как мы будем слу­жить прогрессу. Любовь к прогрессу у нас включалась в любовь к ро­дине... О прогрессе вообще мы могли думать не иначе как только так, что мы будем толкать Россию по пути прогресса» (стр. 257-258).

«Мы смотрели на себя, как на будущих борцов, и реформы могли быть встречены нами только рукоплесканиями. Мы даже сочувство­вали революциям там, где общество не могло мирными средствами проложить путь к прогрессивным учреждениям...» (стр. 258).

Лекции преподавателя Гонсевского о французской революции 1789 года «сделали из нас республиканцев, Лафайет и Демулен стали на­шими любимцами» (стр. 256). Другой учитель - Костылецкий «был очень хороший чтец и особенно славился у нас как превосходный чтец Гоголя. На казаков сильное действие произвел «Тарас Бульба»; мы увидели нечто общее между нами и героями Гоголя и почувствовали себя сродни тем республиканцам, которые избирали Кирдягу коше­вым атаманом» («Сибирская жизнь», №56).

«Склад политических воззрений, с которыми я и мои сверстники вышли тогда из корпуса, можно бы назвать политическим двоеверием или политическим двоемыслием» (стр. 256).

Во время учебы в кадетском корпусе «наши мнения были одинако­вы», - указывал Г. Потанин, имея в виду Чокана Валиханова.

Эти строки говорят о многом: о том, что Г. Потанин и Ч. Валиха­нов вышли из кадетского корпуса с явно наметившимся внутренним убеждением служить прогрессу и народу. В них клокотала страсть к демократическим преобразованиям. Но они еще были молоды и незрелы, не имели опыта, недостаточно были знакомы со сложной действительностью, потому и не представляли еще себе конкретных путей действий. В то же время они находились под влиянием общей господствующей идеологии - сознательного и бессознательного почи­тания особы государя. Действительно, они были двоеверами.

Г. Потанин, как нам кажется, очень правдоподобно обрисовал внут­реннее содержание этого политического двоеверия. «Да, мы были политические двоеверы, - писал он в 1900 году, - может быть, вроде Карамзина, который говорил о себе, что он в душе республиканец, хотя в то же время искренне любит своего монарха, как верноподан- ный, или, может быть, вроде тех иркутян прошлого века, которые два раза, недовольные царскими воеводами, поднимали против них бунт, заковывали их в кандалы, садили в острог. На воеводский стул сади­ли сыновей этих воевод, грудных ребят, вводили казачий круг, т. е. казачью республику, учреждали народное правительство, а в Москву отписывали, что они выправили царскую службу и сокрушили крамо­лу против царя».

Это уже совершенно не похоже на легкомыслие молодых людей, лишенное внутренней логики. Это настоящий бунт мысли, характер­ный периоду активного идейного пробуждения передовой молодежи, способной перейти к практическому действию.

Чокан Валиханов и Григорий Потанин вынесли из стен кадетско­го корпуса убеждения, в основном противоположные тем, какие это учебное заведение должно было прививать своим воспитанникам. Вместо терпимого отношения к сословным и социальным контрастам, которые они наблюдали в кадетском корпусе и за его пределами, у них выработалось мнение о несправедливости возвышения детей дворян и унижения детей казаков. Вместо чувства отвращения, которое должно было ими руководить в оценке противоправительственного движения декабристов и других революционеров, они горячо сочувствовали им и считали их настоящими героями. Вместо примирения с действи­тельностью они находили ее далеко несовершенной и мысленно пере­носились то в ряды республиканцев, то в ряды борцов баррикад.

Словом, Чокан Валиханов и Григорий Потанин как предста­вители передовой части кадетов покинули стены корпуса, можно сказать, с беспокойством в сердцах. В то же время они сохранили уважение к особе монарха. Они еще верили в возможность устра­нения недостатков и несправедливостей в обществе с помощью царя и царской власти, ибо они не знали и не мыслили себе дру­гого государственного устройства. Однако это не может бросить тень на убеждения Чокана Валиханова и Григория Потанина. Подобных наивных чувств нельзя было миновать в тех условиях и в том возрасте, в котором находились эти только что надевшие эполеты молодые офицеры. Важно то, что они готовились жить с чистой мыслью служения человеческому прогрессу и народу. По свидетельству Г. Потанина, Чокан, будучи кадетом, «мечтал о сво­ем служении казахскому народу». Приходится порою удивляться тому, как могли относительно высоко подняться в своем идейном стремлении Чокан Валиханов и Григорий Потанин. И в этом нема­лая заслуга кадетского корпуса и его преподавателей.

Академик В.А. Обручев в своей монографии, посвященной жизни и деятельности Григория Николаевича Потанина, дал следующую ха­рактеристику обстановки в кадетском корпусе в конце 40-х - начале 50-х годов. «Хотя корпус был закрытым учебным заведением, - писал он, - но... сношения с внешним миром у кадетов были. Поэтому на них все же сказалось влияние передовой части русской интеллигенции. А к тому же до них докатились отголоски революционных событий 1848 г. Постепенно у некоторых кадетов стал оформляться горячий протест против вопиющего факта пребывания русского крестьянства в крепостной кабале и против колониальной политики русского ца­ризма в Сибири, обрекавшей на вымирание местные национальности, именовавшиеся «инородцами».

Из изложенного видно, что учеба в Сибирском кадетском корпусе дала Ч. Валиханову многое. Кроме приобретения знаний, он получил возможность общаться с передовыми, трезво мыслящими деятелями, втягивался в прогрессивное общественное движение и в политику. Ч. Валиханов жадно впитывал идеи, которым суждено было развиться в более или менее цельную систему в последующие годы его жизни.